Где ходит луна

Леви проснулся от тихого свиста. Он медленно открыл глаза, привычно прислушался, не шевелясь, — вокруг было темно, сыро, поскрипывали ветки деревьев, ничего больше. По листьям стучали редкие капли. Леви полежал так ещё минут десять, сел, прислоняясь к бревну, но свист не повторялся: значит, либо приснился, либо это была какая-нибудь заблудшая птица, может, животное. Или свистел кто-то из товарищей? Он вспомнил прошлые ночи, и на секунду у него похолодели руки. Они договорились — при первом непонятном звуке, любой подозрительной, странной херне нужно сразу разыскать всех, собраться вместе, зажечь костёр, если будет ночь, и обеспечить себе максимальный обзор на местность. Условным сигналом был громкий, трёхкратный свист. Леви сам его придумал и продемонстрировал всем по очереди, добиваясь максимального соответствия. Может, это ветер завывал в кронах деревьев, дразнясь? Трепыхалась на ветру ткань плаща? Темнота вокруг была молчаливая, густая, спокойная. Свиста не было. Леви посчитал до десяти, закрыл глаза и стал ровно дышать, погружаясь в дрёму. В правой руке он держал нож, у ног лежало ружьё. Уже проваливаясь в сон, Леви понял, что снова возвращается в свой застарелый кошмар, повторявшийся раз за разом, из года в год — повсюду кровь друзей, крики, смерть, давящая темнота, долгое падение с высоты. Он мотнул головой, пытаясь прогнать сон, но тот уже сел ему на грудь и коснулся прохладными пальцами виска. Нашёптывая, утянул за собой. Снова свист? С чего это всё началось? В эту недолгую вылазку к развалинам монастыря отправились девять человек. Они планировали дойти только туда и обратно, оценить состояние объекта и его важность для исследования, поэтому еды и припасов взяли на пару-тройку дней. Ханджи, правда, что-то недоговаривала: монастырь она обсуждала спокойно, но в лес рвалась больше всех — даже Петра не могла её обойти в своём научном энтузиазме. На первый день они дошли до опушки. Палатки пришлось ставить прямо там, они едва успели до темноты — из всех кабинетных учёных только Эрд и Гюнтер раньше бывали на объектах, Майк скорее их сопровождал, а Леви… помалкивал, помогая Ханджи со спокойной обречённостью. В конце-концов, он знал её сколько, десять лет? Пятнадцать? Он верил в их с Эрвином авантюрную гипотезу немногим больше, чем в загробный мир, но понимал, что не сможет оставаться в стороне. Ханджи и Эрвин были его лучшими друзьями, и без них Леви своей жизни не представлял. — У тебя добрая душа, — в сотый раз за день сказала ему Ханджи, когда Леви поставил ей палатку. Леви бы поспорил, если бы верил в то, что души у людей в принципе существуют. Ему было всё равно. Девять человек расположились на ночлег: они развели костёр, собрались вокруг и с удовольствием смотрели на оставленную позади равнину. Места здесь были сказочные: бесконечные зелёные холмы прорезались свежими, быстрыми речушками, бесконечная полоса леса уходила вдаль, а где-то в нескольких днях пути были меловые скалы, прибой и солёный, сильный ветер. На пути им встречались большие каменные валуны, покрытые мхом: Ханджи утверждала, что они рукотворные, но с ней был не согласен даже Оруо — а он был специалистом по мегалитам. В этой спокойной, тихой местности, на другом краю леса, они искали старый монастырь VI века: его построили ещё при короле Ури Белом, когда на этих землях жили язычники-фоморцы. Леви слушал речи Ханджи об этом столько раз, что уже мог спокойно прийти к ним на кафедру и писать диссертацию. Ханджи говорила, что Ури Белый построил монастырь, чтобы противостоять языческим племенам. Со всего королевства собрали воинов, которые не боялись фоморских колдунов, те приняли постриг и приехали в этот далёкий край: спокойная, благостная природа здешних мест никак не соответствовала слухам, которые ходили о населявших её людях. Раньше, при отце Ури Белого, фоморцы заключали союз с королём — их посланники однажды приехали ко двору в Стохесе и даже привезли богатые дары. Но люди, попадавшие на чужие земли, рассказывали страшное: молва шла о кровавых обрядах, потусторонних силах, некромантии. Самая страшная сказка — как кровь, брызнувшая на землю из руки фоморца, превратилась в озеро, откуда вышло огромное, страшное, костлявое существо с острыми зубами и десятью руками — пересказывалась из уст в уста, обрастая жуткими подробностями. Ури Белый рос на таких историях, а когда вырос достаточно — послал на фоморские земли свою армию. — А что было дальше, Ханджи? — спрашивал обычно Леви. Его забавляли эти дремучие россказни. — Армия не вернулась. — И кто же строил монастырь? — ухмылялся Леви, наслаждаясь недовольством на лице Эрвина тоже. Ему снова и снова объясняли, что монастырь строили сами воины, они же отправляли королю донесения о своём положении. — То есть, вы не знаете, есть ли монастырь вообще, не видели его ни разу? — спрашивал Леви. — Да, — хором отвечали Эрвин и Ханджи, глядя друг на друга с фанатичным восторгом. Была, правда, ещё одна теория, которую продвигал угрюмый профессор с кафедры средневековой истории, Кит Шадис. Он считал, что фоморцев в принципе не существовало: это была всего лишь авторитарная политика Ури Белого по захвату близлежащих земель, а жившие там племена очень просто было обвинить в колдовстве и предать смерти. Он считал, что именно после исчезновения армии (которая ушла к морю и уплыла воевать на материк), пропажи фоморцев (все истреблены и брошены гнить по холмам и лесам), основания мистического монастыря (символа божьей поддержки и защиты) король укрепил свою власть настолько, что смог объединить земли на острове в большое королевство и упрочить династию Фритцев. И Ханджи, с её любовью к сказке о костлявом чудовище, приходилось только скрипеть зубами от злости и мечтать поскорее найти монастырь. Сколько там, должно быть, много доказательств! Леви не мог оставаться в стороне и сам напросился к ним в долгожданный