Split

      Даби — это Тойя.       Всё оказывается очень просто.       Поэтому он выследил Шото. Заставил довериться. Привязаться. Скучать. Она понимает это с ледяным, отрешённым спокойствием — будто происходит всё не с ней, а с кем-то другим. Всё это время Шото Тодороки ломала голову столькими вопросами — кто такой Даби, почему именно она, что с ним случилось, что сподвигло его начать убивать. Они решились в один миг — когда он, возвышающийся на гиганте, озвучил своё настоящее имя.       Столько очевидного — крашеные волосы, постоянные расплывчатые намёки, ожоги, в конце концов. Тем не менее, никто из них даже не догадывался — Шото, пускай и тревожилась, и постоянно гадала, никогда не приходила к правильному ответу. Тойя-нии вырос превосходным лжецом.       Она плакала. Когда он напал, когда, пылающий с головы до ног, знакомо обхватил её руками, прижимая к себе в объятии почти любовном. Тойя откровенно наслаждался моментом — всей душой. Он не соврал, когда сказал, что привязался; но и то счастье кровной мести не было наигранным.       И у Шото при взгляда на парализованного ужасом осознания отца не оставалось выбора, кроме как вступить в схватку. Она не сомневалась и не боялась, но… страдала. Страдала не меньше Старателя, отчаянно борясь с тем, кто рос с ней когда-то; к кому она тоже успела привязаться за недолгое время их знакомства после. Шото плохо знала Тойю, но хорошо помнила Даби — ехидного, сначала раздражающего до нервного тика, а потом — интригующего, в какой-то степени очаровывающего. Иногда даже проявляющего заботу — пускай и очень своеобразную.       А теперь они едва не сгорели вместе в пламени ада.       Когда их семья собирается вместе — и мама показывается отцу на глаза впервые за десять лет — Шото чувствует, как в ней что-то с треском ломается. И она рассказывает всё, ни разу не осмелившись поднять глаза. Рассказывает и Ястребу-сану, и Бест Джинисту, и даже Мидории с Бакуго. — Я спала с Даби. Не один раз. Никто меня не заставлял. Это было… добровольно. Всегда.       И на неё, разумеется, обрушиваются вопросы. Почему. Когда. Зачем. Ястреб-сан, за неимением возможности говорить, пишет, что знал некоторое время. Извиняется, что не смог остановить Даби. Утешающе похлопывает по плечу. Шото пусто смотрит ему в подбородок, и на уме у неё вертится лишь одно: она не хотела, чтобы его кто-либо останавливал. Ястреб объясняет, что пытался, правда пытался, но все доводы разбивались об абсолютное равнодушие Даби, насмешливые ухмылки и ревность. «Он смотрел так, словно был готов меня убить прямо там, когда я называл Шото Шото-чан. Мне кажется, это была не просто манипуляция.» — Быть того не может. Разве вы его не видели? Тойя-нии сошёл с ума. — То, что он сошёл с ума, не значит, что он не может любить, Нацу… — Разве это любовь? Он чуть не убил Шото. И старика. А до этого и ещё… — Нацуо по-животному дёргается, и Шото, пускай и не смотрит, в красках представляет его отвращение. Это происходит не с ней. Это всё происходит не с ней. Она держится за мантру, как за последнюю спасительную ниточку. — Шо-чан? — зовёт Фуюми мягко. — А ты как считаешь?       Не с ней. — Он был добр ко мне.       Не с ней! — Заботился.       Не с ней, не с ней, не с ней! — Помогал, когда ему это не несло никакой выгоды.       С кем угодно другим. Только не с ней. — Он манипулировал лишь поначалу. Всё остальное — наша общая вина.       На этой другой — грязь, невидимая и непахнущая, но настолько очевидная, что эта другая боится дотрагиваться до кого-то. Они сразу поймут. Они не должны её трогать. Поэтому, мельком уловив, как нерешительно делает шаг вперёд Фуюми, как распахивает руки мать, тело движется само себе — шарахается назад, и тогда Шото, наконец, поднимает голову, сталкиваясь с множеством пар шокированных, мёртвых взглядов.       