Несчастные боги войны

– Ты был у него? – Да. Разумовский губы поджимает. Вадиму похуй, чё он там думает – он целует его в шею неосторожно, оставляя засосы. Первое время боялся следы оставлять – ну, типа, не по статусу Разумовскому было как-то с засосами ходить. Но Разумовский угрозами и издёвками заставил. Разумовскому нравится. Вадим бы его вообще-то с удовольствием отправил к доктору. И даже хер знает, к какому. Из Разумовского периодически лезло это безумие, он смеялся истерично, и Вадиму становилось по-настоящему страшно. Вадима бесит трахаться в башне – он чувствует себя нищим среди этого стекла и металла, среди ёбаных скульптур – Вадим не тупой: он прекрасно знает и что это, и сколько это стоит. Говорить с Разумовским практически нереально – Вадим пытался. Тот мнит себя Шерлоком Холмсом: принципиально не хочет забивать голову ерундой: в истории разбирается на уровне «плюс-минус три века», много чего не читал из классики. Вадим пытался с ним нормально – нормально с Разумовским не получалось. Зато с Разумовским можно было не говорить: иногда Вадиму даже казалось, что он скучает на сменах. На что именно он дрочил в пустыне, Вадим старался не думать. – Останешься на ночь? – Нет. Разумовский кивает. – Тогда давай уже, не тормози. Вадиму кажется, что он попал в какую-то задницу ещё хуже, чем Волков – он как-то пробовал из этих отношений вылезти – нихуя не получилось. Вадим хватает Разумовского за горло – тот улыбается тонкими губами, воздух втягивает жадно, короткие, неровно остриженные волосы мажут по руке, щекочут – Вадим бесится, впечатывает тело худыми лопатками в стену и чуть-чуть приподнимает, смотрит в залитые чёрным глаза бешено, ждёт, пока Разумовский начнёт задыхаться и не вцепится в руку. – Тупой… наёмник. И так каждый раз. Вадим точно дрочит не на это в своей пустыне. *** Иногда Вадиму кажется, что он давно умер и попал в Ад и в качестве мелкого беса к нему приставили Разумовского. Когда тот позвонил впервые в июле, Вадим подумал, что это такая шутка тупая. Но зачем-то приехал. Разумовский принимал его в своём то ли кабинете, то ли спальне с видами на ночной Питер. Разливал шампанское – нормальное, из Шампани – по бокалам. Вадиму хотелось спросить столько всего, что он просто молчал и ждал какого-то развития ситуации. Разумовский тоже молчал. Выглядел лучше, разумеется, чем в Сирии. И только волосы были обрезаны странно неровно. Вадим только потом понял, что он сам это делает. И даже как-то видел, как именно это происходит. Потом Разумовский залпом замахнул шампанского прямо из горла, поднялся на ноги и скинул своё фиолетовое кимоно, расписанное пионами. Под кимоно ничего не было. Вадим смотрел на это равнодушно почти. – И чё ты хочешь? – Того же. – Я не буду. Вадим ждал испуганных глаз, злости. Вместо этого Разумовский расплылся в улыбке, наготы своей не стеснялся. Ответил: – Будешь, Вадик. Не в твоих интересах сопротивляться. Вадим тогда зачем-то не ушёл. Странно, но флешбэков от Сирии не было – как в первый раз всё. Разумовский целовал его, насаживался сверху – уже смазанный и растянутый, Вадим закрывал глаза – никаких других картинок под закрытыми веками не было. Охуенно было. Вадим не ушёл и после того, как кончил. Продолжал целовать зачем-то. Потом ещё раз выебал, поставив раком, уже по собственной сперме. И ещё раз, уже в душе. И только тогда, когда Разумовский стоял перед ним на коленях и насаживался ртом на член, флешбэки догнали. Вадим не врал – не было никакого принуждения. Если не считать всей ситуации, в которой они познакомились тогда. Вадим отвёл его в душ, срезал верёвки и всё то тряпьё, в котором Разумовский был, быстро осмотрел – гематомы были, но все старые. Следов насилия не было. Вадим думал обрить его – волосы выглядели