Split

      С тех пор произошло… много всего.       Во-первых, их встречи с Даби стали более регулярными, и, пожалуй… продуктивными. Если так можно назвать то, чем они занимаются. Во-вторых, Бакуго по чистой случайности немножко о них узнал. Не о личности Даби, слава богу, но о том, что Шото с ним делает. В-третьих, по его словам, Бакуго, оказывается… влюблён в неё.       И это всё усложняет. Они сблизились за последнее время — не столь открыто, как с более искренним Мидорией, что куда охотнее проявляет эмоции, но заметно — если сравнивать с тем, что было в самом начале. И Шото искренне не хочет его обижать — и тогда, когда она стояла перед ним, пряча за запертой дверью голого Даби, смотрел Бакуго не только растерянно — а с ужасающим шоком, непониманием и болью.       Они с Даби говорили об этом. О том, что нет ничего страшного в безответности чужих чувств — ведь, эй, он сам виноват, что влюбился. Шото не несёт за это ответственности. И уж тем более она не должна винить себя. И вроде бы она даже утихомирилась, и на следующий день смогла спокойно смотреть в его красные глаза. Мидория, судя по отсутствию вопросов, знает только, что Бакуго «отшили», и, слава богу, не об обстоятельствах, в которых это произошло. Даби был прав — друг не стал рассказывать о том, что видел её… такой. Не из-за того, что для него это «поражение» — нет, просто Бакуго, предугадав возможную реакцию Мидории, уважил её личное пространство.       Это чего-то стоит. Он, к тому же, не стал лезть с вопросами, пускай и значительно помрачнел и замкнулся, а Мидория всё равно забеспокоился, тревожно глядя то на одну, то на другого, когда они собираются втроём. Шото… не устраивает возникшая между ними неловкость — она даже подумывает улучить момент и поговорить, но Бакуго играет на опережение.       Когда Мидория в очередной раз возбуждённо скачет вокруг Ястреба-сана и Старателя, он подходит — пружинисто и решительно, но старательно избегая её взгляда. Шото заранее знает, о чём он спросит, только из-за этого — даже удивительно, что она так хорошо понимает Бакуго, но при этом не распознала очевидную влюблённость. — Кто он? — выпаливает Бакуго без обиняков, до боли сжав кулаки. Шото сочувствует — и жалеет о сказанном далее. — Бакуго, — отзывается она чуть мягче обычного, — я не могу сказать. — Почему? Это всё, что я хочу знать. Больше ничего. — Я понимаю, — осторожно отвечает Шото, покосившись в сторону Мидории, — и ценю, что никто не узнал. Но я правда не могу. — Это кто-то не из школы, да? Как он попал сюда? Ни за что не поверю, что бритоголовый ублюдок смог бы обойти охрану Юэй. — Не говори так об Инасе, — злостно щурится она, — он — мой друг. И… мы не в таких отношениях. — Я знаю, что это не он. Двумордая, скажи мне. Я просто… беспокоюсь. — Спасибо за твоё беспокойство, но я в нём не нуждаюсь. Серьёзно, Бакуго. Это не твоё дело. — Нет, двумордая, моё. А если… — С чего ты взял? — Шото начинает закипать. Бакуго достаточно темпераментный — она приспособилась, научилась с этим мириться, но некоторые границы всё-таки должны соблюдаться. — Неважно. Я… — Нет, скажи мне. Почему то, с кем я сплю — твоё дело? А, Бакуго?       Возможно, она тоже переходит границы. Те слова Даби до сих пор кажутся нереальными — Шото предпочла бы услышать подтверждение лично от Бакуго. Или, дай бог, он окажется неправ, и ему всё это примерещилось на почве ревности.       Но Даби не ошибается. Как тот, кому приходилось частенько контактировать с самыми разнообразными людьми — нормальными и не очень — он научился видеть их насквозь. — Потому что… ты… мне… нравишься, — выдавливает Бакуго с усилием — то, что он не сказал тогда, стоя у её комнаты, — как я и говорил, это уже неважно. Но я… волнуюсь, прежде всего, как друг, — и выглядит он настолько жалким и разбитым, что Шото на мгновение даже думает рассказать. Но — мгновение приходит, и она давит сочувствие рационализмом. Нельзя, чтобы кто-нибудь узнал. — Это не значит, что ты можешь лезть в мою жизнь, когда вздумается. Прости, Бакуго. Не спрашивай больше… об этом, пожалуйста.       Отвернувшись, Шото натыкается на встревоженный взгляд Мидории. Чёрт, только не хватало, чтобы и он начал лезть.       Вся беда в том, что он, несмотря на видимую мягкость, может быть удивительно настойчивым — особенно, когда, по его мнению, вмешательство необходимо. Мидория даже иногда переплёвывает настырность Бакуго.       Тот факт, что до конца сегодняшней стажировки они больше не разговаривают, всё только усугубляет. Посреди неё Шото ненадолго исчезает, молчаливо радуясь возможности избежать потенциальных вопросов Мидории — хотя бы временно.       