Чудовища Мэшвилла

      Так и оказалось. Несмотря на недосып, Финн чувствовал себя гораздо лучше, чем когда-либо до этого. Наконец-то он смог привыкнуть к тому, что происходило вокруг, и, каким бы страшным это ни казалось, он каждую ночь спускался к Уильяму, практически без проблем на своём пути.       Однажды он пришёл к Шуту, предварительно забрав из дома забытую колоду карт. Финн не был уверен, что рисунок подходил бы колоде Шута, — тем не менее, ему хотелось порадовать его, сидящего в одиночестве, без друзей, преданный каждому и каждым в ответ… Близилось к двенадцати, и Финн уже мог слышать скрежет, скрип дверей, чей-то шёпот и негромкое рычание где-то вдали. Было немного не по себе, потому он поспешил, стараясь ступать осторожно, задержав своё дыхание. Щемящая в груди тревога росла сильнее с каждым шагом, осушая его горло и заставляя холодеть его пальцы, покрытые смолью усилившейся властью отца…       Коридор перед ним вырос. Растянулись проходы и стены, двери убегали по ним вдаль, делаясь бесконечными, и Финн еле слышно выдохнул. Он понимал, как Уильям не терялся в коридорах: ведь он здесь всем заправляет. Вот только, послушают ли его стены, когда он уже провёл так много времени с их хозяином?       Парень прислонился ухом к стене. Холодная, облезлая; она дышала, прямо в ухо Финну. Значит, была надежда, что его здесь могли бы услышать…       Прочистив горло, Финн, повернув голову к стене, тихо сказал, стараясь перебороть неуверенность в своих действиях: — Я не знаю, слышно ли меня… и послушаете ли Вы… но, пожалуйста, пропустите меня к лифту. Я очень хотел бы сделать Шуту подарок…       Наступила тишина. Такая, что даже дыхания стен не было слышно. Решив, что ничего не вышло, Финн, набравшись смелости, пошёл вдаль по этому бесконечному коридору. Дверь сменялась другой дверью, а та третьей, после четвёртая… и в голову снова вернулся счёт.       Раз, два, три.       Финн обернулся, услышав странный звук. Монстров поблизости не было… по крайней мере, ему так казалось.       Семь, восемь, девять.       Странный звук всё это время продолжался и усиливался, словно в этот момент абсолютно все стены решили потрескаться. Сузиться до невозможности, давя всё сильнее. Впереди лифта не было.       Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…       Финн не видел выхода, но и входа, как он сюда попал, тоже, а найти что-то нужно было как можно скорее. Болела голова, болели спина и ноги, но бежать нужно было.       Девятнадцать… двадцать… двадцать один.       Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре…       Финн не знал, каким чудом он смог выбраться из этого кошмара, но, выйдя, он тут же очутился около лифта. Со сбившимся дыханием он смотрел на закрытую решётку, стараясь, возможно, каким-нибудь образом разглядеть сидящего там — или, может, висящего вниз головой? — Шута, услышавшего его ещё задолго до того, как он пришёл.       Финн вновь тяжело и с болью в лёгких выдохнул и прошёл к лифту. Нажав со всей оставшейся силой на рычаг, парень его опустил и, задерживая дыхание, стал ждать.       Лифт со скрипом открылся, и тут же, как только исчезла ржавая решётка, выпрыгнул он, крича и смеясь, держась за стенки и глядя на Финна безумными глазами. — Кальтенбреннер! Бреннер, дреннер, вреннер…       Шут качался из стороны в сторону, смеясь на весь коридор. Голос его эхом отражался от стен, звучал со всех сторон, но Финн достал из кармана халата уже подготовленную карту. — Я слышал, у тебя нет пикового туза, — с лёгкой улыбкой, но не скрывая своего ужаса, говорил Финн, протягивая ему недостающую карту. — Он может не подойти, но я надеюсь, что тебе понравится…       Протягивая ему руку с картой, Финн сам не заметил, как ступил на порог лифта. Шут же долго рассматривал карту, крутил головой, с хрустом выворачивая свою шею, оценивал туза внимательно, а потом уставился на парня безумными глазами. Финн уж думал, что ему пора бежать: Шут вдруг завопил, резко бросился к нему и, кажется, всё, но тут вдруг выхватил у него карту и сполз, урча, на пол. Финн громко вздохнул от облегчения и сам, оперевшись на стену, опустился и сел, хватаясь за неспокойное сердце.       Немного успокоившись, парень повернул голову к Шуту, медленно моргая уставшими глазами. Монстр же сидел, «подтягивая» к себе свои щупальца-кишки, и перебирал в руках свои карты. Они были немного не похожи на туза: они точно отличались рубашкой и размером, ведь были они меньше, но сам Шут, кажется, был доволен и очень, очень рад тому, что его пиковый туз, наконец, нашёлся. — Колода полным-полна… Полная… — бормотал он, звеня бубенчиками на шляпе. — Полна… Теперь сполна…       По его виду можно было подумать, что он не мог в это поверить. — Финник туз отдал… — задумчиво бормотал он, а Финн не мог не улыбнуться.       Наконец, ужас отпустил его. Наконец-таки, для Шута он не просто кто-то в халате, не только Кальтенбреннер. Он назвал его по имени… И даже ласково. — Тебе правда нравится? — на всякий случай уточнил он, садясь прямо. — Да! Да! Да! — задёргался на месте Шут, звеня колокольчиками и хрустя своими костями. И Финн улыбался ему в облегчении, стараясь не обращать внимание на треск. — Я так рад этому… — пробормотал он, и вдруг монстр бросился к нему, но не для того, чтобы порвать на части, а потом вкусить плоти — совсем нет. Он обнял его, пусть и вцепившись когтями в спину, и больно сжимая его, но это было безобидно, и Финн обнял Шута в ответ, стараясь не показывать свой дискомфорт. — Спасибо!..       С той поры время, наконец, потекло стремительной, но никогда не прерывающейся, даже ни на один камешек, речкой: день сменялся ночью, а ночь спасительным утром. Практика закончилась бы всего через месяц, и всё пришло в относительную норму. Приспособившись к новой жизни, Финн вернулся к старым привычкам и снова начал засекать время, и даже гораздо чаще, чем до переезда в Мэшвилл, и, что уж говорить, работа стала в разы легче, даже несмотря на неловкость, что сопровождала его тихий счёт под нос, когда кое-кто это замечал. В такие моменты Финн растерянно объяснял: — Это, вероятно, поможет в работе.       Кто-то продолжал посмеиваться, на этот раз с толикой понимания, но дальше занимались своими делами, как, конечно, и Финн, который был рад, что такое оправдание сработало. Как и всегда. Как уже было привычно…       И, конечно, со временем он привык и к ночам… Потому что ему нужно было лишь найти Уильяма, чтобы чувствовать себя в безопасности. Даже если они пойдут, после, на улицу, рискуя быть замеченными. Но и об этом Финн со временем перестал сильно беспокоиться: скорость Уильяма и какое-то необъяснимое, в какой-то мере даже подозрительное везение сопровождали их каждую ночь. До сих пор они ни разу не попались, ни разу их никто ни в чём не подозревал и не спрашивал. С каждым днём, а если точнее, с каждой подобной ночью бдительность парня всё слабела, пока он в конец не забылся, рассчитывая только на то, что Уильям со всем справится.       Привык Финн и к ужасно узким проходам, и ночным рёвам, и к бдению обоих, и он даже обрёл относительное спокойствие, что основывалось по большей части на, в некотором роде наивном, доверии. Конечно, он был в опасности, — но удивительнейшим образом свыкся, и даже полюбил свою работу. Полюбил и ночи, полюбил сам Мэшвилл. И он никогда не чувствовал себя настолько свободно…       Однако, с прошествием того самого времени появились и трудности, пусть сначала казалось наоборот. На несколько месяцев боли в руках исчезли: не было ни одного намёка на это, пусть на них всё ещё и была видна чернота. Но вскоре это вновь началось, сначала слабо, затем боль стала нарастать всё сильнее, и это происходило так внезапно и беспорядочно, что Финн, если только предполагал, что могло бы влиять на это, то после совсем перестал понимать это. Могло пройти несколько часов, а после и дней, чтобы повториться лишь через недели и продолжаться часами, начиная обычно примерно с, предположительно, шести вечера. Это выматывало, но, если это происходило рядом с Уильямом, тот брал его руки и держал их, пока боль не проходила совсем, как бы долго это ни было.       После, когда же это проходило, Финн вздыхал, убирая руки из уже ослабшей хватки Уильяма, вытирал выступивший на лбу пот и убирал с него слипшиеся и мокрые рыжие волосы. Он устало поднимал глаза на монстра, что с интересом и, можно даже сказать, с ожиданием смотрел на него, ни на секунду не отрывая взгляд внимательных глаз-фонарей.       Финн, сквозь невероятную сухость во рту и боль в горле от продолжительных криков, бессильно хрипел ему, медленно закрывая глаза: — Спасибо… — и он говорил от всего сердца. Не будь он рядом, Финну бы пришлось гораздо тяжелее, чем могло бы. Быть в одиночестве и переживать это… Такое совсем не хотелось представлять.       Уильям ни разу не отвечал на слова благодарности. Он накрывал вспотевшее лицо друга лапой, когтями распутывая огненные волосы, а ладонью вытирая пот. Это было странно, думал Финн, но он не мог не оценить его заботу. Раньше он не рассчитывал на это, но вскоре такое стало совершенно нормальным.       С прошествием времени появилось ещё одно обстоятельство, которое только сделало жизнь хуже. Несмотря на недосып и проблему с руками, Финн работал так хорошо, как только мог, и совершенствовался, чтобы скорее вернуться в Мэшвилл уже доктором. Однако он стал слабеть с каждым днём. Сначала это проявлялось в простой усталости, и это прогрессировало настолько, что всякий раз, когда он мог просто сесть: в столовой, в кабинете Кальтенбреннеров, заполняя бумаги, да даже, что его ужаснуло, на беседах с пациентами, — во всех этих ситуациях его начинало не просто клонить в сон, но и в какое-то особое, странное состояние. Его сознание будто бы отключалось, прекращался и счёт в голове, и он сидел и смотрел в пустоту таким же остекленевшим взглядом.       «Финн»        В такие моменты у Финна в голове не было ни одной мысли… Совсем ничего. Слышался только чей-то тихий голос, будто он звучал издалека, такой лёгкий и неуловимый, при этом он был совсем рядом, а все остальные звуки исчезали. Для того, чтобы он, наконец, очнулся, нужно было несколько раз позвать или же просто дотронуться. Когда же Финн приходил в сознание, его брала настоящая паника, которую он не смог бы выплеснуть даже в присутствии Уильяма. Он думал, что это конец: настоящее сумасшествие, и оно-таки огладило разбитый ужасами разум своими цепкими лапами. Если ситуация позволяла, он замолкал и просто дышал, стараясь успокоиться. И он понимал, что такое нельзя показывать Вольфгангу. Просто он не знал, что может сделать его брат. Воспримет ли он это всерьёз и насколько? Станет ли уже Финн одним из пациентов? Если нет, как это повлияет на его жизнь, и сможет ли он вообще быть доктором? Обернётся ли это для него окончательным крахом?       Он отмахивался от этих мыслей как только мог, и старался сам ловить себя в такие моменты. Но, сколько бы попыток он ни совершал, сколько бы он не пытался — ничего. Единственное, в какой-то момент он стал «просыпаться», но не физически, нет. Сознание его требовало тело шевелиться, оно боялось, и было теперь активным, но тело не двигалось совсем. И он слышал звуки вокруг, как будто сквозь толщу воды, но тот голос, что он с трудом улавливал в самом начале, теперь звучал более чётко.       «Финн…» — он звал его, звал всё громче, а после что-то невнятно шептал. Финн уже не выдерживал, он молился, чтобы то, что держало его, наконец, отпустило. Он практически плакал, упрашивая то существо, чем бы оно ни было, оставить его в покое, даже, в какой-то степени, без надежды, что его голос вообще слышен кому-либо, и от этого становилось хуже, он чувствовал несправедливость…       Когда всё приходило в норму, парня словно выталкивало наружу. И он просыпался.       Джонни никак не реагировал на такие эпизоды, как и Нурай спокойно смотрела на Финна и ждала, пока тот «проснётся». — Извините… — парень вздыхал после такого, стараясь подавить нарастающую панику, а также чувство вины перед пациенткой. Он потирал свои уставшие глаза, убирая лишнюю влагу, часто выступавшую после таких «пробуждений». — Вы в порядке? — спрашивала она. — Да… — Финн вновь выдыхал, собирая волю в кулак, чтобы продолжить беседу, что давалось не очень-то и легко. Нурай даже сказала, впервые обращаясь к нему по имени: — Финн, только скажите, если Вам когда-нибудь понадобится помощь.       Это было странно, но очень мило с её стороны. Финн со слабой улыбкой поблагодарил её, мысленно предположив, что она только была вежливой. Конечно, она чудовище, но чем бы она смогла помочь, если Финн в данной ситуации сомневался даже в способности Уильяма остановить это?       Другие работники тоже стали замечать начавшиеся «странности» Финна. Браун, совсем недавно ставший ему приятелем, сначала никак такое не комментировал, но потом, после «приступов» друга, спрашивал, всё ли в порядке. Дошло до того, что будущий доктор не реагировал даже на собственное имя. — Мистер Кальтенбреннер! — именно возглас Джеймса вырвал Финна из того состояния, где он ничего не слышал вокруг себя. — Что же с Вами такое? Вас звала мисс Хейзер, а Вы даже не оглянулись!       Финн смотрел на него, стараясь как можно скорее выпутаться из собственных мыслей. Мисс Хейзер звала его? Почему? И действительно, почему он даже не посмотрел на неё?       Тогда он понимал, что снова произошло то, из-за чего он потерял контроль над собой, опять над своим сознанием, что оно отключилось…       Дрожащим голосом Финн отвечал: — Мне так жаль, Джеймс. Мне очень нехорошо.       Видимо, звучал он в этот момент так подавленно, что маленький Джеймс засуетился и стал расспрашивать о самочувствии друга, а когда не получил ответа, расстроенно попросил: — Прошу, пожалуйста, ты можешь поделиться со мной чем угодно… Я всё-всё пойму… — Прости… — только мог отвечать ему Финн. — Я не очень хочу об этом говорить. — Хорошо, но… если захочешь, я всегда могу выслушать. Просто дай знать, ладно? — он выглядел искренне, самым искренним человеком во всей этой больнице, если не во всём городе. Только глядя на него, Финн мог улыбнуться, понимая, что здесь есть на кого положиться в тех вещах, которые не понял бы Вольфганг. Но… действительно ли Джеймс всё поймёт и примет, как должное?       