whatever he’s done, he did it for love.

— Я ждал тебя. — хриплый, ледяной голос доносится из другого конца коридора и Кая находит в себе силы, что бы заползти за угол перед тем, как она попадётся на глаза Первому, но в темноте натыкается на что-то большое и мягкое и резко выдыхает, коленом ощутив мокрую и вязкую лужу на полу. Освещение возвращается, буквально на пару секунд, и этого оказывается достаточно, что бы Кая увидела то, а точнее того, об кого споткнулась минуту назад. Она вскрикивает, наткнувшись взглядом на лицо мёртвого охранника, чьё выражение исказилось в гримасе дикого ужаса и Кая, медленно, слыша только бешенный стук собственного сердца в груди, отводит взгляд в сторону и хочет зарыдать, увидев лужу его крови у себя под ногами. Забыв про боль в бедре, девушка резко подскакивает на ноги и, прикрыв рот рукой, пятится назад, стараясь не издавать лишних звуков, всё ещё питая надежду, что сможет убежать. Спрятаться. Но надежда ложная. Спиной она утыкается во что-то высокое и тёплое, а крик даже не успевает вырваться и горла, как ей сразу же закрывают ладонью рот и мягко разворачивают к себе. Она трясётся и дрожит, что снаружи, что внутри, заглядывая в холодные, голубые глаза, внимательно бегающие по её лицу. Питер убирает руку от её рта и проводит большим пальцем по щеке, хмурясь, когда девушка убирает ладонь от себя, остановив взгляд на чём-то в области его шеи. — Питер… — она становится на носочки и трясущимися пальцами опускает вниз окровавленный воротник его рубашки. Только сейчас освещение окончательно восстанавливается и красные пятна, брызги, которыми покрыта рубашка Первого, бросаются ей в глаза. Кая чувствует, как воздух сжимается комом в горле и отшатывается назад, прикрыв рот рукой. Ей хочется ущипнуть себя, да так сильно, что бы завыть от боли, но руки не слушаются, ноги не слушаются, в голове эхом бьётся слово «беги!», но она намертво приросла к полу. Это не первый раз, когда Кая видела мёртвого человека. Это не первый раз, когда срабатывала сирена из-за проделок старшего. Это не первый раз, когда Баллард стоял испачканный чужой кровью. Это не первый раз, когда она видела такой холод в его глазах и не первый раз, когда слышала такое ледяное спокойствие в его хриплом голосе. Но это первый раз, когда в стенах лаборатории звучали нечеловеческие крики. Первый раз, когда настолько сильно и настолько отчаянно кричали дети. — Я достал его. — мягко говорит Питер и делает шаг ей на встречу, протягивая ладонь. Кая качает головой в разные стороны и скрещивает руки на груди, словно это поможет ей защититься. Ей так больно, так больно стоять, так больно дышать, но она всё равно находит в себе силы делать шаг за шагом назад, по мере того, как Питер к ней приближается. Она знала, что в конце концов не выдержит и упадёт на пол, или Питер бросится в её сторону и схватит, так или иначе, Двойка окажется в руках Первого. Это вопрос времени. — Теперь мне ничего не мешает. — продолжает Баллард своим сахарным тоном и медленно опускается на кафель, придерживаясь рукой за стену. — Теперь мы можем уйти. Девушка не сопротивляется, когда блондин присаживается около неё и с мягкой улыбкой всматривается в глаза, поглаживая рукой по спине. Ей хочется отдёрнутся, закричать и попросить Первого, что бы он отошёл. Руки такие горячие, словно он держал их над огнём, непривычные, ведь обычно его ладони холоднее, чем лёд. Это тепло обжигало лопатки и заставляло мурашки нестись вверх по спине и рукам. Кая поднимает на Питера взгляд и тихо всхлипывает. — Дай мне кое-что тебе показать. — говорит он и, не дожидаясь согласия, осторожно, так, словно девушка хрустальная, поднимает Каю на руки и она, по привычке, обвивает руку вокруг его шеи, положив ладонь на плечо. Где-то в глубине Кая уже понимала, уже знала, что произошло. Просто не хотела в это верить. Не хотела признавать, игнорировала то, с какой скоростью пазл в голове складывался в единую картинку. Она видела аккуратно наложенные, свежие швы на его шее. Зашитая кожа, которую он перед этим самостоятельно разрезал, доставая чип. От одной мысли о том, насколько это, должно быть, больно, Кая скривилась, но вряд ли Питеру это принесло ущерб. Ему не страшна боль так же, как не страшны и страдания. Он выносил всё. Нес и её, по коридору, крепко поддерживая за поясницу и под окровавленными коленями. И сейчас, почему-то, Кая спокойна. От этого парадокса у неё кружилась голова. Она боялась Питера, всегда. Всю свою жизнь. Не было ни дня, когда он не вызывал у неё оцепенения или ужаса, даже тогда, когда Двойка думала, уже привыкла к его выходкам и приняла свою участь. Она знала и помнила, что он делал этими руками, её тело, её кожа помнила каждое его прикосновение, каждый удар, каждый поток энергии, летящий в её сторону, когда блондин применял на ней свою силу. Кая хотела исчезнуть из-за него. Она причиняла себе боль из-за него. Она рыдала ночами в подушку из-за него. Она хотела сбежать отсюда из-за него. Питер ломал её. Медленно, по частичкам, меняя степень давления от слабого к сильному. Он убивал её, постепенно, издеваясь, получая от этого удовольствие. Руки, которые сейчас так крепко и осторожно держат, боясь причинить малейший дискомфорт, едва не убили её неисчислимое количество раз, но сейчас они защищали. Первый защищал Двойку, медленно неся по коридору, куда — ему одному известно. Защищал, как раньше, от Папы. От детей, которые над ней смеялись в детстве и подростковом возрасте. И это чувство, мягкий отпечаток заботы на щеках, пробуждал в середине что-то такое, противостоять чему казалось невозможным. Он был ядом и противоядием одновременно. Питер разбивал её и добивал кувалдой. А потом склеивал. Медленно, аккуратно собирая по частицам, что бы потом снова разрушить. Кая позволяла делать с собой всё, что захочется, но платила тем же в ответ. Знала, что не спасётся. Бежать было некуда. Ей нравилась эта боль. Потому что всю свою жизнь здесь Кая не чувствовала ничего, кроме пустоты и боли. И если выбирать между пустотой и болью, чаша весов перевешивалась на второе. Потому что боль заставляла её чувствовать себя живой. Это хоть что-то. Где-то в глубине души Кая понимала, что это неправильно. Что тот, кто тобою дорожит, не будет тебя душить. Не будет заламывать тебе руки. Не будет толкать в стену. Не будет хватать за волосы и ударять о стол в Радужной комнате. Но ей никто не рассказывал, как правильно. Никто не рассказывал, как нужно. Питер слепил её, как гончар, своими красивыми пальцами. Сделал из неё свою копию. Он, как старший, приложил к воспитанию Двойки больше, чем сделал Папа. И когда Кая это поняла, менять что-то было уже слишком поздно. Они связаны невидимой ниткой, которую не разрезать даже самыми острыми ножницами, не порвать самыми сильными руками. И так будет всегда. Где