Ахимса

Оказаться в теле ненастоящей девочки было просто болезненно. Понять, что ты ненастоящая не только из-за попадания в мультик, но и из-за способа, которым ты родилась… Я ненавидела своего нового отца — Габриэля. Ненавидела изо всех сил исступлённо, жадно, до сведённых пальцев и дрожащих губ. Мне было отвратительно, когда он касался моих длинных светлых волос или ласково проводил сухими пальцами по щеке, царапая мне душу. Глаза у него были серыми, в моменты — блестящими, безумными, скрытыми за мутной поволокой и воспоминаниями о матери, которой я даже не знала. Об Эмили, про которую Адриан, мой новый любимый младший брат, вспоминал со всей возможной любовью. Мой милый глупый младший брат. Как хорошо, что ты родился мальчиком и не познал отцовской любви, как твоя старшая сестра. — Эмили, — улыбался Габриэль, целуя длинную прядь моих волос. — Скоро ты вернёшься… Я искоса смотрела на сумасшедшего мужчину, прикрывала одеялом синяки на плечах и боках, но даже не думала вырываться. В прошлый раз за это мне хорошо досталось. Он меня не бил, нет. Ни в коем случае. Просто повернул кольцо на своём пальце и приказал: — Слушайся меня. У ненастоящей девочки, коей я теперь была, нет никакого шанса противиться.

***

Что меня удивляло — так это избирательная эмпатия Габриэля. Он же чёртов Бражник. Должен ощущать, какая дрянь внутри меня варится; как меня передёргивает, стоит ему обнять меня для той же фотографии или во время съёмок. Как в моей улыбке пузырится яд, что когда-нибудь выльется наружу. Когда Адриан пошёл в коллеж, стало только хуже. Натали отводила взгляд, чтобы не смотреть на синяки, что цвели на моих руках. Габриэль улыбался и позволял себе слишком многое. — Чем он держит тебя? — спрашивала я раз за разом у Санкёр. — Я не могу отсюда уйти. А ты? — Я люблю его… Вмазать по ухоженному лицу было сущим удовольствием. Сильно, наотмашь, раскрытой ладонью. Так, чтобы очки слетели с тонкого носа. — Подавись своей любовью и сдохни, — улыбнулась я, небрежно вытаскивая из кармашка пиджака Санкёр платочек. — Руку мне запачкала, надо же… страдалица.

***

Я старалась дать Адриану как можно больше свободы. По старой памяти сводила его с Маринетт, указывая на хорошие черты странной девчонки, что заикается при одном взгляде на моего брата. Она его любила, правда любила. В её глазах я видела то же мягкое обожание, что иногда вспыхивало во мне, когда я смотрела на свою жену. Которая осталась так далеко, что и подумать страшно. — Любишь его? — с улыбкой спросила я у Маринетт, забирая у девушки подарок. Для брата, естественно. Четырнадцатое февраля, их первый праздник после знакомства. Девчонка не смогла подарить шарфик лично и чуть было не отдала дело своих рук в лапищи Натали. Нет уж, сучка, утрёшься. — Люблю, — едва слышно буркнула Маринетт, краснея лицом. Она вообще легко краснела. При мне тоже — не знаю, может, я ей напоминала Адриана. Внешне мы очень похожи; я больше в Эмили, на свою беду. Оттого девочка до меня и ушла — не смогла вынести любви своего отца, когда та перешла черту родительской. Одного понять не могу — меня-то за что в это вмешивать? — Хочешь подсказку? — Да?.. если можно, пожалуйста. Я наклонилась к разделяющим нас кованным воротам. Выходить за территорию поместья мне было запрещено приказом, которого я не могла ослушаться. — Адриан одинок настолько, что ты и представить не можешь, — тихо сказала я, смотря прямо в голубые радужки. — Кот Нуар одинок настолько, что ты и представить не можешь. Зрачки сузились, губы у Маринетт задрожали. Я протянула руку и мягко погладила девочку по голове. — Я знаю, кто такой Бражник, — сказала я на грани слышимости. — Но я ничего не могу ему сделать. Даже навести вас не могу. — П-почему?.. — Он так мне приказал, - ответила я, склоняя голову в задумчивости. Но, если так подумать, то любой приказ можно извратить и вывернуть.

***

Естественно, Адриан подарку обрадовался. Моему, кстати, даже больше: я подарила ему фотографию Маринетт с налепленной наклейкой в виде ледибаговской маски. Мальчишка умчался в ночь к своей рассекреченной леди. Я сожгла фото и ушла к Габриэлю. Стоило его занять, чтобы в больную голову не пришла мысль проверить ребёнка ночью. Способ я знала, конечно же.

***

Нурру — маленький, немощный мотылёк, связанный древней магией. Мы с ним были похожи: если бы Габриэль приказал, то мы оба заткнулись бы на всю оставшуюся жизнь. Разницы только в том, что мною управляет кольцо, а квами — брошь. В этот раз Бражник акуманизировал Гориллу. Милого, мягкого Пьера, который ничего не знал о происходящем дерьме в нашем большом доме, но так трепетно защищал Адриана от любой опасности… А сейчас Адриан чуть было не умер. Горилла бы этого не перенёс. Стать причиной смерти ребёнка, которого ты любишь... Габриэлю потребовалось целых два часа моей любви, — сдохни, сдохни, сдохни, умритварьненавижусдохни, — чтобы немного прийти в себя. Надо было… что-то делать.

***

— I'll never get free. Lamb to the slaughter, — пела я, стоя ночью перед огромным портретом Эмили; золото блестело, ловя отблески люстр. — What I gon' do when there's blood in the water? Вечер прошёл как всегда. Я поцеловала Адриана на ночь и крепко его обняла; чувствуя неладное, мой маленький дорогой брат зазывал на просмотр фильмов, дегустацию сыра и игру в Твистер. — The price of your greed, — продолжала мурлыкать я, медленно приближаясь к своей цели, — is your son and your daughter… Взять на кухне нож очень просто; вся прислуга на ночь уходила, и повариха тоже. Намного сложнее настроить себя, что ты хочешь только хорошего. Хорошего-хорошего хорошему мужчине, которого я люблю всем сердцем. Моему дорогому папочке, моему Габриэлю, моему ласковому, нежному любовнику. В комнате было темно и тихо. Он спал. Нурру сидел на деревянном изголовье кровати, — сколько раз я цеплялась за него? — и смотрел на меня светло-фиолетовыми глазами. Молчал. Я залезла на Габриэля, обхватила его бёдра своими, пару раз качнулась туда-сюда. Тело, приученное к удовольствию, отозвалось мгновенно. Взяв его, я соединила нас — жарко, тягуче, влажно. Впервые по собственному извращённому желанию. What you gon' do when there's blood in the water? Габриэль застонал. Потом открыл рот, пытаясь закричать, схватился за горло, пачкая длинные прекрасные пальцы в красном, распахнул глаза и уставился на меня. Я улыбнулась и откинула нож в сторону. Упёрлась руками в грудь папочки и легко стянула с чужих мокрых пальцев два кольца. Амок Адриана. Мой амок. — Я не Эмили, — прошептала я, наслаждаясь. — Вы с ней назвали дочь Амандой. Нож ведь был не способом навредить, понимаете? Габриэля я освобождала.