Финн улыбнулся: — Большое спасибо, Джеймс…       С каждым днём эти эпизоды лишь ухудшались. Самое странное, что, когда это происходило, Финн чувствовал лёгкое покалывание в руках, которое раньше переросло бы в настоящую боль, но в такие моменты оно оставалось на том же уровне, будто кто-то блокировал её. И, хоть это и было бы хорошо в другой ситуации, сейчас это вызывало ужас, от которого, в свою очередь, вскипали злость и отчаяние. Его словно парализовывало, всего, кто-то контролировал, и Финн ничего не мог поделать: любые попытки противостоять этому были тщетны. И это злило ещё сильнее…       Его размышления на этот счёт сводились к самым безумным теориям. Единственный в его жизни, кто хоть как-то мог вмешиваться в его работу, управлять его сознанием и телом — это отец. Всё, что происходило, сводилось к тому, что Винфорд взывал к Финну, как к тому, кто всё своё детство и большую часть юношества был вынужден терпеть его выходки, запугивания и эпизодами, когда он управлял им: мешал его движениям, заставлял делать то, что он не хотел, только для того, чтобы удовлетворить своё эго? И сейчас, возможно, он пытается таким образом достучаться до него, что-то сказать, показать, где он. Если это было правдой… То отец был жив и, скорее всего, находился в серьёзной беде, и с этим срочно нужно было что-то сделать! — Уильям, — Финн обратился к нему однажды, когда они снова были на улице ночью. Летучая мышь сидела, закрыв глаза, и вдыхала свежий ночной воздух, но, как только человек позвал его, он резко повернул к нему голову, ожидая, пока тот расскажет, в чём дело. Финн же, вздохнув, начал: — Совсем недавно… Я думаю, ты заметил, что у меня начались какие-то странности. Я будто бы… отключаюсь. Это не простое желание поспать, понимаешь? Мной кто-то управляет, и у меня есть подозрения…       Финн остановился в ожидании того, что скажет на это Уильям, но тот и сам молчал. Решив, что это знак того, что он не совсем понимает, парень продолжил: — Я думаю, что это мой отец… — Финн вздохнул. — Он всегда так делал… Абсолютно всегда, но сейчас, я думаю, ему нужна помощь, понимаешь? Он зовёт меня, а мы не можем найти его, я даже не знаю, сможем ли, и… — Ты забыл о дневниках, — Уильям резко прервал его. — Я говорил о них, а ты не послушал. Их давно нужно забрать. Там зацепки. — Да, я знаю… — Финн потёр слипающиеся глаза. — Но дело в том, что я не могу просто взять их и прочитать. Они в доме нашей семьи, а я не могу попросить Вольфганга поехать лишь за ними. — Почему?       Финн только собирался ответить на это, но в последнюю секунду задумался. И ведь действительно, почему он не может просто попросить? Вольфганг, может, и не отпустит, но он и так в скором времени должен был отъехать по делам, как раз-таки в их родной город, и Финн мог бы попросить их забрать, или даже поехать самому после окончания учёбы. Но, если он поедет… — Уильям, пойми. Когда я поеду обратно… — задумчиво начал парень. — Мы довольно долго не сможем видеться, ты же понимаешь? Вылазкам — конец. А поездка за дневниками только сильнее повлияет на это.       Уильям ещё очень долго ничего на это не отвечал. Он только лёг на землю, спрятал свой нос под крылом и тяжко вздохнул. — Хорошо.       «Хорошо»… Оно совсем не звучало так, словно это было что-то хорошее. Уильям никогда не показывал свои эмоции очень ярко, но в его голосе звучали нотки тоски и разочарования. — Я… — вдруг подал голос Уильям. Он не решался что-то сказать, словно боялся, что довольно сильно удивило Финна. — Я буду ждать.        Финн тихо вздохнул в ответ. — Уильям, — он приподнял его крыло, чтобы обратить на себя взгляд ярчайших глаз. — Я постараюсь поскорее вернуться. — Как скажешь, — ответил Уильям и, немного подождав, накрыл Финна своим рваным крылом…        Конец практики, но не конец странным эпизодам, в которых Финн вдруг терял над собой контроль. Вольфганг даже разговаривал с ним об этом, неделей ранее, и вот, что из этого вышло.       Зайдя в кабинет, Финн сразу же услышал от брата следующее: — Ну наконец-то, — проворчал он, складывая бумаги. — Нам нужно поговорить, — сказал Финн, закрывая за собой дверь. — Да, определённо. Ты в последнее время выглядишь хуже алкоголика с утра. Ещё я слышал жалобы, что ты не отзываешься на своё имя и витаешь в облаках! Хейзер мне скоро все мозги этим вынесет! Ты как вообще планируешь выпуститься с таким-то состоянием? — Вольфганг, я и хочу об этом поговорить. — Вот, пожалуйста! — старший Кальтенбреннер развёл руками. — Мы говорим! Но я не знаю, что ещё здесь нужно обговорить кроме того, что ты больше не будешь оставаться здесь на ночь. Совсем уже расклеился, как сопля, ей-Богу! — Вольфганг, пожалуйста, просто послушай, — попросил его младший. — Что ж, — он закинул ногу на ногу. — Говори, я слушаю. — Дело в том, что мне нужны дневники Винфорда. Я в любом случае вернусь сюда, и поэтому я должен узнать об этом месте больше, он же очень долго был его частью, ведь так? И в дневниках может быть… информация, которую ты мне не можешь рассказать или просто можешь не знать.       Вольфганг смотрел на брата в упор пронзительным взглядом холодных глаз, поджимая тонкие губы. Затем он заговорил: — Что ж, конечно, я могу их забрать. Мне не трудно. Но я не понимаю, как это связано с твоими промахами.       Финн оказался в тупике. Он не мог просто сказать, что слышит чей-то голос, и им кто-то управляет, из-за чего он приходит в оцепенение. Мало ли, что мог бы сделать Вольфганг с такой информацией, это было опасно… — Я думаю, ты прав, — сказал, сдавшись, Финн. — Я очень сильно устал.       Старший Кальтенбреннер хмыкнул. — Немудрено… Поэтому я не хочу, чтобы ты оставался здесь. Даже я ухожу в час, и то, я в безопасности, а ты… тс… — Никто из нас не в полной безопасности, — возразил младший. — Верно… — задумчиво пробормотал Вольфганг, но тут вдруг оживился: — Знаешь, не хочется мне этого признавать, но ты отлично работаешь, даже если выглядишь, как ходячий мертвец. — Тогда, отметишь это, как моё отличительное качество? — Так, послушай! — сквозь смех воскликнул доктор. — Твой контракт и обучение буквально в моих руках, так что придержи-ка свой язвительный тон! — Как скажешь, босс, — младший снова съязвил, слегка посмеиваясь. — И ещё кое-что! — тон Вольфганга в этот раз стал гораздо серьёзнее. — После того, как мы приедем, ты будешь покидать лечебницу в десять вечера. Ровно! Ты понял? — Я понял, — Финн согласился на это нехотя, понимая, что если выполнять условия брата, то он подведёт Уильяма, а если нет, то в конечном итоге испортит отношения с единственным оставшимся в живых родственником. Никакой из этих вариантов не устраивал Финна, и он не понимал, что с этим делать.       Единственной мыслью было подождать возвращения на работу, чтобы как-то выкрутиться, но как именно? — Отлично, — Вольфганг потёр ладонью свою слегка полысевшую голову, хмурясь. — Ты же ещё общаешься с Уильямом? — Да, — честно ответил Финн. — Он безобиден… по крайней мере, рядом со мной. — М, — старший вскинул брови. — Хочешь сказать, больше людей не ест? Совсем не опасен? — Я не могу это утверждать, — младший потёр уставшие глаза. — Я же не вижу, что он делает без меня. И… он, всё-таки, монстр.       Вольфганг, тяжело вздохнув, покачал головой. Сейчас он настолько крепко задумался, что Финну показалось, что брат забыл, как дышать. С нависшей над братьями тишиной пришло давление, подкосившее ноги парня и заставившее его сесть в ожидании, когда брат, наконец, что-нибудь скажет. Но он молчал, и это было ужасно долго… — Я рад, что ты это помнишь, — наконец, задумчиво проговорил Вольфганг. — Когда прочтёшь дневники отца, ты поймёшь о монстрах ещё больше. И, знаешь…       Он сделал паузу, лишь добавив в ситуацию напряжения. — С ними мало что уже можно сделать. Мы их лечим… Тратим деньги, лекарства… Новое оборудование… У взрослых есть что-то вроде личного пространства, но всё это бесполезно. Ни один из них, кто не прошёл через игры Винфорда, ещё не приблизился к чему-то человеческому. Хотя бы физически… — На что ты намекаешь? — ожидая худшего, спросил его Финн. Игры Винфорда с человеческим разумом подразумевали под собой полное подчинение воли человека до такой степени, что те переставали быть собой… Теряли личность и навсегда оказывались прикованы к кроватям. У Вольфганга не было способностей отца — зато было нечто другое… — Да так, рассуждаю вслух. Не бери в голову. И вообще… давай, иди работай, достал меня.       Это могло означать только одно: Вольфганг не собирался делиться с младшим братом своими планами, и на это была веская причина. Вот только Финн знал, что эта причина не понравится ни ему, ни Уильяму. Но он надеялся, что старший не станет воплощать ничего из того, что мог бы подумать парень. Он, в самом деле, не хотел верить, что он действительно собирается лишить пациентов той воли, что у них осталась…       Время отъезда пришло внезапно, как будто прошёл лишь один день, и совершенно неожиданно Финну вновь понадобился его маленький чемоданчик.  Вместе с Вольфгангом они вышли на станцию и ожидали поезд под холодным дождём, что приносил с собой весну, позволяя оставшимся серым сугробам оттаять окончательно.        Рядом с ними сидел и громко чихал в платок какой-то грузный мужчина, крошечная на вид женщина не могла стоять на одном месте, и то поправляла свою сумочку, то, раскрывая зонт, шла под ливень смотреть, не идёт ли поезд, а после возвращаясь обратно, и только потом оттряхивала зонтик от капель дождя, и только после этого закрывала его. Не стоило и говорить, что все присутствовавшие оказывались под ударом этих самых капель. Кашель мужчины от этого только усиливался, и даже не стоит упоминать, что Вольфганг с каждой минутой, проведённой там, выглядел всё более и более раздражённым, а Финн не мог не посмеиваться с этого. Он знал, что, будь у него возможность, брат бы выплеснул всё раздражение, махая руками и расхаживая по помещению, из стороны в сторону, а Финн бы вдоволь над этим посмеялся, раздражая брата ещё больше и тем самым продолжая этот «порочный круг».       Наконец, они поднялись. Старый вагон, практически такой же, как когда Финн только приезжал в Мэшвилл. Даже с таким же проводником, конечно, более уставшим, чем ранее, но Финн не мог не узнать его и не улыбнуться.  Вид из окна был печальным. Серые дома под мощнейшим ливнем не выглядели весело, но что-то было в них такое необъяснимо прекрасное, что Финн уже стал скучать по этому месту. По всему городку, по лечебнице, проведённым там ночам, её работникам и пациентам… И, конечно, по Уильяму.  Думая обо всём этом, Финн не заметил, как его глаза закрылись сами собой, и он провалился в глубокий сон…       «Раз, два, три». Тик-так, тик-так, тик-так. Впервые за эти годы часы затикали. Он даже не думал, что это произойдёт. Что-то точно повлияло на них, что-то, что не находится в пределах его влияния. Это означало только одно: скоро конец…       Уставшие глаза смотрели на стрелку часов. Секунды, минуты, часы. Время пошло, и его не остановить. Но, как и когда-то давно, его же нужно обратить вспять, ведь так?       Он встал на стул и осторожно снял часы со стены. В прошлый раз он отдал свою свободу, чтобы повернуть всё назад. Нечестно заставлять кого-то помогать ему обходить свои же условия, и он это знал. И поэтому он знал, что в этот раз ему нужно будет заплатить куда большую цену. Но чем же ему придётся пожертвовать?        Как бы он надеялся, что не огнём, о, нет… Огонь стал ему другом, а такое нельзя проворачивать против друзей. Нельзя, нельзя… Но если это то, чем он дорожит больше всего? Что ещё он может отдать, чтобы ещё немного побыть в рассудке? Чтобы ещё немного побыть с ним, чтобы ещё чуть-чуть побыть собой…       Он бы хотел этого не делать, но это необходимо. Сам Мэшвилл того хочет, как он смеет ослушаться самого же себя? Как он смеет не сделать то, что велит ему его природа, разве есть у него право сказать всему «нет»? Нет, чтобы он обрёк себя и друзей на пытки, которые старые доктора зовут «лечением» и учат этому новых? Но будет ли честно сказать «да», и надеяться, что Огонь ничего не поймёт?       Он ничего не понимает. Не понимает, когда стал таким беспомощным и глупым, не понимает, почему один равен им всем, вместе взятых, не понимает, что ему делать со временем. Если бы он был снаружи, он бы просто оставил часы в поле, ах, если бы он мог это, от него бы уже ничего не зависело. Странное состояние, не привык он к чувствам, а они так вредны, когда ты у руля. Скверно, скверно! Как ты думаешь, когда он поймёт, что ты того не стоишь, и уничтожит тебя? Вечность ли будет длиться это принятие? Или он давно принял, но намеренно не делает того, что должен, потому что что-то чувствует? Потому что готов ждать столько, сколько потребуется, пройди хоть лет тридцать? Как простая дружба может превратить короля в ручного щеночка? Не находишь смешным и нелепым, Кальтенбреннер? Или лучше называть тебя Финн? Финн проснулся и испуганно огляделся по сторонам. Поезд был уже достаточно далеко от Мэшвилла: из окон виднелись только сосновые стволы, вставшие стеной вокруг поезда. Вольфганг же явно читал книгу до пробуждения брата, а когда тот нервно оглядывался, усмехнулся. — Тряхнуло не по-детски, — пошутил он с кривой ухмылкой. — Да уж точно, — улыбнулся ему Финн и вновь посмотрел в окно. — Нам ведь ещё долго? — Хм, — Вольфганг задумчиво перелистнул страницу. — Я думаю, да… От силы два часа прошло. — Кошмар, это новый рекорд, — пробормотал Финн и тут же тихо посмеялся. — Тебе нужно молить Бога, чтобы я стал глухим, — шутя, сказал Вольфганг и вернулся к чтению. А Финн задумался…       Многие из его снов были странными, но этот был каким-то другим. Ему снились разговоры, ему снилось, как кто-то зовёт его, однако никогда не было полного, осознанного монолога с до боли знакомым голосом, и, всё же, таким далёким, что было не разобрать, кто это мог говорить, откуда он мог его слышать... Он видел Уильяма там, и чей-то голос…унижал его? Что это могло бы значить? — Тогда я не понимал, но эти странные сны были частью того плана, что придумал Тед. На самом деле, я до сих пор не до конца понимаю, в чём именно он заключался, и что именно произошло, но, даже после того, что он сотворил много лет назад, он не мог успокоиться…       Финн вздохнул, покачивая седыми волосами. — После того, что с ним сделал Винфорд, он больше не смог успокоиться. Поездка завершилась. Финн, наконец, выучился, и теперь его можно было называть «доктор Кальтенбреннер». Учитывая всё, что с ним происходило до сих пор, он не мог поверить, что это, всё же, произошло. В день выпуска он видел Джеймса, и они смогли друг перед другом похвастаться своими достижениями. — Доктор Браун, — сказал Финн насмешливо, поклонившись. — Так приятно Вас видеть. — Доктор Кальтенбреннер-младший, — обратился к нему теперь так же насмешливо, и так же кланяясь, Джеймс. — Это взаимно. Не хотите ли провести со мной парочку операций? — Прошу прощения, доктор Браун, но я немного занят с подписанием бумажек. Предлагаю перенести наши планы на вечер пятницы, как Вы смотрите? — Что ж, тогда уж договорились! — оба они посмеялись и поздравили друг друга.       