поход. В первый день, когда солнце село, они погасили костёр, забрались в свои палатки и почти все сразу уснули. Не могли сомкнуть глаз лишь несколько. Ханджи хмурилась и сосредоточенно листала записи, отмечая что-то карандашом; Петра пробралась в палатку к Эрду, и эти двое тихо переговаривались и смеялись. Потом заснули и они. Леви, как всегда, бодрствовал. Его бессонница была привычной, звуки леса не мешали ему думать; он погрузился в воспоминания о доме (которого давно не существовало) и о работе. Постепенно его мысли стали обращаться к другому: Леви подумал о монастыре и тех давних временах, когда здесь шло противостояние язычников и королевских отрядов. Странно, что никому так до конца и не известно, куда делись и те, и другие. Даже Ханджи и Эрвин не знают. Поселения остались брошенными, вокруг — ни единого захоронения, ни одного фрагмента человеческого скелета, ничего. Понятно, почему все так нервничают, заходя на эти земли. Леви с удовольствием вдохнул чистый лесной воздух, прикрыл глаза, собираясь наконец уснуть, и услышал лёгкий шелест — так шепчет сухая листва на ветру. Ему было хорошо в лесу, спокойно. Леви уснул. Наутро они нашли мёртвого Гюнтера. Он лежал, уставившись в небо остекленевшими, белыми глазами. Скрюченные, закоченевшие пальцы вцепились в собственные щёки, тело выгнулось и будто надломилось. Лица остальных были угрюмы, Петра тряслась от испуга, Оруо плакал — Гюнтер был его старшим товарищем. Погода была издевательски прекрасная: светило солнце, раскинувшийся перед ними лес казался райским уголком. Они собрались все вместе, испуганные и растерянные, и стали решать, что делать дальше. — Я считаю, нужно вернуться, — говорил Оруо, утирая лицо. Майк и Петра поддерживали его. Ханджи сидела в стороне, что-то писала в блокноте — выражение глаз у неё было хмурое, решительное. — Мы зашли так далеко, нельзя отступать, — уверял остальных Эрвин. Леви знал, что Эрвин всегда прав, у него было невероятное чутьё, а ещё он был умён. Умнее их всех. Пока все решали, что делать с их научной вылазкой, Леви ещё раз осмотрел труп Гюнтера и понял, что перед смертью тот полностью ослеп, видимо поэтому и выглядел таким испуганным. — Закопаем его, — решительно сказал Леви Эрвину, возвращаясь, — а как поедем обратно, выроем и отдадим родным. Труп на повозке будет смущать остальных. — Хорошо, — кивнул Эрвин, стараясь не смотреть Оруо в глаза. Лес принял их, встревоженных, расстроенных, укрыл под тенью своих исполинских деревьев. Весь день они шли в молчании, редко перебрасываясь скупыми фразами. Потом Петра запела своим тонким, красивым голосом грустную песню — её подхватили сначала Эрд, потом Майк, потом Эрвин. Лес завыл ветром, будто отзываясь, закружил хвою у их ног. К вечеру было решено разбить лагерь у небольшой поляны. Эрвин, Леви, Майк и Эрд расположились по периметру, вооружились ножами и ружьями. Петра и Оруо сторожили лошадей и телегу с припасами, следили за подозрительными звуками из леса. Ханджи и Моблит охраняли записи и готовили еду. — Как думаешь, что с ним случилось? — тихо спросила Петра у Оруо. Они вглядывались в темнеющий лес с тревогой; у обоих на плечах висело по ружью. — Может быть, сердце остановилось? Идиотская смерть, — зло прошептал Оруо, сжимая руки в кулаки. — А что с глазами? — Если его что-то напугало, я это пристрелю, — решительно сказал Оруо. Леви, услышав это, нахмурился. Ханджи чертила на бумаге карту: Леви подошёл к ней сзади, положил руку на плечо, ободряюще стиснул пальцы. Подруга грустно улыбнулась, похлопала по бревну рядом с собой. Леви присел, наклонился над страницей. — Смотри, вот лес, — Ханджи нарисовала неровный, большой круг, — а мы где-то здесь. Она поставила ничтожно маленькую точку где-то на западной стороне леса. Потом прочертила линию до середины, нарисовала там круг поменьше. — В центре леса должно быть озеро. То самое, — тихо сказала она, обводя его очертания несколько раз. Леви кивнул. — А монастырь? — спросил он. — Где-то у восточного берега озера, — ответила Ханджи, ставя там крестик, — по моим расчётам. — Мы дойдём, — нахмурился Леви, оглядываясь на решительное лицо Оруо и потерянные глаза Петры. Костёр решили оставить на всю ночь. Эрвин, Леви, Майк и Эрд должны были не спать по очереди, держать караул. Леви вызвался первым — его бессонница никуда не делась, да и подумать было о чём. Он вглядывался в ставшую непроглядно чёрной лесную тишину и удивительно спокойно размышлял — снова о фоморцах, о Гюнтере и о его глазах. Если причиной смерти был испуг, то кто или что могло так напугать взрослого, смелого человека? Что случилось с глазами — может, яркая вспышка? Но почему никто больше её не видел? Лес спокойно шелестел ветвями в ответ. Леви не мог сказать, что испытывает какие-то сильные чувства из-за чужой смерти: может, с годами он разучился удивляться тому, как легко люди умирают. Ему было неприятно, он злился на саму смерть, но… это были не Эрвин и не Ханджи. Леви невольно вздрогнул. Ощущение чужого присутствия уже давно не давало ему покоя — пожалуй с тех самых пор, как они вошли в лес. Кто-то будто смотрел на них с высоких ветвей, и это было даже не очень необычно. Здесь должно было водиться много животных, опасных и не очень — но наблюдать могли в первую очередь хищники. Леви взял ружьё поудобнее, зная, что не промахнётся. Он никогда не промахивался. Лес уютно шумел, шуршал вокруг него, тени от костра ползли к ногам, и мысли расплывались, наскакивая одна на другую. Чьи-то глаза уставились на него, моргнули — кажется, это было уже в полусне? Красивые, необычные глаза, глубокие как озеро в родном горном краю. Леви качнул головой, будто околдованный; лес шелестел, трепал его волосы у самого лица, успокаивал. И Леви спал наяву. Ружьё выстрелило дважды. Один раз — по верхушкам деревьев. Второй раз — точно Майку в лицо. Спавшие люди повскакивали со своих мест. Закричала