Даби, как и всегда, курит; Шото заглядывается на зажатую тонкими губами сигарету, но, отмерев, выступает из тени, показываясь на глаза. — Опаздываешь, — чуть недовольно щурится он, но, легко уловив её мрачный настрой, смягчается, — что опять такое? — Бакуго, — передёргивает плечом она. Даби закатывает глаза. — Неудачник не может смириться с тем, что он неудачник. Старая песня. — Он просто переживает. Сам понимаешь… — Скорее ревнует. Бедную Шото-чан трахает какой-то непонятный тип, как тут не взбунтоваться?       Она краснеет — и из-за вульгарного тона Даби, и из-за его слов, от которых ей совершенно позорно становится жарко. Шото переступает с ноги на ногу, безмолвно благодаря факультет поддержки за новую ширинку на геройском костюме. Так… удобнее. Даби ухмыляется, сокращая дистанцию одним шагом, и прижимается к её губам ртом в яростном поцелуе. И больше Шото ни о чём не думает — лишь о том, как хорошо проведёт время.       Возвращается она немного раскрасневшейся, слегка растрёпанной и самую малость пропахшей дымом. Напряжение Бакуго ощутимо почти физически; тревога Мидории становится всё более очевидной и нагнетающей. Голова её, однако, как она и хотела, блаженно пуста — Шото не злится на вмешательство друзей не в своё дело, и не думает ни о каких возможных последствиях. И потому не замечает красного пера, молниеносно выскользнувшего из кармана униформы.       *** — О-о-о, какие люди, — тянет Даби, под вечер обнаружив на базе знакомую рожу, — я успел забыть, как ты выглядишь. Совсем замаялся с малолетками, а? — Привет, Даби, — холодно, пускай и не прекращая приторно улыбаться, кивает Ястреб, — я хотел поговорить. — В чём дело? Хочешь разузнать о наших дальнейших планах? Так вот, их нет. Проваливай. — Не об этом, — он сцепляет руки в замок и ненадолго замолкает, подбирая слова, — не находишь, что спать с дочерью Героя Номер Один так себе идея?       Он удивляется лишь на секунду — ну, конечно же, Ястреб узнал, Ястреб же всё обо всех знает. Напыщенный идиот. — Не находишь, что трахаться с самим Героем Номер Один прямо на работе — тоже, а?       Не одному ему известно всё и обо всех. Пусть подавится. Шок Ястреба очевиден — наверняка думал, что перехитрил и своих дурачков-стажёров, и коллег, и злодеев. Как бы не так. — Ты так её обидел, Ястреб, — издевательски ухмыляется Даби, — ты ей очень нравился. Был прям как старший брат. А тут такое, — он показательно цыкает, — уверен, жёнушке Старателя-сана и остальным его детишкам тоже очень понравится. А как взлетит ваша популярность! Герой Номер Один и Герой Номер Два не только работают вместе! Отличный пиарный ход выйдет, не находишь? — Старатель-сан, — медленно проговаривает Ястреб, — и его жена скоро будут разводиться. Это далеко не новость. — О, даже так? Ещё лучше! Уже купил кольца? — Я веду к тому, — напирает он, игнорируя подначки, — что мне плевать, если общественность узнает. Гораздо больше меня беспокоит твоя… связь с Шото-чан. — Не называй её так, — неожиданно для самого себя он чувствует короткую вспышку злости, впрочем, тут же замаскированную привычным весельем, — всё равно она в тебе уже разочаровалась.       От цепкого взгляда Ястреба не ускользает это недолгое проявление настоящих эмоций. Он щурится, тщетно пытаясь залезть под кожу — херня, с Даби не сработает. Даби и сам мастак забираться всяким любопытным ублюдкам в душу, переворачивать там всё вверх дном и обнажать всё то, что они столь наивно надеются утаить. О, он уже знает, что ответит ему Ястреб. — А почему ты так беспокоишься, Ястреб? Часом ли не потому, что Шото — дочка твоего любимого Старателя? — Он мне не любимый, — быстро, чересчур быстро отвечает Ястреб, делая свою ложь ещё более очевидной, — это просто секс. А ты ставишь под угрозу безопасность Лиги, столь безрассудно заявляясь к Шото. — Если ты ещё не понял, я очень хорошо прячусь. Думаешь, я так тупо попадусь на улице? Я думал, ты обо мне лучшего мнения. — Это в любом случае рискованно. Ты должен прекратить. — Я должен только соблюдать законы… ах да, я злодей. Получается, и этого тоже не должен. Твои аргументы неубедительны, старайся лучше.       Перед тем, как уйти к себе, поставив точку в разговоре, Даби оборачивается напоследок. — И, знаешь, Герои Номер Один и Номер Два вместе — конечно хорошо, позитивно скажется на обществе, любовь жива, все дела. Но что будет, если люди узнают о нас с Шото… бедняжка, на неё столько свалится. Ты подставишь её под удар. Представь, как расстроится Старатель. А его дети… у меня сердце разрывается, когда я об этом думаю. В общем, прежде чем заявляться и угрожать мне, хоть немножко напряги свой крошечный птичий мозг и подумай, чем это может обернуться. Спокойной ночи.       