Вечное сияние чистой любви

Незаметно на город всё стремительней опускалась ночь. Ванцзи, что нес на руках уже успевшего притихнуть парня, чувствовал в этой ситуации какую-то странную темную ностальгию. Он, собственно, не помнил, чтобы за последние годы ему доводилось носить на руках кого-то, кто не требовал бы помощи, но среди них точно не было молодых парней. Бросая редкие взгляды на практически спящего парня, Ванцзи невольно возвращался мыслями в купальню. Он так и не понял, зачем Сянь-Сянь делал то, что делал, откуда в нем эти странные порывы. Вроде паренек и глупый, и ладно бы он делал что-то просто вопиющее, но ведь не настолько. А сейчас так спокойно расслабился у него на руках, словно в порядке вещей было, чтобы кто-то его носил… нет, не кто-то. Мужчина. Ванцзи никак не мог забыть его распаленные красные губы, к которым он прикоснулся, слишком близко оказавшись у лица парня. Ах да, лицо… под воздействием пара и той неги, которой его окутали, это лицо выражало настолько покорную интимность, что закрыть глаза на то, что этот парень блаженный и можно было бы подумать, что перед тобой находится искусный любовник, точно знающий, чем свести с ума… Эти красные полные губы, алеющие на бледном лице и длинные волосы, сияющие от влаги и пара… — Ты его зачем сюда принес? — схватился за голову управляющий, когда Ванцзи показался на пороге. — Гр-р, этот надоедливый… прицепился небось? Да что с ним такое, совсем из остатков остатка ума выжил, мерзавец! — Тише, не ругайтесь, — посадив парня на скамью, Ванцзи протер сандалии куском ткани и стал обувать Сянь-Сяня. — Но он… и правда увязался за мной, а я не смог его прогнать. — Почему? — кипятился управляющий. — Ну… — Ванцзи отвел глаза в сторону. — Потому что он бы заплакал. Странно, но эти слова охладили прежде накаленный пыл мужчины и тот замолчал, хмуро глядя на лицо спящего парня. А выглядело оно так сладко, как, должно быть, и сладкими были сны, что он видел. Ванцзи обул его, окинул не совсем коротким взглядом и, выпрямившись, не двигался, думая, что делать дальше. Он хотел есть, еще больше — спать, но что делать с ним? Не бросать же вот так. — Он живет где-то? — спросил Ванцзи. — Живет… — передразнив его, уркнул мужчина. — Его дом — это все закоулки города. Ванцзи нахмурился. — Но хоть кто-то дает ему крышу над головой? — Сейчас не зима, а так бы он сам просился, или, как обычно, прокрадывался бы в сарай или подсобные помещения. Пока они говорили, Сянь-Сянь, явно имея неудобство сидеть, упираясь спиной в стену, наклонился и медленно опрокинулся на бок, подложив под щеки сложенные вместе ладони как подушку, продолжая сладко сопеть. — Ай, все равно уж привел его, пусть спит хоть здесь, — махнул рукой управляющий. — А ты, — он указал пальцем на Ванцзи, — задержался с баней, твой рис уже давно остыл. Пойди на кухню и попроси супа, тебе его нальют. — А… — А про него не беспокойся, он хорошо прокармливается, поверь мне. — Но… — Иди! — снова начал сердиться управляющий. — Иди-иди-иди. И мой тебе совет, не особо трись рядом с этим парнем, твои благородные действия могут не так понять. И особенно стерегись, чтобы тебя женщины не увидели, уж больно они прикипели к нему и берегут его сильно. — А зачем они так сильно перевязывают ему одежду? — без задней мысли спросил Ванцзи и увидел, как лицо мужчины вытянулось, а глаза выпучились. — Что вы на меня так смотрите? — Ты что, раздевал его? — Ну, он увязался за мной в баню, вот я и… — Он был в бане?! — прижав ладони к щекам, побледнел управляющий. — И его видели? — Нет, не видели, мы в закрытой комнате были. А что, почему вы так побледнели? — Иди, иди, — кажется выдохнув, мужчина отвел взгляд. — Ты здесь не местный, много знать не положено… иди! Ванцзи совсем растерялся, однако подчинился. Он бросил взгляд на мирное лицо спящего парня, и поймав себя на мысли, что оно ему, кажется, не так уж и безразлично понял, что… хотел бы подольше посмотреть, как тот спит. Но управляющий гнал его уж чересчур