Тёмные воды

Больница была пронзительно белого цвета. Белыми были стены, потолок, пол, диванчики, кулеры, двери палат, белым был свет, падающий на лицо Валентина. Только бахилы на его ногах и номера палат были синие. Валентин смотрел на них и ждал. Вальтер не приезжал сюда из принципа, Ангелика и Питер были ранее, днём, и вот теперь, после школы — он. Его редко отпускали так далеко от дома, только по особым случаям. Было удивительно, что отец счёл этот случай достаточно особым. Всегда казалось, что он считал их с Джастином дружбу пагубной и несущей негативное влияние. Но, несмотря на это, не потребовал сперва сделать уроки или дождаться, пока он сможет съездить с матерью. Время тянулось. Валентин посмотрел на дверь (номер 407), затем на часы (16 часов 14 минут). Похоже, предыдущий посетитель и не думал выходить. Валентину не сказали, кто это, но он и без того знал. Никому другому до Джастина не было дела. Он вздохнул. Долго ждать он не мог — ждали дома, и потому, преодолев чувство такта и смущение, предупредительно постучал в дверь и осторожно заглянул в палату. На краю кровати Джастина сидел, ссутулившись и походя на замерзшую птицу, незнакомый мужчина. Он был одет в джинсы и синюю рубашку, и её пронзительный цвет, казалось, светился на фоне белой палаты. Незнакомец сжимал руку Джастина — ту, что была свободна от проводов и капельницы. Услышав, как открылась дверь, он обернулся и взглянул на Валентина. Мужчина был очень красив и очень мрачен. Когда его неестественно-синие глаза встретились с глазами Валентина, он увидел в них яростную, голодную боль. Незнакомец молчал. Валентин тоже. Наконец, он сделал шаг за порог, почти готовый к тому, что чужак зарычит на него зверем. Но тот лишь пружинисто поднялся и отошёл к окну. Облокотившись на подоконник, отвернулся и напряжённо замер. Валентину подумалось, что будь у него хвост, он бы бил им по ногам, как озлобленная кошка. Валентин робко зашёл, сел на стул у кровати и чинно сложил руки на коленях. Занимать место незнакомца было неприятно, да и трогать Джастина — жутко и странно. Будь они одни, он бы, может, и смог, преодолев страх, коснуться его руки, по-детски прижаться и помолчать, отдаваясь наивной надежде. Но присутствие чужого угнетало и сковывало. Однако, Валентин не держал на него обиды — он прекрасно понимал, почему тот не может выйти из палаты, бросив Джастина. Кинув первый несмелый взгляд на лицо брата, он удивился, как тот повзрослел с последней встречи. А может быть, он стал таким только сейчас, лёжа без сознания в ослепительно чистой палате. Ни один мускул на его лице не дрогнул, ни одного слышимого вздоха не вырывалось из груди, даже волосы, и те были аккуратно причесаны, а не разметались по подушке в беспорядке. Лишь слабое дыхание отличало его от трупа. Валентин вдруг отчётливо осознал, что это различие совсем невелико, и что оно исчезнет не сегодня так завтра. Ангелика ещё надеялась, Питер, в силу возраста, вовсе не предполагал страшного исхода, даже Вальтер с его железной маской, и тот, казалось, ещё надеялся. И только Валентин и Рокэ (кто бы ещё это мог быть) понимали, что всё кончено. Это объединяло их. Он не уходил не оттого, что боялся пропустить изменение, а оттого, что ещё не принял до конца, не попрощался. Валентина передёрнуло от мысли, что так Джастин может пролежать ещё не одну неделю. Возможно он смог бы протянуть даже год. Пробрало отвращением. Вряд ли сам он был бы рад такому недосуществованию. Наверняка хотел бы, чтобы его отключили от аппарата. Затошнило. Валентин привычно сцепил руки в замок и зажал их между коленей. Рокэ, всё это время не шевелившийся, развернулся и принялся сверлить взглядом стену где-то за ним. Хоть сверлили и не его, всё равно стало не по себе. Валентин взглянул на время и понял, что даже не учитывая взгляд Рокэ, ему пора уходить. Он, в отличие от него, ещё успеет попрощаться. От идеи, что с Джастином придётся прощаться, дурнота усилилась. Пора было домой. Будь они в сентиментальном романе, Валентин бы сказал что-нибудь напоследок, или оставил на подушке у головы памятную вещицу, но, к несчастью, они всё ещё пребывали в циничной действительности. И тут всё ещё пребывал натянутый, как струна, взбешённый горем Рокэ. Валентин коротко коснулся холодной ладони, встал и вышел из палаты. Впервые в жизни хотелось закурить, хотя он и никогда не пробовал. Начинала болеть голова. Он как можно скорее покинул больницу, чувствуя нарастающее беспокойство, и с наслаждением глотнул воздуха, не пропитанного парами лекарств и мучений. Внутри снова мирно плескалась чёрная вода. С каждой новой мыслью её прибывало.