Ветер над городом

      — Петь, это что?       — Стайлинг-мусс. Чтобы челка стояла.       — А это?       — Пудра для укладки. Если прическа плохо лежит. — Петька, голый по пояс, стоя перед зеркалом, старательно зачесывал волосы на одну сторону — с той, на которой они меньше позеленели.       — А это чего такое? — Иван Петрович раздраженно перебирал банки, тюбики и флаконы на полке в ванной.       — Воск. Чтобы эффект мокрых волос делать.       — А это?       — Консилер. База под мейкап.       — А по-русски?       — Ну, штука такая, чтобы тени для глаз ровнее ложились.       Иван Петрович удивленно обернулся:       — Это тоже твоё?       — Нет, пап. Консилер мамин.       — Господи. Да где моя пена для бритья? — спросил отец раздраженно. — Сколько места занимает ваша косметика, а у меня всего одна банка и та вечно пропадает!       — Мама её под ванну сунула, — ответил Петька, накручивая челку на брашинг. — Чтобы не путалась под руками.       — Ну, замечательно! Отлично просто! — отец отодвинул экран под ванной и, кряхтя, принялся шуровать там в поисках своей пены. — Я в собственном доме живу на птичьих правах! Моим вещам, видите ли, даже место на полочке в ванной не положено.       — Не ворчи, пап. Перешел бы, как все нормальные люди, на электробритву, и пена бы не понадобилась. — Петька закончил укладку и так обильно полил голову лаком, что в ванной стало нечем дышать.       Иван Петрович, морщась от запаха лака, стал намазывать пену на щетинистые щеки.       — Мне эта бритва от отца досталась, — он сполоснул древний бритвенный станок и принялся скрести им лицо. — Я её ни на что не променяю.       — А дедушка променял! — усмехнулся Петька. — Тебе сплавил своё старье, а себе взял Браун с плавающими головками.       — Просто ему этот инструмент больше не по силам, с таким станком обращаться сноровку надо иметь, а у дедушки здоровье уже не то. — На щеках Ивана Петровича, там где лезвие соскабливало пену со щетиной, появились капельки крови от порезов, но он ловко заклеивал их обрывками туалетной бумаги. — Эта бритва для настоящих мужчин! Ей еще мои внуки бриться будут.       — Не, бать, — поморщился Петька, — не будут!       — Ты в школу не опоздаешь? — спросил отец. — Одеваться планируешь сегодня или так и будешь вавилоны на голове устраивать?       Петька чертыхнулся:       — Как же я бадлон теперь натяну? Блин, придется в рубашке идти. — Он выскочил из ванной и побежал рыться в шкафу.       До школы Петька бежал вприпрыжку. Лужи на асфальте покрылись скользкой коркой, с карнизов домов то и дело падал вчерашний снег — в город заглянула зима. Кроссовки скользили, ледяной ветер задувал за ворот парки, кусал за нос, так и норовил растрепать прическу. Петька успел за пять минут до звонка.       У ворот школы, оглядываясь и попыхивая сигареткой, стоял Лёнька.       — Здоро́во! Ты чего, уже поправился? — Петька притормозил рядом.       — Поправился. Да с отцом вообще не кайфово болеть. Он сразу вылечивает! Никакой радости. — Лёнька вздохнул и нехотя передал сигарету Петьке. Тот затянулся пару раз. — Пошли уже, что ли. Перед смертью не накуришься.       — Пошли… Не боишься, что спалят с сигаретой? Завуч или Николаевна?       — Волков бояться — в лес не ходить! — усмехнулся Лёнька. — Да и для отца это сюрпризом не станет. Во! Серый бежит!       Теперь компания была в сборе. Звонок отзвенел, и понедельник, будь он проклят, начался.       Первый раз, со дня отъезда маман, Петька в школе слегка расслабился и расстегнул воротничок: контрош не ожидалось, внезапных проверочных или вызовов к доске тоже. Темы были новыми, учителя старыми. Неприятностей ждать было неоткуда.       