порывисто и спешно, а так как Ванцзи сам по себе не любил шум и нервозность, то быстро исчез в сторону кухни, а поев и вернувшись, чтобы подняться по лестнице увидел, что скамья пуста. Управляющего не было на месте, а значит и спросить не у кого было, из-за чего Ванцзи даже выглянул на улицу, в легком страхе, что парня выволокли туда. Но нет, двор был пуст, пуста была и улица за воротами. Но куда же делся парень? Может, проснулся и ушел, или кто забрал его? И отчего-то последняя мысль не принесла Ванцзи ни одной светлой эмоции… Глубокой ночью мужчина проснулся от того, что его бросало в горячий пот. Он открыл глаза, чувствуя, как вымокла под ним подушка и сел на кровати. Дышать было нечем, окно плотно закрыто, но, кажется, не в этом была причина. Ванцзи задыхался и чувствовал, как сильно давит в груди. Сны, которые ему снились, не несли в себе и капли спокойствия, и в них он тоже задыхался от какой-то… невыразимо тяжелой боли, от спешного измученного бега. Он бежал куда-то, прорываясь сквозь чернеющий лес, спине было липко и больно, а сердцу страшно. Так страшно, что он и проснулся от этого страха, не понимая, какая боль гонит его, заставляя бежать. От кого-то или… к кому-то? В ушах всё еще стоял шум веток и листвы, через которые пробивались руками. Они хлестали по лицу, царапали кожу, били по ушам, тормозили и, словно враги, делали всё, лишь бы замедлить. А он бежал, задыхаясь, бежал через тьму столь страшного леса, который даже во сне показался ему слишком знакомым. Такая тьма… и словно уже видел её, знал её… вкушал её. Вкушал? Чушь же… но рыхлая земля под ногами, запах пороха и свеч, странной влажной плесени и… словно тепло огня в самом сердце, в самом сердце пещеры. Откуда она, что в ней? «Ты пришел, да? — голос настолько мягкий, что сжимается сердце. Во сне, бежа сквозь чащу, Ванцзи слышит его, слышит и как тот, кто бежит, и как тот, кем он является сейчас. — Я так ждал…» Слезы наворачиваются на глаза мгновенно, словно чужие воспоминания одолели над ним и во власть чувства взяли. Эта пещера… она ведь не пуста, и в ней совсем не холодно. Шорох… и шёпот чудятся в ней, чьи-то шаги, медленные, но тревожные, чье-то платье, подол которого собирает пыль и… пальцы, то к подбородку поднимающиеся, то к кончику носа. Чуть опущенная в раздумьях голова, длинные волосы, падающие по обе стороны лица… «Ты пришел…» «А я и не уходил… — непонятно было, чьи это были мысли. — Меня изгнали! Меня от тебя забрали!» «Уходи!» Выступающий из-под земли корень возник словно ловушка. Попавший в него носок ботинка заставил тело упасть, и липкая тяжелая влага, стекающая по спине, разом дала о себе знать. Больно… до чего же больно! Но слезы текут не поэтому, и сердце так бешено колотится тоже из-за другой причины. Тьма так сильно сгущается, лишь вдали видны очертания каких-то огоньков… и голосов, звуков настолько яростных, насколько отчаянными были… крики? И сердцу вдруг так больно стало. Он ничего не может, ничего не смог… не успел. Но упрямство сильнее боли, сильнее отчаяния, и он, сжимая зубы так, что те входят в десна, встает и, пошатнувшись, снова бросается вперед. Успеть бы, а там… уже не имеет значения, что будет. Если уж эта боль его не сломила… то что тогда вообще сломить может? Но даже тьма комнаты не повторяла ту, в которой он бежал. Ванцзи тяжело дышал, пытаясь привести дыхание в порядок, в положенной для этого практике. Вдох, выдох и четыре секунды паузы… затем снова вдох, снова выдох и снова пауза. Так… дышалось легче, так мысли можно было привести в порядок. Или заглушить их, направив всё внимание на ритм дыхания. Вдох, выдох и пауза… выдох, выдох и пауза. В то же время на опустевших улицах города было тихо и темно, редкие навесные фонари из бумаги свисали с загнутых черепичных крыш, освещая кусочки пространства. — Как повезло, — голос, в котором слышалось нетерпение, кажется, был к кому-то обращен. — Он такой чистенький, хотя даже будучи грязным пахнет так хорошо. — Извращенец, — хмыкнул другой, сделав