И он со спокойной душой исчезает во тьме дверного проёма, прекрасно зная, что вышел победителем. Вряд ли Ястреб осмелится предпринять что-то серьёзнее опеки над Шото во время стажировок.       Но ведь он не сможет пойти за ней в Юэй. Не будет следить, когда она у отца — Старатель вряд ли настолько обнаглел, чтобы таскать птицу домой под носом у Нацуо и Фуюми. Не сводит в магазин за ручку.       И Даби наслаждается одним этим фактом. Ястреб способен лишь на немногое — и его встречи с Тодороки Шото, пусть и станут немногим реже, не прекратятся. Он и сам не заметил, как начал ждать их с нетерпением.       ***       Ястреб-сан ведёт себя странно. Нет, это не касается отца, к счастью — но Шото, кажется, стала получать больше… внимания. Месяц назад она бы обрадовалась, но сейчас его надзор… немного раздражает. Не считая ещё и Мидории с Бакуго, которые по-прежнему выглядят так, будто она на их глазах убила ребёнка.       Из-за этого она даже не смогла вырваться на встречу с Даби — о чём кое-как написала украдкой. Вы (14:55): Прсти, никак не могу отдлться от Ястреба-сана.       И Даби, к её удивлению, не раздражается и не говорит что-то по типу «а как ты раньше отделывалась?» Неизвестный (14:55): ничего страшного, приду завтра ;)       Смска греет сердце, позволяя отвлечься от окруживших её мужчин, вызывающих только головную боль. — Шото-чан! — Ястреб-сан легонько дотрагивается до плеча, мягко улыбнувшись. — Всё в порядке? Вы трое такие тихие последнее время. — Я в норме, — помедлив, отзывается Шото. Ястреб-сан вглядывается в её лицо цепко и пристально, словно пытаясь найти ложь. Сейчас он совсем не похож на себя обычного — перед Шото будто в мгновение ока оказался другой человек. Неужели… что-то подозревает? — Точно? — спрашивает Ястреб-сан чересчур серьёзно. Пока она подбирает ответ, к ним внезапно подскакивает Мидория. — Не беспокойтесь, Ястреб-сан, мы просто немного устали из-за стажировки и одновременной подготовке к промежуточным! И к Рождеству! Вам не о чем переживать!       Некоторое время Ястреб не меняет этого своего выражения лица, но потом смягчается и становится собой — ехидным и улыбчивым. — Ну раз уж ты так говоришь, Мидория-кун, — бросает он и разворачивается, возвращаясь к Старателю. Внешне полный энтузиазма Мидория успокаивается и осторожно косится на Шото. — Спасибо, — кивает она, отчаянно надеясь, что тот больше ничего не скажет. — Поговорим в общежитии, Тодороки-сан, — шепчет он в ответ, и Шото давит раздражённый вздох. Ладно. Услуга за услугу. Только пускай не ждёт, что она сразу же всё растреплет.       Мидория, разумеется, не забывает — приходит в шесть вечера. Шото открывает ему, и теряет дар речи, заметив за спиной ещё и маячащего Бакуго. — А он что тут делает? — чуть резче, чем хотела, спрашивает Шото. — Каччан тоже хочет поговорить. — Мы с ним уже всё обсудили.       Бакуго устало вздыхает. — Я пришёл проследить, чтобы придурок Деку не слишком доёбывался. Сам ничего говорить не буду. Окей?       Такой расклад её, в принципе, устраивает. Настороженно кивнув, она пропускает друзей, неожиданно показавшихся враждебными, в комнату. — Тодороки-сан, — аккуратно зовёт Мидория, — ты очень нравишься Каччану.       Бакуго дёргается, но ничего не говорит. — Знаю, — отвечает она, — это всё, что ты собирался сказать? — Вообще-то, нет, — Мидория, оглядевшись, усаживается на пол, скрестив ноги, — я хотел узнать, куда ты деваешься посреди стажировок. Старатель-сан постоянно спрашивает. А недавно и Ястреб-сан… он позвонил мне, Тодороки-сан. Недавно, прямо вечером. Спросил, знаю ли я, где ты пропадаешь. Он никогда не звонил до этого. Поэтому… ответь честно, Тодороки-сан. Ты в порядке? Каччан места себе не находит последнее время… вот я и подумал… — Достаточно, — подаёт голос Бакуго, — не впутывай меня, ботаник. — Но я не могу, Каччан! Не отрицай, тебя тоже тревожит… это всё. — И ему я сказала всё то же самое, что скажу тебе, Мидория. Я, уверяю тебя, в полном порядке. А куда хожу… патрулирую окрестности. Вам ясно?       Им нечего противопоставить — Шото уверена, что за ней никто никогда не следил. Никаких следов чужого присутствия. Но покоя не даёт переменившееся поведение Ястреба-сана, а теперь ещё и Мидория с Бакуго что-то подозревают. Похоже, со встречами на стажировках придётся завязать.       Ну, ничего. Есть ещё целая куча других мест, где им точно никто не помешает.       ***       Со стороны Даби наивно было полагать, что ублюдочный Кейго Таками так просто отъебётся. Нет, он заводит свою извечную шарманку с завидной регулярностью — и как бы Даби ни огрызался, посылал его и игнорировал, всё как об стенку горох. К сожалению, в попытках доказать свою лояльность Лиге, он не испугался прикончить Номера Три, и теперь его положение значительно укрепилось — если у кого-то и оставались сомнения, то развеялись они окончательно.       Мерзкий, абсолютно беспринципный и лицемерный тип — вот, какого «героя» вырастила Комиссия. Готового пожертвовать товарищем ради выполнения миссии, убивавшего и убивающего, марающего руки кровью всех неугодных. Как запоют фанаты летающей курицы, когда узнают, что он сделал и кем был? Не терпится увидеть.       Впрочем, это будет не главная часть его представления — всё самое интересное уже практически готово. А напоследок… он ещё и развлечётся с Шото Тодороки. — Чего ты добиваешься? — неизменно спрашивает Ястреб каждый раз, как они остаются наедине. — Что тебе нужно от Шото? — Не думал, что ничего? — скучающе отзывается Даби — одни и те же вопросы, одни и те же ответы. — Мы просто хорошо проводим время вместе. Шото уже взрослая девочка, и сама решает, чего хочет. Я её не заставляю. Так что, будь добр, отцепись.       Видно, что Ястреб не верит ни единому слову — но что он сделает? Аргументов у него нет, а даже если бы и были, он не станет использовать их просто так — думает, что если Даби не подозревает его (наивный дебил), то после такого точно начнёт. Да и уже все его расспросы выглядят больше не как обеспокоенность сохранностью Лиги, а непосредственно Тодороки Шото. Ему повезло, что Даби достаточно терпелив, чтобы не поделиться этим, например, с Тогой.       Но рано или поздно полоса везения кончится. Кейго Таками даст повод напасть, и Даби им воспользуется. Надо только подождать.       Надо только подождать… ну, что-что, а это он умеет — лучше всего. Терпение и труд всё перетрут, да, Старатель?       ***       Однажды посреди ночи она чувствует очень сильную тошноту, болезненно подкатившую к глотке.       Шото скатывается с футона, метнувшись к туалету, безошибочно распознав, что сейчас будет. Её рвёт долго и протяжно — она вцепляется в унитаз побелевшими пальцами, выплёвывая остатки вчерашнего ужина. Ноги дрожат, голова кружится. Шото чувствует себя так, будто только что выхаркала все внутренности.       Она пытается припомнить вкус еды — всё было, как всегда, отлично, ни намёка на тухлятину. Бакуго постоянно следит за готовкой и тщательно проверяет ингредиенты — она помнит, как Каминари получил по макушке за пропавшее филе и молоко, чей срок годности заканчивался уже на следующий день. А когда он сам ходит в магазин, волноваться и вовсе не о чем.       Странно.       Утром в столовой Шото аккуратно интересуется у Мидории, нормально ли он себя чувствовал после ужина. — Да, всё прекрасно, — кивает тот и сразу же настораживается, — а что такое? — Ничего. Просто перед сном съела лапшу быстрого приготовления, а ночью замутило. — Осторожнее, Тодороки-сан! Вредно есть много фастфуда! — Знаю, знаю, — фыркает Шото, и до её носа доносится самая настоящая вонь. Едва сдержав гримасу, она выискивает взглядом источник, мельком задумавшись, почему никто не обращает внимания. Причина обнаруживается быстро — Бакуго разносит тарелки, принимая благодарности с привычным агрессивном видом.       Яичница с беконом. Стандартный такой завтрак — Шото ничего против не имеет, а Бакуго и вовсе готовит так, что у него даже прошлогодние овощи получатся вкусными. Но её почему-то едва опять не выворачивает — от вида, от запаха, а уж как всё будет на вкус…       Дабы не обижать друга, несмотря на внешнее недовольство, всегда очень старающегося сделать всё как можно вкуснее, Шото, чуть ли не давясь, запихивает в себя половину, искренне надеясь, что её не вырвет опять. Осторожно оглядевшись, она замечает, что у остальных полный порядок — они едят с удовольствием, полностью опустошая тарелки перед тяжёлым днём.       Лёгкую тошноту сопровождает слабость. И не прекращаются они весь день.       Шото даже пару раз едва не лажает на стажировках, успевая выкрутиться в последний момент. Пожаловаться на плохое самочувствие не позволяет гордость — а остальные, похоже, и не замечают, как ей тяжело. Она столь хорошо скрывается, что даже чуткий Ястреб-сан не регистрирует изменений — спасибо многолетней практике с отцом. Тот случай с порезами на бёдрах надолго запомнился. Больше Шото таких ошибок не повторит.       