whatever he’s done, he did it for love.

— Ты не ела ничего уже полтора дня. — в ответ девушка лишь протяжно вздыхает и разворачивается обратно к своему столику с незаконченным рисунком на листке а-четыре. — И не хочу. — она снова принимается выводить очертания своей комнаты, рисуя кровать, настоятельно решив, что Эдвин может сделать всё, что угодно, но еду из его рук она не возьмёт. А если и придётся, то заставит камеры выйти из строя на эти несколько минут и смоет обед в унитаз. Эдвин хороший парень, добрый, с тех пор, как он тут появился, каждый раз встречаясь с ним, Кая задавалась вопросом о том, какого дьявола он здесь забыл, среди злобных дядь и тёть, в этом чёртовом подземелье. Загляни сюда всего один единственный раз – больше никогда не сможешь отмыться. Но своенравному характеру Каи, по большей части, на его лучезарность было наплевать: если она не хочет есть – не будет. Расскажет Папе? Пожалуйста. Ну придёт он сюда, ну поговорит с ней и объяснит, как маленькому ребёнку, что еда – важно, что питательные вещества необходимы, особенно, если впереди Двойку ждёт испытание чего-то нового. Ну откажется она есть даже после этой речи. Ну придёт несколько санитаров и попытается насильно впихнуть в неё что-то съестное. С вероятностью в пятьдесят процентов Вторая согнётся над унитазом через две минуты после того, как за врачами закроется дверь. Мы такое уже проходили. В этой лаборатории you are never enough. Всегда что-то не так. Недостаточно коммуникабельная. Чересчур коммуникабельная. Слишком сильная, а потом слишком слабая. Слишком много ешь, слишком мало ешь. Вообще не ешь. Недостаточно спишь, всё ещё недостаточно, а потом слишком много. «— Ты даже в детстве так много не спала. — В детстве сон не ощущался, как временная смерть». Сначала Кая не понимала, почему Папа да и вообще всё руководство всё ещё мирится с её выходками, с выходками Питера. Их поведение часто срывало какие-то планы или ожидания, выходило за рамки. Да, их наказывали, но не настолько сильно, как других детей. Двойка считала это несправедливым, неправильным. Не могла додуматься, почему всем так нравилось с ними нянчиться и закрывать глаза на всё дерьмо, которое они творили. Пока наконец не поняла, что они с Первым – те, у кого силы больше, чем у всех детей в лаборатории вместе взятых. И тогда всё стало на свои места, разложилось по полочкам. Потому что Папе эта сила нужна. Он сделает что угодно, будет махать рукой на их проступки, потому что ему это выгодно. На Питера он надел чип лишь из-за того, что его поведение несло прямую угрозу Кае. Будь это любой другой ребёнок — вряд ли доктор Бреннер пошёл бы на такие меры. Но раз уж это Кая, вторая по силе девушка, то её нужно сохранить. Чип изъять можно в любой момент, Папе осталось только этого момента дождаться. Если он ждёт, что Первый вдруг станет благоразумным и утопит, удавит всех демонов внутри себя – Бреннер ошибается, так, как не ошибался ещё никогда в своей жизни. — Тебе нужно набираться сил, а не лишаться их, Двойка. — Эдвин настойчивый и упёртый, Кая уже даже думает, что сейчас он тот самый человек, которого подослали чем-то её насильно напичкать. — Послезавтра испытание Нины, придётся всё переносить, если ты будешь слишком слабой для этого. — Оставь на кровати и уходи. — недовольно отвечает шатенка, даже не смотря в его сторону, и слышит облегчённый выдох, как только поднос опускается на матрас. Через две секунды закрывается дверь. И она снова одна. Не видела Питера уже несколько дней, ничего о нём не слышала. Его не было в Радужной комнате, куда Кая заглядывала, когда ей было скучно, даже несмотря на разрешение её не посещать. Его не было в общей столовой, куда она приходила ужинать вместо того, что бы просить принести еду в комнату. Он не заходил к ней во время обеденного перерыва, как обычно. Одному богу и, наверное, Папе известно, где его черти носят. Что-то в этой всей ситуации заставляло Вторую нервничать. Нутром она чувствовала, что-то здесь не так, что-то не чисто. Питер никогда так надолго не пропадал, а если и предпочитал скрыться на какое-то время, что бы просто побыть в одиночестве – предупреждал. Она не виделась с ним после их последней встречи, тогда, у него в кабинете, и от одной мысли об этом внутри всё переворачивалось. Он что-то задумал. Кая ощущала это каждым миллиметром своего