так, как будто распутать их было уже нереально. Мыл его сам – Разумовский на тот момент дрожащими руками не смог бы ничего сделать. Вадим у него так и спросил: «Чё, волосы режем?» Разумовский прошелестел: «Пожалуйста, нет». Вадим выматерился про себя. И попытался всю эту кудель распутать. Каким-то чудом получилось. Когда закончил, Разумовский развернулся к нему, посмотрел снизу вверх и повалился на колени. Вадим хотел пошутить что-нибудь про наказуемость инициативы, но Разумовский явно знал, что делает, скользил по члену небыстро, влажно, зубы прятал. А потом пришёл Волков. Разделся, стрельнул в них чёрными глазами и отвернулся. Разумовский тогда начал сосать с ещё большим энтузиазмом. Вадим видел, что у него стоит – нормально. Волков делал вид, что ничего не происходит. Волков, сука, всегда делал вид, что ничего не происходит. Все намёки пролетали мимо, как, сука, в «Матрице». Волков готов был рядом с Вадимом всё: воевать, спать, жрать, умирать, спину свою доверял прикрывать. Чё угодно. Только не трахаться. Там, в выстывающих душевых Вадим стоял голый, перед ним на коленях стояло тело, которое потенциально можно было трахнуть без последствий, а Волков смотрел строго перед собой и быстро смывал с тренированного тела рабочую грязь. – Волчо-о-онок, хочешь поделюсь? Он хорошо сосёт. Волков снова посмотрел на это, нахмурился, вздохнул. – Отъебись. Заканчивайте тут. Я спать хочу. И ушёл. Вадим посмотрел на Разумовского вниз, тот смотрел в ответ абсолютно чёрными глазами. Соскользнул с члена, облизнулся, спросил: – Что, правда, нравится, Вадик? Вадиму не нравилось, как тот улыбался. Он ответил на автомате: – Заткнись. Разумовский криво усмехнулся и снова насадился на член. Заткнулся. Про себя тоже не забывал – Вадим от такой наглости охуевал, но сделать ничего не мог – боялся только, что Разумовского оргазмом окончательно размажет, что на руках носить придётся. Не пришлось, но одевал его Вадим сам, почти свалив на себя, потом отвёл в палатку к Волкову, быстро перевязал царапину на плече – Волков не поленился даже в медблок сгонять. Паёк в палатке тоже был, а вот Волкова – не было. – Ешь давай. Разумовский дрожащими руками вскрыл паёк и перекосился. – Я это не буду. – Чё? В смысле, блядь, не буду? – Я веган. – В смысле, блядь? – Для тупых наёмников: не ем мясо и любые продукты животного происхождения. У Вадима даже слова кончились: типа, ему тут ресторан, что ли? А потом в палатку пришёл Волков, заёбанный и какой-то очень хмурый. Спросил, глядя на них: – Чё устроили опять? – Прикинь, он веган. – Хуеган. Вы меня реально уже заебали оба. Жри давай, фалафеля не будет. Ты его перевязал? – Обижаешь, Волчонок. Как в лучших домах Парижа. Волков кивнул, выдавил таблетки из блистера и кинул прямо в еду, как собаке. – Это антибиотики, и ты их сожрёшь, если не хочешь, чтобы заражение началось. Пять минут у тебя. И не зли меня, реально. Вадим, глядя на всё это, быстро понял две вещи: во-первых, в присутствии Волкова Разумовский вёл себя по-другому: распахивал синие глаза, вздрагивал, трепетал ресницами. Во-вторых, Вадима Разумовский не боялся. Волков после ужина Разумовского совершенно по-скотски пристегнул стяжкой к спинке кровати и повёл Вадима покурить. Новости Вадиму не понравились – само собой, они тут разных человечков вытаскивали, три бюджета Питера – это не так уж и много. Но очевидно, что Разумовский был не таким простым, каким пытался казаться. Волков этого как будто не видел. Вадим после того, как Волков, ушёл всё-таки стаскался в штабную палатку и внимательно прочитал всё, что по Разумовскому прислали. Волков был умницей, но привык решения быстро принимать, в инфе копаться не умел вообще – ему, типа, и не надо было: стрелял он хорошо, операции планировал – засмотреться можно было. В версию с учебниками Вадим не поверил совсем. В такую бредятину мог только наивный Волков поверить. Оружие, ПВО, дроны. Обучение или консультации. Потом-то, может, и правда в плен попал. А может и нет. Оставлять его в одной палатке с Волковым Вадиму показалось максимально опасным. Вадим вернулся к Волкову, заглянул внутрь: тот спал. На чужой койке, прижав к себе Разумовского. Тот вкладывался в Волкова, как ложечка, рыжие волосы закрывали лицо. Вадим почти уже пошёл, когда рыжая башка оторвалась от подушки, и Вадим увидел, как тот смотрит на Вадима и улыбается с превосходством. Тогда-то всё по пизде и пошло. Волков, очень злой, отправил Вадима в рейд на следующий же день, так и не дав отоспаться. В наказание. Вадим с приказом спорить не стал, поехал, куда послали. Попали в короткую перестрелку, напугали каких-то коз. Правда, рядом с козами стояли ящики с оружием. Нормальным, не советские остатки. И значки на оружии были очень интересные – Вадим такие уже видел – оскаленная волчья пасть и надпись рунами. Все, что нашли, по регламенту уничтожили. Вадим вернулся, Волкову доложился, проверил, насколько всё плохо коротким: – Чё, Волчонок, может, отдохнём? Волков нахмурился, как обычно, ответил: – Нет. Я занят. Вадим из этого сделал вывод, что в оборот его Разумовский ещё не взял. Иначе там было бы что угодно другое, а не эта усталая смурная рожа. Вадим пошёл к Разумовскому поговорить. Разумовский сидел в палатке у Волкова, выглядел погруженным в свои мысли. Вадим встал напротив, сложил руки на груди. – Ничего рассказать не хочешь, зай? Разумовский из своего транса вышел, посмотрел на Вадима снова с превосходством. – Давно с Фенриром сотрудничаешь? Разумовский нахмурил рыжие брови: – Что? Ты обкуренный, что ли? Вадим подошёл ближе, наклонился над ним: – Слушай сюда: я не Олег, я на твои рыжие реснички и учебники для детишек не куплюсь, понял? Разумовский снова усмехнулся, не отрывая взгляда: – Уже купился, Вадик. Будешь хорошо себя вести – расскажу. Вадим от этой самоуверенности в очередной раз охуел. Но сделать ничего не успел: Разумовский обхватил Вадима за шею и вцепился в губы. Вадим по-настоящему испугался, что тот ему сейчас язык откусит. Но Разумовский целовал Вадима мягко, даже намёка не было. А потом снова посмотрел в глаза и сказал: – Давай, Вадик, не отказывай себе в удовольствии. Выеби меня. А потом поговорим. Вадим вместо того, чтобы отвести его к Волкову и устроить нормальный допрос, зачем-то согласился. Поменялся с Разумовским местами, тот повалился на колени и взял в рот. Вадим медленно выдохнул, башку кружило. Волков опять появился невовремя – чуял, видимо. Посмотрел на происходящее ровно так, как это выглядело. Спросил: – Вад, блядь, ты охуел? От Волкова надо было избавиться – поговорить он нормально не дал бы. – Да мы быстро, Волчонок. На Волкова не подействовало: тот продолжал смотреть. Вадим, если бы не жрущая изнутри тревога, может, и кайфанул бы, но дело было важнее. Оттащил Разумовского от себя, развернул на Волкова и сказал: – Смотри какой, Волчонок. От этого Волков зубы сжал и вышел, сильно упростив Вадиму задачу. Вадим развернул Разумовского снова на себя, взял за подбородок, готовый свернуть тонкую шею в любой момент. – Говори, сука. – А куда ты так торопишься, а, Вадик? Давай сначала закончим. Потом Разумовский начал говорить. У Вадима башка разрывалась: писать было нельзя, всё надо было проверять – это могло быть частью диверсии. Единственное, на что это точно не походило – так это на бред сумасшедшего: Разумовский говорил о таких вещах, которые выдумать не мог в принципе, при всей своей декларированной гениальности. Из всего получалось, что с Фенриром Разумовский не сотрудничал, а очень даже боролся. Хотя верить