будет Питер, там и Кая. За его спиной и плечами. Её ладонь в его ладони. Её кровь на его руках. Её тело на нём. Его поцелуи на её губах. Она всегда будет принадлежать ему и никому другому. Так же как и Баллард, никогда бы этого не признавший, скорее, умрёт, чем в здравом уме согласится её лишится. Кая ненавидела Питера, но оседала в его руках при первой же возможности, неслась в объятия, стоило блондину расставить руки в приглашении. Ненавидела Первого так же сильно, как и любила. Знала, что они разрушают друг друга, с каждым днём всё больше отравляя. Но, как уже сказано, бежать некуда. Девушка ощущает влагу его пропитанной кровью рубашки на своей коже. Этот запах, заполняющий коридоры, оседает металлическим привкусом на языке. Кая видит мёртвые тела, через которые Первый переступает, продолжая целеустремлённо идти. Вторая не знает, куда он её несёт, но сопротивляться сил нет. Нет сил и бороться. Не после вчерашнего, не после того, что она сегодня видела. Она слишком резко почувствовала себя уставшей. Ей хотелось в комнату, в свою кровать. Она обработает Питеру все раны. Проверит, насколько хорошо наложены швы. Сотрет кровь с его лица и кожи. И уснёт, как только он накроет её одеялом. Питер останавливается и разворачивается спиной к тому направлению, в котором шёл, заставляя Каю нахмуриться, но послушаться, когда тот спустил её со своих рук. Инстинктивно, ей захотелось заглянуть Первому за спину, но блондин схватил девушку за подбородок и потянул на себя, накрывая её губы своими, в жадном поцелуе. Кая становится на носочки и отвечает, положив ладонь на не покалеченную сторону шеи. Ей наплевать, что сюда, уже, наверное, несётся разъярённый Папа со своими шавками. Что их, в лучшем случае, ждут пытки электрическими ошейниками. Плевать, пока Питер сжимает её талию и прижимает к себе горячими ладонями. Пока дыра внутри, даже на такой короткий срок, заполняется чем-то другим, кроме боли. Она знала, что Первый чувствует то же самое. Его сердце билось так сильно, что Кая чувствовала вибрацию в собственной грудной клетке. Напоследок оставив короткий поцелуй на её губах, Питер отстраняется и, ещё раз проведя пальцем по щеке Каи, за плечи разворачивает её к открытым нараспашку дверям Радужный комнаты. И это момент, когда у Двойки внутри всё начинает окончательно рушиться. Сердце пропускает один удар, следом второй, а после и вовсе, кажется, останавливается. Она пятится, но сильные руки держат и подталкивают вперёд, туда, откуда ей хотелось убежать, сломя голову. И Кая даже не осознает, что со всей силы щипает тонкую кожу на предплечье, пытаясь заставить себя проснуться. Кровь. На полу, на стенах, даже на чёртовом потолке. Так много, что в глазах начинает рябеть. Она задыхается, когда Питер заводит её внутрь, поглаживая где-то между лопаток. Тела. Десяток. Мёртвых, уже теряющих свой жизненный цвет. И теперь девушка вспоминает, что её встревожило ещё на пути сюда и о чем она забыла, оказавшись в руках Первого. Крики. Она слышала крики детей. Она слышала, как они рыдали. Они были звуком, на который Кая ориентировалась, несясь по коридорам. Колени подкашиваются, Вторая падает на окровавленный пол и из горла вырывается измученный стон. Она закрывает лицо ладонями и качает головой в разные стороны, рыдая, умоляя высшие силы, если они существуют, что бы это всё оказалось сном. Кошмаром, после которого она проснётся в холодном поту. Баллард поднимает её и кое-как ставит на ноги, игнорируя настойчивое сопротивление. Кая рыдает, придерживаясь за его руку, потому что это единственное, что удерживало её от повторного падания. Она чувствовала, что молодой человек недоволен подобной реакцией. Напряжение исходило от него тёмной аурой, оставляющей отпечатки на её коже. Но он терпел и ждал, словно рассчитывал на момент «просветления», что, по его мнению, должен был ослепить Каю ангельским сиянием. — Питер.. — шепчет она, тыльной стороной ладони вытирая слёзы, и делает несколько медленных шагов перед, осматриваясь по сторонам. Здесь все. Начиная с третьего и заканчивая десятым. Разбросаны по просторному помещению, словно сломанные игрушки, с искалеченными конечностями и пустыми местами вместо глаз. Столы перевёрнуты, стулья валяются под стенами, зеркало с комнатой для наблюдения за ним – разбито в щепки. От стойкого запаха крови в воздухе Каю начинает тошнить и она отворачивается, закрывая глаза, всё ещё рыдая. Здесь пахло смертью и страданиями, издевательством и болью. Кая вытирает руками мокрое от слёз лицо и останавливается посередине комнаты в немом ужасе. Она ощущает Питера за своей спиной, как всегда, по левое плечо, подобно демону. Блондин кладёт руку ей на талию, но Кая отходит, на трясущихся ногах шагая дальше, к ближайшей стене и падает на колени возле маленького тельца: — О нет.. — шепчет Двойка. Слезы текут по щекам и капают на радужный пол. — о нет, нет, нет… — повторяет раз за разом, склонившись над Элизой. На лице девочки не было ни единого отпечатка страха. Даже беспокойства. Элиза всегда была смелой и никогда ничего не боялась, ни страшилок, которые рассказывали дети постарше, ни экспериментов, которые проводил Папа. Единственный раз, когда Кая видела настоящий страх в её серых глазах — тогда, в день инцидента с Питером. Её так сильно колотит изнутри, что дрожит даже дыхание. Она вытирает слёзы и пытается сделать глубокий вдох, но лёгкие сжимаются и вместо этого с её рта срывается лишь короткое, сжатое рыдание. Ей хотелось, правда хотелось, что бы её снова окатило состоянием спокойствия, как было сколько-то минут назад. Ей хотелось верить, что это всё – сон, кошмар наяву или испытание Нины, может, её поместили в чьи-то чужие воспоминания, фрагменты? Но Кая прекрасно знает, что то, что происходит сейчас – далеко не выдумка. Горячие ладони Питера обжигают её холодные щёки, подушечками больших пальцев он стирает ей слёзы, как делал всегда, даже когда причиной её боли был он сам. Кае хотелось верить, что это не он. Ей правда хотелось. Хотелось, что бы он обнял её за плечи и сказал, что это розыгрыш и постановка. Хотелось, что бы дети встали и помахали своими ручками, смеясь. Но это он. Это её Питер. Её Питер, который не только способен на жестокость. Он и есть жестокость. Живое воплощение садизма и любви к чужим страданиям. Он убивал санитаров, охранников, он калечил Каю, уничтожая её больше морально, чем физически. Но Питер Баллард никогда бы не тронул ребёнка. За всё время своего существования, Двойка никогда не видела, что бы он так серьёзно расправлялся с младшими. Мог дать подзатыльник, когда кто-то вел себя не так, как ему нравилось. Но это… — Теперь нам никто не помешает, слышишь? — шепчет он, обнимая Каю, повторяет одни и те же слова раз за разом, будто заставляя её поверить в эту мантру. Но девушка стоит, обессиленная, с