какое-то движение. — Осторожней будь только, и не шуми. — Людей боишься? — Да кому они нужны. Я про него, лучше пусть не пугается, сам ведь знаешь. — Точно. Двое мужчин перешептывались, будучи разделенными… телом, которое было между ними. Разведенные прямые ноги немного дрожали, он был согнут, а вот голова его была удержана парой рук, что ласково гладили по волосам. — Давай, Сянь-Сянь, возьми его глубже, — обхватив пальцами основание, мужчина старался аккуратно направить свой член в его рот. — Не бойся, братик сделает тебе хорошо. Другой мужчина, который сидел на коленях сзади, уже ничего не говорил, его лицо терялось между двух разведенных половинок, пока язык и губы довольно усердно елозили вокруг срамного места. Он вылизывал довольно охотно впускающую его дырочку и мял руками мягкие ягодицы, что те уже раскраснелись, а он все не отпускал. Разумеется, об этом никто не знал, и мужчины, которые пользовались невменяемостью парня, были очень, очень осторожны. Во-первых, они никогда его не насиловали, потому что первые разы пытаясь натыкались на довольно ощутимые преграды, а именно то, что парень этот был как ребенок, и если пугался, тут же мочился или даже облегчался, что его на самом деле невозможно было скрутить и заставить сделать «это» силой. Еще он плакал и совершенно не был способен дать отпор, так что даже поставить его в позу не получалось, его конечности сгибались и тело тряслось как в лихорадке, не говоря уже о том, что сжимался он так, что об «этом» и речи быть не могло. Соблазнившись его красотой и делая первые попытки, они прежде всего иного столкнулись с разъяренными женщинами, что уже на чужаках подсекли, что мужчины хотят от этого парня, и местные мужчины довольно сильно боялись разоблачения, и долгое время думали, что же делать. А потом кто-то подал им идею, что, пусть этот парень и невменяем, но ведь не бесчувственен, тогда почему бы не сделать ему приятно и подвести к нужному состоянию? К удивлению мужчин, Сянь-Сянь оказался тем еще сластолюбцем, всего немного приласкай его — и он уже стонет, удивленно ловя волны наслаждения, что посылает ему тело. Он не отдавал никакого отчета происходящему, и если действовать лаской, то второй стороне резко зажигался зеленый свет, что и происходило с завидной регулярностью. Мужчины подсекали его ближе к ночи и заманивали какими-то игрушками или сладостями, после чего, укрывшись в тихом месте, овладевали его телом. И очень часто это была группа мужчин, как например те, которые собирались в бане, почему и сам банщик так был против того, что парень там появлялся при свете дня. Думаете, он боялся действий от мужчин? Как бы не так, он боялся действий самого парня. Из-за регулярности этих «игр», в которые того вовлекали, он выучился тому, что, если вдруг какой мужчина слишком близко — это уже условный сигнал к кое-чему, а если он еще и касался его, Сянь-Сянь впадал в экстатическое состояние и полностью раскрывался, ожидая прикосновений. Он, не понимая самого процесса и что это вообще такое, пристрастился к наслаждению, стал ручным для подобных сношений, а потому сейчас, когда его ласкали, лишь шире открывал рот, наученный, что нужно прятать зубы. Член в его рту увеличивался и становился горячее, сзади всё зудело, ноги предательски задрожали. — Сегодня хотя бы без драки будет, — усмехнулся тот, что был спереди. — А то ведь обычно, если людей было больше, могли бы и передраться за этого парня, а он, пусть и блаженный, но то еще яблоко раздора. Такая кожа, такое тело… Думаю, не желай его наши так сильно, не стали бы пасти так свирепо. Помнишь того торговца, что тайком хотел увести парня? А того господина, что дошел до того, что почти выкрал его? Повезло, что этот стал выть, его ведь не усыпили, дураки. А так неизвестно, где бы оказался, так пусть лучше здесь, где его любят… Второй, который наконец-то оторвался от ягодиц парня, встал и, подразнив немного свой член, приставил его к поблескивающему от слюны входу. Глаза Сянь-Сяня