Ахимса

— Какая же я ду-ура, — ныла я на ухо Адриану. — Просто идио-отка… Агрест молчал, отчасти согласный с моими восклицаниями. Как он сказал раньше, посылать совмена, — к Рыцарю-Филину это прозвище прикрепилось намертво, — по маршруту, который я предложила, было излишне. — Ну или хотя бы не предлагала… что ты предложила, да, — в очередной раз сказал Агрест и потёр шею. — С посылом я-то, в принципе, согласен. — Ой, да ты просто завидуешь, что не можешь так же красиво материться, как я. — Мадам Сабины на тебя нет, вот что я тебе скажу. В принципе, он был полностью прав: мой внутренний матершинник в Нью-Йорке расцвёл, потому что маман не было рядом. Если бы Сабина узнала, как я тут разговариваю, то ближайшую неделю я бы на завтрак, обед и ужин ела бы исключительно мыло. А что, есть же мыло с запахом, к примеру, чипсов. Или раков. Так что можно составить целое диетическое меню. Монодиеты давно были в моде. — У-у-у-у… Адриан похлопал меня по макушке без капли сочувствия. Я пихнула Агреста и завалилась к нему на колени, остро жалея себя и свою тяжёленькую судьбу. Вот всегда так: сначала делаешь, потом думаешь. А в итоге разгребаешь из-за своих замечательных решений проблемы, которые могли бы вообще не появиться. Это я к чему. Совмен, очевидно возмущённый моим предложением, — а чего он ожидал в ответ на приказ отдать Талисманы, а?! — выдал указание всей полиции города. И теперь Ледибаг и Кот Нуар были, как бы, слегка вне закона. Самую чуточку, то есть отстреливать нас никто не будет. Но вот сообщить в Геройскую Ассоциацию, если мы вдруг появимся, могут. Да так и сделают, скорее всего: американцы те ещё стукачи, практически национальная черта. На том их правопорядок и держится. И, — барабанная дробь, — это очень помешает нам с Котом дойти до какого-то магазинчика, который нас очень просили посетить квами. Запара была в том, что сходить в него нужно в дневное время, потому что вечером и ночью магазин не работал. Продавалась там, по словам квами, всякая полуэзотерическая чепуха. — По крайней мере, я надеюсь, что продаётся, — задумчиво добавила Тикки утром, пока мои соседки по комнате ещё сладко сопели в подушки. Хлоя лежала в умильной жёлтой маске, имитирующей мультяшные глазки цыплёнка. Всё-таки, у Буржуа та ещё аддикция на всё жёлтое, пушистое и миленькое; кто мне теперь скажет, что у этой стервозины нет сердца? Есть, просто оно в пушистом бронелифчике. — А может не продаваться? — В последний раз там был Каалки, — вздохнула квами. — А это было почти сто лет назад… но, если кто нам и может помочь, то владелец этой лавки. Если мы с Плаггом верно понимаем природу происходящего. То, что они ничего не объясняли нам с Нуаром, меня слегка раздражало. Но я доверяла Тикки, так что пока молчала. Надежды на волшебника из прошлого у меня, если честно, не было. Сто лет прошло! Даже если тот же Ван Фу жил больше века, — вроде бы, я не была уверена, — то вряд ли здешний владелец лавки также отличается подобным долголетием. Поскольку у нас был вроде как свободный день для общения с американскими няньками, — на каждую комнату выделили по два человека из местных для сопровождения, — я собиралась под каким-нибудь предлогом свинтить с праздника жизни и наведаться в нужную нам лавку. У Адриана с этим проблем вообще не было: Агрест-старший заранее договорился, что его отпрыск может уезжать куда угодно и когда угодно в сопровождении личного водителя и охранника. Гориллы, то есть. Но Менделеева и Дамокл решили всё по-своему. К двенадцати нас собрали в фойе и объявили, что запланированное посещение музея Супергероев сдвигается с завтрашнего дня на сегодня. Причина — проблемы с возрастной цензурой в Бродвее. Мы должны были сходить на мюзикл, — про супергероев, конечно же; в этом мире словно нет других тем для творчества, — однако внезапно оказалось, что некоторые из нас не подходят по возрасту. У мюзикла был ценз на 15+. А у нас — половина класса, застрявшая в своём четырнадцатилетии. Я в том числе. Так что Бродвей у нас отменялся, появлялся новый свободный день, и учителя думали, что со всем этим делать. Я только надеялась, что нам не навяжут какой-нибудь конкурс и не заставят придумывать что-то самостоятельно; в прошлой моей жизни в детских лагерях делали именно так, чтобы занять малышню и не дать ей творить фигню. Малышня — это вплоть до совершеннолетия, если что. Мы и сценки ставили, и песни писали, и стихи… и откосить не было никакой возможности. Так что, учитывая подвижки в расписании, наши с Адрианом планы умерли в один день. Агрест теперь слушал моё нытьё, гладил по спине, как кошку, примостившуюся на коленях, и излучал спокойствие буддиста. Когда мой сплин поутих, Агрест сказал, что в музей со всеми он не поедет. И попросил, чтобы я отдала ему свою серьгу. Народ в фойе играл в настольный футбол или обсуждал вчерашнюю вечеринку, так что на нас никто не смотрел. Даже Хлоя оказалась увлечена: отстаивала честь