Петра. Утро вызолотило их стоянку солнцем: Майк, дежуривший последним, лежал навзничь, с насквозь простреленной головой. Леви склонился над ним, сонно моргнул, вглядываясь в кровавое месиво вместо лица. Майк крепко держал своё ружьё. Они потом проверили все остальные — никто, кроме Майка, не стрелял. — Нужно вернуться! — кричал Оруо, отвязывая свою лошадь. Петра смотрела на него круглыми от ужаса глазами. Эрд стоял рядом с ней, не таясь держал за талию и говорил что-то успокаивающее. — Если хочет, пусть едет, — сказал Эрвин, грустно всматриваясь в густеющие ряды деревьев. — Я не хочу умирать! — зло ответил ему Оруо, потом повернулся к Леви и окинул его презрительным взглядом. — Где ты его закопал? — грубо спросил он, сжимая кулаки. — На опушке, у большой сосны с чёрными корнями и дуплом. Иди по нашим следам, не пропустишь, — спокойно ответил Леви. Оруо кивнул, привязал к лошади лопату, с болью глянул на Петру и ускакал по тропинке, исчез среди деревьев. Лошадь испуганно заржала, взрывая копытами землю, когда он резко пришпорил её, стараясь успеть засветло. — Идём, держимся вместе, — приказал Леви, когда закончил закапывать труп Майка и вернулся к остальным, — и не паниковать.   Вечером они расположились на ночлег в тени больших сосен. Леви тщательно осмотрел всё вокруг, проверил каждый куст и каждую сухую ветку, потрескивающую на ветру. Все потерянно сбились в кучу и жались к костру. Только Ханджи и Эрвин о чём-то тихо переговаривались, рассматривая корни деревьев. — Моблит, ты умеешь стрелять? — спросил Леви, посматривая на небо. Тот испуганно помотал головой. Дела были плохи, но приходилось работать с тем, что есть. Караул несли четверо: Эрд, Леви, Эрвин и Петра. Моблит и Ханджи оставались следить за припасами. — Что вы там нашли? — спросил Леви у друзей, отойдя от остальных. Вечерние сумерки укутали их туманной прохладой, лес стрекотал и дышал, переливался запахами — Леви чувствовал все, вплоть до мокрой древесной коры. Эрвин нахмурился, поднял с земли крупный лист и показал его, покручивая в пальцах. — Видишь? — спросил он. Ханджи кивнула, Леви непонимающе помотал головой. — Эти деревья здесь расти не должны, не тот климат, — пояснил Эрвин, задирая голову, всматриваясь в тёмное, пасмурное небо. — Следующий круг, — сообщила кому-то из них двоих Ханджи. Ещё одна её теория, вычитанная в книгах, заключалась в том, что весь лес делился на некие «круги». В самом центре, важнейший из них — озеро, по легенде появившееся из крови фоморца. Остальные обозначали какие-то важные для язычников ритуальные границы, символизировали переход из одного мира в другой. Жертвенная кровь, предполагаемая основа, должна была фигурировать в обрядах, а лес, как место обитания — быть инструментом для их совершения. Исследований почти не было, поэтому сейчас Ханджи смотрела во все глаза. — Леви, перейди через ручей, — попросила она, указав пальцем на нужное место. Он шагнул, под ногой чавкнула сырая земля, истекающая водой. — Что чувствуешь, слышишь, может быть? — спросил Эрвин. Леви закрыл глаза и попытался быть не таким скептиком, хотя бы ради друзей. Он чувствовал прекрасный, сырой запах леса, слышал тихий, шелестящий ветер; он холодил ему затылок, гладил виски и пробирался под плащ, пел на ухо и ерошил волосы. Ещё Леви слышал далёкий шелест верхушек деревьев, журчание воды в ручье, потрескивание ветвей над головой. Он вдохнул ртом, расправляя плечи, и на ум ему пришла… песня? Что же там были за слова? — Леви? — позвала Ханджи, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Леви отмахнулся, стараясь уловить ускользающий мотив. — Ничего не поменялось, — с разочарованием сказал он ещё через пару минут. Эрвин и Ханджи вздохнули, принимая поражение. Они вернулись к остальным, сели у костра и плотно поужинали, готовясь к беспокойной ночи. — Дежурим по очереди. Если можете не спать — не спите, — раздавал приказы Леви, проверяя каждого. Они вчетвером расположились по периметру лагеря, привычно взялись за ружья. Дежурить решили по двое, меняясь каждые три часа, а для экстренных случаев Леви предложил условный сигнал: свист. Наконец, они все затихли, то ли подрёмывая, то ли просто встревоженно думая каждый о своём. Костёр трещал, озаряя ближайшие деревья, тени от их стволов причудливо танцевали на земле. Леви встал к нему спиной, посмотрел в густую, тёмную чащу. Что видели Майк и Гюнтер перед смертью? Что увидит Оруо? Чьи-то лёгкие, холодные пальцы погладили его по виску, будто говоря «не думай», тени удлинились. Лес вздрогнул, как потревоженное животное: Леви взглянул в чужие, широко раскрытые глаза — такие красивые и живые. Это были знакомые глаза. — Петра, — позвал он, хотя почти наверняка знал, что в их лагере за его спиной никого нет. Лес закачался, зашелестел ветвями — смеялся. — Я пел песню, — сказал чей-то голос. Он был красив, как и глаза: юный, лёгкий, но и очень древний, звенел, будто полузабытая в могильнике драгоценность. Леви кивнул ему. — Я слышал, — сказал он беззвучно. Может, его здесь просто не слышно? — Я могу теперь видеть, — поведал голос, глаза прошлись по Леви с любопытством. Ветер встрепал ему волосы, нагнал мурашек. — И говорить, — ответил Леви. Лес снова зашелестел и вздрогнул, тени обвили Леви ноги, мягко потянули. — Я пел песню самому себе две тысячи лет, — сказали ему, будто с упрёком. — Спой мне, — попросил Леви, всматриваясь в эти прекрасные, злые глаза. Лес засмеялся снова, костёр взвился пламенем до самых верхушек, искры посыпались на Леви, опаляя его спину. — Где ходит луна, — протянул голос, звеня, — сама не своя, дорога змеится без ночи и дня. Леви вздохнул, открыл рот, чтобы продолжить — он знал, что нужно петь дальше, он уже это слышал — и проснулся от собственного вскрика и чужого протяжного вопля. От Петры не осталось почти ничего, только обгоревшее подобие тела. Они вместе вырыли ей могилу, задыхаясь от