Ветер над городом

      Выходные прошли скучно и бестолково. Во-первых, в субботу Петька не выспался. Накануне они с отцом кухонные разговоры закончили в третьем часу, и Петька рассчитывал, что утром батя даст поспать подольше — хотя бы часов до трёх, но тот поднял его ни свет, ни заря — в двенадцать.       Во-вторых, суперстойкий фиолетовый оттеночный шампунь смылся в душе, где Петька нежился, охлаждая выпоротый зад. Яркий, кислотный цвет превратился в тот самый Мальвинин розовый, которым старушки подкрашивают седину. Такой Петьку категорически не устраивал: он и лежал неровно — где-то сошел совсем, где-то остался пятнами, — и оттенок к тому же напоминал те самые полосы, которые оставил на его теле батин ремень, и это в Петькиных глазах очков ему не добавляло.       Пришлось подкрасить волосы маминым «пепельным блондом». Тот сперва дал чернильную синеву по всей длине, а когда смылся, оставил на волосах зеленоватые разводы, которые уже держались насмерть. Петька плюнул и решил оставить как есть — просто убрал волосы в хвост, хотя эффект был уже не тот.       В третьих, — и это расстроило больше всего — он не успел к выкладке нового товара в любимом дисконте. К обеду всё самое интересное и по интересной цене уже разобрали, остался только обычный брендовый ассортимент, который лениво ковыряли опоздавшие модники, вроде Петьки, и случайные покупатели.       В четвертых, вспоминалась Женя. Мысли о ней Петька старательно гнал, но они все равно лезли в голову. Неуместные батины намеки про безопасность, скромная Женина улыбка, тарелка с бутербродами на Колькиной днюхе, Женин смех — всё это крутилось в Петькиной голове, и без того не слишком склонной к холодному анализу, и вызывало странное чувство растерянности и обалдения, словно ему всучили какой-то нежданный подарок, а теперь требуют чего-то в ответ. Петька все пытался решить, что теперь с этим «счастьем» делать — забыть поскорее или ждать новых событий. И как вести себя с Женей — как раньше или как-то по-новому? Мысли эти крутились в голове и наводили неприятную суету. По рассеянности он даже едва не стал мерить черные кроссовки вместо красных.       А окончательно субботнее настроение Петьке испортила мама. Звонок раздался, когда он как раз решал — взять ли носки с ностальгическим грустным Пепе или быть в тренде и купить просто белые.       — Львеночек, а ты ничего не хочешь мне рассказать? — без предисловий начала мама.       — Про что? — напрягся Петька.       — Ну… про вчерашний вечер?       Петька похолодел. Неужели отец донес, что он вернулся домой в первом часу? Нет, батя не стал бы! За потраченные нервы Петька с ним уже рассчитался, и вообще — он никогда не стучал маме на Петьку, а наоборот — всегда прикрывал.       — А что было вчера вечером? — уточнил Петька.       — Папа сказал, что ты с девочкой гулял! — мама выложила карты на стол, — Ой, Петь! Котеночек, мой! А она из вашего класса, да? А как ее зовут? Вы с ней в школе познакомились, да?       Мама мурлыкала в трубку и сыпала вопросами. Петька поморщился: надо же — про ремень отец промолчал, а про Женю выложил! Никакой тактичности!       — Ну, гуляли, мам. Ничего такого. — Постарался он охладить мамино восторженное сюсюканье.       — Её Женя зовут, да? Мне папа всё рассказал! Ой, Петь, это так мило! А это какая Женя? Как её фамилия?       — Я не знаю. — Признался Петька.       — Как это? Она не из вашего класса, что ли? — удивилась мама. — Отец перепутал всё?       — Из класса, мам. Я не помню, как её фамилия. Зябликова, кажется. Или Зимородкова. Это неважно, мама. Мы же просто по набережной прошлись.       — Господи, ну как можно фамилию не помнить, Петь? Какие вы, мужики, бестолковые! По набережной прошлись. Вечером. — Мама задумалась, явно что-то в уме прикидывая, потом снова радостно защебетала — ой, Петь! Это так мило!       Петька начал заводиться. Этот неуместный родительский энтузиазм уже стал доставать. Сначала отец кудахтал над новостью про Женю, теперь мама напридумывала себе бог знает чего. Столь бурная радость по поводу того, что у Петьки якобы появилась девушка, была какой-то подозрительной: словно бы родители и не ждали вовсе такого события.       — Петь, сыночек мой. Ты меня послушай сейчас внимательно. — Мама понизила голос и заговорила серьезно и как-то заговорщицки, — понимаешь, когда мальчик знакомится с девочкой, и они начинают вместе гулять, это может вскружить голову, но всегда нужно помнить о главном…       Петька почувствовал, как у него похолодела спина и подкосились ноги.       — Мама! — зашипел он в трубку, — если ты хоть слово скажешь про презервативы, я больше никогда не буду с тобой говорить!       — Какие презервативы? О чем ты, Петь? Я вообще-то про учебу! Я договорилась с Сергеем Валерьевичем с физмата, помнишь, по алгебре тебя в прошлом году подтягивал? Завтра в четыре часа он тебя ждёт. Съезди, обсудите всё, что тебе непонятно. Только не опаздывай, он человек занятой!       — Съезжу. — Буркнул недовольно Петька.       — Сейчас для тебя главное учеба, Петь. Два года пролетят быстро, потом в институт поступать, надо готовиться, надо заниматься! Твое будущее складывается прямо сегодня. — Мама села на любимого конька, и Петька закатил глаза. — Математика, физика, химия. Всё, где ты «плаваешь», нужно подтянуть. Понаставят тебе троек в аттестат, всю картину испортят! А на счёт секса, Петь, вы не торопитесь, но если до того дойдет, презервативы в нашей с папой спальне, в верхнем ящике…       — Мама! — рявкнул Петька так, что ленивый субботний народ, перебиравший шмотки на прилавках, стал на него пялиться, — почему вам с отцом нужно все опошлить!       — Ну, при чем здесь пошлость, сынок? — Спокойно ответила мама. — Какая у вас там пошлость? Пошлость вся у людей после сорока. Это просто беспокойство — по молодости и неопытности можно кучу дров наломать! Хорошо, конечно, что ты у нас с папой такой романтичный и целомудренный, но всё в жизни бывает. Верхний ящик, котеночек, слева.       Мама ещё раз напомнила про Сергея Валерьевича, про то, что учеба — главное, про то, что Петьку она любит больше жизни и отключилась. Петька рассерженно швырнул шмотки на полку и уже хотел было уйти без покупок совсем, но, помявшись у дверей, передумал — в конце концов надо себя баловать, да и красные Вэнсы ему очень понравились.       Домой он плелся нога за ногу. Короткий ноябрьский день едва успел взглянуть на город сквозь серые тучи и тут же погас. Низкое небо, подсвеченное на востоке желтым светом от промышленных теплиц, даже над Невой давило как крышка. Петьке жаль было впустую потраченной субботы — без друзей время летело быстро, и выходные, только начавшись, уже норовили кончиться. Лёнька болел, Серый всей семьёй с новым отчимом укатили в Парголово к родне, школьные приятели, из той самой шумной компании, что набралась в пятницу «пуншем», сами сидели по домам.       Петька терпеть не мог проводить выхи дома — это казалось кощунством, но делать было нечего: сейчас он придет домой, скоротает вечер перед какой-нибудь игрулей или глянет кинцо — тоска смертная, — вот суббота и кончится, а завтра день вообще потерян из-за поездки к репетитору.       Чтобы хоть как-то продлить субботний вечер Петька решил прогуляться. Как-то так вышло, что ноги сами привели его в Жениному дому. Кряжистый и приземистый, с маленькими окнами, нелепыми толстыми колоннами, похожими на ноги бегемота, дом, как крепость, весь словно состоял из одних только толстых стен. Фасад, обращенный к набережной, был похож на нахмуренный лоб, какого-то выглядывающего из-под земли великана. Окна первого этажа висели над тротуаром так низко, что Петьке пришлось бы наклониться, чтобы в них заглянуть: пыльные, запущенные окошки шли частым рядком, посреди стены прерываясь на входную дверь единственной парадной. Та тоже была низкая настолько, что жильцам наверняка приходилось невольно кланяться, входя внутрь. В гости Петька не собирался и поднял голову посмотреть на окна второго этажа, на которые вчера смотрела Женя.       Там тускло светились только два жёлтых квадрата. Разглядеть что-то за плотными шторами было нереально. Петька, сам не зная зачем, решил обойти дом вокруг.       Крошечный дворик, весь заставленный дешевенькими машинками и мусорными баками, освещался единственным фонарем. Под ногами хрустел мусор, раскиданный ветром и чайками.       С этой стороны дома на стене висели «Скворечники» — крошечные застекленные балкончики, зашитые где потемневшей от времени вагонкой, где белым пластиком. Единственный открытый балкон с черной кованной оградой, забитый, как полагается разномастным хламом, смотрелся на фоне других по-сиротски.       На балконе в одних синих трениках и майке, несмотря на холодную погоду, стоял мужик. Он курил, по-хозяйски облокотясь на старый холодильник, кашлял и часто сплевывал вниз. За его спиной из-за открытых дверей балкона ветер раздувал занавески, а за ними виднелась бедноватая комната — тускло освещенная и со старой мебелью.       Дядька докурил, швырнул окурок на улицу, харкнул ему в след, поправил спереди штаны и, хватаясь руками за барахло, стоящее на балконе, заплетающимся шагом пошел внутрь. В дверях он запнулся, едва не упав, крикнул: «Надька, еб... твою мать! Что ты расселась» и скрылся за занавесками.       Петька поморщился: черт его дернул соваться в этот двор и подглядывать за чужой убогой жизнью. Хотелось отряхнуться от тяжелого тупого взгляда, которым пьяный мужик ощупывал двор и стоящего внизу Петьку. Надо было идти домой и придумать на вечер нормальное развлечение.       Дверь балконная скрипнула — ее прикрыли плотнее, за шторами скользнула тень, тонкая белая рука поправила занавески, и на миг мелькнуло бледное усталое лицо: это была Женя.