застывшим образом мёртвой Элизы перед глазами, и не видит ничего, кроме размытого фона за своими слезами. — Зачем. — спустя несколько минут кромешной тишины, ледяным голосом спрашивает шатенка, смотря тупо перед собой. Питер застывает и перестаёт гладить её по спине, сжав ладонью плечо. — Зачем. Ты. Это. Сделал. — хочет отойти от него, убежать в другой конец комнаты, но ноги такие ватные, что, боюсь, не выдержат, стоит только сделать шаг. — Зачем? — вместо неё отходит он, не переставая рукой сжимать плечо, пытаясь удержать её или от падения, или от побега. Наклоняет голову в сторону, прожигая своим холодным взглядом. — Ты сказала, — Кая поднимает глаза но сразу же отворачивается, не в силах даже смотреть на него. — что всё, чего ты хочешь, — не следовало напоминать. Она помнила, что уронила эту самую фразу в лифте, несколько дней назад. Воздух застыл комом в горле. Ей хотелось задохнуться. — это сбежать из лаборатории или умереть. — блондин снова подходит и проводит пальцем по щеке, переходит на подбородок и легким движением поднимает её голову вверх, так, что бы Кая смотрела прямо ему в глаза: — Я дал тебе это. Я открыл нам путь на свободу. — внезапно Кае становится смешно от того, каким самоуверенным тоном он это произносит. Но веселье быстро выветривается, когда она вспоминает, в какой ситуации находится сейчас. И Двойке снова хочется зарыдать. — У нас есть ещё минут пятнадцать до прихода Папы. — Питер улыбается, поглаживая пальцами её щёки, так мягко, как никогда раньше, с той нежностью, на которую он, как думалось Кае, был не способен. Бережно заправляет её растрёпанные после беготни волосы за уши и продолжает: — Я достаточно силён, что бы расправиться со всеми, кто станет у нас на пути. Если ты нормально себя чувствуешь, можешь мне помочь. Я изучил все схемы входов и выходов. — в маниакальном состоянии блондин почти что тараторил, перебивая самого себя, но при этом, каким-то образом, сохраняя привычную себе манеру речи. — И мы будем свободны. — Ты псих! — кричит Кая, обеими руками отталкивая его от себя и даже не боится, видя, как резко меняется выражение Балларда. — Ты больной ублюдок, больной, ненормальный, свихнувшийся садист! — кричит так громко, как никогда, толкая и толкая Питера, без разбора. В грудь, под рёбра, в плечо, выкрикивая свою душу, выкрикивая свою боль, пустоту и страдания, накопившиеся за эти годы. Выкрикивала, в очередной раз осознавая, что это он её сломал и покалечил, навсегда. Что это он порвал все нити у неё в середине, это из-за него она постоянно ранила себя, из-за него она хотела умереть. От давления от ударов у неё уже болели запястья, но она продолжала пихаться, рыдая, пока Питер пытался успокоить её, хватая за плечи и прижимая к себе, но лишь запускал очередной замкнутый круг, в котором Кая его от себя отталкивала. — Кто вообще вбил тебе в голову, что ты, как Верховный Судья, можешь решать, кому умирать, а кому жить? Кто? Доктор Бреннер? Кто-то другой? — продолжала Кая, задыхаясь. Она хотела крикнуть что-то ещё, но, видимо, последняя фраза стала контрольным выстрелом, и Питер, с гримасой, пропитанной ненавистью, оттолкнул девушку от себя и она вскрикнула от боли в бедре, наступив на левую ногу. — Пытаешься сделать вид, что ты святая? — выплюнул Баллард, сделав два шага вперёд, оказываясь с ней почти вплотную. Кая покачала головой в разные стороны, пытаясь не рассмеяться от злости. — Пытаешься сделать вид, что никого не убивала? — хватает её за плечо и не отпускает, когда девушка пытается отдёрнуть его руку, и понижает тон, до такого тихого, что еле слышно: — Или забыла, как браво ломала шеи охранникам, когда тебе было десять? И Кае снова хочется рассмеяться, так громко, что бы услышали все, но в первую очередь – Питер, снова переводящий стрелки на неё, как только речь заходила о нём самом. Смеяться так громко, что бы этот смех отдавался у него в самых внутренностях, вибрировал в груди и оседал на коже. — Меня научили убивать раньше, чем объяснили, что это неправильно. — она делает смелый шаг вперёд и Баллард поднимает подбородок повыше, будто это поможет ему сохранить уверенность в себе. — И знаешь, кто научил меня калечить людей? — почти что шепчет, и доставала бы своим ростом до его лица – прошептала бы эти слова парню прямо на ухо. — Ты. — тыкает пальцем блондину прямо в грудь и он пускает смешок, немного пятясь. Ей даже не хотелось знать, чем это всё закончится. Ссор у них было не мало, не мало было крика и увечий, не мало было недосказанностей и затаенных обид, проедающих изнутри. Но то, что происходило сейчас, переходит все рамки дозволенного и недозволенного тоже, и Кая не понимала, как вообще взяла себя в руки и могла спокойно говорить, когда прямо напротив неё, на расстоянии меньше метра, стоял убийца, посягнувший не только на жизни взрослых людей, которые постоянно делали ему больно, но и детей, которые ни разу не причинили ему серьёзного вреда. — Всё, что я делал, — начинает Баллард, делая ещё один шаг вперёд и обводит жестом Радужную комнату. — я делал для тебя, и для тебя только. Как ты не понимаешь? — задаёт риторический вопрос помотав головой, но сам на него сейчас же ответит. — Кем бы ты стала, если бы я не занялся твоим воспитанием? — Воспитанием? — иронично смеётся Кая, не в силах больше сдерживаться. — Я тебе что, блять, дочь? Ребёнок? — она скрещивает руки на груди и переступает с ноги на ногу, стараясь игнорировать боль в бедре. — Ты сделал меня игрушкой, Питер, игрушкой, на которой можно отрабатывать свои приёмы и тренироваться. Я первая попалась тебе под руку и ты знал, — она снова ударяет его в грудь, в очередном порыве злости. — ты знал, что я была мала и не смогла бы тебе противостоять, что я не могла тебе отказать. И всё это время, я была грушей для битья, ничем больше. — пытается не плакать, честное слово, до такой степени в паузах закусывает внутреннюю сторону щеки, что уже чувствует на языке привкус собственной крови, но это не помогает. — Ты… Она всхлипывает и вытирает слёзы тыльной стороны ладони, отворачиваясь. Ей мерзко от самого пребывания здесь, от этого запаха чужих смертей, совершенно необязательных, её коробит от Балларда, ей хочется врезать ему со всей силы, поднять его в воздух и бросить в стену, так, как делал сам Питер, и вот, вот где проступает её жестокость. Темнота выбирается изнутри, потирая ручки, темнота, которую Первый вселил в неё, темнота, от которой Двойка уже никогда не сможет избавиться. Ей не нравилось решать проблемы путём насилия, поэтому, каждый раз, когда ей хотелось причинить кому-то боль, она осознавала, что это влияние Балларда, так ярко сказавшееся на ней, выбирающееся из скрытых уголков, куда она его умышленно заталкивала, пытаясь оградиться. — Ты как Папа. — выплюнула Кая, разведя руками, прекрасно