Недомогание то проходит, то возвращается на протяжении недели, но за это время становится неизменной, тревожащей константой, которую уже нельзя списывать на испорченную еду, недосып или переутомление.       Она пугается не на шутку. И, перед тем, как нанести визит Исцеляющей Девочке, решает сначала прогуглить симптомы, чтобы хотя бы приблизительно понимать, с чем имеет дело. Вбивает в поисковик, выбирая наиболее лаконичные термины, и… каменеет.       Сглатывает. Трясущимися руками открывает первую вкладку. Вторую. Третью. До крови прикусывает ноготь — старая привычка, от которой с трудом удалось избавиться. Шото вспоминает о многочисленных потраченных лезвиях, о боли, помогающей успокоить бушующий гнев, о струйках крови, плавно стекающих из свежих ран — наконец-то не ожогов.       Паника нарастает, удушающе схватывает горло, пробивается сквозь непоколебимое спокойствие, извечно цветущее в ней — не позволяющее поддаться эмоциям в критический момент, замораживающее чувства и оставляющее лишь холодный, трезвый ум, здраво оценивающий ситуацию. Шото научилась спокойствию тогда, стоя под душем с зажатым в трясущихся пальцах лезвием — больше всего на свете хотелось вскрыть им глотку отца, и тогда она, зажмурившись, полоснула нежную кожу, во всех красках представив сцену наказания. И в тот момент сжигающая её ярость притупилась и затаилась — не исчезла до конца, нет, она никогда не исчезнет — но спряталась, позволяя ей прийти в себя. В конце концов, это всего лишь тренировки. Ничего страшного.       Ощущение было прекрасное. Боль от порезов была другой. Не такой въедливой, постыдной и надсадной — нет, это лишь её боль, её маленький след, помогающий вернуться в реальность. Отца Шото не убьёт. Даже не поцарапает. Да и не хочет — есть что-то неприятное в мыслях о его бледном, обескровленном теле. Нет, она докажет своё превосходство по-другому.       Сейчас она вновь возвращается мыслями в те времена — и думает, думает, думает. Бритвой тоже будет удобно. Шото слишком давно не ощущала себя такой напуганной, такой жалкой, такой беспомощной. Острый ум и сильная причуда помогали ей выйти целой из любых каверзных ситуаций — но что она может сделать здесь и сейчас? Она не умеет замораживать или жечь свои же внутренние органы. А даже если и сможет, велик риск нанести непоправимый ущерб, и, что куда более важно, позволить другим узнать.       Клеймо позора — недоверия, непонимания — останется с ней на веки вечные. Одноклассники, выросши и выпустившись, будут шушукаться за закрытыми дверьми — гадко и осуждающе; друзья взглянут с ужасом и неверием, родные — с разочарованием. А отец? Он только начал приходить в себя. Что если… что если…       Шото не хочет об этом размышлять. Шото хочет сходить в душ по-тихому — посреди дня никто ничего не заметит. Не обратит внимание на смешивающуюся с водой кровь. Но затем (снова, снова) она вспоминает Даби.       Только не режь себя больше.       Даби. Он виноват — он же и поможет. Его образ — гадливый, ехидный, насмешливый, и, тем не менее, включающий в себя удивительную нежность — вопреки тому, как он её раздражает; сколько противоречивых чувств вызывает. Даби, несмотря ни на что, был добр к ней. Поддержал. Выслушал. Отвлёк и помог забыть. Может, он не отвернётся и сейчас?       Незаметно выскользнув из общежития, Шото идёт в аптеку. Прежде, чем делать выводы, нужно убедиться на все сто процентов.       Четыре теста — все показывают две полоски. На этот раз Шото не паникует — нет, напротив, ум её трезв и холоден. Ничего смертельного — уже хорошо. Ситуация неприятная (чересчур), но не неразрешимая.       Она скидывает фотографию, лаконично подписав единственным «помоги». И Даби — как обычно — отвечает мгновенно.       *** — Шото, — сутками позже они встречаются в центре Токио — оба в максимально неприметной одежде. Оба слишком узнаваемые. — Какого чёрта? Когда это произошло? — Понятия не имею. Как ты умудрился не заметить, что презерватив порвался? — Может, пьяный был. Я часто пью.       Вообще-то, Даби соврал. Он не был пьяным — и он хорошо помнит, в какой момент это случилось. Просто решил не заострять внимание и не вызывать панику лишний раз — ведь какова вероятность, что один-единственный раз всё испортит? Правильно, мизерная. Однако теперь он столкнулся с последствиями — Шото, пускай и хочет держаться серьёзной и уверенной, побледнела и мелко вздрагивает — она, чёрт возьми, боится. Даби ни разу до этого не видел, чтобы она боялась — злилась разве что. Когда он утащил из-под её носа шарик с вечно орущим идиотом, когда они раз за разом сталкивались — в городе, у магазина или ещё где. Даже когда он навалился сверху с безумной улыбкой, одолев её врукопашную — и тогда Шото не выказала ни тени страха, только досаду поражением.       