стали больше, когда он ощутил движение в заднем проходе. Оно было медленным, явно заученным и осторожным, а потому второй мужчина спешно вытащил член у него изо рта, внимательно смотря в лицо парню. — Ему не больно, — улыбнувшись, сказал он. — Толкнись глубже. Тот повиновался, и явно что-то задев услышал, как из горла парня вырвался слабый стон. Дырочка сжалась, бедра задрожали, а член самого парня сильно приободрился. Второй мужчина обхватил его ладонью и начал гладить, пока первый снова приставил член к его рту. — Давай, пососи его, как ты умеешь, — ласково сказал он. — Ведь хорошо же? Хочешь кончить? Держа глаза открытыми, парень заученным движением сосал этот горячий член, не забывая прятать зубы. Плоть внутри него терлась и билась в одно конкретное место, а потому тот переулок, где они были, очень быстро наполнился хлюпающими шлепками и грудными стонами, причем всех троих, но громче всех были именно у парня. Он раскраснелся, мышцы живота свело сладкой судорогой, он шире открыл рот и выпустил наружу язык, из-за чего первый мужчина сквозь зубы втянул в себя воздух, задерживая стон наслаждения в своем горле. Они явно были уверены в том, что их никто не увидит, потому что не спешили и вдоволь наслаждались процессом. Этих мужчин тянуло к блаженному парню даже не столько из-за его красоты, сколько из-за какого-то влияния, исходившего от него. Паренек был настолько «не таким», его язык, сердце и мысли были лишены любой скверны, а красота так превосходила даже местных красавиц, что он казался каким-то фантастическим существом, которое можно было увидеть то тут, то там. Добрый, наивный, доверчивый, улыбка которого была лишена лжи, а радость не была наигранной — среди остальных людей он казался самым настоящим человеком, настоящим творением богов. Неудивительно, что у слабых, часто не контролирующих свои порывы людей он вызывал сексуальное желание, ведь по сути, чем оно было? Желаем погрузиться, отнять, слиться, соединиться. А этот любил ласку и сам был ласковым, со взглядов других он представлял собой пропитанный солнечным теплом ветер в весенний день, что-то чистое и освежающее чувствовалось во всем его существе. Мужчины сходили с ума из-за этого человека, они интуитивно ощущали, что на их страсть отвечают еще более честным порывом и были убеждены, что так, как этот человек, на их любовную лихорадку не ответит никто. Сянь-Сянь оказался очень сластолюбивым, он словно родился, чтобы принимать любовь и получать от неё наслаждение. Прямо как сейчас, когда со слегка помутненными глазами ожидал очередной волны… Было бы хорошо, должно быть, закончись всё в этот раз так же, как и обычно. Парня ведь никто не обижал, не причинял ему боли. Но да, его печальным положением откровенно пользовались и приучили его к этому удовольствию, что порой он и сам бродил какой-то потерянный и с горящим лицом. Когда его видели таким, то похищали прямо посреди белого дня, и видя его возбуждение долго не могли успокоиться, так сильно он воспламенял в них страсть. Да и сам Сянь-Сянь тоже не мог успокоиться, он на удивление был в самом деле вынослив, и не просто вынослив, но еще и жаден. Его порой долго не удавалось насытить, а уж когда парень сам хотел, так это и вовсе могло занять долгие часы. Он лежал, упиваясь удовольствием, выглядя при этом как самое настоящее сладкое распутство, но лишенное агрессивности и огня. Скорее он был… как томящийся внутри плоти жар, разливающийся как лава, как горячая вода… как теплое семя по влажной коже. Его глаза блестели от слез, длинные ровные ноги то сгибались, то распрямлялись, но двигались так эротично, что глаз не оторвать. И он то стонал, то страстно выдыхал, любил, когда к нему прижимались, и не любил, когда делали больно. Он был как любовник человека, который долго и упорно вовлекал его в страсть, сделав всё, чтобы тело не желало ничего другого… чтобы сразу отзывалось, откликалось, требовало. Кто его знает, где этот парень побывал… или точнее в чьих руках, прежде чем попал