тела, каждой клеткой, каждым внутренним органом. Настолько сильно, что ей начинало казаться, будто между ними за все эти годы проведённые плеч о плеч выстроилась невидимая связь, словно между близнецами. Она чувствовала на себе каждый всплеск его гнева, каждое негодование или страх. Каждое разочарование. Интересно, замечал ли он то же самое? Кая разворачивается, что бы посмотреть на принесённый обед: салат с каким-то мясом, два тоста из белого хлеба, большая чашка чёрного чая, её любимого, и яблоко. Не хватало десерта, но его, по очевидным причинам, на подносе не было. Сердце стучит в груди, в жилах закипает злость. Хотят, что бы она поела? Пожалуйста. Получите распишитесь. Пускай Папа будет доволен. Он же этого хотел, ведь так? Что бы Вторая питалась, снабжала своё тело питательными веществами, что бы была сильной, выносливой. Иначе снова получит лекцию о том, что «делает недостаточно», снова будет вычитана за то, что «нельзя блевать после еды», снова ей скажут «мы делаем для тебя столько, а в ответ не получаем ожидаемого». Снова ты не такая, Кая, чёрт тебя подери. Девушка отбрасывает карандаш в сторону и тот падает на пол, тонкий грифель, наверное, ломается внутри. Двойка встаёт со своего стула и подлетает к кровати, становится перед ней на колени и, чуть ли не задыхаясь, берет столовый прибор и принимается есть. Выуживать листья салата ложкой – такое себе удовольствие, но вилки не разрешены, по крайней мере для неё, девушки, которая может воспользоваться этим, что бы пырнуть кого-то или причинить себе вред. Жуёт, по крайней мере, вынуждает себя это делать, двигая челюстью, ложка за ложкой, в горле с каждой секундой вырастает всё бóльший ком, но Кая ест, утопив взгляд в тарелке, продолжая заталкивать внутрь эти зелёные листья, куски помидоров, мяса. Её уже начинает тошнить, она продолжает, берёт кусок хлеба и откусывает, почти что жадно, глотает всё уже даже не пережёвывая, не замечая, что слёзы катятся по мягкой коже щёк, оставляя прозрачные следы. Кашляет, прикрывая рот тыльной стороной ладони, отбрасывает ложку в сторону так же, как карандаш, и продолжает есть руками, заталкивая еду в себя, словно всередине вместо желудка образовалась всепоглощающая чёрная дыра. Хватает второй кусок хлеба, уже остывшего, почти что резинового и отправляет внутрь, вслед за листьями салата и жареной курицей, снова кашляет, а дышать становится так тяжело, будто кто-то медленно перекрывает воздух. Её растят как свинью на убой, жертва больных фантазий доктора Бреннера, так же, как и все эти несчастные дети, не имеющие ни единого шанса на спасение, ни разу не видевшие ничего за толстыми стенами этой лаборатории. Жертва его больного сознания, больных целей, жертва больного его. Мужчины, который не знает, когда остановиться, который останавливаться не хочет, который этого никогда сделать и не сможет. Ешь, Двоечка, ешь, ты же хочешь быть хорошей для Папы? Оседает на ледяной пол, плиточный, берёт чашку с чаем, что приятно, слишком сильно, слишком горячо обжигает её ладони, не так, как окурок или зажигалка, но этого хватает что бы на несколько секунд усмирить демонов внутри, дать им какую-то пищу, дать им боль, дать то, чего им постоянно хочется. Она снова кашляет, чувство тошноты возрастает до максимума, Двойка почти дёргается в сторону туалета, но остаётся сидеть. Плитка давит в колени, печёт холодом ноги, Кая делает глоток за глотком, даже не чувствует вкус своего любимого чая, наверное, с добавлением мяты или какой-то другой успокаивающей травяной смеси, снова кашляет и снова пьёт, залпом, будто пытаясь забить эту пустоту внутри себя, но если ничто другое не помогает это сделать, поможет ли еда? Внутренний голос кричит и просит перестать, всё съеденное комом стоит в уставшем от рыданий горле, но Кая не может: собственноручно спустила курок, на максимальной скорости приехала свой знак «стоп», и теперь остановить её может только прямое столкновение. Вытирает рот грязными, скользкими после салата руками, оставляет чашку на подносе и хватает яблоко, зелёно-красное, сжимает его в ладони и пытается встать, пока слёзы капают на бежевую толстовку, оставляя пятна. Один укус, зубы врезаются в плотный фрукт с характерным хрустом, фу, такое кислое, лишь усиливает ощущение тошноты, десна сводит и это тот момент, когда в глазах темнеет и голова начинает