На переменах Петька с Серым бегали в спортзал покидать мячик в кольцо, Лёнька упирался, ворчал, что у него освобождение, но, в конце концов, сдался и присоединился к друзьям. Было весело. Понедельник выдался тем самым редким днем, который случается пару раз за весь учебный год, когда всё в кой-то веки идет гладко — школа не душит, друзья радуют, на уроках, наконец, рассказывают что-то интересное.       Даже Татьяна Николаевна, читая вслух «Анну Каренину» и походя, не отрываясь от текста, одергивая болтающих друг с другом ребят, Петьку называла не по фамилии, как раньше, а по имени. Метаморфоза эта произошла после визита мамы в школу. Что мама сказала классухе, что та смотрела теперь на Петьку другими глазами, Петька от мамы так и не узнал.       В общем, чувствовался в воздухе какой-то запах удачи, и Петька решил, что надо ловить волну. Он обернулся, оглядел класс, нашел глазами Женю. Та, как обычно, сидела в дальнем уголке, да так неприметно, что не знай Петька о ее существовании, и не заметил бы.       — Все смешалось в доме Облонских. Козлов, не вертись! Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме. Карасёва, в твоем мобильнике нет ничего интереснее Льва Толстого. Положение это продолжалось уже третий день и мучительно чувствовалось и самими супругами, Тараканов, я тебя сейчас за дверь выставлю, и всеми членами семьи. — Речь Татьяны Николаевны лилась на одной ноте, как будто сам Лев Толстой в свой роман вставил Кольку Козлова, Таньку Карасёву и всех остальных. Свой любимый роман она читала вслух уже раз в двадцатый, и голос её звучал равнодушно, как будто в руках у нее была не «Анна Каренина», а список стройматериалов для ремонта. — Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, убери помаду, Краснова, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; мальчики, я всё вижу, но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза. В чем дело, Петя?       — Татьяна Николаевна, можно я пересяду? — спросил Петька.       — Делай, что хочешь, только не мешай.       Петька сгреб рюкзак в охапку и на полусогнутых ногах перебрался на два ряда назад — к отличникам.       — Привет. — Шепнул он Жене, усаживаясь за ее парту.       — Привет! — Женя удивилась, но была не против нового соседа.       — Глаза Степана Аркадьича весело заблестели, и он задумался, улыбаясь. Соколов, я здесь. — Татьяна Николаевна положила свою длань удивленному Лёньке на голову и заставила того обернуться. — Твой друг вернётся за парту на следующем уроке. Да, хорошо было, очень хорошо. Много еще что-то там было отличного, да не скажешь словами и мыслями даже наяву не выразишь. Опять от тебя, Соколов, табаком пахнет.       Сюда, на Камчатку, слова училки долетали как бы издалека, и проблемы в доме Облонских ушли на второй план. Петька принялся исподволь разглядывать Женю: ее неприметность была, конечно, заслугой маскировки. Серые джинсы, темная кофта с длинными растянутыми рукавами, волосы, собранные под простенький черный обруч, отсутствие всякой косметики — Петьке это неожиданно понравилось. Женя была какой-то очень настоящей.       Нет, тот период, когда девочки в классе вдруг начали краситься, и получалось у них ярко и вызывающе, давно прошел, но все эти зеленые тени на глазах, темные помады на губах, изогнутые брови, черные ногти — вся эта жутковатая боевая раскраска — здорово напугала пацанов, и воспоминания о ней ещё в памяти жили, и то, что Женя не принимала участия в том маскараде, добавляло ей очков. Её неприметность вдруг показалась Петьке очень необычной и оригинальной.       — Обратите внимание, ребята, как Толстой передает ощущение времени! Гениальность этого романа еще и в том, что…       Петька уже не слушал. За окнами выглянуло солнце, в миг преобразив класс: на стенах заплясали зайчики, портреты писателей и поэтов засветились золотым. Литература была последним уроком, Петька наклонился к Жене и шепнул:       — Ты после школы что делаешь?       — Не знаю. — Растерялась та. — Ничего. А что?       — Может, погуляем?