Нацуо побелел, как снег; Фуюми дрожит и сдерживает всхлипы, мать сочувственно сдвинула брови, отец кривит рот в гримасе отчаянного страдания. Бест Джинист удручающе качает головой, Ястреб-сан всем своим видом источает сожаление и вину, Мидория пылает праведным гневом, а Бакуго оказывается тем, кто тоже осмеливается приблизиться.       Лишь он не демонстрирует никаких эмоций — осторожно поднимает руки, словно перед загнанным в угол раненным животным. Делает шаг вперёд. И ещё. Когда его ладонь — опасная, смертоносная ладонь — тянется к её лицу, Шото чувствует, что больше не может. Она отступает и разворачивается. — Я смогу сразиться с Тойей-нии, не переживайте, — бросает Шото напоследок, и, не слушая посыпавшиеся возражения, исчезает за дверью. И, в свою палату, невзирая на пронизывающую боль от ожогов, мчится со всех ног — только бы не видеть и не слышать. Не чувствовать. Не знать. Ей не нужны утешения. Не нужно сочувствие. Это всё её вина. Шото доверилась, прекрасно зная, чем это может обернуться. И если бы не тот факт, что Даби — Тойя, она бы… не сожалела.       Несмотря на очевидную взаимную симпатию, Даби ни капли не сомневался. Не медлил. Он действительно хотел убить — и хотел всё это время, а потом бросить её искалеченное тело под ноги отцу кошачьим жестом приязни.       В его игре Шото была пешкой на пути к королю — он использовал её в своих целях, а затем отбросил в сторону, не задумываясь. Не то чтобы она этого не ожидала. Напротив, Шото была более чем готова — но не к тому, что этот человек, этот злодей, окажется её родным братом.       Вот какова его цель. Его «личное», единожды упомянутое на их последней встрече. Кого Даби по-настоящему любил, так их отца. Пускай Нацуо и говорит, что он неспособен на любовь — нет, это вовсе не так, Даби любит Энджи Тодороки сильнее, чем кого-либо до и после. Шото помнит, как нахмуренный Мидория серьёзно рассказывал о философии любви Тоги Химико — о том, что она стремится причинить боль тем, кого любит, стремится стать ими, пустить им кровь.       В чём-то они с Даби в этом плане схожи.       Мидория уходит, остальные остаются. Юэй проектирует новую современнейшую защиту, которая, по словам директора, точно не позволит ученикам пострадать — и, более того, обеспечит безопасность гражданских на высшем уровне. Шото воспринимает информацию через водную призму — она слышит слова, но поддёрнутые мутью, искажённые и оттого совершенно её не колышущие. Чем-то это похоже на её состояние при поступлении в Юэй — такое же ледяное равнодушие; непробиваемая стена льда, отгораживающего от лишних чувств — преодолеть её могла лишь горячая ненависть к Старателю. А после Мидория разбил её, протянул руку и напомнил, что необязательно лишь ненавидеть, чтобы идти дальше.       Теперь же у неё нет даже ненависти. Оглушающая, чёрная, вязкая пустота — и Шото погружается в неё всё глубже — до тех пор, пока не останется лишь тишина. И она не услышит даже танец, полный экстаза голос и зловещий смех, не увидит вспышку синего пламени, не почувствует обжигающей боли.       Иногда приходит Бакуго. Обычно он ничего не говорит — просто сидит рядом и осторожно держит за руку, но Шото едва ли ощущает и это. Частенько она ловит себя на том, что трогает его волосы — такие же колючие, как у Даби, и отдёргивается, как подстреленная. Неизвестно, что у Бакуго на уме в подобные моменты, но он остаётся спокоен и безмолвен. Шото никогда не смотрит ему в глаза.       Неизвестный номер больше не писал никаких сообщений. Порой Шото просматривает старые — почти единственное, что она способна различить. К чему способна испытывать хоть какие-то эмоции. Ей снятся сны — не кошмары, вовсе нет. Напротив, сны очень приятные — там у Даби белые волосы, и она не может звать его по кличке — наружу рвётся лишь «Тойя-нии». Дурное. Горячее. После таких снов Шото просыпается запыхавшейся и намокшей, и стыдливо сжимается клубком, прячась от себя же.       