Расходный материал

— Мама, а кем ты мечтала стать, когда вырастешь?       Будущее королевства сейчас мирно перебирал игрушки на зелёной траве в саду. Единственная надежда на процветание молодого общества боялся темноты, зверей и насекомых, начинал плакать, если кому-то рядом плохо и искренне презирал основную часть обычной еды, из-за этого так и не набрав здоровую массу тела.       Иларион, что в обозримом будущем займёт место королевы, совсем не приспособлен к реалиям окружающего мира. Амелии иной раз казалось, будто он и вовсе никогда не станет готов: настолько утонченным и чувствительным казался ребенок, порожденный на свет чистой любовью.       Амелия аккуратно подбирает полы платья и присаживается к сыну, поглаживает того по белоснежному, мягкому уху на макушке белых волос. Улыбка сама по себе наползает на губы, украшает лицо молодой матери, а светло-голубые глаза сияют искренними, тёплыми чувствами. — У меня было много сестёр, и они, кажется, все мечтали стать новой королевой Тиаридари, — кратко пожимает плечами Амелия. Она полностью опускается на тёплую от дневных солнечных лучей траву, осторожно подминая под себя пушистую ткань пышного платья. — Я не разделяла их рвение к власти и роскошной жизни, моей мечтой стало увлечение травами, которые в один прекрасный момент смогли исцелить брата, — хмыкнула женщина, с интересом наблюдая пирамиды, что семилетний Иларион строил из деревянных, крохотных брусков. — Помнится, я дала ему выпить мой крайне своеобразный отвар… Взрослые не могли видеть этого, увидели бы — помешали, и правильно бы сделали. Мало ли, какое зелье могла наварить самая младшая из дочерей? — Твой брат болел? А чем болел? А где он сейчас? — с ходу засыпает вопросами принц, откладывая занятие только ради любопытного, пытливого взгляда в глаза матери. — А почему ты сейчас не лекарь? Мечты ведь должны сбываться, мам! Давай мы исполним её!       Иларион уже пытается взобраться на колени матери, неуклюже упирается обеими руками в стройные бедра под слоями платья, держится за ткань крохотными пальчиками и карабкается, лишь бы оказаться на одном уровне с лицом Амелии. Кое-где осыпались многочисленные украшения одежды, где-то не выдержали напора ленты, но королева не обращает внимание — не первый и не последний раз. Главное сейчас то, что мальчишка лучезарно улыбается.       Руки Амелии обвивают тело сына, помогают принять более устойчивое положение, усаживая того на колени пятой точкой. Принц весело виляет хвостом и изредка дёргает ушами, протягивает руки к лицу матери и сдавливает щеки, заставляя пухлые губы сложиться в причудливую форму. — Меня выбрала королевская семья, твои бабушка и дедушка, — разводит руками Амелия, легко склоняя голову в бок. Дует тёплый ветерок и женщина дёргает ушами, укрывая телом сына от несуществующей угрозы. — После этого меня познакомили с твоим отцом, Илари, и мне стало совсем не до воплощения желаний детства, — снова жмёт тонкими, обнаженными декольте платья плечами Амелия, спокойно прикрывая глаза. — Одно только освоение правил этикета потребовало от меня немалых усилий и внушительное количество времени, — вздыхает мирно она, убирая белую прядь вьющихся, коротких волос сына назад с лица. — Ты ведь и сам не до конца их освоил, разбойник! — А вот и освоил, — легко отвлёкся от основной темы Иларион, гордо задирая нос. Руки на груди юного принца с обидой сплетаются, губы бледные надуваются, а ушки прижимаются к голове. — Я уже взрослый! Я могу даже на балах танцевать вместе с вами, а не только с этими скучными учителями… — Тогда покажи мне походку настоящего принца, Иларион, — с вызовом выдаёт Амелия, растягивая по губам хитрую улыбку.       Принц по сей день испытывал проблемы даже в столь базовом умении, что, впрочем, для его возраста не являлось чем-то удивительным. Как и любой ребенок, Иларион любил вообразить себя всемогущим, взрослым и сильным, а мать не могла сдержаться от ответного вызова. — Давай, как тебя учили. Начинай с левой ноги и в конце поприветствуй нашу скульптуру около фонтана, так, как полагается королевской персоне.       