этому было, конечно, нельзя. Вывалив на Вадима немного информации, Разумовский замолчал. Сказал вкрадчиво: – Ты заходи, Вадик. Поболтаем. А то скучно у вас тут. Вадим понял, что просто убить его теперь нельзя. Волкову ничего рассказывать тоже было нельзя – тот про Фенрира не знал ничего, скорее всего: по этой теме Вадим работал в предыдущей группе, которую закрыли после того, как произошла утечка. Волкова Вадим всё-таки нашёл: тот курил, отвернувшись. Затылок у Волкова был злым. Из Волкова эмоции вообще неохотно вылезали, и Вадим легко различал все его зажимы и минимальную мимику. Сейчас Волков был в бешенстве. Слова о том, что Волкову надо быть осторожнее с синеглазой заей, из Вадима тогда так и не вылезли. *** Вадим так и продолжал ходить к Разумовскому, трахал его на автомате, чтобы быть уверенным, что Волков не придёт в неподходящий момент. Мужики из группы старательно отводили глаза, если видели, как Вадим выходит из палатки Волкова. Какие слухи там ползали, Вадиму было уже глубоко похуй – важна была только инфа. Её он записывал потом на исковерканном немецком в блокнот от руки, и перечитывал снова и снова, чтобы выучить наизусть. Разумовский знал много: точки, координаты, где-то даже ответственных. Много инфы за раз не выдавал. Фенриром проект назывался из-за целей: кое-кто мечтал устроить рагнарёк. Сам Разумовский в этот замес, по его словам, попал случайно: он, типа, реально был просто программистом. А потом к нему пришли серьёзные люди с серьёзным предложением. Люди были настолько серьёзными, что Разумовского даже с его связями об этом никто не предупредил, так что никакого побега в Израиль не случилось. И Разумовскому пришлось работать. Личное присутствие потребовалось из-за секретности проекта. И Разумовский поехал. Дальше, если верить ему, произошло реально недоразумение. И в плен к тем чурекам он попал случайно. Почему серьёзные люди его не вытаскивали, он как будто не понимал. Зато понимал Вадим. И какая судьба Разумовского ждала – тоже. И даже не знал, стоит ли Разумовского расстраивать. Хотя, судя по тому, что Разумовский сливал всё, что знал – прекрасно он всё понимал. И хотел отомстить. Волков на них перестал обращать внимание. Работали, как обычно. Разумовский его в оборот так и не взял, судя по тому, что в классификации Волкова Разумовский даже с уровня «тела» так и не поднялся. Инцидент случился на обычной операции – снова заложники. Обычные местные, плохо вооружённые и организованные. Типа. Волков зачем-то пошёл первым сам, под прикрытием Вадима, как обычно. Что за дрянь в него прилетела, Вадим так и не понял: просто огромный огненный шар появился рядом из ниоткуда, схватил Волкова за левую руку и одновременно полоснул чем-то по виску. Волков повалился. Группа, конечно, отреагировала, как надо – не зря Волков их столько драл по тактике и дисциплине. Вырезали всех. Вадим, сидевший со снайперкой и снимавший выбегающих противников, жалел, что не может проверить, что там с Волковым. Зубы стискивал от ярости, но задерживал дыхание и стрелял. Снова. Снова. И снова. Не промахнулся ни разу. Заложников тогда вытащили. Группа отработала, как надо. Эвакуационную бригаду Вадим приказал вызвать ещё до того, как узнал, что Волков жив. Вместо левой руки было кровавое месиво, заботливо перетянутое жгутом. Волков был без сознания. На виске были царапины. Если бы Вадим не знал, он бы не понял. Это были руны. *** – Привет, Олег. Тело лежит в трубках – левую руку ему спасли, собрали заново. Говорили, что, может, и работать будет нормально, но проверить возможности не было: Волков десятый месяц валяется в коме. Вадим после каждой командировки приезжает первым делом к нему. Кто оплачивает банкет, Вадим так и не знает: то ли Разумовский, то ли компания. Ни