Вольфганг тогда не присутствовал, но, зная его, он бы ворчал в своей манере о том, что будущее медицины из-за этих двоих теперь под угрозой.       Что же касается дневников? Финн присоединился к своему брату вскоре после выпуска; вместе они разыскали все дневники, сравнили даты, чтобы было удобнее понимать, в каком порядке их стоит читать. Новоиспечённый доктор изучал дневники своего отца всю поездку и, чем дальше он читал, тем больше он ужасался с того, что вообще творил его отец. Разумеется, это было интересно — но это не отменяет бесчеловечности в его экспериментах. Здесь было слишком много…       «...отрезать конечности, конечно, было забавно, но я позабыл о том, что, несмотря на различия, мы всё ещё состоим из плоти и крови, как люди. Я ожидал, что, возможно, какой-то подвид и может отращивать свои конечности или жить без них, как тот, что из детского отделения и противно смеётся. Бедняга Майк помер из-за тебя, Шут. Помни об этом!...»       «...И я, никак его не подготовив, отрезал кусок с его бока. Вопли страшные, а мясо жёсткое. Он обладал сверхскоростью… Передастся ли мне часть его силы?... …На удивление: сработало! Ранее я был довольно медлительным. А ты попробуй, когда с тебя пепел сыпется! Но теперь мне это не помеха. Дорогой Клаус, спасибо за твоё мясо! Я попробую ещё… …Итог: я сожрал Клауса заживо. К сожалению, мясо было слишком жёстким для человеческих зубов, зато у меня всё получилось уже ночью. Моей слабости в виде медлительности больше нет. Однако, я не собираюсь ловить пациентов вместо этих оболтусов. Должны же они делать хоть что-то полезное!..»       Изучение дневников оборвалось на последних двух, во многом из-за возвращения в Мэшвилл. Вольфганг и Финн вернулись днём, так что у них было время перекусить в небольшом кафе, единственном на весь город, каким-то образом уместившем в себе и столовую, и бар, из-за чего приходилось видеть как милых бабушек, разговаривающих о том, как поживают их уехавшие в другие города дети и внуки, так и заснувших на столе алкоголиков, от которых Вольфганг всегда воротил нос. Вольфганг был из тех, кто считал, что сухой закон был хорошей идеей:        «По крайней мере, — говорил он. — Этим ублюдкам приходилось шкериться по углам и действительно постараться, чтобы раздобыть пойло. Сейчас у них развязаны руки, и они могут бухать хоть на улице, мешая не только себе, но и другим!» Финн не вступал с ним в дискуссию по этому поводу, как, в общем, и сейчас, когда Вольфганг прошипел, глядя в сторону уснувшего посетителя с упавшими на стол пустыми стеклянными бутылками: — Гляди-ка, наш будущий пациент. Финн же закатил на это глаза, тяжело вздыхая: — Давай просто закажем что-нибудь. — Давай я закажу, а ты иди, выбери стол, только подальше от алкашей, — всё ворчал Вольфганг.       Финну пришлось перебороть себя, чтобы не сказать ему вести себя приличнее. Впрочем, Вольфганга можно понять: он только сошёл с поезда, в котором провёл достаточно долго, чтобы начать ненавидеть свою жизнь, и тут же, в месте, где, по идее, можно расслабиться, единственный раз перед началом работы, увидел не самый приятный тип людей, который, к тому же, и презирает, поэтому Финн быстро отпустил своё раздражение по этому поводу. К тому же, он сам был довольно уставшим. Воздух Мэшвилла не был похож ни на что, так что Финн с самого приезда почувствовал влияние этого города на себя: было тяжело дышать, и глаза закрывались сами собой, болела голова, пусть и не сильно. И всё это было не только от усталости, Финн знал это, ведь даже в других городах, после долгой поездки, он чувствовал, что там было гораздо легче. Остаток обеда, или же ужина, прошёл довольно неплохо, несмотря на недовольство Вольфганга. С недорогой похлёбкой братья расправились быстро и пошли домой. Работа, теперь уже настоящая и серьёзная, началась бы только спустя несколько дней, так что было ещё время подготовиться к предстоящему…       Город будто получил второе дыхание. Люди были гораздо приветливее к Финну, улыбались ему гораздо чаще, гораздо больше здоровались, даже если не знали его имя. Финн не знал, как на это реагировать, даже как отвечать, но, постепенно привыкая, он отвечал им, кивал и улыбался.       Единственные, кто оставались такими же угрюмыми, это дети. Они никогда не были к нему добры, скорее, они лишь в упор смотрели на него, настороженно чего-то ожидая. Когда Финн впервые увидел это, он немного испугался, но спросил ребёнка, нужна ли ему помощь. Ответа не последовало, как и реакции, и каждый раз, когда это происходило, Финн находил это жутким, даже более жутким, чем все те ночи, проведённые в лечебнице. Странно, ведь это же безобидные дети…       Но было что-то ещё, что пугало гораздо сильнее хмурых детей, провожавших его взглядом. Вернулся голос… Голос, который что-то шептал ему. Вернулось то, что управляло им. Пусть и ненадолго, но Финн терял контроль над собой, не управляя своими движениями. К счастью для парня, он быстро возвращался в «себя», но для этого тоже нужно было постараться, иногда так сильно, что результатом его борьбы становилась физическая боль. Это было уже гораздо серьёзнее, гораздо страшнее… А когда тот, кто управлял Финном, стал говорить за него, он уже не на шутку испугался.       Он заметил странную закономерность: это происходило, в основном, когда он был настолько уставшим, что, если бы мог, то определённо уснул бы. Скорее, после пробуждения, из-за прерывистого сна, или же перед тем, как он бы пошёл спать. Это означало, что Финн был наиболее уязвим в такие моменты, и единственное, что он мог бы попробовать сделать, это наладить режим. Но это было невероятно трудно, и с тем, что ему предстояло теперь делать в лечебнице, этот вариант казался уже невозможным. А другого выхода не было. Если только не узнать, кто был тем самым «управляющим»? Но Финну казалось, что это было невозможно. Теряться в догадках о том, кто это мог бы быть — это ещё бóльшая головная боль, чем то, что есть сейчас.       С другой стороны… А что оставалось делать? Если бы Финн узнал об этом как можно скорее, он бы смог найти способ, как защититься от последующих манипуляций со своим телом и сознанием. Вот только, кто это мог бы быть?       Финн определил, как главных «подозреваемых», двух человек. Уильям, во что он не хотел верить до последнего, и отец, который мог быть ещё жив. И, если это он, то дело пойдёт быстрее, как и его поиски. Ведь Винфорд действительно мог и хотел управлять всеми, с кем связывался, и близкие родственники не были исключением. Но раньше, если он делал такое с Финном, то только для того, чтобы припугнуть, показать, «кто главный». Финн бы ещё понял, если бы Винфорд был в беде, и он бы поступал так, чтобы связаться с ним, но помимо зова, Финн никогда не замечал такого, чтобы он хоть как-либо связывался с ним, а не с миром через него. В голову приходили разные идеи, от вполне объяснимых до самых жутких. Финн сказал себе, что, ради своего же спокойствия, он не будет верить или слушать последних, но этого не произошло, да и не могло произойти, ведь каждый раз, когда вновь происходил этот эпизод, Финн чувствовал, как задыхается, чувствовал, как не может спастись, что бы он ни предпринимал, и именно это возвращало его в его ужасную реальность: он окружён чудовищами, и одно из этих чудовищ имеет над ним полную власть. И это было ужасно тяжело принять…       Работа началась, и свободного времени, которого у Финна раньше, пусть и было немного, но главное, что он мог выдохнуть, теперь вовсе не наблюдалось. Не успевал он сделать одно, как тут же нужно было бежать исполнять нечто другое. Процедуры, лекарства, новые пациенты… Но это было и хорошо. Пока, думал Финн, он занят чем-то, он не может уснуть, а, значит, защищён.       И долгое время так и было: Финн отдыхал разве что во время завтраков, обедов и ужинов, и то, иногда это длилось недолго. Обычно бунт начинала одна из пациенток, особенно буйная и даже, можно сказать, истеричная, та самая, что убила своих детей, но из-за помутнённого рассудка не помнила ничего из этого. И вся беготня начиналась по-новой, не давая Финну продыху. Зато, это сблизило его и Джеймса, немного ранее приступившего к работе. Они вдвоём шутили, что с таким распорядком дня и ночь не страшна, за что на них ворчал Вольфганг о том, какие они лоботрясы, и что, если бы мог, он бы их уволил, что вызывало ещё больше смешков в его отсутствии.       И скоро бы наступила ночь… Тогда же Финн и начинал нервничать. Ведь, он пообещал двум дорогим для него людям самое разное, практически несовместимое… И Финн думал о том, что бы он мог сделать, чтобы не подвести ни брата, ни Уильяма. Но ни одна идея не приходила в его уставшую голову.       И вот, уже была ночь… Скоро выключили бы свет, и Финн, завершив свои дела, был на пути к первому этажу. Он думал, возможно, что Вольфганг, уставший от дел, позабыл бы об их договоре или, может, он бы смог уйти в архив, чтобы остаться там, но ничего из этого не сработало бы, поскольку у самого входа на первый этаж Финн увидел своего брата, стоящего в полутьме лестничной клетки. — Вот ты где, — окликнул его Вольфганг. — Ожидаешь в темноте, как страшный монстр? — устало улыбнувшись, спросил Финн, на что Вольфганг закатил глаза. — Очень смешно, любитель чудовищ. Тебе пора домой, — сказав это, старший открыл дверь и пропустил вперёд Финна. — Ладно-ладно, — тот посмеивался, но, в самом деле, ему было совсем не до смеха…       Под ворчание и привычные ругательства Вольфганга, он только улыбался, кивал и, вроде как, не возражал против этого. Но на самом деле Финна объял ужас: момент, когда пришлось бы нарушить данное им же обещание, пришёл быстрее и неожиданнее. Было хуже от того, что это в любом случае произошло бы, но сейчас Финн даже не смог предупредить Уильяма… И ведь в этом никто не был виноват: парень не мог сердиться на своего брата, потому что понимал его беспокойство, и понимал, что он, возможно, поступал бы так же на его месте. Тем не менее, он был сейчас сам за себя, и его же благие намерения привели его к такому… Мысли, словно проснувшиеся пчёлы, загудели в его голове, подчёркивая нерушимость идущего времени, его тревогу, его сомнения и страхи. Как же Уильям будет себя чувствовать, когда Финн в этот раз не придёт? И ведь он вполне может расценить это как предательство, он имеет на это полное право, все основания… Будет ли ему больно? Будет ли ему страшно, что он больше вообще не придёт? Будет ли потеряно построенное между ними доверие?       Немного подумав, Финн пришёл к выводу, что будет. Однозначно будет. И он не знал, как это можно исправить…       Снова ночной Мэшвилл. До этого момента он казался практически волшебным, но сейчас очень отличался от того городка, что Финн знал при каждой вылазке с Уильямом. Свет фонарей в густом тумане казался странным и расплывчатым; у парня болели глаза от одного только взгляда на этот грязновато-жёлтый цвет, размытый отвратнейшей влагой. Ни она, ни прохлада, не могли улучшить данный пейзаж: напротив, они даже делали обстановку хуже, гораздо хуже, чем могло бы быть. И теперь это снова был холодный, грязный, при этом на редкость удушающий одним своим существованием посёлок со сбитым ходом времени, из-за чего путались мысли и сильно болела голова, лишь усложняя путь к домику сквозь сплошную пелену…       И Мэшвилл давил всё сильнее, не пытаясь сейчас вытолкнуть постороннего, но раздавить, проглотить полностью, чтобы не дать ему выбраться, чтобы он, всё же, вернулся и выполнил своё обещание, как и должен был, об этом говорил чей-то зовущий его шёпот, ставший уже таким привычным за эти дни. Но Финн с самого своего выхода из лечебницы знал, что вернуться будет невозможно. И это конец.       Когда он дошёл до порога, Финн собрал всю свою волю в кулак, чтобы усесться за дневники Винфорда. Это было тяжело, и даже при свете он мог бы вот-вот уснуть, и, всё-таки, он старался как можно глубже изучить исследования отца. Настолько тщательно, насколько это вообще возможно…       «...Они постоянно кричат. От кошмаров, от моих слов, от боли. В другой ситуации я бы просто убил их. Но сиамцы мне действительно могут помочь: это две разные личности, и, всё же, они являются одним целым. Их ночная форма неясна, она изменчива и хрупка. Настолько, что стоило мне буквально прикоснуться одним своим когтем, и они тут же завопили, чуть ли не трескаясь, но затем снова стали какой-то соплёй с двумя головами и яркими глазами. Чёрт, я бы поглядел на них отдельно друг от друга, если бы мог. К сожалению, если я так сделаю, они оба просто сдохнут, а они мне ещё нужны.       Питание:       Они питаются мало, изучают свою, так скажем, добычу, детально, чтобы оценить, насколько она питательна, затем, если решат, всё же, её съесть, обволакивают её с головы до ног, медленно разжижая её внутри себя. Они так чуть не сожрали Петерсона! Я чуть с ног не свалился от смеха. К несчастью для близнецов, он мне тоже для кое-чего нужен.       Интересно, что будет чувствовать себя психиатр, оказавшись на месте пациентов? Тем более, тех, что он когда-то лечил? Или, возможно, насиловал? Это просто умора, как обернулась его судьба! Я бы, честно, посмотрел на того, у кого бы встало на такую свинью, затем позволил бы сделать с ним всё, что позволит его дурной мозг. В целом, Петерсон не достоин звания доктора. Он даже не достоин своей фамилии.       Итак, я лишил его всего, и даже фамилии. Он говорил, что слова из трёх букв не могут быть именами, ну, что же, мой милый свин. Отныне и навсегда, ты лишь ТЕД. Безымянная оболочка того, кого я считал хорошим доктором. Надеюсь, тебе понравится твой член в твоей глотке…»       Дальше Финн не смог прочитать ни строчки. Усталость придавила его, вместе с растущей тревогой, вызванной обращением к Петерсону, теперь уже Теду. Что-то в записях о нём было не так. Воспоминания вернули его к самым первым дням в Мэшвилле, ведь Петерсон… Тед… с такой ненавистью глядел на него, и даже, когда он помог ему подняться обратно, на третий этаж. Он был полностью обездвижен, и, всё же, он вообще не хотел, чтобы Финн его касался. Собственно, он бы и сам не хотел, если бы разглядел в полутьме его лицо, до неузнаваемости изменившееся от паралича, похоже, вызванного самым старшим Кальтенбреннером. Немудрено… Желая поразвлечься, он навлёк на себя такое. Лишил себя всего буквально за десять минут и восемнадцать секунд. Это не так много для него, зато вечность для Финна. Так что, это было справедливо: вечные муки для одного и второго. Ответственность, в конце концов, тоже должна быть.       