Ахимса

Вот что я любила в своей не-работе больше всего — это тихие, спокойные вечера на крышах с Котом под боком. В эти моменты мне казалось, что все заботы и проблемы реальности отодвигаются на задний план, и мы с Нуаром можем, наконец, расслабиться. Мне нравилось сидеть на тёплой крыше, чувствуя, как медленно под ногами остывает черепица, и ловить лицом последние лучики слабеющего солнца. Погода в новом мире радовала и была преимущественно солнечной; редкие дожди почти никогда не затягивали свои унылые песни на недели, а проходились по земле бодрыми ливнями длительностью не больше трёх часов. Практически тропические сезоны дождей, разве что в уменьшенном варианте. Различия миров накапливались и оседали в моей голове первым снегом. Из апатии, вызванной нахождением этих самых различий, я вынырнула в интерес: хотелось путешествовать по миру, смотреть во все глаза по сторонам, подмечать каждую необычную детальку, разговаривать с Тикки о прошлом и настоящем, думать, мечтать, творить. Из незаметного для меня периода вялой депрессии я перешла в момент подъёма. Душевные пики у меня длились дольше, чем упадок, так что смотреть на мир через розовое стекло мне предстояло как минимум пару месяцев. Несмотря на хорошую погоду, Нуара, развалившегося и болтающего рядом, солнце и тепло, мне было некомфортно. Стоило поговорить с Котом о проклятущей тайне личности, которую мы практически сломали… чего, оказывается, ни в коем случае не надо было делать. Вот было бы всё просто, как в каноне — цены бы этому миру не было. А тут… свои правила, свои условности… магия эта, будь она неладна. Я подтянула колени к груди, умостила на них подбородок и мрачно уставилась на какую-то яркую вывеску напротив. Кот, слишком расслабленный погодой и отдыхом, моего настроения пока не замечал. Почти не прислушиваясь к его болтовне, я погрузилась в воспоминания — до разговора с Нуаром мне как минимум стоило понять, как донести до него мысль… — Вам нельзя раскрываться друг другу, — ультимативно заявила Тикки после того, как я вернулась домой, победив-таки с Котом Кунг-Фуда. На разговор я оказалась совсем не настроена. Если честно, то в тот момент у меня было только два желания: спрятаться в шкафу и поплакать как следует или же выпить все таблетки от психотерапевта залпом. Чтобы не провоцировать своего внутреннего наркомана, — а он живёт в каждом; он шепчет тебе съесть ещё одну булочку, выкурить сигарету, плевать, если ты не куришь в принципе, выпить бокальчик с красивым коктейлем, взять ещё пару конфеток или передёрнуть разочек, даже если ты не хочешь, — я собрала таблетки в горсть, запихнула в пакет, завязала его и выкинула. Не поленилась даже спуститься в квартиру, чтобы выкинуть потенциальное веселье на кухне — из корзинки в комнате было бы очень легко достать расслабляющие меня таблетки. Хорошо, что я их не пила и не доверяла врачу, что мне их выписывал. И хорошо, что Ван уговорил Сабину убрать из моего расписания мозгоправа. О, я себя знала. В моменты слабости, усталости и упадка я себя практически не контролировала. В прошлой жизни это выливалось в скандалы и компульсивное переедание. Единственный способ уберечь себя от физического или ментального травмирования — сделать его как можно более труднодоступным. Тогда победит лень, и ты просто полежишь в кровати, размышляя над судьбой мира. Тикки дождалась моего возвращения в реальность и повторила: — Вам нельзя раскрываться. Мне хотелось принять душ и, может быть, поесть. Какой-нибудь пельмень, но без шарингана. Отомстить, так сказать, еде за то, что та меня предала. Вместо этого я села на тахту и подманила квами к себе. Тикки умостилась у меня на коленке. — Давай подробнее, — попросила я, сдерживая зевок. — Мы с Адрианом и так, считай, раскрылись. — Косвенные улики не могут быть пришиты к делу. От этой фразы я поперхнулась. Нет, я знала, что Тикки серьёзно подсела на низкопробный сериал про полицию и бандитов, но слышать что-то такое от волшебной малышки было странно. Очень странно! — Тикки, давай развёрнуто, как маленькому ребёнку. У меня голова вообще не варит. Квами кивнула и начала говорить. И после её монолога я схватилась за голову: мы с Адрианом оказались максимально близко к пропасти, но ещё, слава всем волшебным малышам в мире, не успели в неё с радостным гиканьем прыгнуть. Тайна личности оказалась не абстрактной штукой, а самым настоящим заклинанием, которое когда-то давно наложил на квами и их носителей один из Хранителей Талисманов. Это я и так знала; Тикки рассказывала, да и я экспериментировала с видеозаписями и фотографиями. Какое-то представление о работе чудесной магии имела. Но вот того, что эта магия помогает даже носителям Талисманов не узнавать друг друга, я не понимала. Знала, но не осознавала — так будет правильнее. — Магия помогает не раскрыть свою личность другому носителю Камня Чудес, — говорила Тикки заученными фразами. — Но мы с Адрианом знаем друг друга. — Да. Только до тех пор, пока вы не сказали это вслух, магия