Получается плохо. Единственное, что не даёт провалиться во тьму окончательно — её причина.       И как, однако, иронично, когда она, увидев высветившееся сообщение от неизвестного, подскочила и оживилась, жадно вчитываясь в четыре единственных слова.       Неизвестный (00:12): завтра на нашем месте       ***       Он приходит к двум часам дня. Шото ждёт его там, усевшись на траву и привалившись спиной к дереву — бледная и похудевшая. Даби видом удовлетворён — да, такого он и добивался. И между тем в нём истерично бьётся что-то, совершенно противоположное — что-то, заставившее его напоследок встретиться. — Ты легко догадалась, — усмехается он, — сестрёнка, — припечатывает с удовольствием, жадно улавливая пробежавшую по плечам дрожь. — Здесь всё началось, — отзывается Шото, подняв голову. Глаза у неё абсолютно пустые и безжизненные — она близка к тому, чтобы сломаться окончательно. — Здесь и закончится, — Даби подходит ближе, наблюдая, как Шото поднимается и сбрасывает куртку.       Бьёт она от души, не жалея — Даби не увёртывается, почти наслаждаясь острой болью сильного хука. Щека ноет и пульсирует, несколько скоб сорвалось.       Взгляд у Шото проясняется. И наполняется чистым, ничем не помутнённым, гневом — на этот раз Даби не стоит столбом, а отвечает, но сестра едва ли пошатывается, наоборот, нападая с ещё большей агрессией.       В этой их драке нет ничего тонкого и искусного — она похожа скорее на взаимное избиение, чем на поединок. Шото колотит Даби, Даби колотит Шото. Никаких причуд. Никаких уловок. Никаких расчётов. — Какого хера, — рычит Шото, впечатывая кулак Даби в нос, — какого ёбаного хера, Даби? — Моего, — гнусавит Даби, молниеносно её подсекая. Шото валится, даже не попытавшись удержать равновесие, и тогда он усаживается ей на живот, придавливая к земле. Она — запыхавшаяся, распластавшаяся на земле, взбешённая до полусмерти и такая живая, что в нём всё поёт. Сколько она бродила по своей драгоценной Юэй одинокой и неприкаянной? Сколько в ней таилась та пустота? При виде Даби всё в ней заиграло новыми красками — восстало из пепла и оживилось. Бедная маленькая Тодороки Шото. Ей нельзя сдаваться. Ещё нет.       Эффект будет не тот. Даби сразится с ней на пике сил — а потом они сгорят вместе на глазах у Старателя. Вот, как это должно быть. Шото рано опускать руки.       Она смотрит в его лицо — яростно, отчаянно; Даби тянется к тонкой шее, намереваясь сдавить пальцы и немного припугнуть, но замирает, впервые за долгое время прикоснувшись к нежной коже вот так. Машинально гладит не обожжёнными кончиками — тем, что способно чувствовать. Шото под ним жалко кривится, больше не выглядя разозлённой — вот-вот расплачется, бедняжка. Тогда Даби наклоняется и целует — без лишнего напора, напротив, очень мягко.       И Шото отвечает. Вцепляется с остервенением, прижимая к себе вплотную — Даби уверен, что с такого расстояния слышит, как колотится её сердце — живое и очень горячее. Вырвать бы его из трепещущего тельца, разворотив грудную клетку — и бережно слизать кровь, удерживая, словно бесценное сокровище. Тук-тук-тук-тук-тук.       Он не сможет спать спокойно, пока она жива. — Даби, пожалуйста, — умоляюще шепчет Шото, — давай сделаем это. В последний раз.       Даби усмехается. Поднимается и расстилает на траве плащ, достаточно длинный и широкий, чтобы вместить их двоих. — Что за ненасытная девчонка, — мурлычет он, пока Шото поднимается.       Они не раздеваются. Шото высоко, звонко стонет, наконец не сдерживая голоса; Даби кусает подставленное белое горло — его следы за прошедшее время полностью сошли и выцвели, и ему не хотелось оставлять это так. После они увидятся только на поле боя. Возможности не будет.       