сюда, так думали мужчины. Но почему-то были уверены, что кто-то… этого парня любви обучал. Уж больно… быстро тот пристрастился, и словно слишком знакомым для себя нашел то, что с ним делали, что от самых простейших ласк возбуждался и не сопротивлялся. Но вот по-настоящему сводили его с ума только самые распутные ласки, такие, которые не знают стыда. И вот как после этого не думать, что он кому-то не принадлежал? Но не так часто об этом думали, чтобы не вызывать раздражающую ревность, предпочитая просто им наслаждаться и видом того, как наслаждается сам Сянь-Сянь. И в этот раз так же бы было, если бы… если бы на них не наткнулся вышедший ночью Ванцзи. Он, как и оговаривалось ранее, имел очень тяжелую ночь, он задыхался, потел, и остро нуждался в холодном ночном воздухе. Выйдя, он поймал себя на мысли, что повстречавшийся ему паренек никак не выходит у него из мыслей, вот совсем никак, и что-то в этом было… странным. Его взгляд, его слезы, его губы, целующие чужие пальцы… «Я люблю тебя…» Почему он это сказал, почему ему? Ванцзи был растерян. Этот красивый, но с печальной участью человек смотрел на него так, как смотрят на что-то с неописуемой радостью и одновременно такой болью, от которой и самому становится больно. Пожалуй, так из глубины души, пробиваясь через окошко зрачков, могут смотреть лишь родившиеся или уже рожденные чувства, стремящиеся вырваться на чей-то зовущий их свет, преграды не знающие в своих неудержимых порывах. Чувства… Ванцзи о них ничего не знал. Что существовали — да, но вот чтобы самому о них знать… Себя он считал слишком, пожалуй, невежественным для такой части жизни, поскольку ну ничего в нем на неё не отзывалось. Он был хмур, замкнут и неотзывчив, он был закрыт, он был опаслив, насторожен, словно… боялся. Но чего? Впустить их? Или… ошибиться? Он и не держал свое сердце на замке, оно словно само было закрыто, и даже ему не раскрыть его, не снять эти цепи. Нужен был… ключ, источник чего-то, зов которого как свет — манит, зовет, приглашает. Ванцзи и сам уже не понимал, спустя столько лет, сам он закрыл свое сердце или же то было закрыто само. Ничего его не радовало, ни один человек не вызвал отклика… а потому и считал себя Ванцзи скорее невежественным человеком, которому просто не понять любовь. А она повсюду была, и не только в людях, потому что Ванцзи был скован такой невыразимой печалью, что не мог в полной мере радоваться ни солнечному дню, ни пению птиц, не говоря уже о желании близости или любви. Он видел мужчин и женщин в брачном союзе, видел итог этого союза — детей, и ничего… не чувствовал. Это… словно не его мир был, ничего он в нем для себя не находил. Тогда чего же он хочет, к чему неровно дышит? Он даже солнцу не был рад, всё было едино. Плохая погода, хорошая, солнечный день, пасмурный… ничего не приносило ему ни радости, ни печалей, словно не он не радовался, а… не с кем было радоваться, не на кого было посмотреть, кто испытывал бы эти эмоции и… чувствовать что-то самому. Словно ориентира в этом большом мире не было, нити, ведущей его. Я хочу быть тишиной в твоих мыслях, дабы обретал ты покой, и музыкой в твоем сердце, которая привела бы тебя ко мне… домой. Нечасто, но Ванцзи плакал. Мог идти в глубине леса или на залитой солнцем равнине, мог даже не думать ни о чем… и плакать. Чувствовал… что-то, что даже не переводилось в мысли, и плакал. От одиночества? От потерянности? Он не знал. Была ли причина его страданий в том, что ему просто нужен был кто-то? Но где же искать, да и… был ли вообще такой человек? Ванцзи потерял память, но чувствовал, что на самом деле вместе с ней потерял нечто большее. У него не было ничего, совсем ничего: ни семьи, ни дома, ни цели, ни даже людей, которые просто бы его знали. У него не было ни прошлого, ни обозримого будущего. Только настоящее, глубоко печальное настоящее, пустое настоящее, в котором он, потерянный и донельзя одинокий скитался в ожидании чего-то… чувствовал, что ищет, но не понимал что. Неудивительно, что