продолжает на вас работать. Я прикусила кожу на большом пальце, прямо под ногтем. Дурная привычка, перешедшая ко мне из прошлой жизни и от которой я никак не могла избавиться. Раньше обкусывала заусенцы, теперь страдали только большие пальцы; маленькая, но победа. — Но если я подойду и скажу ему: «Эй, Адриан, я знаю, что ты Адриан», то что тогда? Магия на нас распадётся — и всё? Вообще больше не будет действовать, что ли? — Не совсем так. Ты представляешь магию как монолитную железную пластину, но она больше похожа на ткань. Куча ниточек, образующих полотно. Однако что будет, если ты начнёшь выдёргивать эти нитки одну за другой? Надолго ли хватит этой ткани? Я задумалась. Выходило, что ненадолго. Мою личность уже знали до обидного много людей. Началось всё с Ван Фу, потом я рассекретила себя перед Вероникой из молла, — девушку, кстати, после наших приключений с месье Голубем повысили, — затем были Ван Чэн и мать Маринетт… ещё у меня мелькали подозрения, что Томас тоже что-то подозревает, слишком уж он внимательно приглядывался ко мне после очередной тупой победы Ледибаг. Теперь — Адриан. — Адриан — это не одна нить, — сказала Тикки, вторя моим мыслям. — А куча нитей, сцепленных друг с другом. — Почему? — У него Плагг, — ответила квами как нечто само собой разумеющееся. — Естественно, магии приходится поднапрячься, чтобы что-то от него спрятать. Плагг разъедает любое влияние, направленное на него или его котёнка. Звучало весьма убедительно. Я легла на пол, на возмутительно пушистый розовый ковёр, что достался мне ещё от прошлой владелицы комнаты, и уставилась в потолок. Сабина говорила, что они с Маринетт хотели его покрасить, но руки всё так и не доходят. А мне нравилось рассматривать трещины на побелке. Ремонт, конечно, был нужен. Но не срочно. Прослеживая взглядом извилистый путь трещин, я пыталась свыкнуться с мыслью о том, что нам с Нуаром, — совсем как по канону, мать его! — нельзя знать друг друга. Даже если мы знаем. — Бред какой-то, — сказала я тогда Тикки. — Просто бред, — повторила я, уже сидя на крыше рядом с Нуаром. — Миледи? Ты о чём? Я посмотрела на довольно жмурящегося котёнка и улыбнулась. Была в Адриане черта, — как у настоящего кота, кстати, — заставляющая меня радоваться без причины: его милота. Дело было не во внешности, а в самом парне: в том, как он моргает, улыбается, склоняет голову, ставит кошачьи уши торчком, показывает язык, дурачится и делает ещё кучу всего. Рядом с Адрианом было практически невозможно хандрить. — Есть разговор, — сказала я. По тону Кот сразу уловил: обсуждать мы будем нечто неприятное. Так что Адриан тяжело вздохнул и прикрыл глаза. Весёлость, до того растекающаяся в каждом его движении, будто втянулась внутрь и свернулась до следующего раза. Нуар сел, спокойно-собранный, и с успокаивающей улыбкой взял меня за руку. — Мне это не понравится, да? — Мне не нравится, — сказала я, пожимая плечами. — Тикки сказала, что нам нельзя раскрывать свои личности друг другу. Кот помрачнел. — Пока не победим Бражника? — Желательно вообще этого не делать. — Вот же… Он непечатно выразился, — при этом прижал уши к голове и слегка покраснел, — и я пихнула его в плечо. Обсценная лексика для Адриана была запретным плодом; если меня Сабина за крепкое словцо заставляла полоскать рот с мылом, то Габриэль поступал, как и всегда — лишал Адриана чего-то важного для парня. Не самый лучший способ воспитания, основанный на страхе… однако на диво действенный. Только у Агреста-младшего начинался период бунта, и ругательства — это только первая ласточка. Вздохнув, я пересказала разговор с Тикки. Кот слушал внимательно, задавал уточняющие вопросы, и я видела, как его недовольство медленно растворяется. Всё же, Адриан был умным парнем — не устану это повторять. — Значит, нельзя, — в итоге протянул он, даже не скрывая своего расстройства. — А ведь я даже не уверен, что ты… Он замолчал и сжал мою ладонь. Я успокаивающе погладила парня по плечу, думая, как бы дать ему знак, но при этом не порушить дырявое полотно магии. — У тебя день рождения девятого апреля, — медленно сказала я, пытаясь воскресить в памяти наш недавний разговор. — И, хотя я могла просто найти это в интернете, всё равно вытянула из тебя… и поддался ты легко, хотя должен быть упёртым, как настоящий баран. Овен же. Адриан улыбнулся — словно солнце решило снова выглянуть из-за горизонта. — А я у твоей мамы спросил, — сказал он, не прекращая широко улыбаться. — У тебя восемнадцатого августа. Я кивнула, думая о превратностях судьбы. Восемнадцатое августа — тот день, который я в прошлой жизни выбрала для себя вместо обычного дня рождения. Просто чтобы дистанцироваться от прошлой семьи, матери-алкоголички, деспотичной бабки и инфантильного деда. Адриан подсел ближе ко мне и обнял. Его хвост обернулся вокруг моей талии. — Я рад, что это ты. Правда… но что насчёт твоих двадцати шести лет? — внезапно спросил он, отстраняясь. Я закатила глаза. — Не всё сразу, котёнок. — Но, Ледибаг!.. — Би-и-ип.