Вечное сияние чистой любви

Тихие воды реки неспешно гнались вперед, пока от их поверхности, чуть извиваясь, словно отслаивался полупрозрачный полог утреннего тумана. Птицы в лесу уже возбужденно щебетали, а во влажной от росы траве, на которой собрались жемчужинки воды, тихо и невидимо для глаза шевелились не знающие покоя от своего труда муравьи. Где-то в ветвях беспокойно взмахнула птицами лесная горлица, и её хриплое урлыканье прозвучало трижды, прежде чем двери дома со скрипом открылись. — Уах! — слегка поскрипывая, так как задрал голову, от чего жилы на шее натянулись, как веревки, Сюэ в отчаянной усталости зевнул, вытянув руки вверх, после чего снова сгорбился, потирая кулаком заспанные глаза. — И кто вообще придумал утро? Пытка страшная, чтобы вообще встать, так нужно еще и работать. Спать хочу! — Меньше беситься нужно было, — послышался голос справа, и Сюэ отсахнулся от неожиданности. На скамье под навесом окна, сидел Ванцзи. — Напугал, — обидчиво протянул Сюэ. — Да и не бесился я. Так, сыграли с А-Цин в маджонг. — Вы играли (и пили) всю ночь, — сказал Ванцзи, и, оторвавшись от своего занятия, с легким укором посмотрел на него. — И ты опоздал. — Так утро же, рань несусветная. — Несусветная рань была два часа назад, когда небо только серело от заканчивающейся ночи и приближающегося рассвета. Ты опоздал. — Ага, давай, прибей меня за это. Скажи спасибо, что вообще встал! — Твое дело, — Ванцзи сделал еще пару стежков, всадил иголку в ткань и аккуратно её сложил. — Прощай. Сюэ только сейчас понял, что даос всё это время делал — он вышивал. Не просто штопал одежду, а именно вышивал. Приглядевшись, пока ткань не была свернута, Сюэ увидел, что на руках Ванцзи был не отрез ткани, а одежда, на которой, похоже, тонкой палочкой сажи был отмечен какой-то рисунок. — И вздумалось тебе таким заниматься? — вдруг улыбнулся Сюэ. — Отдай А-Цин, пусть она сошьет. Это же… женское дело, скучно. — Не скучнее, чем вести с тобой беседу. — А вот это обидно было. — Ничего, переживешь. Сюэ фыркнул и развел руками. Ванцзи зашел в дом, но потом вернулся уже с пустыми руками. Сюэ в это время уже что-то держал во рту. — На мечах полетим? — спросил он, раскуривая тонкую трубку. — Я не умею. — А что умеешь? — Ходить. — Ну тогда и иди за мной, — выпустив облако дыма, Сюэ ступил на дорожку. — Вах, чуть не упал! Шли они долго. Сюэ не стал вести так, чтобы густые дебри мешали запомнить дорогу, а вполне себе бодро, насколько позволяла утренняя лень, шел по знакомой тропке, после чего спустился к реке, обогнул примерно два холма и только тогда наконец они вышли к месту, где деревья росли гораздо выше, бросая внутрь леса приятную от зноя прохладу. — Там малинник, — показал он, — там жасмин, еще дальше дикая клубника, а вон там осенью вырастут боровики с лисичками. Классное место, скажи? О, точно, есть еще черника, но это пробежаться надо, воон туда. Так что и мои пчелки, и я, кормимся прекрасно. За лесом поле, там можно найти землянику. Правда, трава высокая, и колючки в попу впиваются. Ванцзи молчал, что, впрочем, нисколько Сюэ не заботило. Спустя еще шагов пятьдесят, Ванцзи наконец-то увидел то, к чему они шли — пасеку. Это были не слишком широкие ульи из просмолённой и обработанной воском древесины, благодаря чему дерево не гнило, не покрывалось плесенью и не страшилось дождя. — Воск пчелиный, — пояснил Сюэ, — так даже легче. Создает для пчел больший домашний комфорт. Ванцзи прислушался — жужжит. И причем конкретно так жужжит. — Какой выводок? — спросил он. — Я не считал, но их точно хватит, чтобы напрочь укрыть наши с тобой тела. Так что не суйся пока близко, особенно когда я сниму крышу. Они, блин, убийцы. Королеву будут защищать так, как мы с тобой и мать родную не защитили бы. Но я не из-за этого тебе это говорю. Если укусят — сразу умрут, а я пчел терять не хочу. Вот на тебя мне пофигу, лес большой, найду где закопать, а вот пчелы — это другое. — Не волнуйся, — сказал Ванцзи, — я тоже о тебе позабочусь в случае чего. Удобрю «перегноем» твой малинник, если тебе не повезет. — А чего это мне должно не повезти? — Потому что еще пара слов — и ты у меня допросишься. Не раздражай. — Зануда, — проворчал Сюэ и двинулся к первому улью. — Так, на три шага в сторону. Я открываю. Гул мгновенно усилился. Сюэ прищурился и аккуратно опустил крышку. Внутри с гулом роились пчелы, а саму коробку пересекали верхушки чего-то похожего на перегородку. — Завтрак? — предложил Сюэ, приподнимая одну такую. — Юноши вперед. — А ты? — А я мужчина, — ухмыльнулся Сюэ, и Ванцзи снова помрачнел. — Ой, да не кипятись. Твое лицо и повадки открыто говорят, что ты залежавшийся товар, так что не драматизируй этими нахмуренными бровями. Хочешь, помогу разрешиться от бремени невинности? Ванцзи промолчал. — Ой, да тебе жалко, что ли? — склонил голову Сюэ. — Я тебе за это А-Цин в трехдневное рабство отдам… вместе с её запасами трав. Ванцзи снова промолчал, и Сюэ больше не стал играть, как и, впрочем, есть мёд. Сливать всё равно рано было, так что лишний раз он пчел беспокоить не стал. Взамен он пошел и открыл еще один улей, после чего завел руку назад и вытащил из-за пояса что-то длинное. — Лови, — бросил он этот предмет Ванцзи и тот резко навострил реакцию, поймав брошенное. — Так, господин, не посчитайте за дерзость приложиться к этому губами и подуть с душой. В руках Ванцзи держал… флейту. Она была из дерева, но почему-то черная, однако не от краски. Сюэ пояснил, что её уронили в сажу, вот и потемнела местами. — Зачем это? — удивился Ванцзи. — Я что, похож на крысолова? — Да ты и на человека-то не тянешь, — фыркнул Сюэ. — Но пальцы у тебя музыкальные, так что давай, сыграй «Спите крепко малыши». И желательно, чтобы спали они покрепче. — Что? — Я не смогу перенести ульи, пока пчелы в сознании. Тряска, даже самая маленькая, заставит их нервничать, и они вылетят… а там я! Ха-ха-ха, прямо как мамаша одного из моих друзей. Заходит в комнату к сыночку, одеялко поправить, а там я… в одном «ню». И снова засмеялся в своем диком припадке. Ванцзи же прилип глазами к черной флейте, не понимая почему его пальцы вдруг сжались сильнее. Он не играл на флейте, только слышал её, хотя и тогда что-то с ним происходило… похожее на тихую боль. И он уходил от источника, даже сказать немедленно уходил. — Что я должен сыграть? — спросил он, впрочем, не будучи уверенным, что вообще сможет сыграть. Но флейта в его руках как-то сильно перевешивала все его «не хочу/не могу». Хотелось… услышать её голос. — Я не знаю никаких мелодий. — Ну тогда играй умеренно низкие ноты, — пожал плечами Сюэ. — Что угодно, лишь бы на низких успокаивающих частотах. И на меня не смотри, я играть не умею, так что буду тащить ульи, а ты будешь играть, пока не доберемся. Давай, а то дома завтрак стынет. Но дома стыла только А-Цин, перепившая не того чая и дрыхнувшая без одеяла. Вообще-то Сюэ накрыл её, добрая душа, но во сне одеяло сползло, а утром он этого не заметил. Ванцзи продолжал смотреть на флейту. Сюэ осторожно пооткрывал все ульи и теперь уже вопросительно уставился на стоявшего на месте Ванцзи. Он, чей взгляд был сложен, сжал флейту еще сильнее, но вдруг расслабил пальцы. Он неслышно, но глубоко вдохнул, и, взяв её обеими руками, приблизил флейту к губам. А потом выдохнул из них воздух. Он не знал, что играть, не знал даже как. Но его пальцы сразу нашли определенные дырочки, и как только он выпустил, воздух начали двигаться, перебирая с четкой слаженностью. Он не знал, что играть… но флейта вдруг запела нежной грустью какой-то глубокой тишины, в которой рождались… чувства. И Ванцзи понял, что уже где-то слышал эту мелодию, играл её, хоть она была ему не знакома. В памяти всплыла лунная ночь и тихое урканье возле уха. То, что тогда Ванцзи лишь показалось, почти померещилось, сейчас лилось через звуки флейты. То самое урканье… только голосом флейты. Брови Сюэ поднялись, когда он услышал такую сложную мелодию, но внимание его быстро перевелось на пчел. Жужжание стало тише, а еще через пять минут пчелы замерли, кто где сидел, и больше ничего, кроме пения флейты, не звучало в том участке леса, где они были. — Играй, — тихо сказал Сюэ, перекидывая через пчелиные домики какие-то ремни, которые достал из своей походной