он мог расплакаться даже толком ни о чем не думая. Что-то… жило внутри него, что-то еще было живо и… печалью окутанное исходило немой болью в невозможности ни высказаться, ни быть услышанным кем-то. Ванцзи чувствовал — есть в нем что-то, что живет, но не мог понять что. Любовь? Он невежественен любви, он не умеет любить… даже не знает как, даже не понимает зачем. Он и правда этого не понимал, ничего он не чувствовал к другим. Пытался ли? Да, пытался. Но едва даже вовлекался с незнакомым человеком в беседу, сразу понимал — не то. Сразу становилось тяжело, некомфортно, и каким бы хорошим ни был собеседник, а не под силу ему было залечить эту рану. Ванцзи понимал — не то, не так… неправильно. Не человек рядом неправильный… а он, который действует не так, идет не туда, приближается не к тем. Всё… было не то, темнота, мрак беспроглядный. И ни лучика света, ни тени надежды. До сих пор… В подобных тяжелых мыслях чуткий слух Ванцзи уловил эхо сорванного дыхания, и повернув голову он понял, что доносится оно из расстояния между домами, той полоски чернеющей темноты, в которую было страшно даже посмотреть. А Ванцзи, по какой-то непонятной ему причине, еще и пошел туда, и поскольку шел тихо, его приближение не заметили, а когда глаза мужчины привыкли к такой черной темноте, он вдруг остановился и его губы беззвучно распахнулись. Он увидел двух мужчин, чьи движения были довольно резкими и спешными, а между ними… Сердце Ванцзи сжалось, словно чья-то рука безжалостно сомкнула на нем пальцы. Он увидел того самого паренька, который, согнувшись, принимал в себя двух мужчин и, кажется, даже подмахивал одному из них. Его штаны были аккуратно сложены возле стены, халат подняли до самой поясницы, а волосы тряслись, свисая по обе стороны. Один мужчина долбился ему в рот, второй в задний проход, пока прямые ноги парня были расставлены, а рот широко открыт. У Ванцзи задрожала нижняя челюсть, внутри всё содрогнулось, широко распахнутые глаза, казалось, вот-вот вылетят из орбит. Он даже не понял, вот просто не понял, его разум погрузился в настоящую тьму, когда он бросился вперед и сильно ударил первого мужчину, а второго почти сразу прижал к стене, из-за чего тот больно ударился головой, настолько, что по затылку тут же сбежала полоска крови. Сянь-Сянь же, лишившись опоры, грузом упал на землю, содрогаясь в характерных конвульсиях. Он был близок к тому, чтобы кончить, а теперь, из-за столь резкого прерывания, низ скрутило болью, природу которой он не понимал, но которая вовлекла его в тягостную муку. Ванцзи же, продолжая избивать тех мужчин, был ослеплен, именно внутренне ослеплен. Мужчины же, понимая, что запахло паленым, несмотря на риск оставить парня с этим буйным незнакомцем всё же решили сбежать, ведь своя шкура ближе и дороже. Они потом всё разузнают, но явно не так, чтобы были увидены их лица. — Ты в порядке? — очнувшись и поняв, что мужчины сбежали, Ванцзи присел возле урчащего что-то парня и помог ему приподняться, не ожидая, что помимо того, что ему в лицо ударила волна горячего воздуха с характерным запахом, Сянь-Сянь, схватившись за его плечи, вдруг прижмется к нему губами. Осознавая, на чем раньше были эти губы и «что» облизывал этот язык Ванцзи оцепенел, и от внутреннего напряжения в глазах заплясали белые точки, так ему стало плохо. Парень, тем временем навалившись на него, прижал к стене и сел верхом, из-за чего Ванцзи почувствовал его твердый член на своем животе. Парень стал тереться о его одежду и тихонько выть своими болезненными изнемогающими стонами. Он хотел кончить, он был так жутко возбужден и было так больно от этого, что почти до слёз. Ванцзи же, который никак не мог сформировать свои мысли, собрал все силы, но их хватило лишь на то, чтобы отвернуть свое лицо, однако Сянь-Сянь губами проследил его и снова нашел его губы своими. Странно, но ощущение этого жара вдруг странным образом облегчило тот болезненный жар, что до этого тревожил Ванцзи. Тело этого парня, такое