Вечные амазонки

      — Ненавижу их! Ненавижу! — Персефона взмахнула руками, из её кубка плеснуло вино, алые капли окрасили светлый палантин, и девушка совсем освирепела. Страшные воспоминания снова пронеслись перед глазами, по всему телу прошла дрожь. — Ай!       — Осторожно, милая, — блондинка ненадолго оторвалась от изучения бумаг. За работой она всегда была максимально сосредоточена, у её глаз появлялись тонкие морщинки, взгляд становился необычайно вдумчивым. Казалось, открывая каждый новый документ с предложением о введение какого-либо закона, она долго-долго вела внутренний диалог, взвешивая каждое решение, сравнивая его с десятками других.       Персефона с самым разочарованным видом осмотрела пятно:       — Думаешь, это можно исправить? — в её голосе послышалась слабая надежда. — Он такой тёплый, мягкий, а это вино. Впрочем, я и сама знаю, что не выйдет.       Она отдёрнула подол, закатила глаза и, наконец, перестав бродить по комнате, стуча жесткой подошвой сандалей о камень, присела в кресло.       — Попроси сделать там вышивку. Изящные ирисы, к примеру, ты ведь их так любишь.       — Мы не о том говорим! — амазонка снова поддалась привычке ходить и разговаривать одновременно. До этого момента пытавшаяся работать, правительница, вздохнув, отложила стопку бумаг в сторону. Её голубые глаза теперь следили только за девой, ходящей от окна к окну, будто сравнивая виды.       — Я ненавижу их! Если бы ты видела моими глазами, если бы я могла показать тебе то, что было в башне. Её болезнь уничтожает разум, — девушка потёрла виски, ощутив резкую головную боль. — Я вижу её силуэт в кошмарах, он мучает меня.       — Ты пьёшь снадобье, что тебе дали? — спросившая наклонила голову, выражая всё своё участие.       Они переглянулись.       — Пью, и даже помогает. Но мы снова не о том!       — Так ты ведь только что мне это рассказывала, — растеряно потянула Клеоника, приподняв брови.       — Ты слишком великодушна к тем, кто оскверняет остров одним своим присутствием! Их видят наши дети, и нам приходится терпеть грязных чужеземцев на священной земле нашего дома! — Персефона затопала ещё яростнее, её шаг стал более быстрым. — Одни желают убить нас, а другие молят не заносить меч над их головами! Когда ты ставишь на колени тех, кому пели колыбельные о том, как славно вонзить кинжал тебе в сердце, они оскорбляют всё, что нам так дорого. Если даже Пелагея поддалась их влиянию, пусть и в болезни, что станет с другими?       — О чём ты? — уточнила правительница.       — Я была в башне, Пелагея говорила то, что не может знать ни одна амазонка, не может говорить столь мерзкие вещи! — Персефона, сделав ещё один глоток, громко поставила кубок на стол и продолжила мерить комнату шагами. Кажется, от того, насколько зла она была сейчас, даже её темная кожа слегка покраснела на щеках, хотя, может, показалось. — Люди ненавидят женщин и сделают всё, чтобы их унизить. Их разум болен от страха перед собственной ничтожностью, от того они порабощают и несут за собой страдания! Их язык содержит в себе позор и грязь, непонятную нам! Но если наши дети услышат это?       — Что именно? — Клеоника, кажется, совсем растерялась, явно не совсем понимая, о чем идёт речь. Несмотря на это, всем своим видом она показывала, что отчаянно хочет понять.       Персефона занервничала, засмущалась, принялась теребить пояс, обдумывая, как объяснить.       — Ты знала, что в их мире, если женщина делила ложе с мужчиной до свадьбы, её порицают и хулят? — наконец начала амазонка.       — Но ведь они так и живут с мужчинами, не зная настоящего удовольствия, — удивилась блондинка.       — Не в этом дело, любовь моя! Если девушка делала это с кем-то кроме мужа, её могут даже убить. А если она познала несколько мужчин? Её ненавидят все, гонят отовсюду и учат этому своих наследников, взращивая порок даже в самом невинном!       Клеоника ахнула, поднося ладонь к губам. Её глаза расширились, наполнились испугом.       — Когда сюда причаливает корабль, они, несомненно, говорят об этом! Из поганых ртов слышатся слова, унижающие дев, Пелагея могла услышать их только в шатре! Здесь наше будущее, ты допускаешь хотя бы гипотетическую возможность того, что с нами будет, если дети услышат что-то подобное? Если какая-то девочка станет считать себя лучше своей сестры, сможешь ли ты это исправить? — Персефона не на шутку разошлась и теперь, кажется, её беспокоили проблемы всего мира. С ней иногда случались такие приступы желания искоренить всё зло, обычно, после прочтения очередного труда по философии. Правда, ее понятия о добрее были совершенно ясны амазонкам и абсолютно ужасали людей. — Вырви их грязные языки из глоток, вырежи своим кинжалом и скорми своим соколам у этих тварей на глазах!       