сумки, — продолжай играть. Он и сам почувствовал, как и на него подействовала эта флейта, но не позволил мелодии взять над собой верх. Но зевнул и тут же сильно проморгался. Ванцзи же, казалось, отстранился от всего, даже от собственного тела. Единственное, что он делал осознанно, это играл и дышал, чтобы продолжать играть. Когда Сюэ закончил с ремнями, он вдруг щелкнул пальцами, и Ванцзи открыл глаза. — Вот тебе и крысолов, — мягко усмехнулся Сюэ, и Ванцзи понял, что этим щелчком он вывел его из транса. — Ну и ну. А говорил не умею, не умею. — Я сказал, что не играл. — И, услышав такую мелодию, я должен этому поверить? К слову, что за сопливую эротику ты сыграл? Чувство было, что кто-то страдает от невозможности сблизиться. Фэ, как пошло. Ванцзи не слушал. Он снова бросил взгляд на флейту и снова сжал её в руке. Сюэ расчехлил меч и бросил ножны на землю, встав на меч и сказав, что вернется минут через тридцать, но вернулся почти через час, причем не по воздуху, а… с двумя лошадьми и одним вьючным мулом. — Умеешь? — весело, но тихо, чтобы не перебудить пчел, сказал он, указывая на кремового цвета лошадку, гриву которой гладил рукой. — Седла нет, так что будет мягко. Ц-ц! Свободная от всадника лошадь стала медленно опускаться, когда Сюэ издал этот звук. Сам же он спустился со своей. — Помоги мне, — сказал он, взявшись за края улья. — Он не так много весит, но нужно закрепить. Перекинув ремень через спину лошади, он прижал его к ней, пока Ванцзи подтянул сам улей, после чего они взялись за второй, и Сюэ скрепил ремни между ними. Теперь, когда лошадь встанет, оба улья будут надежно висеть по обе стороны её тела. — Ты сколько весишь? — спросил он, и опытным глазом окинул его фигуру. — Вижу, что немало. О, не смотри на меня так, я умею различать вес по объему костей и мышц. Ты худой, но тяжелый именно за счет мышц и костей. Отъешься и будешь еще тяжелей… и крепче. Из-за этого он не стал вешать дополнительную пару ульев, потому что Ванцзи должен был ехать верхом и играть, чтобы пчелы не проснулись. Вместо этого Сюэ сильно нагрузил мула, а на свою лошадь закрепил тоже лишь два пчелиных домика. — Всаживайся, — сказал он, запрыгнув на свою лошадь и та медленно, но резко, поднялась над землей. — Давай, пока она сидит. С ульями ты на неё не запрыгнешь, если она распрямится. Ванцзи осторожно перекинул ногу через спину лошади, и Сюэ свистом подозвал её. Та начала вставать, поднимая наброшенный на неё вес, но стояла ровно. Убедившись, что хорошо закрепился, Ванцзи достал флейту, а Сюэ, накинув на его лошадь веревку, привязал конец к той, что была перекинута через голову уже его лошади. Мул, лениво жуя траву, ожидал сигнала к действию. Он был очень ручным, и поскольку они с лошадьми были из одной фермы, то его даже привязывать не нужно было, он сам, как по команде, следовал за ними. Сюэ ощутимо сжал бедра, легонько вдавив сапог в бок животного, и лошадь тронулась, ведя за собой остальных. Ванцзи, который до этого ни разу не путешествовал на лошади, выглядел напряженно, но мирная и спокойная качка не внушала опасений, и он, слегка всунув пятку под ремни, которые держали улья, приблизил флейту к губам. Лошади не выказали никакого сопротивления прозвучавшей мелодии. Сюэ оглянулся, посмотреть на Ванцзи, но тот держал глаза на гриве лошади, всё еще немного переживая за свое равновесие, что немного сказывалось на его игре, но минуты шли и он начал успокаиваться. Мул спешил рядом, порой лошадь Ванцзи поворачивала к нему голову, как и лошадь Сюэ. Видно, они с рождения вместе, или просто часто работают сообща. Этих лошадей взять было дороже, чем мула, но что ни сделаешь ради дорогой сердцу пасеки. К тому же Сюэ выбил себе хорошую скидку… ну, выбил, как умел, а именно имея хорошую «дружбу» со старшим выводком семьи фермера. Ванцзи играл, и его нервы, которые, казалось, пять лет были в беспорядке, начали понемногу собираться. Его внутренняя усталость, переплетенная с таким же внутренним напряжением, словно комок развязывалась, из-за чего дышать… душой дышать становилось легче. Он играл, чувствуя словно делает это не от чувств, а по памяти, и