Иларион, переполненный уверенностью в своих силах и умениях, тут же подрывается с колен матери. Выпрямив спину так, как это делает строгая учительница, он задирает нос к небу и делает столь комичное, но до жути серьёзное выражение лица. Прижав уши к голове, мальчик заводит руки за спину и начинает ход по выложенной камнем дорожке с правой ноги, идёт неторопливо вперёд, а когда осознаёт ошибку по тихому смеху матери — осекается, вовсе летит вниз, споткнувшись об собственную ногу.       Незащищённые ничем колени ожидаемо кроются мелкими ранками, светлые, длинные шорты пачкаются, ровно как и ладони. Принц осознаёт произошедшее ещё несколько секунд, а потом не выдерживает и начинает едва слышно хныкать. Царапины обжигают костлявые колени, на них быстро собирается кровь, мелкие камни и пыль прилипают к ране — от одного только взгляда на собственные колени принц рыдает сильнее, будто после обнаружения раны боль и правда стала сильнее. Рыдать маленький принц хотел не только потому, что поранился, но и потому, что в очередной раз не смог доказать свою правоту матери. Амелия никогда не ругала сына, — в редкие моменты за это отвечал отец, — и всё равно Илариону было жутко стыдно за то, что он вновь не смог оправдать свои же утверждения.       Амелия торопливо поднимается с травы, отряхивает на ходу платье и быстро достигает принца — сгребает в объятия, успокаивает и гладит, вновь сожалея о том, что вообще это начала. Видеть слёзы сына для матери трудно, даже если они вызваны сущим пустяком, — разбитыми по неосторожности коленками и ушибленными ладонями.       Мать быстро залатала раны в поместье, промыла водой и затянула специальную повязку, хоть в ней и не было особой нужды. Принц успокоился, когда перестал наблюдать окровавленные колени, притих, изредка шмыгая носом и виновато склонил беловолосую, кучерявую голову. Утренняя прогулка с сыном почти подошла к концу, далее Амелия была обязана придти мужу на помощь с делами королевства, но ей так не хотелось оставлять юного принца в разбитых чувствах. Женщина присела на колени перед стулом Илариона, сгребла его ладони в свои и смогла привлечь взор покрасневших, голубых глаз. — Ты всему научишься, Иларион, просто нужно время, — успокаивающе тихим голосом обещает королева, позволяя тёплой улыбке озарить лицо. — Не кори себя за это, а продолжай стараться, не теряй надежды. У меня тоже не всё получалось с первого раза, это нормально, — пожимает плечами она, перемещая взгляд в сторону. За пределами распахнутых, стеклянных дверей балкона — лето, жаркими лучами оно заглядывает в просторную гостиную первого этажа, заставляя сощурить глаза. — Всегда помни о том, что мы с отцом верим в тебя, ты сможешь стать достойной нам сменой, сынок. — Почему ты оставила свою мечту? — шмыгнув носом, внезапно спрашивает принц, наконец поднимая взор заплаканных глаз. — Если у меня появится мечта — я тоже буду обязан оставить её ради королевства? — У меня появились дела по важнее, я не могла просто взять и отказаться от титула, ведь с моими родителями уже заключили контракт, — неловко отвечает королева, начиная явно смущаться столь осознанных вопросов от сына. Она и сама порой жалела о том, что так и не смогла воплотить детские мечты в действительность, но изо всех сил старалась наслаждаться тем, что приобрела взамен. — Если бы я пошла по другому пути — у меня бы не родился такой прекрасный сын. Во всём надо искать плюсы, Иларион, не думай, что из-за этого я стала несчастна. — Получается, я разрушил твою мечту своим рождением? — шепчет под нос принц. В глазах снова собираются слёзы, стекают вниз по щекам и капают на перевязанные колени, оставаясь едва заметными мокрыми точками. — Получается, я — плохой? Мама, я правда…       Амелия тут же прерывает рассуждения принца. Мать крепко захватывает плечи принца объятиями, прижимает к груди и оставляет серию успокаивающих поцелуев промеж прижатых ушей. Сейчас ей действительно нечего ответить сыну, вывод, к которому он пришёл, шокировал даже её, ведь с какой-то стороны… Он прав.       