невыносимой вони. Эрд не говорил ни слова, когда рассветное солнце легло на их непокрытые головы, молчал, пока они отвязывали лошадей, беззвучно плакал, когда они медленно ехали по узкой тропинке дальше в лес. Моблит, едва живой от страха, жался к Ханджи; Эрвин и Леви ехали бок о бок, тоже не разговаривая. Лес и правда изменился — листья у деревьев стали больше, хвойные исчезли, цвет у коры сменился с коричневого и чёрного на светло-серый, иначе запахла смола. — Здесь совсем нет животных и птиц, — растерянно сказала Ханджи ближе к вечеру. Леви не мог отделаться от навязчивых строк, неотвязно колотившихся в мозгу. Где ходит луна сама не своя, дорога змеится без ночи и дня. Что это значит? Он не понимал, почему не рассказывает о своём сне друзьям. — Почему мы не возвращаемся? — спросил Леви у Эрвина, вглядываясь в безмятежный, залитый солнцем лес. Друг задумался, хмурясь больше обычного. Его решительный взгляд потяжелел, он посмотрел на Ханджи, разговаривающую с Моблитом. — Я всю жизнь занимаюсь этим, — наконец ответил Эрвин, — и стал, может быть, одержим. Мне кажется, я не очень испугаюсь смерти, если сначала попаду в этот чёртов монастырь. Леви нахмурился вслед за ним, поправил ружьё на плече. — Ты же знаешь, рядом со мной вы не умрёте, — сказал он, не подумав, и тут же вздрогнул, ощутил себя самым ничтожным лжецом на свете. Вспомнил заплаканное лицо Петры и остекленевшие пустые глаза Гюнтера. — Не взваливай это на себя, как обычно, — ответил Эрвин и слегка улыбнулся. Лес зашелестел им в ответ. Вечером они обречённо остановились на ночлег. Палатки были давно позабыты, Ханджи, Моблит, Эрвин и Эрд сидели у костра, прижимаясь друг к другу и тихо переговариваясь. Леви прошёлся вокруг, встал позади, хмуро посмотрел на четыре склонённые головы. — Не разводите сопли, — нахмурился Леви, увидев, что Моблит близок к истерике, — поешьте. — Кто-то умирает каждую ночь, — захныкал юноша, стиснул дрожащие ладони. Леви не знал, как его утешить. — Может быть, сегодня никто не умрёт, — ответил он. — Ты… бессердечный ублюдок! — потеряв самообладание, крикнул Моблит, не обращая внимания на расстроенную Ханджи. — Может быть, — ответил Леви. Он проснулся посреди ночи от тихого свиста. Он медленно открыл глаза, прислушался, не шевелясь — вокруг было темно, сыро, поскрипывали ветки деревьев. По листьям стучали редкие капли. Леви полежал на земле ещё несколько минут, сел, прислоняясь к бревну, но свист всё не повторялся. Костёр догорел и погас, четыре тела рядом лежали тихо: спали Ханджи и Моблит, неотрывно смотрел в небо Эрвин, плакал, задыхаясь, Эрд. Ночь лежала на лесной чаще, а высоко в небе светилась круглая, равнодушная луна. Леви приоткрыл рот, вдохнул сырой воздух, всмотрелся в неё. — Где ходит луна, — тихо сказал он ей, — сама не своя, дорога змеится без ночи и дня. Рядом засмеялся знакомый голос, зашевелилось чужое тело. Тени поползли к людям, потрогали их, согрелись в их тепле. Глаза у Эрвина остекленели, их заволокло белым. — Спят, — протянул голос совсем рядом, — видят сны. Не как ты. Леви обернулся, вздрогнул всем телом: рядом с ним стояла зыбкая, невысокая женская фигура, на лице светились совершенно не подходящие ей глаза. Всё те же, глубокие как озеро, красивые и злые. Что-то знающие. Леви скривился, в отвращении уставился на знакомые, узкие, неуместные здесь плечи. — Сейчас, — затрепетала эта тень, взметнулась выше, раздалась в ширину. Силуэт Петры исчез. — Спасибо, — выдохнул Леви, протянул руку ближе и коснулся холодного, лёгкого воздуха. Почуял чужой смех, быстрые пальцы скользнули по запястью. Всё замерло, лес застыл, ожидая. — В лесу догорят пустые костры, — шепнула тень, — луна откусила кусок у стены. Леви вгляделся в фигуру, рассмотрел чёрный, глубокий как рана, рот, острые зубы: глаза, мерцавшие в тишине, сощурились, в них сквозил гнев. — Не повторяй за мной, — попросила тень, — это больно. — Что случилось с другими? — спросил Леви, пытаясь встать. На грудь ему будто лёг камень. Лес очнулся, недовольно зашумел, затряс ветвями. Тень разрослась, открыла пасть и улыбнулась, дохнула Леви в лицо болотной водой. — Я хотел есть, — сказала она, — и видеть, и слышать. Хотел петь не один. Кто ты? — Кто ты? — эхом повторил Леви. — Мы… Нас много. Я всех веду, — зашевелился рот, блеснули глаза, — и мы хотим тепла. Я уже не помню. — Как тебя зовут? — спросил Леви. Тень пошевелилась, села ему на бёдра и склонилась к самому лицу. Запахло хвоей, речной водой, сыростью, кровью: Леви поднял руки, потрогал сотканную из ничего чужую ногу, провалился пальцами в туман. Ему в лицо снова засмеялись. — Я вспомню, — пообещала тень, и добавила, — ты самый тёплый. Леви открыл рот, вдохнул сырой воздух, увидел, как красивые, влажные глаза смотрят на товарищей поверх его головы. Эрвин тихо застонал, вскрикнул, не просыпаясь. — Не трогай, — горячо зашептал Леви, стал хватать везде, куда мог дотянуться, бился всем телом под чужой тяжестью, — не трогай, не смей! Не надо! Ему в лицо зарычали и завыли, щелкнули причудливо расположенные зубы — один ряд, и он же ещё выше, почти до ушей. Леви держал, стиснув зубы, чувствовал, как закатываются глаза и царапает в горле от беззвучного крика. — Оставь, не трогай! — шипел он, схватил уродливую теперь голову обеими руками, попытался вдавить пальцы в мерцающие зелёным глаза. Лес завыл вместе с ними, затрясся, будто поднялась буря. Эрвин вскрикнул ещё, выгнулся на земле и захрипел от боли. — Я не понимаю, — тихо сказали Леви в лицо, вернулись красивые, растерянные, огромные глаза без проблеска того отвратительного мерцания. Тот, кто сидел на нём, устало обмяк, перестал быть таким тяжёлым, завозился с удивлением. — Что ты сделал? — спросил Леви, продолжая держать в руках уже почти человеческое тело. Другой вздохнул, улыбнулся и махнул рукой, заставляя уняться вой и скрежет. — Я взял немного, — ответил он и исчез. Леви