зная, что эти слова пронзят Питера насквозь, что они заставят его нутро рушиться. — Помешанный на собственной власти, на манипуляциях. Думаешь, что тебе все должны. Посмотри правде в глаза, — не слишком уверенно, Кая поднимает взгляд на него и от холода, исходящего от Первого, у неё бегут мурашки по коже. — Тебе было всего двенадцать, когда Бреннер забрал тебя. И признайся, ты, на самом деле, считаешь, что лучше бы умер в той коме, чем попал к нему в руки. Он использовал тебя. Ты был для него игрушкой, чем-то, на чём Папа мог воплощать все свои фантазии. — Кая всё ждала, что он вскинет рукой и её подбросит под потолок, как только у него закончится терпение, но Баллард лишь прожигал её своим взглядом, тяжело дыша. — Из зависти. Потому что ему не суждено иметь то, что суждено иметь нам. Он выжимал из тебя все соки, издевался, выставляя это так, будто хотел для тебя лишь всего самого лучшего. И ты знаешь это. Сколько раз ты говорил мне, что ненавидишь его? Сколько раз ты рассказывал, что с удовольствием убил бы его, но, почему-то, у тебя не хватает на это смелости и совести? — она уже почти задыхалась, но всё равно продолжала, ощущая острую потребность высказать всё, что так долго гложет. — Ты ранишь людей, Питер, ранишь, потому что когда-то ранили и сломали тебя. И считаешь это правильным. Считаешь, что чужая боль поможет тебе забыть свою собственную, излечить старые раны. Но это не так. Жажда мести разъедает тебя изнутри, ложечка за ложечкой, ты не можешь насытится тем, что делаешь, тебе всегда недостаточно, так же, как недостаточно и ему. Никогда. Но к чему это тебя приведёт? Что тебе это даст? Минутное спокойствие, которое, как всегда, перерастёт в очередную жажду чего-то большего? — девушка делает шаг назад, тихо выдыхая. В любой момент Питер может убить её, и она ждёт этого, потому что других вариантов быть не могло. Слишком много уже ему наговорила, слишком сильно обидела словами, правдой, которую Питер знал, но отказывался принимать. — Ты никогда не пытался разобраться в себе, никогда не пытался заткнуть голоса в собственной голове и игнорировать их. Ты слушался, ты всегда слушался, как слушался его. Скольких людей ты убил, скольких людей ты сломал, включая меня, что тебе это дало? Ты сделал меня своей маленькой копией, своим протеже, только зачем? Для чего? Ты и так достиг всего, чего тебе хотелось: власти, силы, чужого страха. Почему я, Питер? Зачем? Что бы, как Папа, воплотить на мне свои, какие-то, не сбывшиеся мечты? Слепить из меня ещё лучшую версию себя самого? Но я тебе не пластилин и не глина, Баллард. — от боли снова хочется осесть на пол тяжёлым грузом, но Кая стоит, продолжая говорить, пока может, пока её никто не перебивает. — Знаешь, — она делает небольшой шаг назад, словно что бы обезопасится, но Питер спокоен, во всяком случае, внешне. Он смотрит на неё, словно с какой-то насмешкой, пытаясь сделать вид, что ему совершенно неинтересно, но Двойка чувствует, что это не так. — иногда я думаю, сложилась ли бы моя жизнь по-другому, если бы я росла без тебя. Если бы меня воспитывал только Папа. — делает паузу, давая Первому обдумать предположительный ответ. — Но теперь, кажется, я наконец нашла ответ. И этот ответ – нет. — слегка поддаётся вперёд и Баллард сжимает челюсть так сильно, что жевалки на пару секунд начинают играть. — Потому что вы одинаковые. — Кая снова разводит руками и пару раз кивает головой, поджав губы. — Он сделал из тебя свою копию, только со способностями, не спросив, хочешь ты этого или нет. А ты сделал свою копию из меня, точно так же не спрашивая. На какое-то время Радужная комната погружается в полную тишину, а слова, сказанные Каей, парят в воздухе. Она тяжело дышит, пытаясь совладать с дрожью внутри и тем, как хочется опустится на пол, но она стоит и будет стоять, до конца. Потому что сесть – значит показать свою слабость, значит дать Питеру фору. Двойка знала, что вряд ли сможет бороться, ведь слишком слаба, но ей, почему-то, казалось, что находясь с Первым почти на одном уровне, она сможет как-то ему противостоять. А Питер спокоен. По-холодному спокоен, и Кая ощущает, словно в лаборатории внезапно началась зима и температура опустилась ниже нуля. — Ты смешна. — наконец проговаривает блондин, привычно сложив руки за спиной. Он делает шаг ей на встречу, но Вторая не отходит. Потому что отходить уже некуда – почти что упирается спиной в стену возле разбитого зеркала. — И ты так ничего и не поняла. Не понимаешь сейчас и не понимала все эти годы. А я был слеп, думая, что ты имеешь хоть малейшее представление о том, что происходит. — тыльной стороной ладони Питер вытирает уже почти засохшую кровь из под носа и переводит взгляд своих ледяных глаз на неё. — Кем бы ты стала, если бы не я? — в пол голоса пробормотал молодой человек, и потянулся рукой вперёд, что бы взять Вторую за подбородок. Она не сопротивлялась и послушно посмотрела на него, когда Баллард дёрнул пальцами вверх. — Загнанной овечкой, подопытной крысой, мишенью для издевательств со стороны всех остальных. — провёл пальцем по её щеке, вытерев одинокую слезу. — Не умеющей никому противостоять. Не умеющей противостоять злу и с ним бороться. — «Ты зло, это ты зло, Питер» мысленно кричала Кая, но не могла выдавить эти слова из своего горла. — Я научил тебя всему. — обрывисто бросил Первый и мягко улыбнулся. — Я научил тебя использовать силы на полную мощность, а не в половину. Я научил тебя защищаться. Благодаря мне ты вообще чего-то стоишь, Кая. — заключил и тихо выдохнул, переместив руку ей на плечо. — И я хочу, что бы ты пошла со мной, пока у нас есть время. Мы построим свою жизнь за стенами этого Ада. Мы спрячемся и уедем так далеко, что они никогда не смогут нас найти. — в его голосе горел оттенок скрытого нетерпения, желания смыться отсюда поскорее, глотнуть свежего воздуха. Но Кая медленно качает головой, поджимая губы. — Ты хотела убежать и я открыл для тебя двери. Я сделал тебя сильной, достаточно сильной, что бы пережить всё, с чем ты можешь столкнуться в реальной жизни. — и Кае снова захотелось разрыдаться. Разрыдаться от ощущения беспомощности. От его слов, подтверждающих, что её, по факту, не существует. Существует лишь Кая, изобретённая Питером. «Благодаря мне ты вообще чего-то стоишь..». — Я спас тебя. — Ты сломал меня. — шепчет в ответ и убирает его руку со своего плеча. — Ты отобрал у меня меня. И не оставил ничего больше. — дрожа, выдавила Кая, и обошла его стороной, ведь чувствовала себя слишком уязвимой, оставаясь зажатой между парнем и стеной. Она пыталась не смотреть на трупы, но их так много, крови так много, что забыть о произошедшем хотя бы на одну секундочку становилось просто невозможным. — Я не пойду. — еле слышно произносит зеленоглазая, уже ожидая соответствующей реакции на свои