кружиться, а устоять на ногах больше не хватает сил. Яблоко выпадает из рук и катится под кровать, пока Кая пытается опереться о что-то или схватится за край стола, но лишь ударяется плечом о стену и жалобно стонет, снова падая коленями на пол, так больно, но так, чёрт подери, приятно, она готова падать ещё и ещё, до тех пор, пока не сотрёт себе кожу в кровь, что бы было больно, падать-вставать-падать-вставать-падать, пока и вовсе не перестанет что-то чувствовать. Всё размытое и нечёткое, больничный свет режет глаза, а Кае так хотелось этой темноты, всепоглощающей, могущественной, темноты, в которой Двойка с радостью бы утонула, отдала бы себя на растерзание, принесла в жертву, только бы не видеть снова того, за чем приходится наблюдать каждый грёбанный день. Всё что угодно, только бы сбежать от себя, от своей боли, от своего нутра, которое с каждым часом выносить становилось всё сложнее, только бы скрыться от Питера, пускай это невозможно. Она могла бежать, но никогда не сможет от него спрятаться. И, как по команде, знакомые голубые глаза возникают где-то перед ней, чёткие, на фоне всего размытого, золотые пряди спадают на лоб, она почти чувствует его руки на своей талии, бережно поднимающее её с пола, вытирающие слёзы со щёк, настолько потерянная, что не может осознать – реальность это или просто плод её воображения, куда Баллард въелся, как чёртов яд, пятно, которое ничем не вывести. Кая почти задыхается, не сразу осознавая, как тяжело дышать, как болят рёбра при каждом вдохе, как режет невралгия, и образ Питера исчезает, испаряется и выветривается, как и она сама. Темнота заполняет помещение, убивая свет, медленно срастаясь над Каей, вдавливая её в этот холодный пол. За секунду до того, как тёмная пропасть полностью поглощает её разум, девушка пытается схватится за Питера, которого уже не видит, но почему-то чувствует, что он здесь.

X

Всё такой же яркий, отвратительный лабораторный свет режет сетчатку. Кая кое-как отворачивается в сторону чувствуя, как под телом гнётся мягкий матрас. Двигаться – почти невозможно, но, тем не менее, у девушки получается привстать на уставших руках и, прищурившись, осмотреться по сторонам. Она попрежнему в своей комнате, на своей кровати. Её рисунок на столе, карандаш валяется в углу, рубашка висит на вешалке. События постепенно восстанавливаются в голове, будто куски разбитой вазы склеиваются обратно, воссоздавая ранее утраченный узор. Эдвин. Её отказ есть. В желудке что-то переворачивается. Поднос, оставленный на кровати. салат, хлеб, чай и яблоко. Ком сдавливает горло. Плачет и задыхается, падая на пол. Фантомная боль в коленях, грудь начинает болеть. Приступ тошноты, тяжестью её придавливает к ледяной плитке. Закрывает глаза и пытается дышать, как её учили, во время приступов тревоги. Темнота, такая густая, непроглядная, поглощающая всё вокруг себя. Холодные руки Первого на талии, а потом на щеках. Его глаза айсберги, мягкие волосы. Дыши, Кая, пожалуйста. Это был сон? Хотелось верить. В комнате нет ни подноса, ни выпавших из рук листьев салата на полу, ни, наверное, яблока под кроватью. Голова вот-вот треснет от пронзительной боли. Если бы это было реальностью, Двойку бы наверняка напичкали какими-то обезболивающими препаратами. Но девушка настолько перепуганная, уставшая, не может отделаться от ощущения, что сходит с ума, по этому срывает с себя одеяло и привстает, скривившись от тяжести, что бы взглянуть на свои ноги. По спине разрядом взлетает холодный пот, сопровождающийся мурашками по коже, а трясущиеся пальцы тянутся к коленям, что бы подушечками нащупать плотную ткань белых пластырей. Не сон, не видение. Реальность. Резкий приступ тошноты не даёт возможности взять себя в руки, собраться и медленно встать с кровати, вынуждая подорваться на месте и бросится к туалету, а после, как обычно, терпеливо ждать, пока тело трясётся над унитазом. Рутина – кнопка смыва, кашель, несколько минут чистки зубов и языка, с привычным усердием, умыться холодной водой. Как новенькая. Ну почти, если не считать ноющей боли повреждённой кожи коленей. И ещё более травмированного разума. Это значит только одно: отложенное испытание «Нины», отклонение от установленного плана. Папа будет в ярости. Но его здесь нет. Затишье перед бурей. Странно, что к ней не приставили наблюдателя, что бы застать момент