открыл глаза, услышал со стороны своё дыхание — с присвистом, тяжёлое и больное. Вскочил с земли, на которой извивался в пыли, побежал к Эрвину и взглянул в его бледное до синевы лицо. Ханджи, Моблит и Эрд с ужасом смотрели на кровавые лоскуты, оставшиеся от правой ноги Эрвина. Леви стиснул зубы, перетянул ремнём обрубок и отмахнулся от подруги, желавшей чем-то помочь. — Принесите спирт, — отрывисто сказал он, глядя на Эрвина. Тот лежал, закатив глаза от боли, лицо ему освещало раннее рассветное солнце. Под ногти забилась земля, рот искусан до крови. Почему он отбил Эрвина, а Петру не стал? Что будет с остальными? Леви мотнул головой, запрещая себе думать, принялся обрабатывать рану, влил спирт Эрвину в рот и глотнул сам. В лесу занимался новый день. Позже Эрвина положили на повозку, Ханджи и Моблит пошли рядом, ведя лошадей. Эрд сел у Эрвина в ногах, постоянно глядя на него и иногда — на Леви, державшего поводья. Иногда были слышны его глухие всхлипы, а один раз он произнёс сквозь зубы что-то вроде «коротышка»; Леви не стал выяснять. Где ходит луна сама не своя, дорога змеится без ночи и дня, — думал Леви, и потом ещё, — в лесу догорят пустые костры, луна откусила кусок у стены. Где ходит луна… Он видел перед глазами этот ровный, жёлтый круг, а в нём — лицо Эрвина с мёртвыми, залитыми кровью глазами. Эрд за спиной Леви вскинул ружьё, прицелился. — Я слышал, — сказал он тихо, — как ты шептал. Я всё слышал. Леви не успел даже обернуться. Он зачем-то подумал — две тысячи лет танцуют огни, проснулся могильник, останешься ты, прежде чем услышал выстрел. Ханджи и Моблит обернулись, уставились на них, прикрывая головы руками. Бессознательное тело Эрвина вздрагивало в такт движению повозки. Эрд был мёртв, голова прострелена через рот навылет. Моблит закричал так, что кровь стыла в жилах: с надрывом, страшно и отчаянно. Ханджи потрясённо молчала. Хочешь, я его тоже съем, предложил Леви знакомый звонкий голос. Он много кричит, это неприятно. Он плохо пахнет и мало знает. Человек — или кто это там был — сел рядом с Леви на козла, закинул ногу на ногу. Днём он выглядел необычно: почти существом из плоти и крови. На молодом лице сверкали зелёные, необыкновенные глаза, улыбался тонкий рот с острыми, мелкими зубами. Даже волосы — тёмные и длинные — были самые обыкновенные. Уши — чуть острее, чем нужно, руки — тоньше и изящнее. — А ты можешь? — сказал Леви, чувствуя себя безумцем. Он и был им. Человек засмеялся, запрокинув голову, и деревья снова зашумели у них над головой. Ханджи и Моблит будто завязли в воздухе, застыли, готовые на убой. — Я вспомнил своё имя, — сказали Леви с радостью, — мне уже лучше. — Скажи его, — попросил Леви. — Эрен, — ответили ему. Лес вздрогнул, погас, как будто в нём выключили свет. Остался только Эрен — сидел напротив, рассматривал Леви своими нечеловеческими, светящимися глазами. Из груди, пустой и чёрной, у него торчали рёбра, волосы змеились по плечам. Эрен всё равно был красивым. Леви осмотрелся, дотронулся рукой до чужого тела. — Это твоё, Эрен? — спросил он. — Да. — Кто тебя так? — Я забрал немного ваших, — сказали ему вместо ответа, будто извиняясь. Зелёные глаза прищурились — Верни лес, Эрен, — попросил Леви тихо, — мне страшно. Эрен выдохнул облачко пара, пошевелил длинными ушами, зевнул. Он постоянно дрожал, как мираж — то был ближе к человеку, то к кому-то гораздо больше и страшнее. Рук было не десять, но Леви мог поклясться кому угодно, что в легенде говорилось именно про такое чудовище. — Можно я возьму последнего? Он крикливый, — попросил Эрен. Леви вздрогнул, вспомнил вытаращенные в страхе глаза Моблита. Вспомнил Петру и Эрвина, Гюнтера и Майка. Кто там ещё был?.. — Не трогай женщину и… Эрвина, — глухо сказал Леви, — пожалуйста. Зачем ты откусил ногу? — У меня не было другой, — туманно ответил Эрен, взглянул на Леви снова. Темнота вокруг стала медленно расплываться, будто сеть. Эрен махнул рукой, отгоняя её дальше; глаза у него снова стали почти обыкновенные, лицо — тоже. Леви окинул взглядом лес, солнечные блики на деревьях, взглянул в лицо Эрвину и Ханджи. Поймал её полубезумный взгляд. — Леви, — хрипло сказала она, держа наготове ружьё, — ты чего?.. Эрен рассмеялся, хлопнул себя по ноге. Вскочил, спрыгнул поближе к Эрвину, понюхал его и уселся рядом, будто охраняя. Меня пули не возьмут, весело сказал он. — Меня… пули не возьмут, — повторил Леви вслух, глядя, как Ханджи целится в него. — Я попробую, — зло ответила Ханджи. Около её ног лежал окровавленный Моблит. Он ещё дрожал. Леви взглянул на свои руки, которые тоже держали ружьё, посмотрел на Эрена. Тот махнул рукой. Так быстрее, сказал он, не нужно наводить всю красоту. Прости. Я давно ни с кем не говорил. — Ханджи, — растерянно протянул Леви. Она выстрелила — впустую, потом ещё раз, и ещё, пока не кончились патроны. Ханджи опустилась на землю, засмеялась и заплакала, обхватила себя руками и упала на тело Моблита. Её не трону, сказал Эрен Леви, поглаживая Эрвина по вспотевшему лбу, хотя жаль. Она знает обо мне всякие вещи. — Какие? — спросил Леви. Они так и стояли посреди леса; было тихо, как в могиле — ни пения птиц, ни шума ветра. Только тихий смех Ханджи, её плач, хрип Моблита. Я выстрелил в него, подумал Леви. Кого ещё я убил? Всех, засмеялся Эрен, и никого. Ты чувствительный, злой и очень несчастный. Мне с тобой хорошо. — Ханджи, что ещё ты знаешь? — крикнул Леви, поднимаясь на ноги. Она не ответила. Когда стемнело, он сам привязал лошадей, разжёг костёр, разогрел еду. Подошёл к Ханджи, всё так же лежавшей рядом с Моблитом, равнодушно посмотрел на окоченевшее лицо. В глазах у Моблита застыла какая-то детская обида, рот скривился от плача; пуля Леви прострелила ему горло. Леви подхватил Ханджи подмышками, подтащил к костру, обтёр лицо влажной чистой тряпкой, смоченной в спирте. Она приоткрыла глаза и вздрогнула. — Леви, не убивай