слова, по этому готовится к боли, которую Питер непременно ей принесёт, услышав ответ. Но Первый обходит её со спины и, смерив своим спокойным взглядом, берёт за руку, переплетая их пальцы. С губ Каи срывается уставший вдох, и она открывает рот, что бы что-то сказать, но Баллард тянет её за собой, ведёт в сторону выхода, смотря прямо перед собой. Девушка пытается сопротивляться, ей так больно идти, так сложно противостоять, она пытается выдернуть ладонь из его хватки, но юноша лишь усиливает её, со всей силы сжимая пальцы, дёргая, чуть ли не волоча за собой. Кая рыдает и раздосадовано стонет, счесывая колени о пол. — Я не пойду с тобой! — кричит во всю глотку, что бы в этот раз эти слова наконец дошли до него, отпечатавшись в ушных перепонках. — Отпусти, отпусти меня… — хнычет, ища, за что бы ухватится свободной рукой. — Я не хочу.. Питер рычит и, разжав ладонь, оборачивается к Двойке, а та даже не успевает охнуть, как уже летит куда-то в сторону и кричит, рыдая, когда ударяется спиной о стену и падает, вдобавок приложившись головой о белый столик, предназначенный для игры в шахматы. Она не дышит, не может, трясясь на холодном полу, боль в груди прожигает где-то справа, становясь сильнее при каждом вдохе, которые девушка отчаянно пытается делать, что бы не задохнуться. Вот оно. То, чего она ждала, пока говорила все эти вещи Балларду. Что он, наконец, не сдержится и использует свои силы против неё. К моменту, когда высокая фигура Питера возвышается над ней, с полным ненависти взглядом, Кая уже понимает, что у неё, скорее всего, сломано ребро. Она пытается сесть, оперевшись на руку, но снова валится обратно, молясь, впервые в своей грёбанной жизни молясь, что бы Папа прибыл сюда как можно скорее. — Мы уходим, Кая. — шипит он, скривившись. — Поднимайся, бери себя в руки. Мы. Уходим. — чеканит Первый, протягивая ей ладонь. Но она снова мотает головой в разные стороны, не принимая это приглашение, прекрасно зная, что это может стоить ей жизни. Её тело снова поднимается в воздух и девушка стонет от боли, делая совсем маленькие вдохи и выдохи, чтобы не причинять себе лишний дискомфорт. Секунда – и она летит в уже наполовину сломанный шкаф с детскими книгами, кричит, падая, и кое-как прикрывает голову руками, когда на неё валятся полки. Питер сразу же поднимает её обратно наверх, доставая из под завалов, прищурившись, оценивает масштабы нанесённого ущерба и тяжело вздыхает, увидев, как из её виска начинает сочится кровь. Пользуясь моментом, пока Первый не собирается снова отправить её в другой конец Радужной комнаты, махнув рукой, девушка откашливается и выдавливает, даже не узнавая собственный голос: — Как бы я не мечтала выбраться отсюда, я не переступлю порог выхода лаборатории. — хнычет и ей инстинктивно хочется вытереть кровь с лица или хотя бы нащупать рану, но руки не слушаются. — Только не с тобой. — она грустно покачала головой и проигнорировала удивление, скользнувшее по его лицу. — А без тебя и смысла нет – я никогда не была снаружи. Просто знаю, что это «снаружи» существует, а особого представления о том, что там находится, не имею. — говорить давалось слишком тяжело, от боли, что становилась только сильнее с каждой секундой, уже темнело в глазах, а получаемого через маленькие вдохи кислорода организму явно недостаточно. — Лишь призрачное, благодаря книгам, которые я прочла, некоторым твоим рассказам и подслушанным разговорам других работников. Уйти отсюда вместе смысл есть. Ты мог бы мне помогать осваиваться и кое-как жить в нормальном мире, потому что ты знаешь, каково это. — Питер морщит лоб, не издавая ни малейшего звука. Кая чувствует исходящую от него злость в перемешку с непониманием. После длительного перерыва, у него, кажется, сил стало только больше, а энергия внутри — ещё более разрушительная. Но, даже несмотря на явное недовольство тем, что Двойка отказывается идти по пути, который Питер для них обоих выбрал, в его глазах всё равно плясали искры азарта. Они были там всегда, всегда, когда Баллард над кем-то издевался, всегда, когда причинял кому-то боль или собирался убить. Это всё — его собственный вид развлечений. Она чувствует, что Питер ослабляет хватку, медленно опуская девушку на пол и Кая падает, как только босые ноги касаются пола. Требуется немного времени, для того, что бы дождаться момента, пока боль хоть немного утихнет и Кая сможет говорить. Как бы плохо ей не было. Потому что это, наверное, единственный шанс на спасение. — Самостоятельно я там просто умру. Но я больше не позволю тебе себя доламывать. Хочешь идти – иди без меня. У тебя, наверное, ещё есть время и силы. Оставь меня здесь. Просто уходи. — в глазах темнеет, Кая растерянно моргает, но уже не может видеть чёткие очертания чего либо. Лицо Первого расплывается, характеризовать его эмоции и по ним предугадывать дальнейшие действия становится невозможно. Она лежит на полу и прерывисто дышит, пытаясь придумать, как это вынести. И понять, нужно ли ей продолжать бороться. Потому что сейчас Двойке кажется, что проще уже просто умереть. — И помни, — она снова кашляет, но даже не замечает, что изо рта вместе с воздухом вылетает несколько капель крови. — Что если когда-то я ступлю ногой на свободу, я не стану тебя искать. Никогда. Потому что с тобой под руку свободная жизнь невозможна. — Вторая не видит ничего, кроме пелены слёз перед глазами. Может, за Питером уже и след простыл. Но она всё равно продолжала, переодически покашливая, сжавшись в клубочек у него под ногами. — Убей меня в своей памяти. Представь, что меня никогда и не существовало. — её голос с каждой секундой всё ярче пропитывался безжизненными оттенками, будто Баллард высасывал из неё все силы, всё, что от неё осталось и забирал себе, крепчая. — Я бы сказала, что сделаю то же самое, но знаю, что не смогу. Я не смогу забыть тебя, вычеркнуть. Потому что я – это ты. И так будет всегда. — слёзы стекают по холодным щекам, которые ещё когда-то было румяными. От сказанных слов внутри начинает ещё больше болеть, и Вторая понимает, что на её плечи валится осознание. — Беги, пока тебя не связали по рукам. Я буду здесь. — тихо всхлипывает и ждёт, пока боль утихнет хотя бы на несколько секунд, чтобы закончить: — Я хочу оплакать Элизу. Я хочу познакомиться с детьми, которые в скором времени войдут в Радужную комнату. Я хочу уберегать их от Папы, как смогу. Я хочу наконец залечить свои раны и если ты будешь рядом, они будут становится только глубже. — кашляет и жалостно стонет, корчась от пронзительной боли в рёбрах и спине. И ждёт. Она сказала всё, что хотела, всё, что не давало ей покоя. Она приняла своё решение, а следующий ход оставался за Питером. Обняв себя рукой за живот, Кая прикрыла глаза и постаралась расслабится, что бы хоть хоть как-то протянуть до прихода Папы, хотя