Ветер над городом

      — Ну ты, сынок, особенно-то не это… — сказал утром Иван Петрович, раскладывая по тарелкам слегка подгоревшую яичницу.       — Чего «не это»?       — Смотри, чтобы тебе ветер свободы голову не надул!       — Ой, пап. Ну какой свободы… — Петькину радость ничем было не испортить. Яичницу он умял мигом и теперь чистил себе третий по счету банан. — Ну, ты же видел, как мама со мной! Так ведь тоже нельзя!       Папа согласно помолчал.       — Ещё неделя, и я бы не выдержал! — жаловался Петька. — С ума бы сошел. Или петлю бы на шею накинул!       Иван Петрович укоризненно покашлял:       — Я, конечно, не мама, с утра до ночи пасти тебя не буду, но и совсем распоясаться не дам. — Он отправил в рот кружочек салями и шумно отхлебнул кофе. — Школу ты не вздумай гулять, я следить буду! И за оценками тоже. Мне мама доступ к этому вашему электронному дневнику настроила.       Папа прожевал, вздохнул:       — Если подумать, то вы, ваше то есть поколение, в страшные времена живёте! Чистый Оруэлл. Что прогулы, что двойки сразу предкам на телефон прилетают. Ничего не исправить, не вымарать. Сплошная антиутопия! Вот я бывало — листочек из дневника вырву, роспись батину подделаю и свободен — как будто и не было ничего.       Иван Петрович сладко улыбнулся. Отъезд супруги и на него подействовал расслабляюще. Завтракал он в халате, водрузив локти на стол и был весьма велеречив, чего при жене обычно не наблюдалось.       — Или, вон, Сашка Корноухов. Ну, дядя Саша, который на Сережиной маме женился. Он в школе знаешь чего вытворял? Ха! — батя прикрыл рот ладонью, хохотнул, — настоящий артист был! Помню, класс девятый… Взяли мы с ним как-то бутылку «Солнечного берега» и… эм… ээ…       Иван Петрович осекся. Петька глядел на него хитро щурясь, подпирая щеку кулаком, и ждал продолжения.       — Ну? И чего было-то? Взяли вы бутылку, и? — Петька наслаждался батиным замешательством.       — Да ничего хорошего. — Смущенно ответил отец.       — Так уж и ничего?       — Если подумать, хорошего — ничего. Ты вот что. Ты это, Петь. Ты давай за ум берись! — Иван Петрович поднялся и стал убирать со стола, показывая, что вечер воспоминаний закончен, едва начавшись.       Петька доел банан, допил чай. Батя склонился над мойкой с преувеличенно серьезным видом.       — Пап, дай мне денег, а? — попросил Петька.       — Ладно. — Иван Петрович обернулся и вытер руки о халат. — Сколько?       — Сколько не жалко.       Батя взял со стола мобильник, завозился в банковском приложении, явно прикидывая сколько не жалко.       — Петюнь, а тебе на что? — осторожно уточнил он, — я не то чтобы лезу… Просто интересуюсь.       — Не на бутылку, бать, не волнуйся. Постричься схожу…       — Вот это хорошо! Вот это ты молодец! — оживился Иван Петрович. — Давно пора, а то ну что это такое. Вот как Лёнька-то ваш стрижется, а — любо поглядеть! Ёжик такой аккуратненький, куда лучше — живенько так…       — Ну, если живенько, то лучше. — Скривился Петька.       — Я к тому, что покороче бы, а то как девочка…       — С боков будет покороче. — Кивнул Петька. — В общем, мне на стрижку надо, бать, на покраску и на укладку. Ну, и еще, хорошо бы по магазинам пройтись, хоть одеться по-человечески, а то два месяца в старом хожу, как оборванец...       — Да уж ты-то оборванец. — Вздохнул батя. — Ладно.       Телефон Петькин тренькнул, на экране всплыла сумма с одной единицей и четырьмя нулями, Петька подскочил, хлопнул батю по плечу, сказал: «Ты лучший, пап» и первый раз в этом учебном году побежал в школу счастливым.       