А теперь она стоит перед ним и трясётся, сжимая губы в узкую полоску. — Я знаю одного хорошего человека, — говорит он, решительно взяв её за руку, — он меня штопает. Если и не… разрешит нашу проблему, то направит к тому, кто сможет. Идём.       Шото, напряженно кивнув, переплетает их пальцы — и от этого, как Даби видит, ей становится заметно легче. В груди что-то ворочается — тёплое и мягкое. Непривычное. Неправильное. Даби согласился помогать лишь потому, что отказ грозит проблемами — Шото потеряет к нему доверие, и эмоциональное воздействие после раскрытия из-за этого будет отнюдь не таким сильным, как хочется.       По крайней мере, так он себе говорит. И это так и есть! Никакой неправды — факты и сухая логика. Чтобы чёртова Шото Тодороки заставила его сомневаться? Ещё чего.       Тем не менее, логического обоснования неотступному желанию держать её загрубевшую, но по-девичьи небольшую ладонь, Даби дать не может. Да и нет в этом необходимости — всего лишь очередная прихоть. Точно не связанная с возможной привязанностью.       В Кабуки-чо с его неоновыми вывесками — относительно безобидном при свете дня, аккурат рядом с задрипанной высоткой одного из многочисленных борделей есть неприметный двухэтажный дом со старой, пошарпанной вывеской с зелёными буквами «драконий зов». Мало о чём говорящее название — никаких опознавательных знаков, пояснений или указателей. Сюда придёт только тот, кто знает, что искать.       Даби стучится — два длинных, два коротких. Рюичи — заспанный и слегка недовольный — открывает, при виде него заметно оживившись. Низкий и субтильный, но при этом довольно бодрый старичок, обладающий анестетической причудой, суетливо вскакивает, приглашая его войти. — А-а-а, Даби-кун! Опять пришёл штопаться? Проходи, проходи. — Привет, Рю-сенсей, — кивает он и делает шаг в сторону, пропуская Шото, — прости, но я здесь не за этим. У моей… знакомой проблемы. Не поможешь?       В блеклых глазах Рюичи мелькает узнавание. Он напрягается и настораживается, но, тем не менее, отступает, давая безмолвное разрешение. — Только потому, что это ты, Даби-кун, — тихо отвечает Рюичи. Даби осознаёт, что его ждёт много вопросов — сенсей не дурак и вполне сопоставил ожог на лице и характерный цвет волос с той, кого неоднократно показывали по телевизору. Тем не менее, разобраться с их с Шото казусом сейчас куда важнее. — Прежде, чем запросить мои услуги, девочка, — размеренно начинает Рюичи, усадив Шото на диван и устроившись в кресле, — будь готова к тому, что они не бесплатны. Меня не спонсирует Лига или ещё какая-нибудь организация. Даби-куну помогаю просто так потому, что мы давно знакомы, а многого он не просит. И ещё… я хочу убедиться, что об этом месте никто не узнает. Я сильно рискую, даже впустив тебя. Будь тот, кто тебя привёл, кем-нибудь ещё, я бы убил обоих на месте. Надеюсь, ты, Даби-кун, знаешь, что делаешь. — У нас нет другого выбора, — ровно отзывается Даби, — Шото, расскажи ему.       Кратко обрисовав ситуацию (слова ей явно даются тяжело — на мгновение он даже жалеет, что не стал говорить сам), Шото замолкает, стыдливо уставившись в колени. — То есть, хочешь нелегально сделать аборт? — Именно. — Какой срок? — Меньше четырёх недель… наверное. — Тогда всё будет очень просто. Радуйся, это тебе даже обойдётся относительно недорого.       Оправившись от шока после встречи с героем, Рюичи мгновенно трансформируется — становится собранным, холодным и деловитым. Его не интересуют чужие моральные дилеммы, он не задаёт лишних вопросов, как то обычно делают обычные врачи — нет, ему важно лишь качественно выполнить работу, получить за неё деньги и ничего более. — Аллергические реакции на какие-либо препараты наблюдаются? — Нет. Никогда не было. — Замечательно. Подожди секунду.       Шото остаётся наедине с Даби, и тогда он снова замечает тот исступлённый, почти животный ужас. Даби понятия не имеет, о чём она сейчас думает, но взгляд у неё совсем уж жалкий и затравленный. — Чего ты боишься? — Того, что отец узнает. И Нацу. И Фуюми. И все остальные… что они обо мне подумают? — Эй, эй, ничего страшного, такое бывает. Никто не осудил бы тебя. Просто пришлось бы ответить на много неудобных вопросов. Принцесса, это сущая мелочь. Тебе не стоит забивать свою хорошенькую головку дурными мыслями. — Придурок, — вздыхает Шото и улыбается неожиданно ласково.       