Ледибаг перед фанатом совмена… то есть, перед фанатом Рыцаря-Филина. Её визгливый голос доставлял кучу неудобств словесному оппоненту и огромное удовольствие более привычной к этим нотам мне. — Одну? — удивилась я, спокойно расстёгивая замочек и отдавая часть Талисмана своему Коту. — Зачем? — Плагг сказал, что так Тикки останется с тобой, а не пропадёт, — ответил Адриан, вдевая серьгу себе в ухо, чтобы не потерять. Да, у него были проколоты уши. Как Адриан сказал, пришлось пойти на это в Италии: для завершения образа Габриэлю не хватало серёг. Мода требует жертв, всё такое. — Ясно… подробности потом? Он улыбнулся. Я тоже и полезла обниматься — настроение у меня было средней степени паршивости, так что требовалась доза позитива. Немедленно! — Если хочешь, можем потом в свободный день в этот музей съездить, — предложила я, зная, как Адриан любит супергероев и всё с ними связанное. В его руках была какая-то магия; ничем иным своё спокойствие и вмиг поднявшееся настроение я объяснить не могла. Да и пах Адриан как всегда приятно, своим травяным одеколоном. Одежда — джинсы, футболка и лёгкий мягчайший бежевый свитер сверху. Комфорт со всех сторон! — Вряд ли, — фыркнул мой Агрест. — После нашего ночного фиаско что-то не хочется мне читать хвалебные отзывы к этим героям. Они с Гориллой дождались, когда класс погрузят в автобус, — наши американские няни ехали в другой машине, — потом Адриан помахал мне рукой на прощание и сел в шикарную машину с тонировкой на стёклах. И отчалил. Тикки не проявляла никакого удобства от того, что на мне была только одна серёжка; а вот Алья, заметив недостаток в ушах, чуть было не подняла панику. Как же так, любимые серьги любимой подруги потерялись! — Да спокойнее ты, — со смехом сказала я, садясь рядом с Сезер. — Адриан забрал серёжку. — Зачем это? — не поняла Алья. — Понятия не имею. Вечером расскажет. Автобус тронулся, я вставила наушники и закинула в рот мятные леденцы от тошноты. После того, как я долбанулась головой в самолёте, меня всё ещё продолжало укачивать в транспорте. Вот без чего бы я спокойно прожила, так это без тошнотиков в автобусе! Пока ехали — Менделеева рассказывала нам про здания, которые мелькали то справа, то слева. Я даже наушники отложила. В конце автобуса эту небольшую экскурсию было почти не слышно, так что, извинившись перед Альей, я пересела вперёд. Моим соседом стал Натаниэль, который не знал что ему делать: то ли обниматься со своим этюдником, пытаясь скрыть рисунки, то ли умереть от смущения. — Что рисуешь? — спросила я, когда Менделеева прервала рассказ, чтобы глотнуть воды. Куртцберг сглотнул, но показал мне своё творение — ростовой портрет Ледибаг очень хорошего качества. Не совсем академический, скорее больше уклон был сделан в стиль комиксов. Рядом с героиней — две мужских фигуры; если в одной по наброску я могла узнать Нуара, то вот вторая… кажется, это был Художник — герой, на месте которого Натаниэль, помнится, в каноне представлял себя. Там ещё была совершенно наимилейшая лёгкая любовная линия с Маринетт. Натан-акума был одним из самых спокойных одержимых… если не вспоминать о Хлое, которую Куртцберг пытался поджарить феном. — Классно рисуешь, — хмыкнула я, покачав головой. — У меня никогда не получалось нормально делать пропорции для мужских фигур. А руки — вообще отдельная боль. — Всё исправляется практикой, — тихо сказал Натаниэль, вжимая голову в плечи и прячась за красной чёлкой. — В этом мире практически все недостатки и неумения исправляются практикой. Просто я слишком ленивая, чтобы сидеть и специально редактировать недостатки в собственных работах. Для этого нужна усидчивость и преданность делу… — Адриан говорил, что ты книги пишешь. Разве для этого не нужна усидчивость? Я скривилась. Агрест как первая бабка на деревне, все сплетни или через него проходят, или от него исходят. А ведь такой спокойный парень на первый взгляд! — Конечно, нужна. Ты хоть представляешь, сколько уходит времени на то, чтобы написать книгу страниц в триста? Ужас просто, подумать страшно. Каждый раз приходится заставлять себя садиться за работу. А не садишься — сразу так плохо и тоскливо становится, что хоть волком вой. — Это же одно и то же, — сказал Натаниэль, ласково проводя кончиками пальцев по фигурке Ледибаг. — Я тоже начинаю со сложностями. Но потом всё хорошо… — Ага. Только знаешь, в чём разница? — на мои губы выползла улыбка. — Вы, художники, доводите набросок до совершенства. Писатели такие тоже есть, но это не моя песня совершенно. Я просто перепрыгиваю через плохой текст и несусь дальше, как антилопа гну. Опыт нарабатывается, но по-разному. Покажешь прошлые наброски? Натаниэль смущённо кивнул и пролистал этюдник в начало. Я придвинулась, нечаянно вызвав у парня волну краснощёкой паники. Рассматривать чужие рисунки под спокойный и ровный рассказ Менделеевой оказалось на удивление увлекательно. И тошнота меня практически не донимала.