закат пылал

«Дешёвым, как и моя сущность Дешёвым, как и твоя блядь Я сам решил быть чем-то лучшим Но я всё проебал опять»

Автостопом по фазе сна — Искусство

04.01       Сегодня я встал спокойно и легко. Голова не болела. Суставы на ломило. И красный свет… Был не таким надоедающим. И электрический гул. Точно также. Я жив, я живой, я выжил, будто не пил вчера лошадиную дозу ополаскивателя. Вскочив с матраса, я почувствовал неестественный прилив сил. Я побежал. Врезался в стену. Боли не почувствовал. Посмотрел на спальные места. Свонси спит. Храпит. Аня… Хуй знает. Дайске… Нет. Нету. Пропал. Проснулся, видимо, раньше меня, как обычно. Я могу бежать быстрее, чем обычно. Я понёсся в кабину, спотыкаясь обо все на своём пути. Я добрался, хотя мне показалось, что расстояние стало гораздо больше. Я встал отдышаться. Каждый глубокий вздох давался мне с ужасным трудом и болью. Я встал около входа в кабину в тот момент, когда кто то резко схватил меня и толкнул внутрь, так, что я упал, ударившись спиной о панель управления. «Быстро и тихо. Быстро и тихо. Никому ни слова. Ни-ко-му. Не. Слова.» — Ты чё завис, ёпт?       Меня растормошил Свонси. Вывел из задумчивости. Я даже испугался. — А, я… Всё хорошо. Наверное.       Я привстал с матраса. Что-то внутри меня копилось. Перед глазами все поплыло. Я вчера даже не пил. Странная хуйня. Кое-как дойдя до кухонного гарнитура, шатаясь, я опёрся на него. Меня затошнило. Чтобы меня не вырвало прямо здесь, я сел около мусорного ведра. И ждал — блевану или нет. И вот я, сижу на холодном полу под грозным взором старого деда и молодой медсестры, которая суетилась и искала в скудных остатках аптечки что-то от пищевого отравления, и всё тот же приглушённый электрический гул, готовясь выпустить из себя всё, что съел вчера. И правда — паршиво. Лучше слова и не придумаешь. Жалкое зрелище. Души во мне не было. Видеть я все также никого не хотел. Тошнота со временем прошла — адовый поток из меня все же не вышел, но настроение мне уже не поднять (как будто оно когда-то было поднятым). Я всё ещё будто напился, причём в хлам. Но когда я пью, мне обычно непривычно весело, а сейчас — непривычно херово. Я возвращаюсь и сажусь на свой матрас. Хватаюсь за голову. Замечаю, что я снова один. Куда-то все… Подевались. Закрываю глаза, пытаясь избавиться от этого чувства. Горло пересыхает. Корень языка начинает болеть. Дышать становится тяжелее. Жар охватывает моё тело. В ушах звенит. Прям, как вчера. Кто-то тонкими пальцами хватает меня за плечо. — Капитан…       Я вскакиваю и случайно ударяю себя по лицу от испуга. Поднимаю взгляд. — Может… Вам воды? — слышится он. предательский звонкий голос, ближе к тенору, чем к баритону или тем более басу. — Вы выглядите неважно…       ЗАТКНИСЬ, СВОЛОЧЬ, ЗАТКНИСЬ. — У нас осталось… немного.       Менее чем через минуту передо мной стоял надколотый стакан воды, пустой наполовину. Я хватаюсь за него и залпом выпиваю. Ставлю обратно, но очень криво, отчего он падает. Жар немного спал, но голова всё равно раскалывалась. Я поднял её. Передо мной стоял он, или что-то, похожее на него. Различия были небольшими — забинтованное ухо да рубашка, которую он наконец застегнул на пуговицы. Только я решился взглянуть ему в глаза — он исчез. Честно, прямо на моих глазах — испарился. Да и стакан пропал вместе с ним…