горячее и на удивление тяжелое прижало его к стене, и это вдруг принесло такое облегчение, внушило такой неожиданный и сильный покой, что потерявшись еще сильнее Ванцзи выпустил свой язык навстречу другому и отдался этому грязному, но невероятно возбуждающему поцелую. Огибая друг друга, облизывая, языки делали круговые движения, соприкосновение губ было шумным, дыхание сопровождалось несдержанными звуками голоса, и чем больше этих звуков было, тем нестерпимей становилось ниже пояса. Они целовались так, как встречались с ветром облака — порывисто, глубоко, неразделимо… красиво. Шум их дыхания казался песней среди движений листвы и ветвей, а жажда, которая лилась из груди обоих, невидимой волной искрила и пылала, текуче изгибаясь в пространстве между ними и вокруг. Этот поцелуй… в самом деле как встреча. Ванцзи льнул, проснулась жадность, а Сянь-Сянь был не сдержан и горяч — не хотел отпускать. Он дрожал и подавался вперед, его голова наклонялась, он шумно дышал, страстно двигая своим языком. И обнимал, так дрожал, почти трясся, чувствуя то, что и разумный человек не смог описать. Так радуется верный друг после долгой разлуки, так сходит с ума любовь, наконец-то найдя на свой зов отклик, так стремится вперед талая вода с вершин гор, так зацветает земля, впитывая в себя долгожданный дождь… и так друг с другом встречаются ветер и облака, в пространстве между небом и землей, счастливые, свободные, ненасытные и… любящие, любящие так, что ни земли, ни неба не нужно — они сами друг для друга дом, они сами друг для друга… всё. Прижатый к стене, сидящий на земле Ванцзи целовал этого блаженного парня и не мог остановиться. Руки, соскользнув с тонкой талии, огладили бедра, и вот пальцы уже сжали чужой твердый член, начав водить по нему характерным движением. Член затвердел сильнее и стал подрагивать, из горла парня срывались грудные звуки, он стал толкаться в эту мозолистую ладонь так страстно и откровенно, подпрыгивая бедрами словно ездок, что у Ванцзи тоже встал, правда он этого не понял. Но хорошо проследил воображением тот момент, когда, наиболее плотно прижавшись к парню и еще глубже переплетя их языки почувствовал, как его ладонь обожгло влажным жаром, а тело парня затряслось и измученно задрожало, пока он изливался в его ладонь. Темнота, окружающая их, словно служила гарантом этой тайны, что произошла под её покровом, и как только кончил, Сянь-Сянь ослабел и стек по груди Ванцзи, загнанно и часто дыша. Ванцзи же, дыхание которого успокаивалось, откинулся головой к стене, прижав к её холодной поверхности затылок, и неосознанно держа ладони на бедрах парня придерживал его, чтобы не сполз, совершенно не отдавая себе отчета в том, что только что сделал. Его кровь разгорячилась и быстрее текла по телу, и принимая на себя жар чужого тела Ванцзи понимал, что его собственный чудесным образом исчез. Здесь, в темноте, обнимая этого парня он чувствовал себя так, словно впервые за пять лет оказался в положенном для себя месте, и этот странный, безумный для его обычного состояния ума покой был воспринят им как настоящее помешательство и безумие, ведь иначе он никак не мог объяснить ни то, что случилось сейчас, ни то, почему именно это то, что он, кажется, всю осознанную жизнь, которую помнил, искал. Но это безумие… словно сняло с него до сих пор столь тяжелые цепи, словно то, что раньше было покоем, на самом деле было пыткой, а это, такое неудержимое, ни с чем не сравнимое… вдруг взяло и насытило сердце тем, к чему то так жаждало. И странно ли, что облака расступились, пропуская лунный свет, и краем глаза узрев облик ночного солнца Ванцзи вдруг почудилось, что такая ночь уже была… когда точно так же светила луна, когда сердце билось так же часто и взволнованно, когда… что-то обжигающее «покой» растревожило и навечно приковало к себе. Как же могла пахнуть такая ночь, как могла звучать? И всем, что пришло на ум, были мечи, вино… и улыбка, с которой не мог соперничать ни лунный, ни даже солнечный свет.