Персефона остановилась, подняв глаза на свои кисти, которые она держала над головой, активно жестикулируя. Она притихла, обдумывая последующие слова. Впрочем, пыл её гнева вернулся достаточно скоро, и она продолжила:       — Твоё решение о последних пленных тревожат меня. Твой народ может не понять твоего замысла.       Клеоника бросила самый строгий взгляд на разошедшуюся амазонку, смерив её моментально, та отошла дальше и с виноватым видом продолжила:       — Я хочу сказать, что твоё великодушие должно быть направлено на воительниц, а не работорговцев, — объяснила Персефона. — Скольких мужчин ты помиловала?       — Не помиловала, ты знаешь, — сквозь зубы возразила правительница, этот разговор ей явно был не по душе. — Они будут убиты, как только прибудет новый корабль. Кто-то ведь должен чистить выгребные ямы.       — Они в темнице уже почти год! Так не может продолжаться! — снова разозлилась амазонка, прикрикнув, но быстро об этом пожалела, увидев гневный взгляд правительницы.       Повисла тишина. Девушки смотрели друг на друга, всем телом ощущая сопротивление. Можно было слышать тяжёлое, неровное дыхание друг друга, ещё легче было чувствовать поток энергии злости и тревоги. Первой заговорила Клеоника:       — Что ты предлагаешь?       Персефона выдержала паузу, подойдя к царице ближе. В чарующих глазах цвета океана она увидела беспокойство.       — Ты приняла верное решение, оставив их на острове до появления на горизонте нового корабля, — заметила девушка, взяв пальцы девушки в руку. — Ты избавляешь воительниц от грязной работы, это может быть полезно народу, но в то же время такое решение нам непривычно.       Клеоника кивнула, соглашаясь. Персефона поднесла её кисть к губам и нежно поцеловала пальцы. Поймав её взгляд лишь на секунду, она продолжила:       — Ты имеешь полное право на реформы, но покажи людям, что верна столпам наших законов. Если цепи не останавливают сквернословие в адрес женщин, тогда стоит принять меры.       — Какие? — насторожено спросила девушка, тоже сжав горячую руку собеседницы в своей.       — Лиши подонков последнего — их грязных языков.       Решение было объявлено уже на следующий день. Вести разнеслись по острову со скоростью ветра. Возвращаясь домой, Персефона услышала:       — Она сделает это завтра на площади Фемиды, — рассказывала мастерица виноделия своей супруге. Она держала в обгоревших руках корзину с виноградом, стоящая рядом девочка лет пяти тянулась к фиолетовым гроздям, пытаясь достать до ягод.       — Царица мудра, таким как они не место в храме даже на суде, — согласилась женщина и, заметив старания дочери, протянула ей самую крупную гроздь, по-матерински нежно улыбнувшись.       Персефону очень тронул такой жест, но в то же время глубоко ранил. У кого-то есть сёстры, и матери, бабушки и тёти, но у неё самой не было никого. Быть сиротой на острове — значит расти в общине, кочевать из одного дома в другой. Тебя все любят, как только умеют, но никто не может полюбить как родное дитя. Тогда девочка чувствовала себя уличной кошкой. Грязной, брошенной, пугливой. К тебе тянут руки, бросают самую маленькую пойманную рыбу, ты думаешь, что должно быть, тебя правда любят. Твоё сердце полно благодарности, но и боли, ведь эта любовь заканчивается. Она держится только на временном интересе к тебе, но если и брать кошку с улицы в дом, то всегда выбирают тех, кто первым бежит к человеку, трется о ноги, мурчит. Не все «кошки» так умеют.       Любить ее любой умела Пелагея, подруга и сестра, хоть и не по крови. А вторым человеком была Клеоника. Внимательная и нежная, самая понимающая, никогда не осуждающая. На острове точно были ещё женщины, способные на такую любовь, но у Персефоны плохо получалось доверять и открываться новым людям. Дети учатся этому у матерей, наверное, но кто-то такой возможности был лишён с рождения.       Персефона как всегда первой на всех событиях, где должна была быть её любимая. Правда, сегодня встретиться с ней не получилось — вокруг правительницы, как и положено в такой день, было не меньше дюжины стражниц. Да и на самой площади охраны было немало, и у каждой на поясе был рамный барабан. Шестеро женщин так же стояли по периметру помоста, будто на сторожевой вышке; они выстроились в круг, повторяя форму платформы, сжимали копья и сосредоточено осматривали приходящих. Среди них Персефона узнала трёх матерей её учениц и улыбнулась, но девушки не заметили, полностью погрузившись в наблюдение. Пришедшая тоже вглядывалась в детали: блюдо с горящими углями в углу, лепестки огня скользят по ставшими алыми огромным щипцам. Совсем скоро стоящую у помоста окружили взволнованные девушки, не перестающие обсуждать происходящее. Позади шёл оживлённый диалог двух подруг:       — Царица пошла в Диомиду. В ней её преданность народу и ненависть к захватчикам.       — Правильно говорят, что кто на нас с мечом пойдёт, тот от меча и погибнет, — подтвердила слова собеседницы девушка.       — Но каким будет наказание?       — Кнут, должно быть, а впрочем, никто об этом не сообщал.       