Устало закрыв глаза, Финн вздохнул. В его голове крутилось очень много вопросов, и в основном о Теде. Например, о том, как он оказался на первом этаже практически перед отбоем, когда закрывали все палаты, о том, как он вообще выжил все истязания Винфорда? И Финн был бы рад поразмышлять над всем этим, но усталость просто не позволяла ему. Очень скоро он почувствовал, как мысли, даже самые тревожные, ускользали от него, он забывал их буквально через несколько мгновений. Страх сейчас отошёл на второй план…       Наступила тишина: как вокруг Финна, так и в его мыслях. Его спальня в этот момент стала самым бесшумным местом на Земле. Ни звука, ни писка, ни скрипа… И единственное, что прерывало эту тишину частое и прерывистое дыхание парня. С каждым проходящим мгновением оно учащалось и учащалось, а паника всё нарастала. Он что-то слышал, чувствовал. Что-то идёт. Что-то приближается к нему…       Темнота поглощала комнату изнутри. Она обволакивала её, словно смола, пробираясь вглубь спальни и направляясь прямо к кровати. Она была настойчива, не отступая и не задерживаясь ни на секунду, не упуская при этом из виду свою цель. Финн, что был не в силах пошевелиться, понимал: тень идёт прямо на него.       Теперь он мог разглядеть своего ночного гостя детальнее. Огромная, несуразная чёрная фигура с глазами-фонарями пробиралась дальше, царапая когтистыми лапами деревянный пол и подметая свои следы подолом изодранного плаща. Она глядела на Финна, не моргая, дыша прерывисто и хрипло, будто ей тяжело, будто она больна. Или невероятно зла. Она приблизилась, наклонилась к его лицу, приглушённо рыча. Она вдыхала его запах, от макушки до плеч, останавливаясь, периодически, в густых рыжих волосах, на глазах, на ушах и шее, будто пытаясь насладиться его ужасом, паникой… И тень продолжала, долгое время не подавая голос, пока, наконец, отстранившись, она не позвала его, тихим и хриплым шёпотом взывая к человеку: — Финн…       Тот же, поджав губы, мог лишь наблюдать за ней, не в силах и шевельнуться. — П… — он подал голос, вернее, только постарался. Раскрылся лишь его рот в попытке сказать слова извинений. В попытке объясниться.       Он вздохнул и выдохнул. — Прости… — наконец, он смог прошептать это. Лишь прошептать, но тень наклонилась к нему так низко, что она вполне могла его слышать. — Прости… — повторил он. — Это… не я…       Тень только смотрела на него, вынюхивая каждую нотку аромата его страха. Она совершенно ничего не говорила — что она думала в этот момент? — Это не я…       Тень вдруг зарычала, закрывая огромной когтистой лапой его рот и нос. Финн замолк, однако он не успел набрать воздуха и задержать дыхание. Очень скоро он стал задыхаться, всё ещё не в силах ни крикнуть, ни даже шевельнуться. Тень же лишь глядела на него внимательными глазами, зная, что он ничего не сможет ей сделать, лежал беспомощным и таким бессильным. Совершенно бессильным. Он мог только надеяться и молиться, чтобы она быстрее его отпустила, чтобы вздохнуть, но она не спешила. Казалось, она растягивала своё удовольствие в виде мучений Финна. Она рычала от удовольствия и тихо посмеивалась, вдыхала его истинный ужас, порождённый беспомощностью. В какой-то момент, Финн подумал, что он так и умрёт. Но, внезапно, зазвенел будильник…       Резко подскочив, Финн очень долго не мог отдышаться. Он глотал ртом воздух так жадно, что он ещё долго не обращал внимания на визг будильника, но, на самом деле, это дело было вторично: сейчас он мог потерять сознание от удушья, и, если бы он так ничего и не сделал бы, то действительно бы умер.       Подбежав к открытому окну, Финн высунулся на улицу, подставляя голову слабому, но такому холодному в этот час ветру. Он знал, что прохожие могли бы увидеть его покрасневшее от удушья лицо, услышать его кашель и громкие вздохи, испугавшись, убежать как можно дальше, но сейчас парню было на это решительно всё равно. Самое главное для него было то, что он, наконец, смог дышать, и он решил, что будет делать это настолько долго, насколько возможно.       Наконец, когда он насытился воздухом, он сполз с подоконника на пол. Уставшие глаза скосились, смотря на потолок, пока он обессиленно лежал на холодной деревянной поверхности, стараясь прийти в себя. Стараясь понять, что вообще с ним произошло…       Через какое-то время продолжающийся звон будильника стал действовать на нервы, и Финн, тяжело вздохнув, поднялся с пола. Выключив, наконец, бьющую по ушам трель, он, протерев глаза, огляделся вокруг. Комната совершенно ничем не отличалась от того, какой она была раньше: открыта дверь с прошлой ночи, когда Финн не обращал ни на что внимания, кроме своего желания уснуть, не было ни одной царапины на полу. Всё было, кроме смятого постельного белья и открытого окна, на месте.       «Это был сон», — подумал Финн. Самый ужасный сон, что когда-либо у него был.       Весь рабочий день он думал о том, что сейчас даже может получиться остаться на ночь, но и в этот раз Вольфганг выгнал Финна практически за шкирку со своим фирменным ворчанием. Спросить, а что он сам делал ночью, парень не решался. И снова младший из братьев оказывался на холодной и душной ночной улице, совершенно один, идущий сквозь более густой туман, чем тот, что был прошлой ночью. Снова ненавистный жёлтый свет фонарей, теперь они как будто прожигали своим осуждающим взглядом насквозь. Как будто настаивали на том, чтобы Финн вернулся. А тот старался на них не смотреть. Даже не поворачивал голову в их сторону, чтобы избежать их злобы и хотя бы немного отойти от сильнейшего чувства вины, которое гложило его уже вторые сутки.       И в комнате он вновь видел Тень. Жестокая, устрашающая одним своим появлением.       В этот раз она, погладив всё тело Финна, остановила лапу на животе. Острые когти встали поперёк и, рисуя круги, начали давить, будто пытаясь проткнуть и ткань ночной рубашки, и живую плоть. Будто желая проникнуть внутрь, миновать мышцы живота прямо к его органам, запустить туда лапу, поиграться с ними, перебирая в когтистых пальцах, а после сжать лапу и, поднеся к морде, сдавить все соки прямо в пасть, жадную и ненасытную… Финн не хотел этого, но он знал, что он не сможет сбежать. И в этот раз умолять казалось бессмысленным: он всё понял. Эта фигура, пусть и напоминала Уильяма, была чем-то или кем-то другим. Уильям не стал бы так с ним поступать, — уверенность в этом проснулась вместе с дичайшим ужасом, а также с капелькой зарождающейся злобности. Если это не он, то кто же? И какое право имеет он приходить сюда? Ради чего?       Будильник зазвенел прямо в тот момент, когда когти вонзились в живот. Финн снова, вскрикнув, подскочил, держась за то самое место, куда его до этого ранила Тень. Его словно протыкали тысячи иголок, одна за другой, не останавливаясь ни на секунду, пока Финн пытался выключить такой раздражающий звон. Наконец, сев на кровать, он поджал к себе ноги, молясь, чтобы боль скорее прошла. И, возможно, молился он эффективно, так как, через несколько минут она действительно стала утихать, а в голову вернулся счёт. Раз, два, три…       Тяжело вздохнув, Финн посмотрел вниз. Ни одной царапины на животе. Совершенно ничего… — Да что же это такое? — спросил он вслух, раздосадованный подобными снами.       Уже вторую ночь его будило что-то… И, пусть это можно было списать на уставшее от бесконечного страха сознание, Финн был уверен, что здесь что-то не то.       Дело было в том, что парень, зная Уильяма уже достаточно хорошо, никогда бы не подумал о том, что он, будучи практически самым могущественным чудовищем, в отместку за невыполнение уговора стал бы мучить его подобными кошмарами. Он не наслаждается пытками, тем более теми, что были бы только ради того, чтобы причинить боль. Он не опустился бы до подобных ночных кошмаров, и… Что уж тут говорить, не стал бы вредить ему физически. Даже до их договора, что был сейчас точно разрушен, Уильям ни разу намеренно так не поступал. Тогда кто это был? Кто захотел бы притворяться Уильямом, обладая его же способностями проникать во сны? Ради какой цели, и есть ли она вообще? Зачем тогда это всё?       Рабочий день вновь прошёл как в тумане. Финн функционировал, он «что-то» делал, и делал это «что-то» очень хорошо: его даже хвалил Вольфганг, конечно же, только лично и в своей манере, но разве это не показатель? Но сам парень ходил как зомби. Он не слышал своих мыслей, не слышал людей вокруг. Всё было слышно будто сквозь толщу воды. Лишь какой-то сдавленный, глухой звук чужой речи доходил до него. И это было страшно. Кто-то контролировал его тело. Кто-то, кто обрёл над ним контроль, и уже этого не скрывал. Каждое движение, каждый кивок головой, каждое слово — всё это контролировалось кем-то другим. Руку охватила нить, как марионетку, а сам Финн говорил не от себя, от кого-то другого. Финн мог думать лишь о том, что его-таки настигло безумие, что он, наконец, сломался. И вместе с этими доводами шла обида, то самое чувство несправедливости, этого не должно происходить с ним, совсем нет!       «К этому всё и вело, — размышлял он. — Тем не менее, я обязан вернуть над собой контроль!»       «Не стоит пытаться» — в ответ он вновь услышал голос, на этот раз громкий и чёткий, будто когда-то знакомый, но совершенно забытый, тем не менее являющийся подтверждением всего того, что парень так боялся.       И начались попытки Финна вернуть себя самому же себе. Сначала он попытался пошевелить хоть чем-то: рукой или ногой, повернуть самостоятельно голову. Но каждый раз его попытка заканчивалась ничем, он был полностью скован, при этом находясь в сознании. Даже когда Вольфганг вновь погнал его, у него не получилось открыть и рта.       Но дома всё пришло в норму. Финн смог вернуться «в себя». Упав на пол, он старался дышать медленно и размеренно, считая секунды, чтобы успокоиться и не поддаться панике. Кому это всё нужно? Кто смог бы так с ним поступать?       В голову приходило только одно имя. Уильям. Финн старался отрицать это, как только мог, но что-то внутри говорило ему это, шептало именно это имя. Как бы Финн ни пытался вспоминать о том, что Уильям делал для него, какие бы доводы он ни приводил, чтобы переубедить себя же, ничего не выходило. Финн хотел верить, что это не было правдой, что он просто устал и неправильно всё понимает, что Уильям никогда бы так не поступал, но всё было тщетно. В мыслях был только он…       День прошёл ещё хуже, чем ночь. Финн чувствовал, как его мутит, и это ощущение ни разу не покинуло его за день, а к вечеру, особенно позднему, оно только усиливалось, делая его, потерявшего всякий контроль, ещё слабее. Хуже всего было то, что он видел, как что-то делает: разбирается с пациентами, выполняет указания, общается с коллегами и особенно с Джеймсом, шутит и подкалывает его, но совсем не так, как он делал раньше. Кажется, какая-то шутка даже задела его, но Финн, несмотря на желание извиниться, совсем ничего не мог сделать, даже приободрить его. Всё это выглядело так, словно он смотрел фильм, цветной, жутко реалистичный, совершенно бессильный перед тем, что происходит на экране. Друг ушёл. Беспомощно Финн пытался позвать Джеймса, но всё, что у него вышло, это только потратить свою энергию и выдать что-то вроде тихого мычания. — Тише, тише… — ласково произнёс он, но не совсем он… Что-то иное, что-то управляющее им… И, наконец-то, оно заговорило, пусть и используя его голос. Финн понял, что это прорыв. На него можно надавить. — Ого, — улыбнулся не он. Он..? — Что же за сцену мы тут устроили?       Если бы Финн мог, он бы почувствовал, как мурашки бегут по его коже. С ним так разговаривал только один… Отец… — Тише, — повторил он и продолжил идти по делам.       Финн попробовал попросить его объясниться, попробовал надавить, чтобы узнать, действительно ли это Винфорд, и почему всё это время он пытался указать на Уильяма, но он уже ничего не отвечал. В этот момент, кроме тошноты, Финн почувствовал улыбку на своём лице, что, предположительно контролировал его отец. Отражение в окне это только подтвердило.       «Винфорд» очень медленно и по очереди снимал перчатки, любуясь ими, а затем пальцами с разросшейся до запястий и продолжающий распространения чернотой. — Красота. Как и нужно, — казалось, он тщательно подбирает слова, чтобы запутать Финна, чтобы он не смел перечить и просто позволил ему делать то, что он захочет. В этом был весь Винфорд, и, постепенно, сомнения в том, что это был он, рассеивались.       Он улыбался, когда Вольфганг гнал его из лечебницы. Улыбался холодному ветру ночного Мэшвилла, бьющего по лицу. И вдруг, он заговорил… — Ты хочешь знать правду? Будь внимательнее. Ты не уснёшь, пока не прочитаешь всё. Я это устрою, не волнуйся.       Его голос прерывался ветром, иногда у него не было возможности закончить предложение, или даже вздохнуть, но Финн всё равно понимал его, слышал чётко каждое слово и осознавал, что действительно бороться с этим у него не выйдет. Нужно слушаться, ради собственного же благополучия.       Вернувшись домой, Финн сразу же, впервые за этот день, почувствовал контроль над собой. Исчезло чувство тошноты и страх, даже дышать стало легче. Но Финн, пусть и хотел, не намеревался отдыхать совсем. Вместо этого, очередной дневник, очередная запись сумасшедшего учёного…       «...Два организма, соединённые в один. У меня было так много экспериментов с ними. Я пытался сотворить что-то на подобие тех сиамцев, только с разными, противоположными друг другу личностями. Это второй провальный эксперимент. Они живут день или даже две недели, как последний из них, но это кошмар. Я не могу терять так много испытуемых… Мне нужно что-то, что позволит соединить их тела перманентно, что-то, что заставит их организм действовать сообща, иметь одну систему. Я должен что-то построить.»       «...Разработка идёт полным ходом. Я не распространялся о своём увлечении механикой, но сейчас я позволю ему засиять! Я сделал пару набросков на следующих страницах, чтобы лучше понимать, как это работает.»       И на следующих страницах действительно было всё, что говорило об устройстве, придуманном Винфордом. Самые разные скетчи, с каждой проработанной до мелочей деталей, инструкциями, как это всё собрать и как это заставить не только работать, но и превосходить ожидания. Это должно было стать машиной будущего, и оно хранилось в лаборатории, в одном из подвальных помещений. Что-то секретное и скрытое, даже от Финна… Но Вольфганг уж точно знает об этом, и уже, наверное, давно ожидает тонны вопросов от младшего брата. Поэтому, Финн решил, что готов к этому. Пролистав ещё немного, Финн увидел ещё несколько записей о возможном соединении двух разных организмов в одно. Создавалось впечатление, что Винфорд просто не успел протестировать своё изобретение перед исчезновением. Он точно писал о том, что он намеревается сделать это с Тедом, и перебирает кандидатов. Из возможных он сразу вычеркнул Уильяма, Шута и всех женщин, включая тех, что днём были в овощном состоянии.       «Кажется, я нашёл идеального кандидата для соединения с Тедом. Только одно существо выдержит сосуществование в одном теле с таким мерзким ублюдком. Его имя…»       И на этом было всё. Ничего более там не было написано, ни кто в итоге стал вторым подопытным, ни что было дальше. Не помогало и осознание того, что это недописанный дневник: отец закончил писать его где-то всередине. Тогда-то он и пропал. Его последняя запись, которая, возможно, предрекла конец его жизни. — Предрекла ли… — вздохнул Финн.       Винфорд исчез внезапно для всех, и теперь, Финн был уже твёрдо убеждён в том, что в этом замешан Тед. Но одна навязчивая мысль не давала ему покоя… Что, возможно, отец сошёл с ума и решил соединиться сам, не имея других кандидатов. Но это не имело бы смысла совершенно. Винфорд всегда испытывал отвращение к нему, а после того, что произошло с Финном, называл Теда свином и, вообще-то, страшно его ненавидел. Ко второму испытуемому он либо не должен был испытывать симпатии, либо он бы относился так же, как и к первому. Винфорд слишком сильно любил себя, чтобы сознательно обречь себя на такое.       О Теде было трудно думать. С одной стороны, Финну было приятно осознавать, что тот поплатился за содеянное, и, кажется, десятикратно. По его мнению, это было справедливо, потому что, несмотря на все потуги Финна подавлять эти воспоминания, не сильно и не очень долго думать об этом, всё это не разрешено и не разрешится никогда, и даже через очень долгое время, когда он будет спокойно относиться к этому человеку, даже с некой эмпатией, всё равно, это останется с ним навсегда, и чувство, что это отомщено, было довольно необычным и воодушевляющим, что можно, наконец, жить спокойно. Но с другой стороны, от него, пусть он сейчас и казался беспомощным, всё ещё чувствовалась угроза, он видел его настоящую ненависть, и если вдруг он обратится ночью, то поблажек для него, из-за связей с Уильямом же, уже не будет. — Ох… Уильям… — Финн прикрыл глаза, стараясь подумать о том, что вообще с ним делать дальше. Он обещал слишком много, сразу противоположные вещи и, конечно же, потерпел поражение. Нельзя угнаться за двумя зайцами, нельзя так даже пробовать, иначе есть шанс остаться ни с чем. Что он сейчас думал? Будет ли Уильям и дальше помогать ему, когда он внезапно расскажет о том, что узнал? Финн даже не знал, что сам бы делал на его месте, но отлично понимал, что чувствовал бы. Обида, гнев, разочарование, тоска… Финн только надеялся, что этого всего будет поменьше, когда расскажет всё. Но он твёрдо решил, что им необходимо поговорить, обо всём. Нужно раскрыть Уильяма, да, они близки, но, кажется, что тот всё ещё не может ему окончательно довериться. Из-за того, что он человек? Из-за того, что он Кальтенбреннер? Или просто боится? Устало вздохнув, Финн прошёл в свою комнату и, сразу же заметив открытое окно, цокнув, пошёл его закрывать, отодвигая в самый дальний угол тревожный вопрос о том, закрыл ли он утром окно или нет.       Отправляться спать не хотелось, по многим причинам. Финн отвлекал себя мыслями об отце, о том, что произошло, что он только недавно прочитал. Тед, машина, взявшаяся из воздуха, Уильям, обиженный Джеймс… Это очень много, для одного дня, чтобы просто таким образом уснуть, но это нужно было, чтобы просто продолжить функционировать завтра, чтобы прожить относительно спокойно, надеясь на то, что в этот раз ничего подобного больше не будет, что всё вернётся к старому, когда единственной проблемой Финна был недосып, помимо притуплённого страха за жизнь, что был всё это время, проведённое в Мэшвилле, и особенно в данный момент. Казалось, что это никогда не закончится, ведь он погряз в этом, и уже действительно нет никого, кто мог бы прислушаться или понять его, хотя бы отчасти. Это жажда того, что никогда в полной мере не было, и Финн только надеялся, что он сам себя загнал в подобную ситуацию. Обратное означает полную потерю контроля над тем, что происходит вокруг него, а сама мысль об этом вызывала невероятно сильную тревогу и панику, а это последнее, что ему сейчас хотелось бы.       Его мысли метались от желания, наконец-таки, уснуть, до другого: и дальше копаться во всём этом, наконец, разобраться с тем, что произошло и происходит до сих пор, чтобы уже жить спокойно дальше. Возможно ли это теперь, когда вокруг столько всего, что нужно разгребать? Финн был сыт по горло. Теперь глаза закрывались сами собой, а он сам себя убеждал в том, что ничего страшного не случится, если он уснёт. Совсем ничего… Совсем…       Финн очнулся в больнице, в полной тишине. Без кого-либо другого в здании, кроме него. Кругом тишина, слышны лишь стоны ветра и скрип старых металлических дверей, намеревающихся закрыться в любую секунду. Всё вокруг казалось брошенным… И даже стены безжизненно замерли, не способные ни видеть, ни слышать. Не было ничего.       Финн взглянул вниз. Он был гораздо выше, ноги его гнулись в обратную сторону, а руки представлялись ему тёмной когтистой лапой. Было тяжело дышать и видеть, в его глаза попадал чёрный песок, что оставался на полу после каждого сделанного им шага. Песок бы этот исчез, он знал, поэтому не волновался насчёт видимых следов.       Он шагал медленно, ведь каждое движение у него удавалось с трудом. Он спустился на первый этаж, где уже не горел свет, но здесь ему тоже было не слишком интересно. Ноги сами привели Финна в одно из подвальных помещений… Гораздо больше, чем то, что было в Архиве.       Это была настоящая лаборатория.. Здесь было гораздо холоднее, чем во всём здании вместе взятых. Запах спирта чувствовался вокруг вместе с чужим ощущением отчаяния. Финн то и дело заглядывал в процедурные кабинеты, с операционными столами, разным оборудованием… И так весь прямой коридор. В самом же его конце, за закрытой дверью, куда он и направлялся, стояло что-то… Что-то железное, совсем неживое, что уже радовало. Но это было что-то странное. Оно выглядело скорее как широкая арка с выпирающими изнутри такими же металлическими трубками с острыми, точёными кончиками.       Где-то в лабораторной, в самом дальнем её углу, мешком лежал брошенный всеми жалкий человек. Он рыдал, орал и выл, как раненный зверь, коим он и являлся. Финн, не обращая на него ни малейшего внимания, только чувствуя раздражение от его воплей, прошёл к машине и надавил одним когтем на рычаг сбоку.       На столе, как раз-таки рядом с тем жалким мужчиной, лежал раскрытый дневник с записками об исследовании. Когда Финн шагал к нему, тот мужчина трусливо сжался в углу, и Финн улыбнулся в удовольствии. Он наслаждался каждой капелькой его страха, торжествуя в своей неограниченной власти. Ведь он знал, кто это был на самом деле. Жалкий свин.       Пройдя к столу, Финн взял простой карандаш, оставленный рядом с дневником. Там он записал:

«Кажется, я нашёл идеального кандидата для соединения с Тедом. Только одно существо выдержит сосуществование в одном теле с таким мерзким ублюдком. Его имя…»

      И тут же мужчина взревел. Из его тела за секунду выскакивали невероятно большие иглы. Его руки постепенно напоминали их тоже. Мужчина ревел и сгибался пополам, пока его позвоночник вылезал из его тела, и каждый позвонок становился больше похожим на острые шипы. Он вырастал, каждая его кость хрустела, слышался звук рвущейся плоти… И Финн знал, что делать. Ему нужно позволить обратиться, чтобы ввести другого испытуемого, уже ставшего чудовищем. Он бы с ними справился, он был в этом уверен…       Внезапно, даже не обратившись, Тед взревел и пошёл прямо на него. Даже не так: он ринулся на него, толкая в уже активную машину. Тут же он почувствовал невероятно сильную боль: наконечники впивались в его кожу, парализуя током, и это всё пока рядом был Тед… Он чувствовал, что сейчас происходит одна из больших ошибок. Что сейчас всё потеряно. Он знал, что, пока машина действует, нельзя дёргаться, но он просто не мог ничего не предпринять. Он попытался вытолкнуть Теда из машины, но наконечник прошёл ровно через его руку, почти у локтя, и отрезанная конечность, обращаясь в человеческую, осталась лежать почти у самого прибора. От второй руки отсекло несколько пальцев. Всё тело пронизывала боль, это была агония, и они оба взвыли дикими зверями, пытаясь оттолкнуться друг от друга, но, постепенно, он чувствовал сближение к нему. Их кожа слиплась, сливаясь воедино. Уши, глаз… Финн сделал всё, чтобы их черепные коробки не соединились окончательно. Но теперь, у них было одно тело… Одни конечности чёрные паучьи лапы, схожие с иглами, руки, больше напоминающие кости… Это было отвратительно. Его крутило. Теда тоже, он это чувствовал…       И тут машина перестала работать… Они оба упали, выли от агонии. Они оба ревели, но Финн, к своему же удивлению, пока не мог обрести над ними контроль.       Они вышли на улицу совершенно без проблем. Тед чувствовал такую злобу, она охватывала всё их новое существо. Он нёс отрубленные конечности Финна, а тот точно знал, что он их постарается запрятать…       В холодном поту Финн проснулся в своей кровати, но быстро понял, что это был сон. Не самый кошмарный, что у него был, просто он сам по себе был не самым приятным. Как и в других снах, здесь всё чувствовалось слишком реальным, чтобы просто быть сном, но это его уже, к сожалению, не удивляло. Зато удивляло другое: здесь была связная история, будто бы чьё-то воспоминание, или рассказ, смешанный с его восприятием. Учитывая то, что было, Финн думал о том, что, возможно, отец так пытается передать ему что-то, что с ним произошло.       Это была ночь. Всё ещё тёмная, ужасно холодная и одинокая ночь. Ни звука кругом, только, наконец, успокоившееся дыхание Финна. Сердце не неслось со скоростью света, оно было самым странным образом спокойным. Если этот сон имел хоть какое-то отношение к действительности, Финн был бы только этому рад, ведь это бы означало, что поиски завершены. Но тогда назревала другая проблема: Винфорд теперь делит тело и часть сил с Петерсоном. Это одна из тех вещей, что никак не могла уложиться в голове. Что твой отец, жестокий учёный, не останавливающийся ни перед чем, и Тед, движимый ненавистью к Кальтенбреннерам, оба они были теперь неразлучны. Это было за гранью понимания, вызывало много вопросов, например, почему тогда в овощном состоянии Петерсона не видно ни одного намёка на присутствие Винфорда, Это сплошная путаница, сплошные вопросы, сплошное непонимание происходящего. — Как же я устал! — вдруг громко выругался Финн.       Внезапный всплеск злобы немного разрядил его, но этого было просто недостаточно. Весь этот стресс, все эти догадки, всё это время, ушедшее только на то, чтобы найти пропавшего отца, которого все мысленно давно похоронили, да забыли, все эти иллюзии, что кому-то, кроме Финна, не наплевать ни на кого, все эти попытки понять абсолютно всех на своём пути. Монстры жрут людей, их к этому приучил Винфорд, они, кроме жестокости, не знают ничего, но пытаются; их свели с ума, заставили подчиняться, а теперь с ними невесть, что делают, пока Вольфганг выгоняет его ближе к ночи, и Финн теперь точно понимал, что он это не только из заботы всё делает, все его странные фразы и отстранённость. Теперь Финн даже не знает, что насчёт всего этого подумает Уильям. И всё это из-за того, что Винфорд всех вокруг себя считал чем-то низким: любопытным для изучения, но не люди. Вольфганг ему потакал в этом, а мог ли он иначе? Финн знал, что, если Вольфганг что и делал, то именно из-за Винфорда, что научил его этому, а старший сын и рад избавиться от отца, вот только он потерян: старается делать что-то, что делал раньше Винфорд, чтобы никто из последних оставшихся сотрудников не решил окончательно бросить это место; при этом он, Финн был уверен, действительно старается помочь, но всё валится из рук. И всё это из-за одного лишь человека. Монстра. Существа. Винфорда…       И вновь, тишина обняла его после его громкого выкрика, будто забирая всю скопившуюся за это время злобу вместе с отчаянием. На душе стало спокойнее, и его больше не посещали эти мысли. Глаза закрылись сами собой…       Утром Финн проснулся каким-то слишком бодрым и, к своему удивлению, спокойным. Он не чувствовал больше ни страха, ни злобы, ничего, лишь странное умиротворение, уверенность в сегодняшнем дне, да и не только… Такого не было даже в отъезде, да и до самого Мэшвилла; это необычное чувство, пусть и было приятным, с какой-то стороны напрягало его, но очень скоро и эта мысль больше его не пугала.       «Значит, будет такой день сегодня», — решил Финн уже на работе, где тоже никаких странностей не было из тех, что происходили ранее: ни голосов, ни одержимость, ничего.       Оставался час до отбоя. Спокойствие Финна совершенно ничего не тревожило, и он не задумывался о том, что он снова может стать жертвой контроля отца, пусть, на самом деле, он и ожидал этого. Просто сегодня, он знал, нужно остаться ночью, и совершенно не важно, каким путём.       Поднявшись на третий этаж, Финн сразу же взглянул на дверь в «овощную», как они с Джеймсом в шутку называли то место. Оно было совсем рядом с лестницей; третий, пускай и немалый, ограничен в числе открытых и работающих кабинетов. Здесь можно делать только одно: проверить наличие каждого «овоща», а, если кто-то отсутствует, пойти искать или разбираться с кем-то из медсестёр по этому поводу. Но сегодня у Финна не было в этом нужды, поскольку он сразу же заметил мисс Венсан, закрывающую дверь в палату. Она выглядела задумчивой и довольно напряжённой, потому, пожалуй, не обращала внимания на новоиспечённого доктора, стоящего прямо в её поле зрения. Финн даже не знал, какой знак подать, чтобы случайно не испугать девушку, поэтому он сначала неловко стоял, крутился вокруг себя, привставал на носочки и опускался вниз, и так несколько раз, но мисс, кажется, застыла на своём месте и двигаться не собиралась. Только когда Финн чуть покашлял, она вдруг «ожила», слегка вздрогнув от неожиданного для неё звука и взглянула на доктора с улыбкой на юном уставшем лице. — Ах, это Вы, доктор Кальтенбреннер… — проговорила она тихо. — Простите, что Вам пришлось это видеть, я буквально сплю на ходу. — Прошу, не извиняйтесь, — улыбнулся Финн в ответ. — На самом деле, я Вас прекрасно понимаю. Здесь только так и можно работать… Ну, Вы знаете. Мисс Венсан тихонько посмеялась, покачивая головой. — Это уж точно, — вздохнула она. — Но что Вы тут делаете? Здесь уже всё обошли и проверили, лекарства выданы, пациенты вымыты. Вы же должны уйти до отбоя.       