пытался понять, где мог слышать эти мелодии, кто мог их играть. Он всегда уходил от трели флейты, а теперь сам на ней играет. Одна мелодия была… как колыбельная, тихая и ласковая, в ней слышались беззвучно пролитые слезы, но это не были слезы боли — это были слезы чувств. Другая мелодия была чуть более высокой, она была похожа на ветер, мчащийся среди облаков. Ветер оминает горы, беснуется в зеленой листве, срывает цветы и мчится… как лошадь в чистом поле, призывая… всё зовя кого-то. От этой мелодии веяло улыбкой, солнцем, волнами… волнами? Что-то… извивалось на ветру, что-то такое, что, кажется, можно потрогать. Белое… нет, красное… или, быть может, черное? И чем чернее оно становилось, тем быстрее угасала улыбка, затмевалось солнце… Сюэ порой бросал молчаливые взгляды на Ванцзи, видя, что тот закрыл глаза и полностью сосредоточен на игре. Ладонь Сюэ погладила гриву лошади, он использовал свой меч, отправляя его вперед, чтобы тот резал ветки. Мул, увлеченный поездкой, подбирал эти ветки пастью, пытаясь их прожевать. Флейта играла, и звуки её наполняли лес, зовущие, тонущие как утренний туман… дымкой спадая на обнаженное тело. Оно лежит в высокой траве, такой темно-зеленой, что и не передать. Волосы сплелись с нею, черные, как сама ночь. Роса остужает слишком горячую кожу, от которой отходят легкие завитки пара. Человек тяжело дышит, а в какой-то момент начинает задыхаться. В это самое время, пока флейта Ванцзи пела мелодии, от которых лошади начали проявлять беспокойство, находящийся в доме А-Сянь, до этого спавший, неожиданно пробудился. Он зашевелился, расставив пальцы и сжав их, и в тот же момент человек в траве тоже сжал пальцы, пытаясь руками ухватить исцеляющую влагу. Горло жгло, губы потрескались. «Воды, воды…» А-Сянь шевелился на своей лежанке и не понимал, почему он так… горит. Не просто жарко — он горит! Внутри тела словно костер распалили и тот жжется… сильно жжется. — Воды… — голос человека в траве звучал хрипло и очень изможденно. — Мх… — задыхался А-Сянь. Его лоб был мокрым от пота. — Хах… Он упал с лежанки и распластался на полу, задыхаясь и царапая ногтями пол, начав ползти. Человек в траве среди туманов тоже полз, голым и беззащитным. Позади него, поймав на себя капельки росы, лежала черная с красной кисточкой флейта. Она… дымилась черным. — На помощь… — позвал он своим хриплым голосом. — На помощь… Черная флейта задымилась сильнее. Что происходит? Тело незнакомца побелело еще больше и его вдруг внезапно пронзили какие-то черные корни, точно кисточкой узоры провели. Из-за этого он откинулся на спину, почти всхлипывая, но, очевидно, не выдержав боли взревел тем криком, который называют предсмертным. А-Цин резко пробудилась, когда её слуха… нет, когда в её уши врезался ужасный, вот просто отчаянный вопль, полный боли, и она вскочила, не понимая кто это кричит, но осознавая, что это где-то в её доме. Сердце её забилось чаще при мысли, что это Чэнмэй… к тому же ей снилось то, от чего она и так вспотела. Там был меч… в груди юноши, а держал его уже немолодой, худой, но безжалостный мужчина. И когда она услышала крик, то сразу подумала, что это Сюэ… потому что тем, кого убили, тоже был он, и страх, возникший еще во сне, возымел над ней власть и в яви. Почти слетев вниз, она вбежала в зал и увидела, что, распластавшись на полу, кричал тот самый неразумный юноша. В доме больше никого не было, и А-Цин подбежала к нему, испуганная его криками. — Мальчик! — она стала звать его. — Что с тобой?! А-Сянь не отвечал, не мог ответить. Он кричал и глаза его покраснели от напряжения. Он откинул голову, когда она окружила его своими руками, пытаясь понять, что же с ним, и ворот его халата распахнулся, обнажая грудь. А-Цин прижала к ней руку и почувствовала, что не сердце не бьется — оно попросту вырывается из его груди. Оно так билось… так безумно, а безумно именно тем, и А-Цин подумала, что это ей, должно быть, в страхе мерещиться, словно то было не сердце… а кулаки, которые ритмично ударяют в стену, как это бывает, когда кто-то хочет, чтобы его выпустили. И она подумала, что сошла с ума, когда на мгновение