***

      За стрижку в модном барбершопе пришлось отдать четыре косаря, но оно того стоило. Виски́ были подстрижены филигранно, макушку и челку можно было убрать под резинку, а можно было выпустить на волю: тогда косая челка с рваным краем ложилась на левую сторону, эффектно и драматично закрывая половину лица. С Петькиным затылком Виталик провозился минут двадцать — получился шедевр: чуть-чуть растрепанно, слегка небрежно, но мило и трогательно. За покраску и укладку запросили оставшиеся шесть тысяч, и Петька со вздохом отказался. Решил подкрасить корни сам, чай не впервой.       Питерская осень никак не хотела уступить место зиме. Первые робкие заморозки смыло дождями. Город под затянутым небом стоял серо-бурый, как потускневшая старая фотография. Нева цвета голубиного крыла, улицы цвета мокрого асфальта, газоны, усыпанные прелыми листьями — всё вокруг словно говорило: в моде тусклое и немаркое. Петька был категорически не согласен.       В вызывающе белых слаксах, чистых не по погоде кроссовках и серебристом пуховике из Юникло, с новой стрижкой Петька себе очень нравился. Забрызганные осенним дождем витрины отражали юного красавца. Прохожие, одетые по питерской моде в черное, как плакальщики на похоронах, бросали на Петьку взгляды удивленные, завистливые, иногда насмешливые, а иногда и восторженные. Петька был рад любым.       Настроение у него было чудесное. Жизнь налаживалась. За контрольную на той неделе он получил пятерку — было чем задобрить батю и порадовать маму, когда та позвонит, а заодно и выбить финансирование.       «Счастье, — вспомнил Петька батины слова, — это когда утром хочется в школу, а после школы домой». Петька был полусчастлив: в школу ему не хотелось, но сегодня он отсидел уроки без обычных страданий — грела мысль о деньгах и свободе, — а домой после барбершопа и магазинов возвращался уже в отличном настроении.       Иван Петрович сидел на кухне перед ноутбуком, обложившись бумагами, и говорил по телефону. Чаще других он повторял слова «кассация», «жопа» и «надо порешать вопрос». Петька проскользнул к холодильнику, взял банку газировки и упаковку сосисок.       — Бать? — он сел за стол напротив отца и тряхнул новенькой челкой.       — Прости, Петюнь, — буркнул Иван Петрович, роясь в бумагах, — дел навалилась прорва. У тебя что-то важное?       — Я по физике пятерку за контрольную получил.       — Молодец, сынок! Умница! — батя поднял взгляд от бумаг, — правильно мама говорит, ты у нас золото.       — Золото, ага. Бать?       — Ну? — Иван Петрович опять углубился в мир судебных тяжб, приказов и постановлений.       — Завтра у Кольки Тараканова день рожденья.       — Повезло ему.       — Я схожу? — Петька сказал это как можно беспечней, словно это был и не вопрос вовсе, а утверждение.       — Куда? — Рассеянно переспросил отец.       — Ну, на днюху же. К Кольке.       — Сходи, конечно.       Петька открыл газировку и принялся за сырые сосиски. Иван Петрович взглянул на него поверх очков с сомнением, словно что-то припоминая:       — Так завтра же пятница. Мы же на дачу собирались. Надо там закрыть всё, прибраться…       — Бать, ну что мне там делать, — скривился Петька.       — Как что? Мне бы помог…       — Съезди сам. Ну, бать… Мне один раз пятнадцать лет!       — Тоже верно. — Кивнул Иван Петрович. — А родители там будут?       — Конечно. — Соврал Петька.       — И во сколько начинаете?       — После школы к нему и пойдем. Часа в три.       — А заканчиваете?       — Да, как надоест. Часов в пять-шесть. — Опять соврал Петька.       — А я в три часа уже на дачу уехать хотел, чтоб не заполночь добраться…       — Так и поезжай! Что я сам домой не дойду?       Иван Петрович почесал лысеющий затылок. С сомнением посмотрел на сына. В глазах у Ивана Петровича читались сомнение и растерянность. В Петькиных глазах Иван Петрович прочитал бы надежду и то хитрое выражение, которое бывает у детей, когда они дурят взрослых, но свой взгляд Петька старательно прятал под челкой.       — Не знаю, Петь. Мама бы это не одобрила, наверное.       Петька фыркнул:       — Паап. Ну ты же знаешь, какая мама! Будь её воля, она бы меня в туалет провожала.       — Ну уж…       Иван Петрович смутился. Посомневавшись ещё полминутки он кивнул:       — Ну ладно. Раз родители будут. И недолго. Петь? Давай только без глупостей, а?       — Да какие глупости, бать? Что я маленький, что ли? — Петька кинул банку из-под колы в мусор и пошел в ванную красить волосы в фиолетовый цвет.