меня. — Ты совсем с ума сошла, очкастая, — огрызнулся он, убирая ей волосы со лба. — А Моблит? — спросила Ханджи невпопад. Леви не знал, что ответить. — Расскажи мне ещё что-то из своих страшных историй, — попросил он её, пододвигая тарелку с овощной похлёбкой. Ханджи взяла ложку, вяло начала есть. Пальцы у неё дрожали. — Каких историй? — Про местный лес. Про чудовище. Язычников. Ханджи задумалась. Попросила принести свои записи, разложила перед костром, заинтересованно хмыкнула, будто ненадолго возращаясь к жизни. — Они пели песни? — спросил Леви. — Должны были, культура музыкальная. Сохранились инструменты, струнные и примитивные ударные. Все находки говорят, что у них было какое-то сакральное отношение к девятке — есть девятиструнный инструмент, рисунки в орнаментах повторяются по девять раз, много всего ещё. — Ханджи, а кругов в лесу девять? — Леви сощурился, обвёл тёмную чащу глазами. Природа ещё немного изменилась — чем глубже они продвигались, тем меньше красок оставалось на деревьях, листве, и всё тише становился лес. — Три, наверное, — ответила она, — последний — это озеро. Леви услышал, как кто-то засмеялся, его волосы пошевелил лёгкий ветерок. Чьи-то быстрые шаги прошелестели за их спинами, послышался слабый, металлический звон. — А что в этом озере? — Ты же помнишь, — сказала Ханджи. Она склонилась низко-низко над костром, протянула к нему озябшие руки, поёжилась. — Нет, — покачал головой Леви, ответил невпопад, — я давно ни с кем не говорил. — Я рассказывала тебе про фоморские легенды. Как человек колдовал в этом лесу, важный человек — шаман, может быть доктор. Он использовал кровь; ты знаешь, многие языческие культы считали, что кровь может быть проводником в мир мёртвых. Судя по оставшимся документам, фоморцы придавали крови мистическое значение, верили в возможность трансформации с её помощью, в обретение силы. Дальше не очень понятно — то ли это целое озеро для жертвоприношений, то ли там обитало существо, которое пытались призвать. Фоморцы поклонялись исполинскому созданию, порождению мира мёртвых — шаман призвал его, и место с тех пор считалось священным. Существо защищало их земли, их мир. — И… как оно выглядело? — Рисунков почти не осталось, — хмыкнула Ханджи, взяла карандаш и выдернула кусок бумаги из блокнота, — но я могу попробовать. Она нарисовала что-то среднее между животным и человеком, с торчащими из тела костями, с длинными жилистыми руками и зубастой, уродливой головой. Нарисовала длинные острые уши, пустые, злые глаза, выдернутый наружу позвоночник. Леви вздрогнул, за его спиной снова зашевелились, посмеиваясь. На лицо Ханджи ложились неровные отсветы костра, плясали в глазах. — А кровь… возрождает его? — Это не очень ясно. Некоторые считали самих фоморцев оборотнями, мол каждый из них становится такой штуковиной. Но этот в легендах такой один. — Что это такое, Ханджи? — спросил Леви с ужасом и восхищением. Она глянула на него в ответ и засмеялась, запрокинув голову. Это я, правда не очень похож. — Не очень похож, да? — смеялась Ханджи, и по её лицу текли слёзы. Мне кажется, я ещё не мёртв, но за две тысячи лет очень устал ждать. — Устал ждать, — проговорила Ханджи сквозь смех, дёрнулась всем телом, — две тысячи лет. Леви смотрел на неё, застыв от страха и непонимания. Она не выдержит меня, прости. Я чуть-чуть посмотрел, что там в голове. Больше — ничего. — Эрен! — тихо вскрикнул Леви, обернулся, натыкаясь на внимательный взгляд красивых, потусторонних глаз. Ханджи издала звук, похожий на всхлип и смех одновременно, её глаза закатились, засветились тускло-зелёным. — Переборщил, — сказала Ханджи чужим, юношеским голосом, в котором звучало что-то ещё, страшное и звериное. Леви поймал её за руку, дёрнул на себя, обнял дрожащее, горячее тело. Ханджи не переставала тихо смеяться. В её лице больше не было ничего, только пустота. Эрен шагнул к костру, сел напротив Леви, тоже протянул руки к огню. Что у него был за возраст? Он казался то мальчиком, то мужчиной, черты лица менялись, дрожали, будто рябь на поверхности воды. Эрен распахнул глаза, вдохнул запах горящего дерева. Леви смотрел на него, сжимая Ханджи в руках. Она почти затихла, заплакала снова. — Прости, — сказал Эрен, моргнул, — здесь всё моё, а вроде и ничего нет. Я путаюсь. — Ты можешь хоть раз не говорить загадками? — зло спросил Леви. Рисунок Ханджи лежал на земле, и в темноте и в свете костра казалось, будто нарисованная фигура танцует на бумаге. — Сейчас, — сказал Эрен, — подожди. Он встал, подошёл к Леви, коснулся рукой его плеча, побуждая тоже подняться на ноги. Эрен был выше его минимум на голову, и Леви пришлось поднять лицо: чужие глаза, яркие и чистые, жадно смотрели на него, не моргая. Ещё совсем мальчик, подумал Леви, а потом Эрен его поцеловал. Леви будто опустил лицо в ледяную, бурную воду. Он открыл рот, кажется потрясённо замычал — Эрен скользнул языком внутрь, укусил до крови, вылизал всё изнутри, выпил дыхание и вернул своё. Вокруг завыл ветер, поднял с земли чёрные листья и взметнул их вверх, закружил всё вокруг, так, что у Леви подкосились ноги. Эрен просунул ему в рот пальцы, надавил на челюсть, влез глубже, дотронулся до дрожащего, мокрого языка. Леви распахнул глаза, встретился с блестящими от восторга чужими, кажется, застонал, задыхаясь. Эрен отпустил его, облизал губы. — Теперь, кажется, могу, — сказал он тихо. — Что это было? — потрясённо спросил Леви. — Я взял у тебя немного слов, — ответил Эрен, — ведь свои давно позабыл. — Кто ты? — спросил его Леви, дотрагиваясь до горящих губ. — Я правда не знаю, как тебе объяснить, — Эрен пожал плечами, рассматривая его. Они снова сели у костра, теперь — бок о бок. Ханджи смотрела перед собой стеклянным взглядом, водила карандашом по бумаге, рисовала бессмыслицу. — Я жил две тысячи лет, и ещё раньше — жил тоже. Помню вкус крови, воду, крики и лес, — сказал Эрен тихо, — он