опустив веки увидела… стену, непреодолимую стену, а за ней… руки, сотни рук, и очень страшных рук. Они стучали, пробиваясь на волю… а за руками были какие-то страшные химеры, которым принадлежали эти руки. Стеной же была грудь А-Сяня. «Демоны воруют сердца, — вдруг всплыло в голове А-Цин, — но чем же они их заменяют? Сотни молодых дев и юношей больны на слабоумие, потому что демоны воруют их души, и если не до конца их съедят, то человек выживает, но ума лишается навсегда…» — А, а-а… — стенал А-Сянь. — Помогите! — кричал человек в траве. Узоры покрыли всё его тело, они жгли так, не жег бы даже небесный огонь. — Помогите-е! Человека в траве начало трясти. А-Сяня, который был словно тень этого человека, затрясло тоже, так как тень всегда повторяет движения человека. Красная кисточка начала истекать кровью, и с глаз А-Сяня стекли кровавые слезы. А-Цин тряслась вместе с ним, её щеки были мокрыми от слез. Сердце А-Сяня продолжало страшно биться, и этот ритм… ужасный ритм, словно сотни рук стучат в стену, пытаясь выбраться. А-Сянь начал мотать головой, с его рта срывались звуки и А-Цин показалось, что звуки эти не совсем хаотичные — в них был какой-то ритм. Юноша хотел что-то сказать! — А-Сянь… — плакала она, — пожалуйста, А-Сянь… «…Ин! — стало биться в голове А-Сяня. — Пожалуйста!» Слишком сумрачно, слишком. Слишком темнела зеленью трава, слишком тяжелым был тот туман. Он был белым… и рядом белело что-то еще. Оно трясло человека в траве, обнимало… целовало, дрожа от страха и боли. Сердце А-Сяня заколотилось так, как оно может биться только в предсмертной агонии. А-Цин поняла этот стук и боль сжала ей горло. — Ты… «Не умрешь! — снова тот же голос. — Отпустите его, отпустите! Ты не можешь умереть, Вэ…» Тело А-Сяня выгнуло, словно что-то пустило в нем разряд. А потом… Рука юноши, полная невыразимой силы, схватила А-Цин за ворот её одежды. Та вскрикнула, оказавшись так близко к лицу… глаза которого горели красным, дьявольски-красным. И горели, как угли в костре. Пальцы сжались сильнее. Дыхание А-Цин остановилось, глаза её, в которых дрожал свет, стали большими, как блюдца. Трепетали ресницы, сильно дрожали губы. Она не дышала. — Луань… цзан, — смотря на неё широко распахнутыми глазами, четко, но словно шипя, сказал А-Сянь. Взгляд А-Цин стал еще больше. — Не… играй. Не… выпускай. Сла-бею, Ла… Он словно бы вернулся из мертвых. Его дыхание было как у младенца, которого только вытащили из утробы, но сердце больше не колотилось. Исчезли в дымке туманов руки, исчез и сам туман. Словно картину, нарисованную в воздухе чернилами, вдруг утопили в прозрачном пруду. Чернила растеклись, зазмеились… и исчезли. Кровь больше не сочилась из глаз, ушел и дьявольски-красный их цвет. Взгляд юноши переменился, стал отчаянно-болезненным, беззащитным. Брови надломились от страха и уже уплывающей боли. Больше не было человека в траве… больше не было рук, которые ломали ему кости, стуча сердцем. Когда А-Сянь обмяк в её руках, из груди А-Цин вырвался тот звук, который обычно вырывается в минуты, когда всё либо закончилось, либо началось. Продолжая плакать, она стирала рукавом кровь с его лица, и в той же дрожи, которая терзала её тело, пошла за водой, чтобы умыть его. Можно сказать, у неё был нервный срыв, и когда она уложила, кое-как затащив, А-Сяня на лежанку и укрыла, перед тем убедившись, что парень в самом деле спит и ничего больше, она убежала из комнаты и, запершись на кухне и прижав ладони к лицу, закричала диким криком страха и боли. Тьма… снова эта проклятая тьма! Как она её ненавидела, как сильно! В голове всплыл облик человека, который уничтожил две невинных жизни… в том числе и её. Она ненавидела его. Он украл… украл и загубил весь её возлюбленный свет.