***

      Я отшвырнул вилку в сторону и поднял голову. Воздух чувствовался грязным. Как и я. Они не понимали, что не так. Никто из них не понимал, что не так. Я никак не изменился. Я остался таким же. Не мои глаза побледнели. Не я замолчал. Но я встал из-за стола, уверенно и резко. Руки затряслись. Почему все оказалось не так, как в прошлый раз? Почему? Что было не так? Я не понимал. Все разбилось в дребезги. Разрушилось. Все мои надежды на становление лучшей жизни последние дни. Кто виноват? Я? Или этот маленький гадёныш? Кто? Он, как назло, перевёл взгляд на меня. Старался выглядеть «обычным». Точно тот же голос. Ближе к тенору, чем к баритону или тем более басу. Звонкий, резвый. Пытающийся быть жизнерадостным. Но я то знал, что тут — не он. Кто угодно, но не он. — Капитан? — Дайске выглядел обеспокоенным. — Что-то… Не так?       Его речь звучала так… Спокойно. Я набрал воздуха в лёгкие. — Всё так. Даже я иногда бываю задумчив. — Вы не задумчивы. Вы будто встревожены. — Это только мои проблемы, — ответил я, возвращаясь к своему спальному месту. — Кстати, печальная весть, — объявил Свонси. — Недолго эта штуковина проработала.       Я пригляделся, чтоб понять, о чем он говорит. Пожилой мужчина вертел туда сюда радио из медостека. Крутил вентили, нажимал на кнопки. По несколько раз перетыкал шнур. — Дрянь такая, бесполезно. Внутри, значит, что-то заглохло. Только, бля, обрадовались. — Продолжал досадовать механик.       Мне, в общем то, было все равно. Сломалось и сломалось. Будто оно имело большой смысл. Я ничего не ответил, просто угукнул, соглашаясь со Свонси. Все равно будто было всем. Всем, кроме Дайске. Он отобрал коробку у деда и начал вертеть её сам, в надежде починить. Он делал это с энтузиазмом. Я все ещё был уверен, что вчерашние события — просто бред сумасшедшего. Я верил в это. Никого я… Как же, сука, не люблю это слово… Никого я не насиловал. По крайней мере, вчера. Я даже улыбнулся, выдохнув от облегчения. От мысли о том, что это ложь. Он же счастлив? Он же жив? Он разговаривает и дышит. Жаль, что по внешней оболочке не угадать внутренность. Трапеза окончена. Я вышел из-за стола. Вышли все остальные. И сразу куда-то делись. Я остался здесь один. Почти один. Это «почти» меня убивало. Сердце заколотилось в груди. Руки похолодели и покрылись липким потом. В голове неумолимая мешанина. Кажется, что всё вокруг замедлилось. Чувство сдавливания в груди, как будто кто-то сжимает легкие, не давая дышать полной грудью. Тревога нарастает, словно лавина чего-то страшного, о чем я не хочу думать, но от этого всё только сильнее. Страх парализует, забирая остатки сил. Я словно на краю пропасти, и каждый вдох приближает к падению, к неизвестности. Передо мной он. ОН. ОН. ОН. ОН. НЕ ТОТ… ОН. Остался он один. Ему, также, как и мне, некуда идти. Я не верил, что это человек. Человек мертв. А он — прообраз, порождённый мной. С пустыми глазами без блика. Без надежды, без смысла. Я передал ему свои глаза. Он изменился. Не к тридцати, как я, а в жалкие девятнадцать лет. И я его изменил. Но было ли это моим правом? — Прости, — речь вырвалась из моих уст сама. Речь, наполненная горечью, какой-то искренней горечью, какой была. В этом слове я сочёл всё, что хотел сочесть. Говорил это будто в пустоту, в никуда, ради себя. Я просто хотел, как лучше. Я просто хотел спокойной жизни, блять. Как у всех. Разве виноват я, что такова моя участь? А он виноват? Никто не виноват, в том-то и дело.       Внешне он был точно таким же. Палево-розовая рубашка с гавайским принтом развивалась снизу под тягой кондиционера. На одной ноге он стоит уверенно, а вторую лишь оставляет сбоку в полусогнутом положении, хотя основной вес его тела перенесён вообще на стену, завешанную плакатами. Он посмотрел мне прямо в глаза. Смотрел вопросительно, будто спрашивал «за что?». Я не понимал, что это — «за что просишь прощения?» или «за что ты сделал это?». Но я начал искать оправдания. Скорее не для него, а для самого себя. Я не мог позволить себе допустить ошибку, мне нужно иметь объяснение моих действий. Но как мне нужно было объяснить ему, что я передумал, что я был неправ? Остаётся лишь покаяние, и готовность лишить чего-то себя. Но ему не нужны были мои жертвы. Ему нужна была жизнь. Он хотел жить. Счастливо жить. Хотел того же, что и я. И не его вина, что он встретил меня. И не его вина, что в иной мир он уйдет, неся на плечах это ношу.       