был всегда. Я жил здесь. Потом меня почему-то становилось меньше, я уже был один и пел песни, которые знала мама. — Про луну? — спросил Леви. — Да, — улыбнулся Эрен, — ты в тот раз сказал её почти целиком. Это была моя любимая. — Ты человек? — Леви не удержался, протянул руку, дотронулся до тёплой, совершенно нормальной руки. — Был когда-то, — задумался Эрен, — но и раньше был тоже. Помню мысли человека, потом ещё одного. Всё сразу. Даже её мысли немного помню. Он указал на Ханджи. В повозке застонал Эрвин, заворочался под накинутыми на него плащами. Леви поднял голову, отвернулся от Эрена, с беспокойством посмотрел — будто мог что-то увидеть в такой темноте. — Он всё равно умрёт, — как-то грубовато сказал Эрен, пошевелился рядом. — Хочу донести его до монастыря, — упрямо ответил Леви, — до озера. Эрен фыркнул, пожал плечами. — Хорошо, — сказал он чуть позднее. — Тогда давай спать. Леви лёг, где сидел, у костра — просто упал на спину, обессилевший и ошеломлённый. Он закрыл глаза, вслушался в успокаивающий лесной шум — поскрипывали ветви деревьев, шелестели листья, потрёскивал костёр; пахло сыростью, зеленью, водой, немного — кровью. Тёплая рука Эрена легла ему на лоб, погладила, пальцы зарылись в немытые, спутанные волосы. Леви поморщился. Эрен будто бы склонился над ним, ниже, провёл ладонью по лицу и погладил шею. — Ты правда этого хочешь? — спросил Леви, не открывая глаз. — Я… да, — ответил Эрен, — а ты? — Очень, — выдохнул Леви, — только, кажется, сойду после этого с ума. Эрен засмеялся, потянул за рубашку, потом за штаны, чтобы раздеть. Он трогал его с любопытством, гладил везде своими невесомыми, но сильными пальцами, кусался и оставлял кровавые следы от зубов. — Не сойдёшь, — тихо сказал он, — здесь я это решаю. — Ты мёртв… — ответил Леви, едва способный говорить, — ты вообще не человек. Как считаешь, я не безумен? Эрен засмеялся, сел между его ног, раздвинул коленом бёдра, жадно погладил между ягодиц. Леви подался ему навстречу, глухо застонал. — Здесь ходит луна, сама не своя, — напевал Эрен, пока его руки, десять, не иначе, гладили Леви изнутри, пальцами проникали глубже, — дорога змеится без ночи и дня. Леви жмурился крепче, стонал, вскрикивал, извиваясь на грязной, сырой земле — Эрен шептал ему на ухо, пел, вылизывал всё тело, царапался и сам иногда всхлипывал, как мальчишка. Когда Леви кончал, Эрен снова поцеловал его — снова будто окунул головой в ледяную воду, выпил до капли. В голове было пусто, но ничего сверхъестественного в этом не было, просто выплеснулась обычная, человеческая похоть. Леви медленно открыл глаза, рассмотрел себя — обнажённого, вымазанного в земле и сперме, задыхающегося и жалкого. Рядом, уставившись в огонь стеклянными глазами, неподвижно сидела Ханджи. Если бы она могла что-то видеть и слышать, то сказала бы Леви, что рядом с ним, разумеется, всё это время никого не было. Утром они вышел на берег озера. Леви вгляделся в ровную, прозрачную воду с мрачным облегчением. Эрен больше не показывался, но всё время шёл неподалёку — было слышно, как похрустывают ветки и звенит что-то. Ханджи никак не отреагировала на озеро; она сидела в повозке рядом с Эрвином, в той позе, какую ей задал Леви, и только сжимала в руке свой вчерашний рисунок. Леви видел развалины монастыря. Он оставил повозку, привязал лошадей и пошёл по покрытой росой траве — был только самый рассвет, пасмурный и хмурый. Монастырь из белого камня был небольшой: несколько строений, обнесённых стеной. По развалинами тянулся мох, всё заросло кустами, где-то даже деревьями — странными, почти чёрными, с острыми, как бритва, листьями. Из узких стрельчатых окон выглядывали угольные ветви, разбитые окна зияли тёмными провалами. Леви вошёл в одно из зданий — видимо, храм. От крыши ничего не осталось, одна стена была начисто снесена, остальные кое-как держались, упираясь рваными краями в неприветливое небо. Изнутри всё было покрыто фресками; он невольно подумал, как счастлива бы была Ханджи, и не смог сдержать судорожного вздоха. Росписи сюда совершенно не подходили, были решительные, примитивные, но прекрасные — чёрно-рыжие, зелёные, белые линии сплетались в один большой замысловатый узор. Леви понял, что у них есть какой-то общий сюжет: везде, то тут, то там, появлялось существо с зубами, острыми ушами и пустой грудной клеткой с торчащими из неё рёбрами. Люди на фреске были изображены маленькими, как песчинки; существо взирало на них со спокойным удивлением, пока все тянули к нему руки. — Эрен, — позвал Леви, не узнавая свой хриплый голос. — Уже скучаешь? — спросил Эрен, тут же выныривая из-за стены. Он прошёл мимо лёгким шагом, тряхнул длинными волосами, обернулся. — Это ты? — спросил Леви, указывая на фреску. — Не только, — туманно ответил Эрен, покусывая зажатый в зубах стебель. — Вот эта огромная хрень, — Леви вдохнул побольше воздуха, — это ты? — Был когда-то, — сказал Эрен, пожал плечами, — но просто так это не работает. А что? Леви задумался, всмотрелся в рисунок, перевёл взгляд на Эрена. Вспомнил, как назвал его по имени, как опустилась тьма, а ещё — зелёные, светящиеся глаза, зубы, выпотрошенные рёбра. Подумал, какое у Эрена необыкновенное, яркое лицо, как он юн, когда смеётся. — Это… невыносимо, — сказал Леви наконец. — Меня можно вытащить из него, — сказал Эрен вместо ответа, нахмурился и глянул перед собой дико и зло, — если принести крови. Я лежу где-то в озере. — Эрен, — позвал Леви, — я не знаю, чего хочу, может и убить тебя. Тот снова рассмеялся, утёр злые, мальчишеские слёзы, пошёл прочь. Леви не мог его задержать. Он вернулся к повозке, обнял Ханджи, покачал в кольце рук, прижался к щеке щекой. — Я нашёл монастырь, — заговорил он, баюкая её, — там много фресок. Все красивые, языческие. Ты была права, а не Шадис, Ханджи. Озеро тоже есть, оно и в самом деле жертвенное, ровное, как круг и прозрачное. Здесь так красиво. Ханджи