Напряжение сейчас Финн точно не планировал почувствовать. Ему вдруг нужно оправдаться и попросить о помощи девушку, с которой, если и были какие-то разговоры, то скорее непринуждённые, или же связанные с работой. Но Финн, из рассказа Уильяма, знал кое-что… И, возможно, Лиза поняла бы его тоже. — Лиза… — позвал он её аккуратно. — Я прошу Вас, помогите. — Что-то случилось? — заметно испугавшись, проговорила она. — Нет… — вздохнул Финн. — Вернее, не совсем. Я знаю, что я должен выйти до отбоя, но я не хочу. Мне нужно остаться здесь, понимаете?       Венсан задумалась. Она, как было видно, успокоилась, но размышления снова ввели её в то её странное состояние. Однако, Финн не хотел никак ей мешать, а потому решил только ждать, пока она что-нибудь скажет. Но стоять так слишком долго, ещё когда кто-то другой сюда может зайти и всё разрушить, было просто опасно.       Но, когда Финн всё-таки решил привлечь её внимание к себе, она будто очнулась и сказала: — Хорошо, только мне тоже нужна будет Ваша помощь. — Всё, что угодно, — с облегчением вздохнул Финн.       Тогда же Лиза очень быстро прошла к нему, достала из кармана связку ключей, вручила ему в руки и прошептала: — Вы можете спрятаться в кладовую, в карцере или даже в одной из пустых комнат. Я скажу, что Вы ушли, но если Вас найдут и погонят, здесь есть ключ от главного входа и нескольких запасных выходов. Не бойтесь ничего, и не заходите на закрытый пролёт.       После этих слов, Венсан поспешила вниз, оставив Финна без возможности поблагодарить её, а так же намёка на то, что же ей было необходимо. Спрятав ключи в своём кармане, Финн решил подождать, вслушиваясь в каждый звук. Пока что никто не собирался на третий, зато он слышал звуки с лестничной клетки, как кто-то поднимался с первого на второй и, наоборот, спускался. Чьи-то разговоры, чьё-то ворчание, даже смешки. Финн же, сжав в руке ключи, прошёл к одной из дверей: старой, скорее всего, с ржавыми петлями; она выглядела совершенно обычно, не так, как на втором, где двери было открывать достаточно трудно. Здесь же, об этом либо не задумывались, либо решили специально не заморачиваться, чтобы не тратиться попусту. Финн был твёрдо уверен в последнем варианте. Стараясь не шуметь и закрыть дверь настолько бесшумно, насколько это возможно, Финн закрылся изнутри, после чего вздохнул и стал ждать.       В комнате не горел свет, даже когда во всём здании он был включен, и работал исправно, о нём так же не заморачивались, и оно было понятно, в этом не было нужды, и это касалось любой такой закрытой комнаты. Здесь холодно, пусто и жутко. С помощью полоски света из коридора, Финн понимал, что ещё не было отбоя. Он вздрагивал от каждого шороха, каждого звука, и даже тех, что, казалось, были лишь только вдали. Ему нужно было сосредоточиться… И он вновь стал считать. Раз-два… Раз, два, три… Раз…       В голове ничего не укладывалось, он снова сбивался со счёта. Постепенно, каждая неподсчитанная секунда начинала раздражать.       И тут, вдруг, свет на третьем с громким щелчком погас, из-за чего Финн резко дёрнулся. Можно было, наконец, выйти, подтвердить все свои догадки и поговорить с Уильямом. Он уж точно знал, что он тут. И они друг друга найдут…       Немного подождав, Финн открыл дверь, настолько тихо, насколько это возможно, чтобы она не заскрипела на весь этаж, привлекая ненужное внимание. Финн вновь почувствовал себя безбашенным подростком, прокрадывающимся по коридорам своего дома в надежде, что его никто не поймает, но в этот раз адреналин скорее выматывал, чем подстёгивал на продолжение своего подвига. Эта затея, вернее, способ её реализовать был ошибочным, но было уже действительно поздно.       Еле дыша, Финн выбрался из комнаты в коридор, пустой, холодный и тёмный, с лёгкостью позволяющий ветру гулять здесь. Каждый шаг мог потревожить застывшее с отбоем молчание стен и дверей, поэтому Финн старался идти как можно тише. Это не было так просто, но очень скоро, парень смог пройти к входу к лестничной клетке.       И только он повернулся к выходу, как тут он услышал странный звук. Даже прислушавшись, Финн не мог понять, что это: это было так, будто кто-то пытался попасть ключом в замочную скважину, и каждый раз либо промахивался, либо усиливал попытки. А когда это сменилось протяжным, громким скрипом открывающейся двери, Финн уже не стал вслушиваться и поскорее открыл дверь.       Спустился он быстро с навязчивой мыслью о том, что это мог быть Тед, или, скорее, Тед вместе с Винфордом, их конгломерат. Кто ещё там может быть, если не он?       Встречаться с ним совершенно не хотелось, но Финн вообще не представлял, куда ему идти, чтобы не попасться. Вниз, где его может увидеть Вольфганг? А если этот «конгломерат» спустится вниз и навредит ему тоже? Выйти на второй, что кишит другими чудовищами, но, по крайней мере, все люди, кроме него, будут в порядке, звучало предпочтительнее, пусть и довольно жестоко к самому же себе.       Финн вышел на второй, скрипнув дверью, и сразу же заметил странное оживление. Здесь кипела жизнь… Двери открывались сами собой, монстры вылезали из своих палат один за другим, все они копошились, ворчали, рычали, принюхивались, вглядывались вдаль, надеясь заметить хоть что-нибудь, при этом никто не обращал внимания на Финна. Подумав, что это странно, и испугавшись этой же странности, он застыл, думая, что ему делать. Ведь, если голодные монстры не обращают внимание на него, и у них такой беспорядок, скорее всего, они из-за чего-то встревожены, что-то просто не даёт им покоя, и это навевало тревожные мысли. По крайней мере, сейчас они бы не обратили на него внимания, но так же из-за этого его вполне легко могли бы снести и даже не заметить.       Всё же, решив пойти дальше, по оживлённому в этот раз коридору, Финн наблюдал за ними, вслушивался. Сначала он слышал от них только бессвязные звуки, но постепенно он стал различать слова, их речь, чего он не ожидал. Не потому что не знал, что они умеют разговаривать, но потому, что вообще не понимал раньше, о чём монстры могут между собой говорить в такое время. Кругом слышалось: «Кальтенбреннер», имя, что расползалось с шипением по коридору, и ни одного взгляда в сторону Финна. Они бы вряд ли говорили о Вольфганге, получается, они тоже чувствуют Винфорда, как и сам Финн?       Пройдя к одному из вытянувшихся перекрёстков, Финн вдруг увидел Уильяма, вернее, только его спину, удаляющуюся дальше по коридору. Сердце на секунду замерло, и Финн уже хотел окликнуть его, но тут шёпот чудовищ превратился в отчаянный визг.       С криком закрыв уши руками, Финн согнулся почти пополам. Слушать это, находиться там — просто невыносимо. И даже сквозь эти вопли, визги он слышал: — Кальтенбреннер… — Кальтенбреннер!

КАЛЬТЕНБРЕННЕР

      Этот визг бил по ушам, и от него никуда не деться. Шум этот раскалывает голову на части, давит на мозг и просто уже раздражает.       Вдруг, Финн почувствовал чьи-то когти, сжимающие его плечи, после чего его буквально швырнули в сторону, а на место, где стоял он, чья-то невероятно большая, металлическая лапа, схожая с паучьей, вонзилась с грохотом в пол. Переведя дыхание, Финн взглянул на обладателя того, что могло его вот так, за несколько секунд, просто убить…       Таких паучьих лап было восемь соответственно, но вместе они держали что-то отвратное, что-то слипшееся друг с другом, кровоточащее, воняющее... Оно шагало невероятно медленно, будто каждое движение удавалось ему с трудом. И Финн, приглядевшись, рассмотрел черты этого существа…       Это тот самый конгломерат… — Боже мой… — в ужасе прошептал Финн, глядя на то, во что превратился его отец. Половину его лица украшала улыбка, его фирменная, но из свободного, холодного глаза, текли слёзы, перемешанные с чёрным песком, что так же сыпался с лап этого; существа. Его единственная рука, тоже оставшаяся без пальцев, болталась без дела лишь иногда Оно вытягивало её, только для того, чтобы бросить вновь. Другая половина лица, соединённая одним лишь глазом, ревела, как дикий, раненный зверь. Его лысая голова была покрыта открытыми, гноящимися ранами, а его рука была похожа на скелет, собранный из нескольких игл, с почерневшими пальцами. У них было общее тело, в котором оба они не могли ужиться. Один шёл вперёд, а другой поворачивал назад. В них не было ничего согласованного, только бесконечные боли и страдания, и смотреть на это Финн был не в силах. — Уходи, — вдруг услышал он рычание над собой. Это был Уильям, чуть ослабивший свою хватку. — Просто беги отсюда.       Финн знал, что его лучше было послушать сейчас, но это был первый раз, когда они встретились за столь долгое время. Финн не знал, выдастся ли такая возможность снова, но в то же время всё внутри кричало ему бежать, и он просто не был уверен, что ему делать. — Я не хочу, — только проговорил он. — Ты идиот?! — вдруг сорвался Уильям, но, видя, как существо приближается к ним, он зарычал, сжал когти на плече Финна сильнее и рванул вместе с ним, вглубь петляющих коридоров. Финн не следил, куда он его тащит: гудела голова, вокруг всё ещё эхом раздавались крики, вопли и стоны боли. А перед глазами отец и Тед, связанные навсегда…       Они остановились в чьей-то палате. Пустой, пыльной. Здесь явно давно никого не было, никто даже не протирал полы. Здесь пусто и холодно. Когда дверь с грохотом захлопнулась, благодаря силе Уильяма, Финн сполз на пол, чувствуя полное бессилие. Он глядел лишь в одну точку, даже не пытаясь осмыслить то, что он увидел. Сны с подсказками это одно, а подтверждение их реальности — совершенно другое… — Ты знал? — хрипло спросил Финн. — Нет. Никто не знал, — сказав это, Уильям опустился рядом с ним, но Финн даже на него не взглянул. — Как ты?       Финн скривился. Этот простой вопрос вызвал столько эмоций, что он даже не смог бы их передать, что уж говорить об ответе. — Я не знаю, — честно признался Финн. — Прости… — Хватит. Не извиняйся, — Уильям вдруг накрыл его своим рваным крылом, отчего Финн почувствовал, как готов расплакаться. Он держался, как мог, и у него даже получалось подавлять в себе это. — Просто… — его голос дрожал, как и сам он, когда он опустил свою рыжую макушку на плечо Уильяма. — Я не знаю. Это… — Я всё понимаю. Ты не обязан ничего говорить.       Финн слабо улыбнулся, но тут же перестал и громко, прерывисто вздохнул. — Это страшно, — поделился он, прикрывая глаза. — Я устал. — Я тоже, — тихо сказал Уильям, чем вызвал сильнейшее удивление у Финна. — Что? — Я не знал. — Я и не говорил, — Уильям сделал небольшую паузу. — Я не знал, что было с Винфордом. Он издевался надо мной и держал меня на коротком поводке. Как и многих из нас. Меня заперли, потому что думали, что я убил его. Просто потому, что я единственный, кто мог дать ему отпор. Я не могу за ними всеми постоянно следить. Здесь всё серое.       Финн слушал его и пытался понять. — Серое? — переспросил он. — Да. Ни одного цвета, лишь красный. — Красный, хм… — Финн чуть посмеялся. — Значит, ты видишь мою макушку. Это хорошо.       На это Уильям тихо и по-доброму порычал, из-за чего Финн ещё немного посмеялся и открыл глаза. Холод, пустота и темнота, кругом пыль, грязный пол, и оба они сидят в этом, разговаривают, пока Финн старается не думать об увиденном ранее. — Это твоя палата, — он даже не спрашивал, а утверждал. — Была, — подтвердил Уильям. — Я не люблю здесь быть. — Плохие воспоминания? — предположил Финн, и тот кивнул. — Я не люблю больницу. Я люблю Мэшвилл. — Это… — Финн задумался. Мэшвилл был для него неоднозначен, с одной стороны спокойный и такой тихий, а с другой, он ассоциировался с кошмарами, и во сне, и наяву. — Я, на самом деле, не знаю, как относиться к Мэшвиллу. Я думаю, что я не могу здесь долго оставаться. — Ты можешь, — возразил Уильям. — Столько, сколько захочешь. Ты можешь. — Разве? — переспросил Финн. — Ну, хорошо… — Мэшвилл разный, — констатировал Уильям. — Но здесь хорошо.       Финн хмыкнул. — А в больнице не очень, — проговорил он. — Наверное, я тоже её не люблю. Всё это трудно для меня…       Финн вновь закрыл глаза и вздохнул, стараясь поскорее успокоиться. — Я обещал слишком много… — начал он вновь дрогнувшим голосом. — Я не должен был так делать… Я думал, ты будешь злиться. — Нет. Я не злюсь, — объяснил Уильям. — Мне не нравится, что ты не выполнил обещание и условие, но это сейчас не главное. — Да… Но мне всё равно стыдно за это. Вольфганг думает, что я сейчас дома, и мне неприятно врать ему вот так. Он отправляет меня каждую ночь домой. Я знаю, что он беспокоится, но мне кажется, что дело ещё в чём-то другом. Как ты думаешь? — Ты всё узнаешь позже, — только сказал Уильям. — Значит, он что-то скрывает, — вслух сделал выводы Финн. — Немудрено. Яблоко от яблони… Я думаю, он потерял надежду не только на больницу, но и на вас. — Так и есть. — Не знаю, что бы я делал на его месте. Мне на своём-то неприятно, — Финн усмехнулся. — Я постоянно в опасности… Но, собственно, все люди здесь в опасности, а ему ведь и дела вести… — Финн, — прервал его Уильям. Только когда Финн вновь поднял на него глаза, он продолжил. — Хватит о Вольфганге. Я хочу слышать о тебе. — Ого… — Финн издал удивлённый смешок. — Ну… Я не знаю, что говорить. Может, скажешь, что ты хочешь услышать?       На это Уильям раздражённо фыркнул. — Ты знаешь. — Но… — Финн немного помолчал. — Вообще-то, я действительно не знаю, что обо всём этом думать. Я потерян. Я напуган и зол, и мне вообще не хочется участвовать в этом. Я не хотел быть даже психиатром. Я бы выбрал что-то другое, если бы мог. Мне не нравится, что я наблюдаю чужие страдания, мне не нравятся инновации в психиатрии, и мне не нравится сама психиатрия. Мне не нравится постоянно измерять время, и я устаю, когда оно сбивается. Это тяжело. Мне не нравится…       На этом моменте у Финна вновь сбилось дыхание. Откашлявшись, он попробовал продолжить: — Мне не нравится… Что мой отец… Борется с преступником. — Преступник? — переспросил Уильям. — Тед… — объяснил Финн, но, видя пристальный взгляд своего друга, он понял, что Уильям совсем не знает про прошлое Теда. — Он…       Финн прервался снова. Сердце бешено стучало в груди, воздуха стало ужасно мало, и сидеть совсем неудобно. Он вылез из-под крыла удивлённого Уильяма, отсел чуть подальше, опираясь на холодную стенку и стараясь вдохнуть поглубже. — Тед был Петерсоном… Ты это точно знаешь, — проговорил он относительно легко. — Я боюсь говорить дальше. — Не бойся, — сказал Уильям, но эти слова показались Финну каким-то издевательством. — Ты не понимаешь. Я не говорил этого вслух никогда. — Ты можешь сказать сейчас, — совершенно спокойно говорил Уильям, а Финн нервно посмеялся. — Могу ли? Могу, точно могу! — он захохотал, окончательно и всем телом сползая на грязный, холодный пол, и постепенно утихая. — Могу, да… Ха-ха…       Финн слышал, как приблизился Уильям. — Не трогай меня, — попросил его Финн. — Не буду.       