Иларион не до конца понял это в семь лет, но по ходу жизни, узнавая всё больше и больше подробностей о прошлом родителей, осознал, что вывод был сделан верно. Его мать, Амелия Мерингейл, — в прошлом Сильвия Райс, — была вынуждена отказаться от семьи, друзей, родных земель и желаний ради королевства. Сильвию выбрали из огромного списка желающих, предпочли именно её, нарекли новым именем и выдали самца, которого она была обязана полюбить.       Глаза Илариона раскрылись окончательно, стоило ему на пару минут узреть родственников со стороны матери, многочисленную, дружную семью — их взор тускнел всякий раз, когда оказывался направленным на единственного наследника престола. Принц не мог изменить судьбу собственной матери, не мог вернуться в прошлое и не допустить принудительного ухода из семьи, но мог воплотить её единственную мечту, что сразу пришлась по душе.       Благородное дело, которым принц воспылал с семи лет, стало главной целью в жизни. И хоть никто не одобрял идею избежать возложенных надежд, Амелия снисходительно спускала сыну любую хитрость и очевидный обман, если те были связаны с воплощением мечты.       Никто не мог знать о том, что последний каприз принца сотворит нечто непоправимое. Амелия смогла надавить на мужа слезами и истериками, смогла сломить голос здравого смысла в пользу необходимого ей решения. Она сумела отстоять шанс сына на свободную жизнь, не обременённую необходимостью служить народу до конца своих дней.       Амелия смогла, но поплатилась за это жизнью, самоотверженно нарушив законы предначертанной судьбы.

***

— Смотри, как стремительно в его глазах исчезла всякая любовь к тебе, братец.       Весь мир Илариона обрушился в одночасье, стоило наконец прозвучать главным словам, главнейшей истине и страшнейшей правде. Дориан выдал всё, от начала и до конца, умудряясь додумывать и приукрашивать в некоторых моментах, ведь Дирк теперь не смел возразить, даже если старший нёс откровенный бред. Таким образом, принц узнал не только о том, что мать мертва от рук Дирка, самого близкого человека, но и о том, что младший, если верить словам старшего, на самом деле знал о всех насильственных действиях в отношении Илариона и предпочитал не вмешиваться в «естественный процесс».       Лицо принца изменилось до неузнаваемости, он и слова не мог сказать в ответ, не мог до конца поверить мужчине, но по лицу Дирка и окружающих делал выводы о правдивости сказанного. Иларион бы поверил в то, что Дориан лжёт ради спасения собственной шкуры, поверил бы любым словам Дирка, если бы тот нашёл в себе смелость возразить. И всё-таки, наблюдая картину полного смирения в лице некогда любимого человека, Иларион приходит к неутешительным итогам.       Мать действительно мертва, дрожащие руки Дирка не врут: он и правда убил, правда изготовил яд при участии её родного сына. Он лгал больше полугода, лгал о благих намерениях, лгал о своих знаниях, лгал обо всём, и, вероятно, солгал про чувства к принцу, посчитав этот метод лучшим в усыплении бдительности королевства.       Иларион отныне не может верить в искренность чувств Дирка, не может сопереживать нанесенным ранам, не может испытывать жалость к судьбе, полагая, что всего происходящего вокруг мужчина в действительности заслужил. Принцу постепенно открывали завесу тайны, постепенно посвящали в детали окружающего кошмара и старались быть как можно более осторожными в выражениях, когда как Дориан не церемонился совсем. Он выложил страшный секрет на одном дыхании, не прерываясь. С лёгкостью игнорируя ослабевшую удушающую хватку, он рассказал обо всём, о чем так давно молчал.       