уже не была уверена, что после случившегося ей всё ещё хотелось жить. Двойка слышит дыхание Первого, тяжёлое и прерывистое, она чувствует, как он таранит её искалеченное тело своим взглядом и ощущает, как суетятся мысли в его голове. Парень присаживается перед ней на колени и легко прикасается рукой к тыльной стороне её ладони, что бы привлечь к себе внимание, и Кая кое-как открывает глаза, сразу же щурясь от яркого больничного света. — Ты эгоистка, Кая. — глухо отозвался он и убрал руку, вставая с пола. Кая тихо всхлипнула и закусила внутреннюю сторону щеки, пытаясь не рыдать. Он не оставит её в покое. И глупо было надеяться, что Двойка сможет убедить его уйти без неё. Или хотя бы сделать это, не причиняя ей ещё большего вреда. И она уже чувствует, как неистовый поток энергии поднимает её обратно в воздух, от чего боль в разных частях тела увеличивается. И она принимает это. Потому что у неё уже больше нет сил сопротивляться. Нет сил бороться. Нет и возможности — любое неправильное движение и уже полученные травмы могут сильнее усугубится. Странно давалось осознание, что попытки защититься способны тебя просто-напросто убить. Кая лишь всхлипывает, когда рука Питера смыкается на её горле, настолько крепко, что ей даже не приходится прилагать особых усилий, что бы стоять на ногах. Она не видит выражение его лица, не может различить его, не может ничего и сказать, и думает, что так и будет: просто молча задохнётся в его руках, наконец, избавившись от своих страданий, от боли, которая не прекращалась ни на одну секунду за всю её жизнь. — Тебе плевать, что для тебя делают другие, плевать на то, что я хотел, как лучше. Ты придумала себе иллюзию, где я – злодей. Хотя на самом деле злодей здесь – Папа. И я сделал всё, что бы ты могла ему противостоять. Но ты вбираешь противостоять мне. — шипит он, усиливая хватку. Ей хочется кашлять, хочется дышать и голова начинает неистово болеть, словно череп медленно раскалывается на маленькие кусочки. — Ты неблагодарная, эгоистичная стерва. — выплевывает Баллард прямо ей в лицо. — Вот кто ты, Кая. Чёртов инстинкт самосохранения берёт верх, заставляет Двойку сопротивляться, чего ей делать совершенно не хочется. Вынуждает поднять руку и схватится ладонью за его запястье, а второй пытаться разжать его пальцы, сомкнутые вокруг горла. Тело дрожит, Кая дёргается, извивается, словно уж на сковородке, и проклинает этот идиотский инстинкт спастись, ведь каждое движение приносит столько боли, боли, от которой темнеет в глазах, боли, от которой хочется умереть, просто что бы она прекратилась. Питер кричит что-то ещё, но девушка уже не слышит его голос, лишь высокие нотки отдаются эхом в её ушах, бьются о черепную коробку, принося ещё больше страданий. Ей кажется, что легкие сейчас просто треснут по швам, что рёбра, наконец, сломаются, что её просто разорвёт на кучу маленьких частичек. В какой-то момент головная боль усиливается настолько, словно Кае выстрелили в лоб, прямо в упор, и из горла вырывается неконтролируемый, истошный крик, ударяющийся о потолки лаборатории. Она кричит, рыдает, выпуская из лёгких остатки воздуха и замирает, когда Баллард снова начинает говорить: — Я хочу, чтобы ты пошла со мной. Я люблю тебя, Кая. Тело пронзает моментальный холод и дикий озноб, словно девушку бросили голую в ледяной бассейн и она отчаянно моргает, пытаясь вернуть себе зрение, что бы убедиться, что сказанные слова принадлежат ему, Питеру Балларду. Первому. Тому, кто сейчас медленно её убивает, издеваясь. Тому, кто сломал её жизнь и теперь называет это благородными целями. Но Кая знает, что такие слова никогда бы не сорвались с его рта. Он бы никогда их не выговорил, никогда бы не произнёс. Никогда бы не написал. И её в который раз охватывает пронзительный ужас, когда девушка, наконец, понимает, что происходит. Питер залез в её голову, в её искалеченный разум. Парень напротив неё, все ещё не убравший свою руку с её горла, ничего не говорил. Его рот даже не открылся. Баллард говорил внутри неё, в её сознании. А значит, с этого момента, он мог им управлять. Под закрытыми веками начинают летать картинки воспоминаний. — Посмотри, разве тебе нравилась такая жизнь? Перед глазами – Папа, Каю опускают в водяной резервуар надев на голову шапочку с разными проводами. Она брыкается и кричит, не слушается, и шею резко пронзает дикая боль от иголки с каким-то лекарством. Она снова видит себя в детстве и чувствует то же самое, как тогда, когда её пытались заставить с помощью силы мысли убить котёнка в клетке. Кая не смогла. Это слайд-шоу, наполненное самыми болезненными воспоминаниями, самыми ужасными фрагментами её жизни, которые она пыталась затолкать в самый дальний ящик своего разума, что бы больше никогда его не открывать. — Разве тебе не хочется уйти отсюда, что бы больше никогда не испытывать такой боли и унижений? Питер напоминал ей, напоминал обо всём самом плохом, и Кая рыдает, покашливая. Закрыта в собственной голове, как пленница, словно в клетке, и от ощущения, что она не может этого избежать, девушку начинает тошнить. Ей хочется, что бы это прекратилось. Навсегда. Ей хотелось, что бы Питер сжал горло сильнее, что бы воздуха совсем не осталось, что бы сердце, наконец, перестало биться. Она ещё никогда так яростно не желала собственной смерти. Раз Питер внутри её головы, значит может слышать и мысли, по этому Кая старалась думать лишь о том, насколько ей больно, что бы случайно не дать ему очередную пищу для размышлений и разговоров. Её дыхание замедляется, сердце пропускает сначала один удар, а потом следующий, а перед глазами просто темно. Кая уже знает, что умирает. Хватка Питера не кажется такой крепкой, хотя девушка понимает, что он всё так же сжимает её горло. И боль в ребрах уже не такая пронзительная. Она чувствует, как жизнь медленно ускользает, вытекая сквозь пальцы. Уже почти слышит, как Элиза зовёт её с другой стороны, громко выкрикивая имя. «Я люблю тебя» снова эхом проносится в голове, и Кая, перед тем, как окончательно утратить контроль над собственным телом, тихо думает, зная, что Первый услышит: — Нет, Питер. Потому что кто-то, кто тебя любит, никогда бы не такого не сделал. Тишина. Тихо не только вокруг, но и у Каи в голове. Пусто. И боли уже почти что нет. И вдруг она слышит его громкий крик, интонацию, но не разбирает слов. Ощущает исходящую от него энергию. И ощущает, как эта энергия куда-то её несёт. И последнее, то, что добивает – удар головой о что-то очень твёрдое. И больше ничего. Она не почувствовала, как свалилась вниз, прямо на разбросанные по полу детские игрушки и книги. Кая больше ничего не чувствует. Никакой боли. Только как спокойствие, настоящее спокойствие, которого Двойка не ощущала ещё никогда, мягко накрывает её белым одеялом и тихо уходит. А дальше темнота.