Даби замирает. Мягкая, почти робкая улыбка, редко украшающая миленькое — несмотря на шрам — личико, длинные, разные по цвету трепещущие ресницы, лёгкий румянец, окрасивший щёки. Он видит почти впервые, и нечто, ворочающееся в груди всё активнее, воздействует и на мысли, и на чувства. Не осталось ни тени от холодной расчётливости и удовлетворения — их заменило что-то совсем другое, сильное и почти бесконтрольное.       Вот именно. Почти. Не имеет значения, что младшая сестра очаровательно улыбается, не имеет значения, что Даби на мгновение захотел видеть эту улыбку чаще, что в нём есть нечто, идущее вразрез с его дальнейшими планами. Не имеет значения, потому что его ненависть, обида и тоска от этого никуда не деваются. Глубокие и застарелые — они поддерживают в нём жизнь, дарят ей стимул, не дают свалиться грудой костей и обожжённой кожи — они неизменны. На них не повлияет этот крошечный червячок тепла, столь неприятно опутавший сердце — не сотрёт его прошлое, не избавит от желания.       В конце концов, они со Старателем одинаковые. Наличие детей не помешало ему сломать и уничтожить, не остановило перед своей величайшей целью — он гнался за ней, пока не понял, что позади остался только пепел и разбитые надежды, и разрушенные жизни. Выжженная пустыня — плод его безумия.       Даби такой же. Шото Тодороки такая же — просто ещё не осознаёт этого до конца, отрицает, прячет глубоко в себе. Вместе с огнём они заполучили яд, отравляющий всё вокруг, но прежде всего — самих себя. Не сбежать, как ни старайся — ему ли не знать.       Так пускай они сгинут в аду вместе — в изящном танце с дьяволом. А напоследок… он может позволить себе крепко взять Шото за руку — не болезненно, а надёжно, в немом обещании, что всегда будет рядом. И Даби не соврёт — он останется укусами на нежной шее, ожогами и хаотичными мыслями в непрерывно думающей голове. И когда они встретятся в следующий раз… свяжется с ней на веки вечные.       Рюичи — с блистером розовых таблеток и стаканом воды — делает Шото УЗИ — на всякий случай. Мало ли что. Противопоказаний не оказывается. — Это немного больно, — предупреждает он, — выпей две таблетки. Пару часов помутит и будет кровоточить. Пока можешь посидеть у меня. Наверху в незапертой комнате справа есть душ и постель. Если что, зови. Мы с Даби-куном пока… поболтаем.       Шото нерешительно бросает на Даби встревоженный взгляд. Тот взмахивает рукой, мол, нормально всё, и она, немного помявшись, всё-таки удаляется. Рюичи тяжело смотрит вслед, после чего поворачивается к Даби. — Ну, рассказывай, — начинает старик, нахмурившись, — каким образом ты связался с Тодороки Шото? А этот плод… он твой, не так ли? — У меня к ней личное, — беспечно пожимает плечами Даби, — но, вообще, мы просто развлекаемся. Расслабься, Рю-сенсей. Ничего не случится. — Развлекаетесь, значит, — подозрительно щурится Рю-сенсей. Даби, вспоминая многочисленные попытки Ястреба докопаться, едва не закатывает глаза — как же его задолбали эти диванные аналитики, право-слово. Но старику он грубить не собирается — хотя бы потому, что тот не юлит и охотно помогает — с самого начала. Когда они впервые встретились, Даби, не желая возвращаться к противному Гараки и его странным маниакальным замашкам, начал искать подпольных врачей, и наткнулся на Рюичи по чистой случайности. Денег у него при себе не было, но тот, проникнувшись его юностью и болезненным видом, добродушно позволил отдать позже. С тех пор, когда есть выбор, Даби неизменно идёт именно к нему — со стариком у него даже завязалось некое подобие дружбы, пускай и без сопливых душещипательных историй о грустном и несправедливом детстве. — Если бы вы просто развлекались, как ты говоришь, ты бы не привёл её ко мне. Не припомню, чтобы ты вообще кого-то ко мне приводил, Даби-кун. Может, у старика память отшибло — поправь, если я ошибаюсь. — Нет, ты прав, — устало вздыхает Даби, — я никого к тебе не приводил. Это первый и последний раз. — Почему именно она, Даби-кун? Неужели ты нашёл кого-то, кому можешь доверять? — Я доверяю только себе, Рю-сенсей. Но, признаю, девчонка запала мне в душу.       Рюичи смягчается и теперь глядит тепло и как-то, что ли, сочувственно. — Вижу, это взаимно, Даби-кун. Рад за тебя. — Спасибо, сенсей.       В воцарившейся уютной тишине никто из них не слышит тихих шагов, удаляющихся к лестнице.       Шото поднимается к в отведённую ей комнату, смиренно ожидая, когда подействует лекарство. Та оказывается довольно чистой — со свежим постельным бельём, прибранная и аккуратная, со стоящей неподалёку капельницей. Наверное, у Рю-сенсея она такая не единственная. Интересно, как много он попросит? Нелегко, наверное, содержать столько всего и подпольно лечить злодеев. Ну, ничего — накопившееся карманные от отца в кои-то веки пригодятся.       