Принц чувствует, как внутри что-то навсегда ломается. Нечто маленькое и чертовски хрупкое, красивое и тёплое, то, что недавно из последних сил пыталось освещать всё изнутри ярким светом — светом надежды на лучшее и прекрасное. Крохотная частичка и без того держалась внутри на последнем издыхании, а теперь, встретившись лицом к лицу с суровой действительностью, — она вовсе прекратила существовать.       Слёзы больше не стекают по щекам принца, глаза сухие и стеклянные, даже не моргают, что вызывает тяготящее ощущение песка. Руки отпускают чужую шею, принц не видит никакого смысла в продолжении начатого, не видит смысла кого-либо спасать, включая самого себя. Он сваливается с тела Дориана вниз, на сырую землю, невидящим взором упирается под ноги и застывает в одном положении, не в силах сдвинуться с места. Не говорит, не плачет, не дрожит — принц застывает будто статуя, как одна из тех холодных, неподвижных скульптур в королевском саду и оказывается полностью парализован воспоминаниями. Минувшие дни плывут чёрно-белым фильмом перед глазами, давят на виски. Голос любимой, ныне покойной, матери звучит в ушах эхом, отдаётся от стенок пустой, одинокой комнаты, в которой он себя ощутил.       Для принца более не существуют солдаты, как вражеские, так и свои, не существует огромного, запутанного завода с бесконечным числом незнакомых людей, не существует столицы ненавистной страны. Не существует и братьев Сондеров, один из которых не думал оставлять дело незавершённым.       По коже принца идёт холодок, будто ледяной, январский ветер касается обнаженной кожи. Образ матери кажется близким, стоит только руку протянуть –нежный, знакомый с детства, голос звучит со всех сторон. Фантомные руки Амелии касаются обнаженных плечей принца в пустой и холодной комнате, заставляют Илариона вздрогнуть, очнуться и вновь, буквально на пару секунд, ощутить надежду — принц резко оборачивается назад. Туманный, неразборчивый образ королевы возвышается над ним, снова пытается коснуться костлявых плечей и Иларион сам двигается ближе. Он желает вновь оказаться в заботливых, мягких и любящих руках матери. Также, как в детстве. Также, как буквально полгода назад, поэтому и тянется вперёд, поднимается на колени и протягивает обе руки, покрытых бинтами, зазывает к себе, но в ответ получает лишь:

«Прости меня, Иларион, я не хотела для тебя такого итога.»

      Принц возвращается в реальность и слышит абсолютно такие же слова опять, но их произносит Дирк. Мужчина находится в метре от него на коленях, упираясь лбом в землю, скрючившись так, что и лица заметить трудно. Иларион ощущает, как воздуха в лёгких становится всё меньше и меньше, грудь сдавливает чем-то незримым до боли, обида вспыхивает внутри, испепеляет всё на своём пути, в частности — чувства к человеку.       Вместе с ними отправляются в топку все надежды и мечты о светлом будущем, все фантазии, которые принц себе напридумывал ещё тогда, в Тиаридари, вынужденный быть поодаль от любимого человека. Костёр разгорается такой, что с лёгкостью становится новым источником света в душе, он заменяет ту крошечную, загадочную деталь, что буквально недавно бесследно рассыпалась осколками.       Ничего, кроме отвращения, принц больше не может испытывать к Дирку. Он видит состояние, слышит бесконечный поток слёзных извинений и оправданий, слышит, как тот в очередной раз заводит шарманку об отсутствии иных путей. Всё это вызывает больший гнев, подпитывает образовавшийся внутри пожар и доходит до того, что принц сам малодушно помышляет об убийстве.       Иларион желает разорвать не только убийцу родной матери, но и его старшего брата, что на фоне столь громогласно и торжествующе смеялся. Ярость отражается в глазах принца и Дориан с лёгкостью это замечает, поэтому и заставляет его вытянуть руку, дабы вложить пистолет. — Сможешь спустить курок, принцесса? — с вызовом вопрошает Дориан, от нетерпения губу нижнюю прикусывая.       