тех, ни других не спрашивает. Самым сложным после инцидента было работать и не палиться. Разумовского Вадим отправил с той же эвакуационной бригадой, специально слив журналистам инфу, что тот возвращается из плена, куда попал прямиком из гуманитарной миссии. Чтобы некоторым не захотелось его по пути убрать. Это было опасно, конечно – Разумовского могли убрать вместе со всей бригадой и Волковым. Но Вадим рискнул. Ему повезло – компания за безопасность вписывалась, как надо. Группу со смены снимать не стали – Вадим честно доработал до конца в статусе командира, каждый вечер перечитывал свои же записи. Когда убедился, что может воспроизводить их с любого места, блокнот сжёг. Вадим всегда с Волковым разговаривает, когда приходит. Первое время извинялся. Даже не знал, за что. Чувствовал за собой какой-то проёб. Но не знал, в чём именно: что Разумовского забрал? Что не рассказал, какая дрянь рядом обитает? – Ну прости, Волчонок. Я не знал, что так будет. Волков не отвечал, конечно. Вадим смотрел на его острый профиль и не знал, как сказать. Сказать хотелось всё сразу. Потом Вадим перестал извиняться. Рассказывал, как на работе было, про закаты в пустыне, про звёзды, чушь какую-то нёс всё время. Волков молчал. Про Разумовского только не рассказывал. Не лезли слова. Разумовский всегда знает, что Вадим вернулся. Что у него там с Волковым было, Вадим так и не понял. Может, влюбился – с кем не бывает. Волков всё-таки красивый. Даже сейчас, в трубках своих. Вадим каждый раз думает, что к Разумовскому не поедет, но всё равно, поторговавшись с собой, сдаётся. И в этот раз тоже сдастся. – Слушай, Волчонок. Я, типа, признаться должен. Типа, мы встречаемся. Ну, с Серым. Типа, он мне сам позвонил. Там тебя размотали уже, я не знаю, где он номер взял вообще… И короче такой: приезжай. И я чё-то поехал. Волков молчит. – Это, конечно, щас максимально тупо будет, Олег, но я бы очень хотел, чтобы ты вернулся, правда. Я уже понял, что не нужен тебе, вопросов нет. Просто, типа… Дружить же нормально? Снимаю с тебя обязательства на мне жениться, потому что я пидорас. Ты, блядь, Олег, даже не представляешь, какой. Волков молчит. – Ну, типа, я поеду. Я к тебе ещё зайду в гости, на недельке, хорошо? Вадим знает, что в палате камеры – это обязательно. Знает, но всё равно наклоняется и мягко целует Волкова в стриженный машинкой висок. Руны на нём зажили тонкими шрамами. *** – Ты был у него? – Да. – Если что-то изменится, я скажу. Вадим, не глядя на Разумовского, расшнуровывает берцы, говорит: – Молодец, чё. – Ужинать будешь? – Траву твою мерзкую, что ли? Не буду. – Как хочешь. Разумовский стоит напротив, сложив руки на груди. – Ну чё не так опять? Слушай, вот реально, если бы я хотел себе истеричную бабу, чтобы иногда трахаться, я бы просто женился. Разумовский губы поджимает: – Что между вами было? – Ты реально долбоёб? Чё между нами могло быть? Работали мы вместе. – Ты его любил. Вадим медленно вдыхает и выдыхает. – Нет. Разумовский смотрит, не отрываясь. – Я его не любил. Я его люблю, понял? Ладно, давай свою траву. Всё настроение по пизде. Разумовский идёт туда, где у него, типа, кухня. Всё завалено коробками от пиццы, пластиковыми вилками. Волков, если бы в коме не был, точно в неё бы попал от ужаса. Разумовский садится за барную стойку, Вадим садится напротив. Разумовский разваливает свой салат по тарелкам. Говорит, не глядя: – Врачи не понимают, что с ним не так. Нет повреждений. То есть нет повреждений, которые бы заставляли его оставаться в коме. Вадим не знает, что на это отвечать. Вместо этого спрашивает: – А чё ты за него вписался, а? Разумовский криво – привычно – усмехается: – Смотри-ка: а ты не такой уж и тупой. Всего-то десять месяцев – и ты спросил. Это долгая история.