У меня к ней личное.       Он наконец-то признал это вслух — пускай и не перед ней. Как ни странно, от озвучивания этого ясного, как день, факта, она не чувствует ничего — как и не ничего не почувствовала, без тени сомнений выпив таблетки. Вроде как, многие сомневаются. Мнутся. Испытывают жалость к какому-нибудь двухнедельному плоду, пока не становится слишком поздно. Героика учит думать на месте и не колебаться, а принимать жизненно-важные решения сразу же.       Шото никогда не хотела детей. Причина отнюдь не в нежелании передавать проклятые гены Тодороки — хотя и оно сыграло свою роль. Просто она банально не представляет себя в роли родителя. Как и отец, Шото уже слишком глубоко увязла в том, что станет её профессией на всю жизнь — а когда кто-то, одержимый работой, заводит детей, это, как правило, не приводит ни к чему хорошему.       Тем более, ей шестнадцать. Всего лишь шестнадцать. Отродье злодея могло бы поставить под угрозу если не всю её геройскую карьеру, то как минимум репутацию. Поэтому она не думала ни секунды, идя на эту встречу — пускай Даби хоть сжёг бы ей живот, если бы это решило проблему. К счастью, она всего лишь испытывает боль — сильную, но не настолько, чтобы жаловаться. Эта боль — правильная. Она означает, что скоро всё вернётся на круги своя, и ей не придётся жить в стыде и сильнейшем страхе, когда-либо испытываемым ею.       Скоро плод исчезнет — как и исчезнет любое внешнее напоминание об их с Даби связи. Рано или поздно.       Пару часов спустя её отпускает, и Шото — бледная, помятая и уставшая — покидает убежище в поисках Даби. Он обнаруживается курящим на балконе, откуда открывается хороший вид на… ближайший бордель. Под стать обстановке. — Я слышала ваш разговор, — признаётся она тихо. Отстранённое выражение чужого лица не меняется — Даби лишь ненадолго скашивает взгляд и снова возвращается к созерцанию. — Подслушивать нехорошо, вообще-то. — Не учи меня морали, — усмехается Шото. После чего серьёзнеет. — Ты правда привязался? — Сложно сказать, — пожимает плечами Даби, — у меня всю жизнь с этим было непросто. С привязанностями. — А со мной как? — С тобой ещё сложнее, — отзывается он негромко. На конце сигареты заманчиво тлеет уголёк — такого же цвета, как и закат. И Шото, поступаясь принципами, тянет ладонь в безмолвной просьбе. Даби смешливо кривится. — Не выдержала соблазна? Дрянная девчонка. — Кто бы говорил, — огрызается Шото беззлобно, принимая сигарету.       Курить оказывается… противно. Ничего примечательного — скорее даже разочаровывающе. Но — у дыма вкус кусачих поцелуев Даби, запах его кожи и соответствующая оболочка. Сигарета медленно сгорает, пока от неё не остаётся ничего. В горле противно першит, лёгкие протестуют, но Шото докуривает почти до конца. И тушит окурок о заржавевшие перила балкона. Телефон оттягивает карман тяжестью кучи пропущенных и непрочитанных сообщений — от отца, от Айзавы-сенсея, от Бакуго и Мидории. Ей придётся долго и занудно объясняться, и, возможно, её посадят на домашний арест. Тем не менее, она не жалеет — ни о Даби, ни об этом происшествии, ни о молчаливом понимании, хрупко повисшем меж ними. — Мы нескоро увидимся, — делится он, как всегда, не давая ни слова пояснений. Шото и не требует — в конце концов, невзирая на их близость, пропасть всё ещё слишком велика. И пока существуют причуды, пока существуют герои и злодеи, не будет закрыта никогда. — В следующий раз, — спокойно начинает Шото, — я поймаю тебя и заставлю ответить за всё, что ты сделал. — Ну попробуй, — самоуверенно ухмыляется Даби, нисколько не задетый, — вы, герои, ещё попляшите.       Буквально. — Ага.       Даби идёт за ней вплоть до Юэй. И, сокрытый за кустами, целует — как никогда яростно и отчаянно. Трогает волосы, талию, шею, но не пытается запустить руки под одежду, словно боясь сорваться и растянуть прощание. Шото отвечает — рвано кусаясь, впившись в его плечи до боли, даже не пытаясь отплёвываться от крови и слюны. Они отрываются с трудом — тяжело дыша и не в силах друг друга отпустить. — Прощай, Тодороки Шото, — выдыхает он сипло. — Мы же ещё увидимся, — клонит голову набок Шото. — Не с Даби.       И это всё, что он говорит, прежде чем разжать руки и скрыться, оставив после себя непонимание, смутную тревогу и извечный запах дыма. Шото втягивает его в последний раз, отряхивается и разворачивается, выходя к воротам Юэй.