Мужчина опустился на корточки рядом с принцем, помогал обеими руками удержать в одной руке тяжёлое, смертоносное оружие, с тихим щелчком убирая предохранитель. — У тебя есть шикарный шанс пробить его голову пулей прямо сейчас, есть шанс отомстить за мать, которую он убил теми же руками, которыми обнимал тебя буквально сегодня, — продолжает нашептывать Дориан, будто змей искуситель склоняясь над прижатым к голове ухом. — Дирк лгал тебе в глаза, лгал столько, сколько вы с ним знакомы. Ты и в самом деле его простишь?       Дирк замолкает, замолкает и толпа. Дыхание принца учащается до предела, указательный и средний палец перемещаются на курок, а пламя внутреннего кострища сжигает всё вокруг. Иларион сглатывает тугой ком в горле, целится в голову лежащего на земле мужчины и невольно находит в словах Дориана смысл, находит до тех пор, пока не вспоминает совершенные им злодеяния.       Живот тянет снизу, по наступлению утра — он обязан вновь принять таблетки ради полного уничтожения мутанта внутри, которого зачал ему именно старший из Сондеров.       Резким движением руки Иларион отбрасывает пистолет, отправляет его в короткий полёт до ног солдат, а сам подтягивает к себе колени, утыкаясь в них носом. Принц решил, что не станет опускаться до возмездия, не станет убивать того, кого когда-то любил, как бы сильно сейчас не возненавидел. Он моментами слышит голос матери, думает о ней каждую секунду и смело предполагает, что она бы никогда не одобрила убийство. — Вставай, Дирк, твоя принцесса обеспечила тебе помилование, — смирился всё-таки Дориан, поднимаясь на ноги. Вальяжным шагом проследовав к брату, он наносит один меткий, жутко болезненный удар в бок, кажется, обеспечив младшему перелом парочки рёбер. — Вставай, братик, мы с тобой ещё не закончили наш разговор.       Младший Сондер задыхается ударом, воздух выходит через приоткрытые губы, вышибленный из лёгких, и мужчина рефлекторно скручивается, переворачивается на бок, хватаясь за живот. Перед лицом чужие грязные, тяжёлые ботинки, чуть выше — армейские, просторные штаны с защитой поверх, а ещё выше находится ухмылка на тонких, с детства знакомых губах.       Дориан всем своим видом отражает чувство полного превосходства и контроля ситуации, сейчас, когда вокруг сотни бойцов, как своих, так и чужих — мужчине нетрудно вообразить себя центром вселенной. Один из отважных защитников правды и справедливости — сидит, уткнувшись лицом в колени, а другой… Дирк смеётся со слезами на глазах. Смеётся, прижимая к животу обе руки. Смеётся, скрючившись вдвое. Младший чувствует, что это конец, он не видит своего будущего: семьи, тихой и мирной старости, о которой они так мечтали с принцем королевства.       Назад дороги нет, в глазах окружающих нет и капли сострадания, что наталкивает на странные мысли.       Стоило ли терпеть всё детство побои? Стоило ли идти и подписывать контракт с тем, под чьим руководством никогда бы не согласился работать? Стоило ли соглашаться на миссию в королевстве, успех которой был весьма туманным, а идея — сомнительной? Стоило ли проникаться чувствами к наивному волчонку, с которым у них чисто физически нет никаких перспектив? — Надеюсь, что тебе теперь стало легче, — горько ухмыльнулся Дирк, всё же переворачиваясь обратно на спину. — Ты разрушил свою жизнь, теперь разрушил и мою. Именно этого ты пытался добиться, да? — качает головой он, наблюдая как рука в перчатке стремительно тянется к нему. — Никто не виноват в том, что ты изменил своей первой женщине, Дори, и то, что она ушла от тебя — весьма закономерно и ожидаемо, не надо строить из себя жертву.       