X

В помещении тихо до звона в ушах и холодно, даже несмотря на включенную систему обогрева. Мужчина молча сидит в кресле, сложив руки перед собой и протяжно выдыхает, опустив взгляд вниз. Короткий стук — железная дверь открывается и седоволосый переводит взгляд на гостя, которого не ждал, но от чьей компании бы не отказался. — У нас много работы, мистер Бреннер. — напоминает пришедший и останавливается, сложив руки перед собой. — Спасибо, доктор Оуэнс, я помню. — кивает Папа и тянется вперёд, что бы достать кассету из проигрывателя. Несколько секунд он просто вертит предмет в руках, под пристальным взглядом своего коллеги, а после встает и направляется к той полке, с которой его взял. — Вы же не собираетесь ей это показывать? Она ещё слишком слаба. — вскользь интересуется Оуэнс, словно боясь гнева, который может получить в ответ на свой вопрос. Но Бреннер спокоен, он жестом приглашает Сэма пройти за ним по длинному коридору и медленно начинает: — Нет, конечно не собираюсь. — Оуэнс кивает, чувствуя небольшое облегчение. — Я вообще, если честно, сомневаюсь, что это в принципе нужно делать в будущем. — Но.. сэр, — ошарашено бормочет доктор, переведя на Папу взволнованный взгляд. — Она столько пережила, это… это её жизнь. — выдыхает мужчина, когда они заворачивают по коридору налево, идя туда, куда одному Бреннеру известно. — Она имеет право знать. — Понимаете ли, доктор Оуэнс, мы столкнулись с весьма печальной, но довольно интересной ситуацией. — прочистив горло произносит Бреннер, и кивает проходящему мимо работнику лаборатории. — Двойка потеряла память, полностью, о чём свидетельствовал её последний опрос. Но обследование показало, что участок мозга, отвечающий за процессы, которые задействуют её силы — жив. — мужчина останавливается и тормозит Сэма, придержав его за плечо. — Но в следствие полученных травм, Вторая не забыла, как разговаривать, как двигать частями тела, она сказала, что рада, что ей принесли её любимый суп на обед, хотя как она может это помнить? У неё сохранились старые привычки и предпочтения, но стерлись воспоминая, все до единого. Она не узнала меня, не узнала вас, не узнала медсестру, которая раньше всегда следила за её состоянием здоровья. Оуэнс, — Папа отвёл его в сторону, что бы ещё одна группа новеньких санитаров не услышала их разговор. — она не узнала даже Питера. В ответ на слова доктора Сэм лишь кивает, ведь он и так это знал. Со времени проишествия он провёл с Двойкой гораздо больше времени, чем Доктор Бреннер, который эти четыре недели был в отъезде по вопросам восстановления работы лаборатории после произошедшего. — Это эксклюзивно. — кивает Папа и они идут по коридору дальше, оба сложив руки за спиной. — Я хочу исследовать это, я хочу снова испробовать на ней способы возвращения сил, но уже по-другому. После первого нападения Питера она, пускай и проведя несколько дней в реанимации, всё равно была опытнее, но вместе с памятью пропал и этот опыт, по этому всё нужно начинать сначала. — они вошли в лифт и Бреннер нажал на кнопку. — Показ старых воспоминаний сил ей не вернёт, а лишь заново пробудит в ней старую ненависть ко всем, ко мне в том числе, заново травмирует её разум, сейчас чистый, как стекло. И это играет нам на руку. — когда Двери открылись, доктор Бреннер жестом выпустил Оуэнса первым и, кивая охраннику, сравнялся с ним. — Я не могу этого допустить, вы же понимаете. — Сэм понимал, но лишь одно это знание того, что бедная девушка будет заново учится делать всё, даже не осознавая, сколько всего стоит у неё за плечами, вгоняло врача в ужас. — Да, это не честно.. — не очень-то и виновато произносит Папа, склонив голову на бок. — Но разве у нас есть выбор? — риторический вопрос и Оуэнс пожимает плечами, решив, что для дискуссии ему нужно подготовить чёткие аргументы, чем он займётся сегодня же вечером. — А пока расскажите мне, сэр, как они? Кая провела без сознания несколько недель. Если честно, никто уже и не рассчитывал, что после полученных травм она придёт в себя и оклемается. Но случилось «чудо», как назвал это сам Папа. Раны и переломы хоть и медленно, но заживали, поэтому Вторая всё ещё не вставала со своей постели. Её всё время держали на обезболивающих и успокоительных, так что с девушкой разговор особо не клеился, но у неё получалось отвечать на задаваемые вопросы. Она, по внешнему виду, сбросила несколько килограмм из-за сложностей с питанием. Мозг не помнил о прежнем образе жизни, но тело не забыло, по этому врачам дали распоряжение внушать ей, что это происходит из-за лекарств, что бы в тайне от самой Каи разобраться с её прошлой проблемой таким образом, что бы она не сообразила и не вспомнила, что делала с собой. Что бы ей, на подсознательном уровне, не захотелось к этому вернуться. Питер не отходил от неё на больше, чем несколько часов. Его пустили в палату через несколько дней после того, как Кая пришла в себя и была в состоянии разговаривать и взаимодействовать с людьми. — Мы знакомы? — недоверчиво прошептала девушка и попробовала сконцентрировать свой взгляд на юноше, вошедшим в комнату. Он опустился на стул возле кровати и взял её руку, удивив младшую холодностью своей ладони. — Были до того, как другие дети тебя избили. — Питер поджал губы, упомянув версию событий, которой Папа попросил придерживаться. — Теперь, кажется, нам придётся знакомится заново. — Кая прищурилась, осматривая черты его лица, словно пытаясь восстановить этого незнакомого парнишку в памяти, но тщетно. — Меня зовут Генри Крил. — он легко пожал её руку, так, что бы ни в коем случае не причинить дискомфорт. — Мой