молчала, не двигалась. Леви, наконец, смог её отпустить; он взглянул на Эрвина, прерывисто дышавшего в агонии. Вытащил его из повозки, бережно перенёс к озеру, к самому краю холодной, неподвижной воды. Ветер трепал их одежду, холодил Леви пальцы, судорожно сжатые вокруг рукоятки ножа. — Эрвин, мы добрались, — позвал он, аккуратно потряс за плечо. Друг раскрыл мутные глаза, посмотрел на воду, потом впился взглядом в монастырские развалины. На лице у него появилось мучительное, ждущее выражение. — Спа…сибо, — еле проговорил Эрвин, кашляя кровью. Леви наклонился к нему, положил руку на плечо, мягко придерживая, и перерезал ему горло. Кровь брызнула, полилась на Леви, запачкала Эрвину плечи и подбородок: он дёрнулся, хрипло вдохнул, затих. В воздухе стоял тяжёлый, металлический запах. Леви потащил Эрвина за собой, зашёл по пояс в воду и двигался дальше, пока не почувствовал, что дно уходит из под ног. Вокруг них расплылось чёрное кровавое пятно. Леви отпустил Эрвина, выбрался на берег и вяло отряхнулся от воды. Озеро перед ним по прежнему было спокойным, всё так же плыли по небу низкие облака, белели вдалеке развалины монастыря. Вода в озере была красная, как вино, небольшие волны взбивали у берега розоватую пену; по воздуху потянулся удушливый, гнилостный запах, будто сгоревшей и сгнившей плоти разом. Леви наклонился к земле и его стошнило. Из воды показалась сгорбленная спина, потом голова с длинными чёрными волосами, уродливая зубастая морда, горящие глаза — огромное существо выдохнуло облако пара, прищурилось, заорало так, что у Леви заложило уши. Оно замотало головой, отряхиваясь от слизи и грязной тины, завыло с тоской и яростью; было видно, как вздымается широкая грудь с вывороченными наружу рёбрами, как между ними висит что-то склизкое и чёрное. Огромная рука упёрлась в землю, существо подтянулось ближе, взглянуло на Леви бессознательными, шалыми глазами. Ханджи бы умерла от счастья, подумал он рассеянно, доставая нож и примеряясь к прыжку. Как маленькое, надоедливое насекомое, Леви цеплялся и лез, вгрызался в чужую вонючую плоть, оставлял тонкие порезы на горячей коже, почти ничего не видел от пота, заливавшего глаза. Существо выло, тряслось, пытаясь сбросить. Леви полз наверх, сцепив зубы. — Эрен! — заорал он, оказавшись на плече, ухватился за скользкие волосы, утёр лицо. Ты сошёл с ума, засмеялся знакомый голос, уходи. Мы тебя сожрём. — Откуда тебя достать? — закричал Леви зло, оскальзываясь и едва не падая. Я в шее, сзади, шепнул Эрен, но резать надо глубоко. Уходи. — Иди к чёрту, — прорычал Леви, перебираясь повыше, снова втыкая нож в чужую плоть. Мы ещё слабые, но будет хуже, зашелестел чужой голос, уходи. Уходи, уходи, уходи. Леви помотал головой, отгоняя назойливый голос. Он полоснул ножом шею, потом ещё и ещё, пока не показалась красная, пышущая жаром плоть. Существо выло и рычало, царапало когтями спину, пытаясь достать Леви — он уворачивался каким-то невероятным усилием. Я удержу, шепнул Эрен, но ненадолго. Скоро мне начнёт нравится, и я сожру тебя. — Сейчас, — прохрипел Леви, полоснул глубже, увидел что-то, похожее на локоть и стал резать вокруг. Это человек, в ужасе подумал он, высвобождая из окровавленного месива чужую руку. Эрен засмеялся и заорал, взвыл своим обычным голосом, кричал, пока не охрип — Леви вырезал его одной рукой, наживую, задевая мышцы. Существо рычало слабее, больше выло, поскуливало, оседая в воду и на землю. Леви достал всё тело выше пояса, и огромная туша свалилась вниз, взбивая пенную тучу брызг. Берег содрогнулся, стены монастыря посыпались, будто были из песка. Леви больше не различал, где орёт Эрен, а где рычит кто-то другой, он снова почти ничего не видел и не слышал, задыхаясь от пара и вони. Он крепко обхватил чужое тело подмышками, дёрнул на себя и услышал отвратительный хруст ломающихся ног. ПРЕКРАТИ, заорал Эрен, срывая горло. Леви закрыл глаза, упал вниз, утягивая его за собой — ему казалось, что падает он в темноту, пустую и страшную, и там, внизу Эрена больше нет, только мрак и безмолвие. Вокруг выл, бушевал ветер, ноги заплетались в густой, чёрной траве. У тебя добрая душа, сказала где-то Ханджи, засмеялась и заплакала. Леви знал, что она уже мертва, но сердце всё равно тоскливо сжалось. Мёртвые люди шли мимо него, не оглядываясь — даже Оруо с рассечённым пополам лицом, мрачный Эрд, всё время старавшийся найти в толпе Петру и не узнававший её обгоревшее лицо. Весь отряд Леви тоже прошёл мимо — кто с разбитой снарядом головой, кто весь в крови от отчаянной рукопашной. Леви видел и людей в очень старинной, причудливой одежде: красивую черноволосую женщину, сутулого мужчину с острым, орлиным носом и длинными ногами; мужчин, женщин, детей, стариков. Леви искал в толпе лицо Эрена, но его там не было — только отголоски похожих черт в других лицах. Я не смогу их защищать, тут же сказал знакомый голос, не смогу сражаться. Пришёл, и к кому? К тебе, спустя две тысячи лет. Эрен засмеялся, будто не верил. Леви прикрыл глаза — он смертельно устал, всё ещё чувствовал, как горят руки от чужой крови. Спой мне, попросил он. Эрен потянулся к нему сквозь темноту, обнял, прижал голову к груди, запустил пальцы в мокрые волосы. Где ходит луна Сама не своя, Дорога змеится Без ночи и дня. В лесу догорят Пустые костры: Луна откусила Кусок у стены. Две тысячи лет Танцуют огни; Проснулся могильник, Останешься ты. Девятая жизнь, Мои времена — Зелёная, воет, Качаясь, луна. Леви вздохнул, посмотрел в невероятные зелёные глаза, глубокие, как горный родник, яркие и живые. Эрен ему улыбался. Когда на следующий день над озером поднялся рассвет, никакого огромного тела чудовища не было; кровавая, густая водная гладь дрожала от лёгкого ветра, по небу ползли тяжёлые, дождевые тучи. Несчастная Ханджи, которая теперь не умела ни говорить, ни думать, плакала над неподвижно лежащим Леви. Он был мёртв.