Он вгрызается почти со всех сил — до крови. Шото давится воплем, сжимается до безумия; у него непроизвольно закатываются глаза. Даби хрипло рычит — солёный привкус крови во рту дурит; хочется больше. Он мог бы разорвать Шото на части хоть сейчас — одними зубами, она ничего не стала бы делать. Не смогла. Тем не менее, Даби отступает в последний момент, отстранившись и взглянув в заслезившиеся глаза.       Ему нравится вид. Её нежелание отпускать ощущается на физическом уровне — скрещенные за поясницей ноги, вцепившиеся в плечи руки. И взгляд. Конечно же, взгляд.       Даби толкается в последний раз и, мелко дрожа, бессильно валится — тело в последнее время сдаёт. Болят не конечности или кожа — нет, он чувствует отчаянный протест внутренностей. Они ноют и пульсируют, молят остановиться и, наконец, умереть, чтобы не мучиться. Но разве он может? После всего, что сделал он и сделали ему? Нет. Никак нет. — Не разочаруй меня, — тихо просит Даби. — Тойя-нии, — тянет Шото жалобно дрожащим голосом. Это единственный раз, когда она назвала его так. Бедняжка, наверное, совсем не могла сопоставить образ злодея Даби со своим якобы погибшим старшим братом, но теперь окончательно смирилась.       Он ухмыляется. Треплет по голове — волосы у неё стали ещё длиннее. Она не задумывалась, что может случайно их сжечь? Даже завязанными в хвост. — Подстригись, — советует Даби и ухмыляется, — помешают драться.       Шото отпихивает его, натягивая приспущенные штаны. — И без тебя знаю, — бурчит она озлобленно. Даби вглядывается в чёрные круги под глазами, пока поправляет свою одежду. Кладёт ладони на лицо, трогая иссушенную, шероховатую кожу. — Будь готова, — просит он вновь, — я не хочу убить тебя с одного удара. — Не убьёшь, — обещает Шото мрачно, — мы оба будем жить. Отец ответит за свои действия. И ты тоже. Сдохнуть слишком просто, Даби. — Слишком просто? — смеётся Даби. — Моя жизнь была полна сложностей. Может, я просто хочу развлечься напоследок. — Это путь слабака, — упрямо хмурится Шото. — Не рассказывай мне про слабость, шедевр. Ты ничего о ней не знаешь. — Ты тоже многого не знаешь. Не зарекайся.       Он хмыкает — ну конечно. Всё нормально, пока они не вспоминают, кем являются. Даби не поймёт Шото. Шото не поймёт Даби. Столь же просто, как и разочаровывающе. — В любом случае, — говорит он, — скоро всё решится. Мы узнаем, кто прав. Буду ждать. Покажи мне всё, на что способна.       Он уходит. Шото остаётся. Как и всегда — потому что они такие, какие есть. Злодей и герой. Брат и сестра. Даби оказал услугу и дал Шото Тодороки возможность отыграться — пускай приводит себя в порядок. Потому что он правда не хочет, чтобы всё произошло слишком быстро. Она должна сломаться прямо перед ним. Прямо перед отцом.       *** — Ты подстриглась?       Взгляд у Бакуго спокойный и нечитаемый — он ненадолго задевает им след глубокого укуса на шее, но не зацикливается. Шото кивает — с волосами по шею непривычно, но так точно будет удобнее. И не придётся постоянно завязывать хвост. — Мне нравились твои волосы, — вздыхает он с оттенком сожаления. Шото немного совестно перед ним, но она даже радуется — наконец-то чувствует хоть что-то. Даби вернул её к жизни с намерением убить самостоятельно. — Ага, — отвечает Шото просто. Подумав добавляет. — Спасибо, Бакуго. Что был рядом. Больше не нужно.       Бакуго хочет сказать многое. Что он готов быть рядом столько, сколько потребуется, что его чувства к Шото не изменились, несмотря ни на что. Но — снова смотрит на рану и проглатывает слова. В конце концов, Шото это действительно не нужно. Ему — может быть. Но его чувства тут роли не играют.       И никогда не играли — всё принадлежит только Даби. И будет принадлежать после, что бы ни случилось. До скончания веков.