Тёмные воды

Пруд, в котором утонул Клаус, был совсем маленьким. Было совсем непохоже, что в нём может кто-то утонуть. Валентин подошёл к самой воде, так, что она касалась носков его кроссовок. Чëрная и неподвижная, у берегов покрытая ряской, в середине она напоминала отполированный обсидиан. Ветра не было, и ни что не будило её — ни пролетающие совсем низко стрекозы, ни крохотные головастики. Рыб, кажется, в ней и вовсе не водилось, да и водомерок отчего-то не было. Даже у берега дна было не видно — может, от мутности и ряски, может, сразу начиналась глубина. Скрытый ивами от чужих глаз, пруд находился на расстоянии от домов, и был незаметен, если не подойти совсем близко. Его бы закопали уже давно, если бы не риск пожара. Так объяснила Ангелика, когда говорила братьям не ходить туда. Но Клаус пошёл. Кажется, это было неправильно, но Валентина не сильно трогала его смерть. Клаус всегда был самым шумным и надоедливым, в его глупую четырёхлетнюю головку часто взбредали самые абсурдные мысли, а ноги не знали покоя. По правде сказать, Валентина он раздражал. Оттого он не сожалел, когда увидел, как его маленький гробик опускают в землю. Жалко, пожалуй, было только Ангелику. Но когда Валентин наконец осознал, что произошло, его охватило странное оцепенение. Казалось, его заворожила сама идея конечности жизни, и он, как прикованный, стоял на пороге своей комнаты, глядя стылыми глазами в никуда. Поэтому Валентин никак не мог не навестить пруд, как только узнал, что на следующий день они уезжают, чтобы, наверное, никогда не вернуться. Быть может, Валентин был первым, кто смотрел в пруд за многие годы. Никому другому не было интересно слышать его тишину и наблюдать полный покой чёрных вод. Если сама смерть и имела облик, то, должно быть, она была похожа на этот пруд. Находясь на отшибе и не привлекавший ни зверей, ни насекомых, пруд казался заброшенным и одиноким. Но Валентин подумал, что такому пруду должно нравится одиночество. Ничто не нарушает его покой и безмолвие, никто не трогает водную гладь, а если кто-то и тронет — будет обречён. Он смотрел на пруд, не решаясь ни отойти, ни нарушить его молчание, и пруд смотрел на него в ответ глазами отражения. Они были заполнены тем же чёрным спокойствием, и оттого не принадлежали Валентину. У него совсем другие глаза, живые, хоть и немного холодные, и совсем светлые. Однако в этот момент он почувствовал, как наполнен тёмной водой, куда более беспокойной, и всё же знакомой пруду. На секунду ему показалось, что сейчас он шагнет прямо в воду, соединившись со своим отражением. Вместо этого он развернулся и очень прямо и медленно побрёл к дому, стараясь не расплескать и не разбудить тёмные воды. С того самого дня Валентин часто ощущал, как вода лижет его изнутри, подрагивая под дыханием ветра. Тогда он замирал, становился будто бы чужой самому себе и сидел тихо-тихо, слушая своё молчание. Он думал иногда рассказать об этом Джастину — из взрослых он один, должно быть, мог это понять. Но он каждый раз быстро передумывал. Даже Джастин не должен о таком знать. Даже если внутри него те же воды. Поэтому Валентин садился за книги, и иногда — хоть и мучительно редко, — он ощущал, как страницы будто намокают, а буквы сливаются в чернильную бездну.