пробуждения. Желудок снова скручивается, но не от повторного желания блевать, а от страха. Двойка медленно разворачивается к углу, в котором валяется чёрный карандаш. Осознание охватывает тело, пробирает озноб, иголками прокалывая кожу. Она выставляет руку вперёд и прикрывает глаза, направляя всю внутреннюю энергию, а точнее, её остатки, туда, пытаясь сдвинуть карандашик с места. Её коробит, словно сломанный механизм, в ушах гудит, тёплая кровь щекочет ложбинку над губой и Кая открывает глаза. Предмет почти не изменил своё положение, лишь перевернулся, теперь указывая на неё, как компас, слегка перекатился вперёд, вместо того, что бы оказаться под стулом, куда она изначально хотела его переместить. Страх как гвозди в кости, понимание обрушивается сверху, подобно ведру с ледяной водой. Она снова теряла силу. Снова теряла энергию. Как только сидящие за камерами люди сообщат доктору Бреннеру, что Вторая проснулась, он, не медля, прибудет сюда. И как только дверь её комнаты откроется, Кае конец. Но у неё ещё есть время. Ещё минут пять, минимум или максимум – сказать сложно. Пять минут, что бы сделать то, о чем она подумала почти сразу же после того, как только открыла глаза. Найти Питера. Наконец его увидеть. И, может, рассказать. Или не рассказывать? Просто найти и убедиться, к её большой надежде, что он ничего не натворил. С облегчением почувствовать, что её дурные догадки оказались всего лишь дурными догадками, а плохие предчувствия – простым накручиванием себя. А может Второй просто хотелось узнать, был ли это он, тогда, тот луч света в кромешной темноте, был ли он тем, кто поднял её с пола? Был ли тем, кто позвал на помощь? Кая покидает свою тесную, пропитанную болью и страхом от произошедшего, комнату, быстрее, чем успевает сформулировать у себя в голове нормальный и чёткий план. Сейчас она наверняка находится под пристальным надзором, ей бы и шагу не дали ступить без чьего-то присутствия. только странно, что к ней всё-таки не приставили наблюдателя, а этим грех не воспользоваться. Босые, болящие ноги, ведут её по длинному коридору, в груди бьётся ощущение, будто она не покидала комнату несколько лет, а голова всё ещё кружится, вынуждая придерживаться трясущейся ручкой за стену. Дорогу в кабинет-комнату Питера Кая знала наизусть и никогда не путалась, даже в этих подземных лабиринтах. Двойка бы нашла путь к Первому даже с завязанными глазами и без возможности ориентироваться наощупь. Поворот, ещё один поворот, тошнота становится сильнее, а тело саднит так, будто Кая проехала километров десять на том идиотском вело-тренажёре, к тренировкам на котором принуждали детишек постарше, придумав какую-то причину, оправдывающую строгую потребность поддержания хорошей физической формы. Вторая никогда не находила связи между силами телекинеза и спортивной подготовкой, но если это помогает упахиваться до истощения – она обеими руками за. Наконец доходит до двери с табличкой «Питер Баллард» и приподнимает руку, что бы постучать, параллельно оглядываясь по сторонам, но замечает, что дверь в кабинет уже приоткрыта. Заходи не бойся выходи не плачь, но Кая всё равно стучит, ради приличия и, не получив ответа, открывает и медленно заходит в кабинет. Всё как раньше: небольшое кресло, полка с какими-то книгами, наверняка научными или руководства по воспитанию детей (или что ещё могут читать воспитатели?). Железный шкафчик для одежды, белый стол, на нём какие-то бумажки разложенные аккуратными стопочками. Всё есть, а Питера нет. Девушка ещё раз проходится взглядом по помещению, собираясь захлопнуть дверь, готовясь ощутить прилив разочарования, как что-то на столе цепляет её зоркий взгляд и она хмурится, делая несколько шагов вперёд. Сломанное сердце пропускает несколько коротких ударов, когда красные пятна, в некоторых местах размазанные по белой деревянной поверхности стола, врезаются в после зрения, параллельно вызывая толпу мурашек, взлетающих вверх по спине. Кровь, ничто иное, блестела на столе и бумаге, под светом ярких больничных ламп, и Кая делает несколько острожных шагов вперёд, прищурившись, ведь сверкает что-то ещё, что-то, что она не может идентифицировать до тех пор, пока не подходит так близко, что случайно ударяется о стол бедром. Скальпель. Первая мысль, пришедшая в израненное и травмированное сознание – под шумок забрать