И он действительно не трогал. Воспоминания перенесли его в то время. После случившегося. Мать пыталась успокоить Финна, во время его припадков, но она гладила его, его лицо и голову, как делал это Петерсон в тот момент. Она гладила его плечи, совсем как он. Финн столько раз говорил ей не трогать его, столько раз отстранялся от её объятий, но она просто этого не понимала, никогда не могла понять. Она старалась помочь, но вредила сильнее, потому что не слушала.       Стало невероятно душно и вдруг так жарко. Вернулось чувство тошноты, нескрываемое, практически не сдерживаемое. Финн закрыл глаза, стараясь пересилить эту боль, но не получалось совсем. По щеке потекла одинокая слеза. — Тед меня изнасиловал. Петерсон меня изнасиловал.       Эти слова дались ему ужасно тяжело. Он говорил их через силу, сквозь боль, удушье, нехватку воздуха, но он сказал это, спустя столько времени, вслух. И вдруг наступила тишина. Что в голове, что вокруг. Финн обессиленно вздохнул. Он не хотел слышать сейчас ничего, и, кажется, Уильям понимал это. Он понимал, что и не нужно касаться. Не нужно ничего, кроме тишины и покоя.       Постепенно, спокойствие вернулось к Финну, и он медленно приподнялся. — Я никогда не говорил этого вслух, — признался он, не оборачиваясь на Уильяма. — Это тяжело признать, — отвечал Уильям. — Да… — усмехнулся он. — Спасибо. — Не надо, — попросил Уильям, а Финн продолжал легко улыбаться. — Но я хочу. Так никто раньше не делал. — Я делаю это не для «спасибо», — Уильям снова порычал, чем снова вызвал у Финна лёгкий смешок, но он сразу же перестал, когда он продолжил: — Я ценю, что ты этим поделился.       Наступила тишина. — И… Что ты думаешь? Насчёт всего этого. — Думаю, что убью Теда.       Вздрогнув, Финн оглянулся на него в полнейшем шоке. Уильям произнёс это очень спокойно, так, как не подходит в этой ситуации: это не было похоже на обычные угрозы, произнесённые под действием злобы, только спокойная констатация факта. — Подожди, что? — Я убью его, — так же спокойно и просто ответил Уильям. — Но ты же нарушишь ваши же правила! И… В нём есть сознание Винфорда! — Другие хотели бы его убить тоже. — Но это мой отец! — Ты правда хочешь, чтобы он дальше делил тело и сознание с твоим насильником? — спросил его Уильям, а у Финна просто не было на это ответа. Убить их обоих — было бы милосердием и наказанием, в зависимости от того, как на это посмотреть. Финн совершенно не понимал, будет ли это хорошо для них. — Может, можно что-нибудь сделать? Разделить их?.. — отчаянно предлагал решения Финн. — Как ты собираешься это сделать? — спрашивал Уильям. — Как-нибудь… Я без понятия, но другой выход должен быть!       Уильям шумно выдохнул: — Они оба страдают. Ты это знаешь. — Но я только увидел его! — всё возражал Финн. — Твой эгоизм позволит им страдать дальше. Они испытывают боль всё время, и ночью, и днём. Так не может продолжаться вечно, они нестабильны. Ты тоже испытываешь боль из-за них, так что хватит держаться за них. Если не хочешь на это смотреть, оставайся. Я избавляю тебя от этого.       С этими словами, Уильям резко открыл дверь, совершенно не стараясь потянул её на себя, и точно так же резко захлопнул. Финн сидел так ещё какое-то время, пытаясь осмыслить всё. — Убить… — проговорил он вслух. Такого просто нельзя допустить… Это было неправильно, совершенно неправильно. Уильям казался спокойным, но Финн знал, что им движет злоба, и это нельзя просто пустить на самотёк, нужно что-то предпринять!       Поднявшись, Финн с небольшими трудностями открыл дверь и выглянул в коридор. Тут же он сдержал испуганный вздох: вокруг, по углам, нижних и верних, были видны глаза… Десятки, даже, кажется, сотни. Они глядели на него внимательно, изучающе.       Под их внимательным взглядом Финн чувствовал нарастающее с каждым шагом напряжение. Эти глаза следили за ним, даже следовали по пятам тёмным сгустком, их было много. Сотни глаз… Сотни их. Что им нужно? Хотят ли они напасть? Хотят ли его изучить?       Вновь раздался эхом рёв и удар металла о пол. Финн знал, что дело уже плохо, так что, стараясь не обращать больше внимания на глаза, он пошёл в другую сторону.       А тем временем стены сходили с ума… Петляли, уводили не туда, сужались и становились шире ворот в стены лечебницы. Эти резкие скачки пугали, заставляли поторопиться, вздрагивать от каждого увиденного глаза, смотрящего на него, не отрываясь ни на секунду. — Пожалуйста… Я просто хочу это остановить… — шептал про себя Финн, и не надеясь, что его кто-либо услышит или послушает.       И вдруг, бесконечный до этого коридор буквально вытолкнул его к лифту, вместе с закрытой лестничной клеткой. В лифт лучше не ходить: последнее, что Финну хотелось, это пугать Шута, заставляя его изолироваться только сильнее. Это было бы неправильно.       А лестничная клетка… Не зря она ведь закрыта, так? Мисс Венсан говорила туда не ходить, но что-то подсказывало Финну, что это именно то, что ему нужно.       Финн всем своим весом надавил на дверь, стараясь протиснуться внутрь. Когда же проход был достаточно широким, Финн прошёл и тут же скривился в отвращении. Его ноги вляпались в паутину, липкую и щекочущую ноги. Совсем рядом был топор… Да, это оно. Ход ранее был аварийным, и практически всегда был закрыт, даже до того, что случилось с ним после. А это «что» дышало в спину Финна…       Пересиливая себя, Финн достал из разбитого стекла топор, оттряхнул его от паутины, что, по большей части было бессмысленно. Держать его было ужасно трудно и даже неприятно из-за остатков прилипшей, на, казалось, века, паутины, но он решил продолжить идти, несмотря на всё.       Он двигался боком, не оборачиваясь, медленно и осторожно. Встречи с пауком он не хотел — и бороться с ним тоже.       Однако, чем ближе он подходил к выходу, тем сильнее его ноги застревали в паутине, не способные порвать её. Финн боялся разрезть её топором: это запросто могло спровоцировать и без того рассерженного Паука, из-за зашедшего на его территорию чужого человека.       Финн подошёл близко-близко к выходу: оставалось немного. Совсем не много.       И только он собрался открывать дверь, как тут путь ему преградила чёрная, омерзительная и волосатая паучья лапа. Другая подхватила его за ворот халата, Финн выронил свой топор. Пока тот летел и утопал в паутине, Финн барахтался в воздухе, пытался отцепиться, чем и разозлил Паука только сильнее.       Восемь безумных глаз глядели на него пристально, злобно. Паук шипел, брызжа во все стороны своей кислотой. Другой лапой он надавил на живот Финна, и постепенно надавливал только сильнее, и он понял, что его не намереваются съесть или оставить на потом, в коконе из паутины, а только убить, за то, что он осмелился зайти сюда.       Финн уже видел перед глазами искры; пытаясь вдохнуть, он царапал лапы Паука, срывая с них волоски, старался хоть как-то вылезти, но только злил этим Паука, уводящего их обоих вниз по лестнице, покрытой полностью его паутиной, небольшими бугорками, в которых невесть, что находилось. Финн, в мыслях, огорчённо и печально, прощался с жизнью. И только он начал терять сознание, он услышал чей-то голос. Голос девушки, только разобрать он ни слова не мог. — У… уходите… — сипел Финн, в надежде, что его услышат, но нет.       Разговор продолжился, Паук шипел всё громче, пока девушка не повысила на него голос: тогда и только тогда, он убрал лапу и положил Финна на мягкую паутину, позволяя ему вздохнуть. Очень долго он откашливался, пытался прийти в себя и отползти, как можно дальше, но это было сейчас нереально. — Доктор, как Вы? — услышал он мягкий голос. Лиза? — Лиза… — пробормотал Финн, стараясь подняться. — Да, это я, — почувствовав, как её руки тянут его вверх, Финн поднялся и вновь закашлял. — Я же говорила Вам не заходить сюда, что Вы тут делаете?       Финн постепенно приходил в чувство. Да, он всё ещё жив, но только чудом, чем и была мисс Венсан. Но на её вопрос Финн совсем не хотел отвечать, поэтому он очень долго ничего не говорил в ответ, пока Лиза отводила его на более устойчивую поверхность, там, где не так много паутины, и ноги не застревают. — Ответьте, пожалуйста, — сказала она строже, и Финн, колеблясь, сказал: — Уильям пошёл против Теда и… и Винфорда… Это неправильно, мне нужно было что-то… — Он жив..? Они... — ахнула Лиза. — Так, это не важно… Как Вы? — Я в порядке, — произнёс Финн, стараясь отвлечься от боли, в животе и голове. — Всё в порядке. Я должен идти. — Конечно, идите… Но, может, Вам передохнуть?       Финн взглянул на неё, а затем и на Паука. Тот не трогал её, не шипел и не собирался напасть, только терпеливо ждал, подтянув к себе передние лапы.       Финн сощурился. Не может быть… — Вы вместе? — спросил он, чем вызвал смесь удивления и смущения со стороны Лизы. — Почему Вы так подумали, доктор? — спросила она, а Финн усмехнулся. — Даже не знаю… — подшутил он, и оба они прыснули от смеха. — Ладно, — вздохнула Лиза. — Я не хотела, чтобы кто-либо, кроме пациентов, знал это… — Всё в порядке, Лиза. Я всё понимаю, — успокаивающе говорил Финн, а Лиза хмыкнула. — Именно поэтому я не хотела, чтобы Вы сюда заходили. Ну… И по другим причинам тоже, — в этот раз подшутила она, а Финн нервно посмеялся. — Да, мне хватило. И, всё же, мне нужен топор. Желательно поскорее. — Конечно. Простите, пожалуйста, — сказала она и пошла по паутине так легко, будто она делала это уже сотни раз, что, скорее всего, и являлось правдой. Она искала застрявший в паутине топор, а вместе с ней и её Паук, что успел успокоиться и даже стать каким-то очень уж ласковым.       «И такое может быть» — думал Финн. Почему-то, видя это, он немного кривился. Такая молодая девушка, и у неё что-то происходит с массивным пауком, убивающего любого, кто зайдёт на его территорию… Он не считал это чем-то ужасным, скорее, непонятным, что такая девушка, как она, может выбрать это и не волноваться, неправильно ли это, непристойно ли. Он считал, что юная особа просто не должна этого хотеть. — Я нашла, — сообщила Лиза, уже расчистив паутину, и собираясь дальше поднять его. Это было вообще не безопасно: Финну самому было нелегко держать этот топор, а, если бы она и смогла это сделать, то с лёгкостью могла бы и уронить, повредив себе что-нибудь. — Прошу, отойдите! — воскликнул он, и, к счастью, она услышала и отошла подальше. — Спасибо…       С этими словами, Финн поспешил в её сторону и взял топор. — Что Вы собираетесь делать? — поинтересовалась Лиза. — Надеюсь, не что-то неправильное, — Финн сомневался, в своих действиях, в своём плане: теперь уже во всём, кроме того, чтобы остановить их, пока ещё не поздно. — Будьте осторожнее, — сказала она, разворачиваясь, и Финн, вдруг оживившись, сказал: — Спасибо, Лиза. Я перед Вами в долгу! — Это уж точно, — усмехнулась она, как и Финн, что уже вышел в коридор. Тут же, он услышал доносящийся эхом рёв и звон металла, после чего поспешил к его источнику. К Уильяму… и тому чудовищу.       Финн бежал, стараясь не обращать внимания ни на обросшую глазами тьму в углах, ни на бесконечно строящийся лабиринт стен коридора, пытающийся его остановить; ни на усталость в ногах и руках; ни на чувство тошноты и ни на страх, сковывающий всё тело.       И вот, он был здесь. Эта борьба, кажется, подходила к концу, и ни в чью пользу. Уильям падал и поднимался вновь, истекал кровью, но продолжал нападать на ревущего Теда. Половина, за которую отвечал Винфорд, только смеялась, жутко, скрипуче, медленно и ужасно громко. На их теле уже были видны глубокие следы когтей Уильяма, с которых текло что-то наподобие крови, но это, казалось, было для них ничем. — Сдох..ни… — говорил их общий рот. Уильям рычал, тяжело дышал, уворачивался от его игл. Сам он, был быстр, несмотря на боль, он целился прямо ему в живот, стараясь задеть важные органы. Это была провальная битва, для них обоих. Для них всех.       Финн застыл, пытаясь придумать, как остановить всё это. В ход должен был пойти топор, но таким образом, чтобы он не убил их обоих. Это страшно, но нужно что-то предпринять, и срочно. В голове метались самые разные мысли, но от какой оттолкнуться? Что делать?       С лязгом, Тед прижал Уильяма к полу. — Ты… Ты.. не можешь… воспользоваться тем… что я тебе же.. и дал… — смеялся Винфорд. — Не брыкай-ся, с-с-су-кин сын, — прерывисто ревел Тед. Уильям тяжело дышал, хрипел, силы покидали его, пока он пытался вылезти из цепких иглистых лап. И Тед замахнулся…       Внезапно для себя, Финн невероятно быстро оказался у лап Теда и тут же вдарил ему по одной из ножных игл, что тут же рассыпалась, звеня, по всему коридору. Оба, и Тед, и Винфорд, застонали от боли, бросились на землю, и тут же попытались встать. — Мы… слишком долго… обращены… — всё так же смеялся Винфорд, а Тед всё ревел: — Зат-кни-сь!       Он вновь попробовал встать, но Финн тут же замахнулся по второй, ещё не сломанной игле, напуганный их разговором, тем, что они вновь встанут. И вдруг, иглы стали рассыпаться, исчезать, но тело Теда и Винфорда оставались на месте. Винфорд смеялся с текущими по половине его лица слезами. Тед застыл в немом крике. — Финн… — протянул Винфорд, стараясь подползти к нему ближе. — Отец… — выдохнул Финн, прижимая к себе топор, готовый, в случае чего, напасть… — Финн… будь умницей… Убей папу… — улыбался Винфорд. — Убей… нас. — Я не могу, — прошептал Финн. — Нет. — Убей его… — протянул Винфорд, цепляясь за него своей рукой с чернотой на кончиках пальцев. — Убей, — повторил за ним Уильям. «Убей…» — слышалось кругом. «Убей.» «Убей.» Убей.       Шёпот окружил его, а головная боль лишь становилась сильнее. Чувство тошноты вернулось, а Финн держался, как мог. И он даже не вздрогнул, когда когтистые лапы Уильяма опустились на его плечи. — Ты должен убить его. Не только для нас. Для себя. Убей его. — Нет… — Финн видел его… Это измученное лицо Винфорда, его фирменную улыбочку, которая раньше так сильно пугала его. Он слышал его голос: голос человека, воспитавшего его, в этом он был плох, но Финн никогда ни в чём не нуждался, всего было в избытке. Винфорд его одевал, кормил, учил, даже в такое трудное время. Он отомстил за него. Финн видел Теда: его кривую физиономию, искажённую мучениями и жаждой отомстить всем, без разбора. Лишённый имени, чести, души, влачит жалкое существование и днём, и ночью, и он горюет о потерянном контроле. Он хотел власти, а в погоне за ней потерял всё и даже больше. Он провалился во всём. Желает убить всех, включая себя.       