номер — Один. Тебе же объяснили всё про номерную систему? — Да, — коротко кивнула девушка и медленно выдохнула. Заметно, что процесс дыхания всё ещё приносил ей болезненные ощущения, по этому дышала зеленоглазая медленно и прерывисто. — Меня зовут Адель, мой номер — Два, но ты, наверное, и так это знаешь. — Генри кивнул, улыбаясь, и предложил Двойке воды, стоящей на прикроватной тумбе, но она отказалась, помотав головой. — Мы были хорошими друзьями? — спросила Адель, нервно перебирая пальцами руки, которую не держал Генри. Она всё ещё нервничала, находясь рядом с людьми, ей становилось дискомфортно от ощущения, что каждый здесь знает её лучше, чем она себя, и Вторая пыталась игнорировать ощущение, что до этого момента её вообще не существовало. — Мы были лучшими друзьями, Адель. — гордо проговорил Генри, не переставая улыбаться. Двойка мягко улыбнулась ему в ответ и снова уставилась на свои руки: — Мне не очень нравится имя Адель. Не знаю почему, но оно вызывает у меня какое-то отторжение, словно вовсе мне не походит. — вырвалось у неё и Крил поёрзал на стуле, тихо прочистив горло. — Можешь выбрать себе любое другое, какое захочется. — он снова взял её руку в свою, пытаясь не смотреть на многочисленные синяки покрывающие видные участки кожи. — Правда? — почти по-детски обрадовалась Вторая, но на смену улыбке сразу же пришло разочарование: — Но я не помню никаких имён. И вообще, разве так можно? Просто вот так, — она попыталась щёлкнуть пальцами, но они лишь ударились один об один. Ещё слишком слаба для таких усилий. Грустно улыбнувшись, Адель продолжила: — поменять имя? — Кончено, у нас здесь свои правила. — Генри пустил смешок проведя пальцем по тыльной стороне её ладони. — Дай-ка подумать, — он задумался, прикусив нижнюю губу, и Адель с интересом на него уставилась. — Тебе всегда нравился чай с мелиссой. Мелисса.. — протянул имя, смакуя его, и перевёл взгляд на Двойку. — Как тебе? — Звучит.. — немного сомневаясь, но, в конце концов, с ухмылкой кивнув, девушка сказала: — неплохо. Мне нравится. Несколько минут они сидели в полной тишине, нарушаемой лишь шумом медицинских приборов. Генри незаметно её рассматривал, словно пытаясь найти какие-то изменения. Но это была Кая. Его Кая. Правда, с синяком на скуле, со швом слева на лбу. С бандажом на сломанных ребрах и фиксирующей повязкой на правой руке. Когда-то, когда она снова сможет вставать с постели и нормально функционировать, жить, ему придётся придумать истории о старых шрамах на её теле, придумать, откуда они взялись. — Ты хочешь чего-нибудь? Может, поесть? — осторожно поинтересовался Генри и Мелисса покачала головой: — Меня воротит от одного вида еды. — Первый закусил внутреннюю сторону щеки, что бы остановить себя от выражения каких-любо эмоций. — Врачи говорят что это из-за лекарств. — Так и есть. — врёт Генри и обнадеживающе улыбается, когда Мелисса поворачивается к нему. — Ничего, через несколько дней тебе начнут понижать дозы и всё снова встанет на свои места. — Надеюсь. — она вздыхает и кладёт голову на подушку, прикрывая глаза. — Прости, я очень быстро устаю. — извиняется, хотя, по сути, не за что. Генри быстро кивает и встает со своего стула, легко сжав её руку напоследок. — Спасибо, что зашёл. — она кое-как улыбается, уже почти засыпая. — Приятно знать, что здесь есть кто-то, кому я доверяла. — Отдыхай. — шепчет молодой человек, положив руку на дверную ручку. — В следующий раз, когда ты проснешься, я буду рядом. — сказал Генри и уже почти вышел в коридор, как её хриплый голос остановил его: — Генри? — А? — он разворачивается и опирается на дверной косяк, сосредоточив на Мелиссе любопытный взгляд. — Я сделала что-то плохое? — дрожа, выдавила девушка и подняла на него свои глаза, ожидая ответа. — Все говорят, что меня избили, но за всё это время никто так и не назвал причину. Генри замирает, сжав ручку до такой степени, что держатель тихо проскрежетал. Он нервно сглатывает и делает глубокий вдох, что бы звучать максимально спокойно: — Нет, ты не сделала ничего плохого. — он легко склоняет голову на бок и улыбается с заметным сожалением. — Другие дети были плохими. — Спасибо. — бормочет в ответ через несколько секунд и засыпает, как только за Генри закрывается дверь. Сразу же после визита к Мелиссе, Генри направился в кабинет доктора Оуэнса, которого Бреннер вызвал, что бы тот руководил всеми процессами на время его отсутствия. Даже не поздоровавшись, парень потребовал, что бы с этого момента все называли Двойку Мелиссой и никак по-другому, а его, в свою очередь, Генри Крилом. Оуэнс сразу же понял, что к чему, и кивнул в ответ, вернувшись к своим записям. То, что Генри хотел, что бы ничего не напоминало Мелиссе о прошлом, было ясно, как день. Он боялся, что собственное имя может стать каким-то рычагом, вернувшим какие-то её воспоминания.

Х

С каждым днём Мелиссе становилось всё лучше и лучше, в лаборатории кипела работа по изобретению выгодной истории её жизни, в которую девушку собирались посвятить сразу же, как только она достаточно оклемается. И как бы Двойка не пыталась вспомнить своё прошлое, каждый раз утыкалась в невидимую стену и заходила в тупик. Таковой была её судьба. И всё произошедшее становилось доказательством её собственных слов, произнесение которых она уже никогда не восстановит в своей памяти: «—Я не смогу забыть тебя, вычеркнуть, Питер. Потому что я – это ты. И так будет всегда». Кая знала, что может бежать от Питера вечно, но никогда от него не спрячется. И настанет день, когда Мелисса, с разъедающей её изнутри пустотой и болью, осознает то же самое.