и спрятать под подушкой, что бы потом использовать в своих целях, но всё это сразу же выветривается из головы, когда Двойка вспоминает, что Первый нанесением себе увечий никогда не увлекался: ему больше нравилось калечить других, а себя любимого он бы никогда не тронул. Руки уже трясутся, когда шатенка обходит рабочее место с другой стороны и осматривает найденное, задерживания дыхание уставившись на закапанные кровью бумажки. Аккуратным движением дрожащих пальцев она поднимает их и перекладывает, чувствуя, что не хватает чего-то ещё, будто пазл не закончен, словно она – детектив из недавно прочитанной книги, рассматривает место преступления, молча ища ответ. Сердце бьётся так быстро, что Кая не слышит собственные мысли и стук внезапно останавливается, когда из под одной из бумажек показывается кончик иглы, а стоит отодвинуть лист чуть дальше, уже и нитки для накладки швов. Их Кая никогда и ни с какими другими не спутает, уж слишком часто ей приходилось накладывать швы после выходок старшего, а маленький шрам на виске этому доказательство: напоминание о том, как Питер схватил её за волосы и хорошенько приложил головой о ледяной кафель. Неосознанно отшатываясь назад, Двойка хватается рукой за стул, что бы не упасть, и тяжело дышит, наконец нормально встав на ноги. Только сейчас, кажется, она начала в полной мере замечать. Когда красные отпечатки ног на полу бросаются в глаза, кашляет, а от понимания, что они принадлежат ей, а кровь, которую она до этого на полу не видела – Питеру, Вторую уже почти выворачивает в стоящее рядом мусорное ведро. Звук сирены, протяжный и с паузами, заставляет внутренности задрожать, а чувство тревоги — застыть цементом в горле. Кая жмурится, когда свет начинает моргать и снова берётся за спинку кресла, что бы не упасть от очередного головокружения. Она привыкла к сиренам, за всю её жизнь их включали ну уж слишком часто, особенно тогда, когда они с Баллардом проживали переходный возраст, а он любил чудить. Тогда почему сейчас её сердце делало двойное сальто, переворачиваясь в груди? Кая, уже забыв о том, что собиралась забрать себе скальпель, шагает в сторону дверей и вылетает в коридор, осматриваясь по сторонам. Никого и ничего. Девушка закусывает внутреннюю сторону щеки, в последний раз заглянув в кабинет и бежит в сторону комнаты, игнорируя то, как ноют ноги. Двойка знала, что если Папа не застанет её на своём месте во время экстренного сбора всех детей — будет худо, по этому неслась так быстро, как только могла, едва не задыхаясь. В какой-то момент освещение полностью отключается и Кая тормозит, прихватившись рукой за стену. Учащённо дышит и трёт глаза, будто это поможет ей быстрее привыкнуть к темноте и начать видеть. Темнота всегда её пугала, и не из-за каких-то монстров, о которых уже много лет судачила половина их отделения, а потому что Кая знала: Питер = темнота, а темнота = Питер. И что-то внутри подсказывало, что ей стоит быть осторожнее. Громкий крик режет уши и освещение восстанавливается, но не перестаёт моргать. Кая застывает на месте и не дышит. У неё болят глаза и она снова их трёт, пытаясь сообразить, что происходит. В такие моменты Питер всегда находил её, если Папа не успевал сделать это быстрее, и тащил протеже за собой, что бы спрятать в какой-то комнате и закрыть своими плечами. Но Первого не было. И Кае захотелось развернуться и побежать куда глаза глядят, когда она вспомнила, что Баллард прятал её только тогда, когда не был причастен к происходящему. Снова крик, и следом ещё один, а после — душераздирающий плач, да такой, что пробирает до самых костей, оседая где-то под кожей. Кая борется с желанием осесть на пол и остаться здесь, подальше от всего, что происходит и может произойти, но что-то заставляет её побежать дальше, вперёд, по знакомым коридорам, не обращая внимание на перебои в освещении, она ориентировалась наощупь, скользя ладошкой по кафельным стенам, бежала на крик и плач, пытаясь сдерживать собственные слёзы, причину которым не могла найти. Свет снова выключается и девушка вскрикивает, не успевая остановиться и схватится за стену, в последний момент спотыкается и уже через секунду оказывается на холодном полу. Хнычет, схватившись за локоть, и пытается сесть, но бедро начинает ныть так сильно, что двигаться больше не представляется возможным. — Я ждал тебя.