Их нужно убить. Отца — чтобы избавить его от мучений, Теда — чтобы Финн смог вернуть контроль над собой, что забрал он столько лет назад. Это нужно, чтобы успокоить монстров. Чтобы они были свободны.       Финн замахнулся. Взревели чудовища, застыли стены, цепкие лапы отпустили его. Раз-два. Три. Лязг лезвия. Четыре-пять. Шесть. Сердце бешено стучит. Семь-восемь. Девять…       Топор ударился о пол, со звоном катясь по нему дальше. Финн опустился на колени, глядя перед собой. На исчезающую улыбку отца. Они обратились вновь, в то, что когда-то называлось Петерсоном, а теперь было Тедом. — Простите, — прошептал он. Всё кругом стихло.       Тед лежал и глядел на него в ответ. В его взгляде он видел Винфорда, его прищур, его улыбку. Он так и не смог убить их. — Это неправильно, — сказал Финн громче.       И вдруг, всё тело пронзила боль, почти такая же, какой она была, ещё в самом начале… Такая же невыносимая, вытесняющая всё, и особенно мыслить здраво, она сеяла панику и одну лишь навязчивую мысль: прекратить всё это.       Боль концентрировалась именно в руках, в пальцах, в ладонях, в костях и рвущихся сухожилиях. Всё тело дрожало, кожа горела, будто её действительно в этот раз подожгли. Финн чувствовал, как хрустят его кости, будто его кто-то тянет за руки и ноги, в разные стороны, кожу же неприятно стягивало и наоборот, по ощущениям, вместе с ожогом, кто-то пытался содрать его кожу.       Совсем скоро он даже стал это слышать.       Хруст был продолжительным, громким, как и звук рвущейся плоти, что будто бы делало ощущения гораздо более ощутимее, острее...       Финн закрыл глаза, стараясь не кричать от боли: даже если бы он кричал, это не помогло бы. Его никто бы не спас, никто бы этого не остановил.       На глаза навернулись слёзы, сдерживаемые только закрытыми веками: чуть Финн приподнял их, с них тут же по щекам полились бы солёные реки.       Боль никуда не уходила, как и хруст, и хлюпанье, эхом разносившееся по всему коридору. В груди жгло и болело только сильнее. Эта горечь подступала к пересохшему горлу близко-близко, заставляя слюну выделяться сильнее, даже чересчур… Глотнуть было нельзя, Финн пытался. Его желудок будто наполнила мерзкая, тёплая слизь, готовая вырваться наружу, но Финн сдерживался, как мог. Настолько хорошо он держал свои позывы, что вскоре эта самая чёрная жидкость полилась из его носа, сжигая его слизистую. Финн начал давиться и кашлять, опираясь руками о пол, а тёплая слизь сгустком покатилась из его глотки наружу, вытекая на пол, распространяясь, казалось Финну, по всему коридору.       И эти позывы вдруг прекратились. Голова болела, кружилась, всё тело пульсировало, а ему, в прохладном обычно коридоре, было ужасно жарко и душно. Финн боялся пошевелиться, ведь любое движение могло вызвать ещё одну волну боли или тошноты, и это было невыносимо…       Вместе с болью в голову вернулись голоса, шепчущие, кричащие что-то совершенно неразборчивое, но они звали его. Они кричали его имя. Они ждали.       Открыв глаза, Финн первым делом увидел под собой лужу тёплой, чёрной жидкости, растекающейся по полу дальше. В ней были видны странные бугорки, иногда она насыщалась пузырями, что после лопались. Рядом с ним, чуть подальше, лежал его халат… Белый, практически не запачканный. Финн даже не помнил, как снял его, но он был рад, что в этот раз он не испачкался.       Затем, его взгляд зацепился за руки… Даже не руки… Это были очень длинные, чёрные лапы, с отросшими кривыми когтями на конце. В это было трудно поверить, Финн думал, глаза его обманывают, такого просто не может быть!       Он попробовал привстать, опереться с помощью своих рук, или лап, на пол, но с непривычки, и из-за когтей, он соскользнул и чуть не упал обратно в ту самую лужу.       «Что произошло?» — устало задавался он вопросом. Осознание не заставило себя долго ждать: оно обрушилось резко, надавливало своим грузом. Из-за него хотелось расплакаться от бессилия. Это всё, это конец…       Финн чуть не упал на спину. С его рук, лап, сыпался чёрный песок…       Оглядев своё тело, Финн попробовал успокоиться. Из самого заметного изменились лишь руки… И длина его тела. И песок, падающий на пол, и тут же исчезающий…       Он оглянулся вокруг. Рядом стоял Уильям, глядел на него, на его новый облик. Взгляд не отводил и Тед, он смотрел пристально, внимательно и изучающе. А глаза, прячущиеся до этого по углам, стали медленно выходить из своих укрытий. Они обрели силуэты, разный рост, разные формы, размеры… Теперь, Финн различал их. Он понимал их, на каком-то подсознательном уровне. И неизбежность этого кольнула его сердце.       Теперь он один из них… Теперь он чудовище. — Можешь встать? — спросил Уильям.       Финн нерешительно кивнул и попробовал подняться, что сначала не выходило. Потом же, неуклюже встав, он попробовал оттряхнуться от песка, но только сильнее засыпал себя им. Скривившись в отвращении, Финн уже попробовал не обращать на это внимания.       Пытаясь осознать это, принять это полностью, Финн уже начал представлять, как будет каждый раз обращаться ночью в чудовище, желая людской плоти, как его упекут в одну из палат, будут пытаться лечить и пичкать таблетками, хотя он, помимо постоянного стресса и недосыпа, практически полностью здоров. Все эти изображения о его новой жизни всплывали перед глазами, он перебрал все варианты развития событий, несколько раз запаниковал, а потом и успокоился, и так несколько раз, пока его не позвали: — Как ты? — Нормально, — вздохнул Финн, добавив про себя: «Настолько, насколько это вообще возможно».       Но тут он вновь оглядел Уильяма. Раны его больше не кровоточили, однако, он выглядел не потрёпанно, а даже… растерзанно. Клочья шерсти выдраны, взгляд его был уставшим и почти таким же измученным, как у Финна. Выглядел он, в общем-то, гораздо хуже, чем Финн. — А ты? — спросил тот в ответ. — …Нормально, — чуть помолчав, произнёс Уильям. — Выглядишь не очень, — сказал Финн, на что Уильям чуть-чуть, еле слышно, порычал. — Переживу, — сказал он. — Нужно промыть раны.       На это Уильям не ответил. Звуки кругом стали громче, это шептались между собой чудовища. Все они обсуждали то, что увидели, Финн это слышал, он чувствовал их страх, которого постепенно вытеснило любопытство. Они шептались, постепенно говоря всё громче и громче. — Один из нас… — слышалось где-то. — …Больше не Кальтенбреннер… — Как мы…       Финн тяжко вздохнул. Ему было трудно осознать это, он не понимал совершенно ничего. Почему он обратился, почему сейчас, в самое неподходящее время? Почему он больше не Кальтенбреннер? — Я хочу, чтобы ночь завершилась, — проговорил хрипло он. — Но почему? — отзывался кто-то из них. — Я устал, — выдохнул Финн в ответ.       А кругом лишь гул, что совсем скоро начал раздражать. Хотелось спокойствия, хотя бы на несколько минут, только тишины, без стресса, без обращений, без чудовищ, то желающих его убить, то вдруг принимающих его, как своего... Не хотелось ничего, кроме того, чтобы его, наконец, оставили в покое...       Тогда же, Уильям аккуратно протянул свою руку Финну. Не задумываясь, Финн схватился за неё и, спотыкаясь, пошёл за ним, иногда оглядываясь назад. Песок, что сыпался с него, исчезал, как только он уходил со своего места. Успокоившись на этот счёт, Финн пошёл с Уильямом дальше, желая лишь поскорее отсюда уйти…       Они вышли на лестницу, где Финн смог вздохнуть. Ни паутины, ни других чудовищ, ничего. Только он, Уильям и тишина. — Спасибо, — сказал он. — Не за что.       Наступила долгожданная тишина. Никто не нарушал её, кроме Финна, что периодически тяжело вздыхал, пытаясь насытиться таким приятным, холодным воздухом. Ни разговоров, ни криков, ни стонов. Всё это было позади, наконец-таки. Теперь можно отдохнуть... — Я не знаю, что делать, — вдруг заговорил Финн, и тут же попробовал откашляться: в его рот попал песок, а глотать его совсем не хотелось. — Ты не должен ничего, — просто сказал Уильям. — И когда я буду обращаться? Когда я вернусь в свой… нормальный облик? — Ты должен сам узнать. — То есть, я могу это контролировать? — спросил с надеждой Финн, и тут же снова откашлялся. — Нет.       На это новый монстр вздохнул. — Господи… — прошептал он, прикрывая уставшие глаза, отряхивая лицо от чёрного песка. — Дурная лечебница… Дурной Тед… Чтоб тебя черти подрали… И песок…       Злоба кипела в нём, но она подавлялась усталостью. Просто хотелось лечь, закрыть глаза, и больше ни о чём не думать, забыть обо всём на свете, соединиться с ничем, просто быть обычным существом, которому не придётся волноваться о том, через что ему приходится проходить. Всё произошедшее ужасно вымотало его, и ему хотелось поскорее отойти от этого. Вот только это казалось невозможным… — Что мне теперь делать? — Жить. Спокойно и долго. — Я так не смогу, — обречённо сказал Финн. — К тому же, хех… Меня Вольфганг теперь точно убьёт.       Вольфганг. Вот оно: нельзя отдыхать. Он что-то скрывает, и это что-то нужно было разузнать. Это очень быстро стало навязчивой мыслью. — Подожди, — Финн сдвинулся с места и пошёл, вниз по лестнице, спотыкаясь и чуть не падая с непривычки, но он шёл решительно, намереваясь узнать всё, насколько тяжело бы это ни было.       Он слышал шаги Уильяма за собой. — Там внизу лаборатория, — сообщил ему Финн. — Я хочу туда попасть. — Я тоже, — отозвался Уильям. — Ты уверен? — спросил он, оглянувшись. — А ты? — переспросил его Уильям, и Финн пожал плечами. — Я не знаю, — только сказал он и продолжил идти, больше не выводя Уильяма на вымученный диалог.       Подвал был вскоре открыт, и оба они зашли. В нос ударил запах спирта — терпимый Финном до этого, а сейчас, он раздражал только сильнее.       Здесь было тихо. Кафельный пол и белые стены, всё выглядело очень, даже чересчур стерильно, до мурашек и дискомфорта внутри. Длинный коридор закрытых дверей, из которых не убежать, в которых не спрятаться, ведь тебя всё равно поймают.       Финн в какой-то момент взглянул на Уильяма, что остановился около одной из них, и тихо позвал его: — Уильям, всё в порядке?       Не получив ответа, Финн осторожно и неуклюже подошёл к нему, после чего взглянул на ту дверь тоже. — Там я был до Архива, — объяснил Уильям. — Там плохо… — …Там Винфорд издевался над тобой? — предположил Финн, и Уильям медленно, спокойно кивнул, прикрывая глаза. — В других были его эксперименты. Я не знаю о всех, но я слышал их крики.       Мурашки пробежали по коже Финна, заставляя его сильнее жаться от холода и дискомфорта. Это чувство лишь усилилось, когда из одной, чуть приоткрытой двери, послышался звон. Снова что-то упало на пол, звук схожий с падением ножа на кафель.       Неуклюже, стараясь, как можно осторожнее и тише, Финн зашагал к той самой двери. Оттуда слышались приглушённые голоса, а что они говорят — Финн разобрать долгое время не мог, до той поры, пока они не дошли.       Там, через щель приоткрытой двери, Финн увидел доктора Клиффорда, медсестру мисс Хейзер и нескольких, ещё живых санитаров. На столе, обвязанный тугими кожаными ремнями, лежал пациент: он не двигался, зато его белые глаза были широко раскрыты. Длинные руки неловко прижаты к туловищу, а изогнутые ноги свисали со стола. Длинные волосы его, вернее сказать, её, так же беспорядочно лежали, свалявшиеся в ком. Финн очень хорошо знал эту пациентку. Нурай…       Спустя мгновение, к ним вышел Вольфганг, натягивая на руки медицинские перчатки. Все кругом замолкли, Нурай задышала громче и чаще, готовая рычать. Она знала, что сейчас будет. Все кругом знали… А Финн хотел это отрицать. Вольфганг должен остановиться. Должен ведь… — Лейкотом, — холодно произнёс он, и медсестра отдала ему длинный, холодный металлический предмет. — Больше ничего не роняй, Хейзер.       Санитары разошлись по разным углам стола: кто держал ноги, кто руки. Винфорд наклонился, приставил острый наконечник к глазнице. Он сдвинул веко, и медленно, очень аккуратно стал вводить лейкотом.       Не в силах на это смотреть, Финн отпрянул от двери, вновь врезавшись в Уильяма. Но в этот раз он не сдвинулся с места. — Теперь скажи: что там происходит? — спросил его Уильям. — Лоботомия, — тихо произнёс Финн. — Мне было тяжело на это смотреть… — вернувшись в себя, добавил он. — Я никогда не поддерживал лоботомию, и я думал, что Вольфганг также не поддерживает эту процедуру, но… Он не видел другого выхода. А Нурай… Она даже не была буйной. Она была той, кто могла поддержать в трудную минуту, она была сильной женщиной, да и по физической силе не занимала Уильяму. Но из-за них она потеряла себя, перестала обращаться… И вот так я потерял свою пациентку…       Финн перевёл дыхание, глядя на Оливию. Она же смотрела на него: с ужасом, печалью и жалостью. — Оливия, дорогая… Ты устала? — Папа… — прошептала она. — Это очень тяжело… Тебе нужно отдохнуть… Пожалуйста, поспи… — Я знаю, как всё это звучит, — произнёс Финн. — Но ты была в Мэшвилле тоже, ты помнишь, что там произошло, как я забрал тебя оттуда… — Там было землетрясение, — кивнула Оливия. — Пожалуйста, отдыхай. Мы поговорим об этом попозже, хорошо?       Она видела, как Финн смотрел на неё обречённым и замученным взглядом. Он выглядел, как очень больной человек, пожалуй, он им и был. Отцу нужна была помощь, и, кажется, Оливия, наконец, смогла это принять.       Выйдя за дверь, она напоследок сказала: — Сладких снов…       И тихонько закрыла дверь. Обернувшись, она увидела перед собой Говарда. Единственного, кроме отца, что был в её жизни в тяжёлое время. Она не знакомила его с отцом, боясь, что тот неправильно всё поймёт, будет чересчур рад тому, что она завела на тот момент несуществующие отношения. А теперь Говард снова здесь, чтобы поддержать её в такой момент… — Милая, — мягко позвал он её с улыбкой, но в его янтарных глазах читалась грусть. Оливия подошла к нему ближе, ища объятий, утешения. — Ты слышал..? — прошептала она, чуть ли не всхлипывая. — Да, милая… — произнёс тихо он. — Я слышал всё… — Что же мне делать… — еле слышно произнесла Оливия. — Я хочу помочь ему… — Милая, — позвав её, Говард мягко опустил руки на её щёки, привлекая её внимание. — Ты не можешь самостоятельно помочь ему. Он — больной человек… Ты не можешь больше отрицать этого… — Я понимаю… — вздохнула Оливия. — Но что же делать…       Говард немного помолчал, готовя девушку к тому, что он скажет после. И она понимала, что будет. Что скажет он.       И время застыло…

Время вышло,

Нет смысла больше слёзы лить:

Это уж слишком.

Позволь же мне теперь

Кровь сладкую твою допить…