В обстановке хаоса и неопределенности я выбрал себя. Я много раз об этом говорил. Я выбрал заботиться о своих интересах, своих амбициях и своих желаниях. Мне стало откровенно поебать на других. Я думал, что каждый сам за себя, и никто не должен ожидать от меня поддержки или понимания. Я никогда не понимал, почему некоторые люди так сильно страдают от своих эмоций. Я всегда считал, что можно просто отключить чувства и идти дальше. А сейчас, прожив уже достаточно, понял и то, что другие люди не несут смысла для единого тебя. Возможно, это была моя защита — не чувствовать, чтобы не переживать. Но что мне сказать ему? Ему, жертве моих головных болей. Что он хотел бы от меня услышать? Я подбирал слова. А он смотрел. Смотрел свысока. Как я вчера на него. Казалось, что мы сближаемся, до момента, когда я оказался сидящим на полу прямо под ним, стоящим в полный рост. В какой-то момент мне показалось, что он сейчас наступит ногой на мою голову и раздавит ее. Хотя, честно, я хотел бы, чтобы он это сделал. Я не знаю, что ему говорить. Я не знаю, что он хочет слышать. — За что? Скажи мне, за что?       Я не понял, произнес он это вслух или нет. Он давил на меня, блять. Этот мелкий пиздюк заставлял меня чувствовать себя так. Зачем он это делает? Я бил, а он должен был плакать. Почему он нанёс мне царапки? Царапки вдоль моей души. Изнасилован был он, а не я. Чести лишён он, а не я. Но почему так рыдать хочу я? Почему умереть хочу я? С Аней, честно, все было попроще. Она — трепло, но давала мне жить. А он не скажет, никому он не скажет. Это видно, это можно понять. Но он мне проходу не даст. Он будет смотреть и царапать. Он не будет со мной говорить. Но он будет мешать мне жить. Я могу только лишь принять все. Принять то, что здесь я проиграл. Меня трясет, тошнит, убивает. Я хочу отсюда уйти. Но он меня не пускает, хотя даже меня не касается. Он заставляет умолять на коленях. Я, кажись, сошел тут с ума. Блять, это не человек. Человека давно я убил. Его тело, хотя в данном контексте, душа — в кабине пилота, разложено на широкой панели. А тот, кто стоит передо мной — смерть, пришедшая. А я готов был умолять на коленях. Лишь бы только он меня отпустил, лишь бы душу мою не терзал. Но он не хотел извинений. Он хотел лишь только воскреснуть. Но я мог лишь извиниться. Я встал на колени, послушно встал. Наклонился вниз, к его ногам, сложив руки в моляющую позу. Коснулся пальцами его ботинок и вцепился в них. — Прости. — Громче. — ПРОСТИ!       Он присел на корточки. Так же, как и я перед ним вчера. Положил свою руку мне на голову, провёл по волосам. Красный свет рядом сменился на белый. Белый райский цвет. — Хватит. Пожалуйста, — молил я безостановочно. — Всё зависит лишь от тебя. Ты же знаешь. Переиграть не будет шанса. Но я тебе его даю. — Даёшь? — Даю.       С этими словами он исчез. Испарился, как утром. А потом пришел снова. Прибежал. Звук его быстрых шагов разносился по всему кораблю. — Капитан?       Я вздрогнул. Вышел из задумий. Дайске, казалось, только подошёл… Будто только что здесь не стоял. — А… Да? — я даже нашёл в себе силы ответить. — У вас… Остался ополаскиватель? — Гора. Иди в трюм, там всё есть. — А… Спасибо. — А тебе для чего? — Да я в шкафу лазил… За крюк какой-то серьгой зацепился, да так, что её вырвало из уха. Больно было, что пипяц, вы не поверите… — Небось, искал остатки подсластителя? — я перебил. — А. Н… Ну нет.       Я рассмеялся. — Ну и отлично. Иди, обрабатывай. А то загноится ещё.       Он убежал вниз, а я посмотрел на белый закат.