***

— Эй, — Сюэ тихонько торкнул Ванцзи за плечо. — Эй, дружок, ты как? Приехали. Ванцзи резко открыл глаза и тут же сощурил их от яркого света. Он что… уснул? Играя на флейте? А где флейта?.. «Уничтожь её, — вдруг забилось в его голове, как первая мысль еще до пробуждения, а не после него. — Уничтожь, уничтожь её!» Флейта была в его руках. Самая обычная, из дерева, только из-за сажи черна. Пальцы Ванцзи сжались крепче. — Эх! — Сюэ соскочил с лошади и принялся её ласкать. — Ах ты моя красавица, у-лю-лю, любимица моя, мур-мур. Вот украду тебя, будем вместе жить, да? Да? Будем вместе жить, будешь меня на своей спинке катать. И, посмотрев на еще рассредоточенного Ванцзи, пояснил: — Я с детства о лошадке мечтал. В горах, где живут кочевники, я видел очень маленьких лошадок, диких пони. Они были маленькими, но рослыми, шерсти было много, даже глаз не увидишь. Но такие бойкие, такие складные… Он говорил и говорил, доставая из мешка по яблоку и давая каждому по очереди. — Эй, слезай давай. Работа ждать не будет. Ну, бегом! Ванцзи на автомате принял его руку и с помощью парня слез с лошади. Оказавшись на земле, он пошатнулся, Сюэ тут же его придержал. — Как… как я уснул? — почти виновато спросил он. — Просто, — ответил Сюэ. — Играл-играл, а тут смотрю — голову склонил, флейту чуть не уронил, но пальцы так сжал, что я думал, разломаешь мне инструмент! И кто тебе только учил так флейту держать? Нужно нежно, мягко, а то сломаешь еще. Ванцзи не понял, но нутро подсказывало, что в его сторону полетели те противные ему завуалированные пошлости, на которые так был щедр язык Сюэ. Началась работа. Нужно было осторожно, почти не дыша, как выразился сам парень, спустить ульи и передвинуть их в правильном порядке. Сюэ настоял, чтобы отверстия смотрели точно на восток, из-за солнца, чтобы пчелы не дрыхли больше положенного и работали усердней, хотя и звучало это глупо. Они всё расставили, пчелы всё еще спали, и когда Сюэ поднял крышку, то увидел только застывшие в одном месте тельца, которые тихо пережучивались даже во сне. — Ну точно обкурились, — усмехнулся он. — Так, всё, отдых закончился, подъем! Закрыл крышку и как даст по ней рукой. Ванцзи аж глаза выпучил. — Айда! — закричал он, резко отбегая от улья и свистя лошадям и мулу. Те сорвались, точно им подсрачник дали. Ванцзи пришлось забыть о гордости и тоже побежать, пока растревоженные пчелы почти кусали его за пятки. — Ну ты и придурок! — в сердцах закричал он, когда они вбежали в лес. Пчелы всё еще гнались за ними. Сюэ не ответил, только засмеялся очень громко и очень откровенно, и на мгновение Ванцзи показалось, показалось… Другая спина, не такая широкая. Волосы цвета сажи, что-то красное змеится в волосах. И руки расставлены, а впереди лишь свет. «Айда, — голос плывет, и душа к нему мчится. — Айда, догоняй! Я так люблю тебя, так сильно тебя люблю!» И смех. Такой чистый, такой красивый… похожий на солнце. Ванцзи не знал но когда он уснул, Сюэ, увидев это, постоянно шикал на лошадей, чтобы те его не разбудили. «Ш-ш! — глаза его слегка сужались, когда свою он слегка пришпоривал. — Не буди…» А сам смотрел. Всё смотрел и смотрел. Присматривался… нехорошо присматривался. Недобрый то был взгляд… выискивающий, рентгеновский, просвечивающий до мозга костей. А всё потому, что когда Ванцзи уснул, листья зашуршали… в то время как ветра не было совсем. И в лесу на тон холоднее стало, но холод этот словно появился из ниоткуда, а не опустился, скажем, сверху, когда тучи закрывают солнце. Сюэ хорошо знал этот холодок и «шёпот» листьев… этот недобрый шёпот, в котором звучит тьма. «Не трогает, — подумал он, ощущая её присутствие. Он её не боялся… просто знал её. — Она его не трогает. Она… злится, шипит, но трогать боится. Значит, он… защищен. А она бессильна. Боится его… вот и шипит, не рискуя напасть. Но почему преследует?» Сюэ знал, что в таком положении вещей нужен был магнит или… метка, которую оставляют злые силы, чтобы преследовать своих врагов или жертву. К Ванцзи она приблизиться боялась, но неизменно была рядом. Для чего? Кто этот человек со странным спутником, которого, похоже, тоже что-то крамольное коснулось. Сюэ слабоумие пацана напрягло сразу. Он просто не поверил, что тот смог бы дожить до таких лет, а спутник его вел себя не совсем так, чтобы сказать, что они сто лет знакомы. Больше походило на то, как он его оберегает… но совсем его не знает. А такого при многолетнем знакомстве быть просто не могло. «Папа, — подумал он, — мир полон чудес. Но ты