Пара продолжила перешёптываться, а Персефона наконец увидела правительницу, гордо идущую впереди стражи к помосту. В длинном пеплосе аметистового цвета. Ремни портупеи проходили над грудью, фиксируя плащ на плечах и опоясывая бёдра. На ремне внизу с одной стороны висел кинжал в ножнах, а с другой обнаженный меч. Заточенная как лезвие бритвы сталь блестела на солнце.       Клеоника быстро поднялась наверх, оставив охрану внизу, и вышла в центр. Толпа стихла моментально, устремив взгляды на выступающую, ожидая её слов, но та молчала. Положив руку на рукоять меча, она исследовала лица пришедших, будто пересчитывая или ища кого-то. И нашла — Персефону, она была совсем близко, у подножья возвышения. Заметив её, правительница коротко улыбнулась, но задерживать взгляд не стала. Подождав ещё немного, она громко произнесла:       — Народ Фемискира, — она взмахнула руками, слушающие разразились возгласами приветствия. Стоящая позади главная стражница поднялась ладонь, призывая к тишине, и женщины послушались, давая возможность продолжить. — Боги создали нас, как хранительниц мира, как тех, кто несёт в себе свет и дарит его живущим во мраке ужаса и жестокости. По другую сторону от нас — мир людей, далёкий от нас и всё же такой безжалостный. Мать моей матери Великая правительница Диомида, именуемая первой и главной защитницей острова, матерью всех амазонок, пресекла корень зла, уничтожив наших врагов, что посмели вступить на нашу землю.       Царица остановилась и, обернувшись назад, кивнула. Толпа зашумела, когда на помост поднялись один за другим восемь обнаженных мужчин в кандалах. Все грязные, в саже, в царапинах, они выглядели напуганными, непонимающими, что происходит и куда стражницы ведут их. Стоящие за их спинами женщины толкнули пленников, те упали на колени, как куклы.       — Вот то зло, топящее мир в крови, — Клеоника поморщилась от неприязни и указала пальцем в сторону восьмерых. — Год назад я сохранила им жизнь лишь для того, чтобы избавить амазонок от грязной работы и дать возможность продолжать род, вне зависимости от того, как часто к нам прибывают очередные «герои», мечтающие повесить голову амазонки над дверью в свой дом, но этого было мало. Когда их мечи были переплавлены в наши копья, когда их одежды пустили на тряпки, что впитывают кровь нашего цикла, они всё ещё выпускали яд. Они принесли к нам грязное слово своего народа, едва не научив этому наших детей. Они умрут, но перед этим послужат Фемискиру, а сейчас пусть увидят, что амазонки делают с теми, чья брань донеслась до ушей наших дочерей, жён и сестёр!       Послышался ритмичный бой кистей по тимпанам, воинственный и агрессивный. Мужчины завертели головами, никто из них не понимал диалекта амазонок, зато последние понимали всё. Самый юный из них, парень лет шестнадцати было подскочил, но сильная рука стражницы вцепилась в его волосы, швырнув обратно. Тот вскрикнул.       — Великодушие моего народа безгранично, вам дано право доказать свою смелость, — обратилась Клеоника к порабощенным на их родном языке. — Будьте сильными хоть однажды.       И она направилась к огню.       — Не бойся смерти: пока ты жив — её нет, когда она придёт, тебя не будет, — обреченно сказал самый спокойный мужчина. Взгляд его был совершенно пустым.       — Что она сделает? Что она сделает, брат?! — закричал юноша, снова попытавшись подняться на дрожащих ногах.       Две стражницы быстро заметили это и, оттолкнув юнца, схватили под руку первого. Тот почти не сопротивлялся, казалось, что он был пьян.       — Экипур, ты как и все мужчины много болтал, но твоя смерть придёт не сегодня, — сказала Клеоника, передав раскалённые щипцы стоящей поблизости воительнице.       Звуки барабанов слились с криками ужаса пленных. Те принялись пытаться подняться с колен, но руки и ноги их были крепко скованы металлом. Что-то шептали, говорили друг другу, кто-то пытался обнять ближнего.       — Держите его, — сказала правительница, посмотрев на выведенного в центр мужчину.       Тот снова оказался на коленях, но теперь тяжело дышал, из глаз его текли слёзы. Руки, заведённые за спину, дрожали в плечах.       — Ипатий! Брат! — кудрявый юнец тоже бросился в слёзы и не переставал пытаться выбраться из цепей.       Но Клеоника игнорировала всё. Её взгляд был направлен на виновного, она вслушивалась в его стоны, сжимая рукоять кинжала. Поняв её без слов, другая амазонка принялась открывать рот мужчине, держа щипцы наготове. Вскоре у неё получилось, и она подняла металлический инструмент в воздухе, послышался пронзительный крик и запахло гарью.       — Что же ты делаешь, мразь?! — самый юный пленник уже рыдал.       Не обратив никакого внимания на него, Клеоника обнажила кинжал, подняла лезвие к солнцу и быстрым движением провела им между клещами и ртом мужчины. По всей площади раздался крик адской боли, а затем он упал без сознания на землю, не успев увидеть, как то же самое случилось с его братом.