учил, что он полон лишь кошмаров. Стоит ли мне…» И тут лошадь снова взбрыкнула. Сюэ очнулся, осмотрелся. Тьма уже ушла. Снова воздух потеплел, листья успокоились. К Сюэ тьма тоже не лезла, но вовсе не потому, что боялась. Он просто… был своим. Из-за меча. Потому что этот меч погубил столько жизней, выпил столько крови, поглотил столько криков и страданий, что ну его связываться с таким кровожадным монстром. Да, монстром… которого создали человеческие деяния, и за деяния эти не хотели расплатиться. Но в жертву всегда приносят невинных, и чтобы избежать справедливого возмездия, отправили за «монстром» того, кто был таким же, как и этот монстр когда-то — невинным… Мужчины вернулись пополудни. Сюэ вместе с Ванцзи вернул лошадей, расплатившись, однако не натурой, и стал отсчитывать деньги Ванцзи. Платил он серебром и не скупился, на удивление последнего. Ванцзи молчал, пока тот отсчитывал плату, но по глазам было видно, что он о чем думал. И наконец спросил… спросил о том, не чинят ли в городе музыкальные инструменты. Сюэ сказал, что чинят, но за такую плату, которую даже он не потянул бы, а когда услышал, что речь идет о дереве, засмеялся. — Проще выкинуть и новое купить, — сказал он, — к тому же, ты говоришь, что твое еще и без струн. Смотри, лучше сделай так: когда отчалите отсюда, на юге, в стороне холмов, лежит небольшое поселение, маленькое очень. Там живет один мастер, к нему даже знатные люди приезжают. Он делает очень хорошие музыкальные инструменты, но есть и попроще, их делают его ученики. Когда они вернулись домой, А-Цин сидела в зале и… курила. Этот её вид Сюэ встретил с высоко поднятыми бровями. — Старуха закурила, — аж схватился за сердце он. — Это что ж такое творится? Небось конец света близиться? Но А-Цин молчала, и вот именно это Сюэ и напрягло. Он зыркнул на лежанку и увидел, что пацан еще спит. А ведь был уже обед. — Он просыпался? — спросил Ванцзи, тихо присев рядом. Но не успела А-Цин ответить, как рука Ванцзи, которая легко прижалась к его лбу вздрогнула, и Ванцзи тут же встал. — Что произошло? — сурово спросил он. — Почему он горит? А-Цин, не смотря на него, сделала медленную затяжку. Лицо у неё было бледным, глаза довольно красными. Сюэ напрягся еще сильнее. — А мы на улье были, — как можно веселее вдруг произнес он. — Представляешь, наш друг, оказывается, талантливый музыкант. Его флейта так усыпила моих пчел, что они… Глаза А-Цин, только они, резко повернулись в сторону Сюэ. Тот замолчал. — Флейта? — отстранив конец трубки от губ, сипло сказала она. — Кто играл на флейте? Сюэ кивнул в сторону Ванцзи, который всё еще на неё смотрел. — Фле-йта? — по слогам сказала она и вдруг брови её надломились. — Флейта! И так вскочила, с таким рыком, что даже Сюэ, с его-то рефлексами, не успел бы ей помешать. Он подумал, что А-Цин сейчас кинется на Ванцзи, и ноги парня пришли в движение. Но А-Цин не кинулась. — Не играй… — на таком низком и шумном выдохе изрекла она, что у Ванцзи невольно выступили мурашки. — Никогда, никогда не играй на флейте, никогда! То, как она кричала, и то, как она выглядела, стерло с лица Сюэ всякий намек на даже ложное веселье. Он напрягся, мышцы его слегка запружинилсь, взгляд потемнел. Ванцзи был очень растерян, но её страх просочился и в него. Этот липкий, дрожащий, полон боли страх. — А почему? — вдруг послышался голос Сюэ. А-Цин вздрогнула, словно очнувшись. — Почему это он не должен играть на флейте? Не удержав воздуха в дрожащей груди, она чуть выдохнула, и этот нервный трепет не укрылся от глаз парня. Когда А-Цин на него посмотрела, она едва сдержала крик ужаса. Взгляд… точно такой же, как и у «него». «Тот» самый взгляд, которым «он» впервые впился в неё, когда она доказывала ему, что «слепая». Тот же наклон головы, та же налегшая на глаза тень, те же… глаза, черт возьми — «его» глаза! Те же черные ущелья, тот же свет, но не теплый, а холодный, как свет на лезвии меча, которым взмахивают, чтобы отрезать часть тела. Как он это любил… потому что и его изувечили отсечением части тела, и с тех пор он просто жить не мог, чтобы не отрубить кому-то руку или ногу… или даже голову. Но А-Цин дрожала не поэтому, не из-за самого взгляда. Она вдруг поняла какую ошибку совершила. Сюэ Ян… всё еще надеялся. Все эти годы он жил мыслями о том, чтобы вернуть Сяо Синчэня к жизни! И сам ей говорил, что тот, кто носит титул Старейшины Илина… жив. «Человек погибнуть может, — словно в бреду произносил он, — а вот зло, живущее в нем или действующее через него — нет. Даже если тело Старейшины мертво, сам он мертвым быть не может. Он сделку с «ними» заключил… и речи быть не может, что они его отпустят. Я найду его, найду… он поможет, он расскажет мне, как вернуть к жизни моего…» Воспоминания оборвались, натолкнувшись на выразительный взгляд Чэнмэя. Тот был напряжен, навострен… и опасен. И она знала почему. Потому что Чэнмэю нравился его отец… и что этот самый отец разговаривал с ним, многое ему поведал. И он сказал ему о своем желании, что ищет человека, который владеет силами тьмы, способный её призвать и направлять. Он ищет… Вэй Усяня, Старейшину Илина. А того могло выдать всё, что было связано с флейтой. И потому Сюэ так напрягся, когда услышал её крики. И она напряглась, поняв, о чем он думает. А-Цин… не понимала, кто этот юноша, «он» ли или не он, но… те слова, те глаза, и этот мрачный холодный человек, который его опекает. Вэй Усянь умер, в этом сомнений не было, но Сюэ Ян верил, что тот не мог так просто умереть. Также он не верил, что именно тьма убила его, что он с ней не справился. Что разорвала — да, еще мог поверить, но чтобы «убила»… Да вот просто потому он был так уверен, что после смерти Вэй Усяня всё зло на горе стихло и более нигде себя не проявляло… именно «то» зло, которым он руководил. И тела, да даже костей тоже не нашли. Сюэ Ян верил, что душа Вэй Усяня могла сбежать и уже могла где-то жить. Но сделка со злом не проходит бесследно. Он не мог возродиться тем, кем был… — Бо… лван! — вдруг закричала А-Цин, набросившись… на Чэнмэя. — Это всё твои подначивания да? Бездельник, отребье, шлюхан! — Ай! — закричал еще более ошарашенный, даже чем Ванцзи, Сюэ Чэнмей. — Ты что, совсем на старости лет сдурела? Убью! — Да я тебя! — и она стала лупить его полотенцем. — Значит в лесу на флейте дудите, а работать, — работать! — не хотите?! Какого черта, нахлебник ты бешеный! — Это я бешеный?! — А кто? — Это он играл, зачем меня лупишь?! — Потому что! — закричала она. — В лесу он дудел… а должен на рынке, и деньги собирать! Кто платить за постой будет?! И так гроши беру, а ведь теперь меня уже трое мужиков объедают! И вместо того, чтобы батрачить до седьмого пота, в лесу на флейте дудят! — Да твою!.. — Сюэ бежал от неё, пытаясь уклониться от полотенца, которым его нещадно лупили, причем сильно — оно аж трещало. — Так, а ну всё, хва… хватит! Он играл, чтобы у нас был мед! — У тебя, а не у нас! — Ты его тоже ешь! — Я ем облепиховый, и я его покупаю, грязная ты сволочь! — Я не грязный! В итоге Сюэ пришлось спасаться бегством, и он стрелой выскочил из зала, побежав в сторону кухни, чтобы срочно выпрыгнуть в окно и спасти собственную, уже раскрасневшуюся от ударов, шкуру. — Стоять! — закричала А-Цин став у двери, задыхаясь от бега. И вдруг повернула совершенно уравновешенное лицо к Ванцзи. Учитывая, что всего секунду назад оно было перекошено от гнева… разница была значительной. — Никогда, — одними губами сказала она. Взгляд её стал источать боль… и страх. — Никогда не играй на флейте. И, отняв от него взгляд, снова завопила, обсыпая страшными проклятиями выпрыгивающего в окно Сюэ. Она понимала — тот не должен был понять, не должен был даже на мгновение заподозрить… иначе он убьет Ванцзи, а недалекого мальчишку свяжет и увезет в город И! Он привезет его своему отцу, сделает это, потому что знал, что то была мечта всей его жизни — найти Старейшину. И даже если это не он, Сюэ Ян, являясь гением в области магии и темных наук, сделает мальчишке скальп, всунет в его мозг иглы, пока не добьется или его смерти, или не разыщет там Старейшину! Вот почему Сюэ не должен был понять то, что поняла А-Цин, даже если она ошибалась: в этом юноше, в этом ущербном, недалеком, полностью беззащитном юноше… жила душа Вэй Усяня.