Дориан, некогда спокойно тянувшийся к бронежилету младшего брата, теперь с силой хватает его за грудки обеими руками. Поставив Дирка на ноги, старший убеждается в том, что тот и на своих двоих устоять не способен. Хватку мужчина не ослабляет, держит одной рукой, а второй от души замахивается — обезображенное недавними побоями лицо Дирка становится лишь страшнее, нос с хрустом, неестественно сворачивается в сторону, плеснув кровью на желтоватую траву. Младший держится обеими руками за руку брата, старается удержаться на ногах и первое время это и правда получается, пока не наносится новый, сокрушительный удар в живот. Тело Дирка падает на колени перед братом, тот вновь скручивается и утыкается лбом в землю, кряхтит и скулит невольно, не в силах сдерживать эмоции в себе. — Роза тут не при чем, эта шлюха сама искала повод уйти от меня, — наконец звучит голос старшего. Дориан хватает брата за копну спутанных, каштановых волос и тянет вверх, вынуждая заглянуть себе в глаза. — Ты рвал задницу из-за этого ушастого уродца, делал всё, лишь бы он жил в комфорте и спокойствии. Думаешь, мне не дошли слухи о твоей сделке с Кручевальдом, Дирк? — скривился в отвращении тот, окидывая полным презрения взором силуэт младшего. — Ты был готов подставить волчаре зад, лишь бы выиграть несколько месяцев спокойствия с принцессой. Ты предал меня, предал армию и дело отца, лишь бы свалить с этой блохастой шавкой куда подальше. — А ты своей последней женушке разрезал лицо в клочья, — хмыкнул простодушно Дирк, сплевывая кровь в сторону. Темно-алым слоем покрылись желтоватые зубы, из-за чего улыбка выглядела особенно жутко. — Лучше так, чем быть ублюдком вроде тебя, Дори. — Не называй меня «Дори», — угрожающе тихо приказывает старший, на какое-то время сближаясь с лицом младшего. — Я тебе совсем к другому веду, дубина, — выдыхает он, раздражённо закатывая глаза. Мужчина отошёл в сторону, открывая тем самым вид на совершенно разбитого и подавленного принца, Дориан держит брата за волосы, вынуждая посмотреть подольше. — Ты сделал всё это для него, а что получил взамен? Теперь ему плевать на твою жизнь, он больше не станет бороться за тебя и ваше совместное будущее. Я рассказал ему занимательный факт твоих деяний прошлого и всё — теперь вас ничего не связывает. Ты для него чужой и твоя боль его больше не беспокоит.       Иларион не реагирует на высказывания мужчины, стоит упомянуть, что он и вовсе их не слышит. Спрятавшись в своём тихом, уединенном коконе, принц находится сейчас не в реальном мире, не здесь, посреди заброшенного завода, не здесь, с человеком, которого некогда так искренне любил.       А вот Дирк прекрасно всё слышит. Доля правды всё ещё присутствовала в словах старшего, а в окружающем сумасшествии его слова могли прозвучать даже логично и справедливо. Сондер младший не забудет столкновение с Велиаром, в котором он чудом одержал победу, не забудет противостояние противоестественным желаниям Ульриха, на которые он пошёл воимя спокойствия принца. Сейчас, находясь в логическом завершении собственной жизни, Дирк находит несправедливым буквально всё, что его окружает. Туда же он относил и Сопротивление, которое тихо-мирно сдало его на публичное растерзание психопату, лишь бы спасти парочку неудачников от верной гибели. Никакой справедливости здесь нет, всё происходящее — абсурд чистой воды, что пробуждает внутри былой гнев, что никогда ранее не вспыхивал в присутствии старшего брата. — Ну, убей меня тогда, раз я такой никчёмный, тупой и никому ненужный, — пожимает легко плечами младший, рывком избавляясь от чужой хватки. Вырвавшись из рук, он вновь схватил чужое запястье, наложил ладонь себе на шею, плотно обтянутую высоким горлом чёрного свитера и стал давить, заглядывая в глаза снизу вверх. — Ты конченный, моральный урод, тебя ненавидит буквально весь твой коллектив и все они будут рады, если тебя вдруг не станет. И всё равно ты, почему-то, делаешь вид, словно находишься в каком-то более выгодном и правильном положении, чем я, — смеётся истерично Дирк, но потом вновь затихает, становясь серьезнее. — Стоишь на коленях перед начальством, чуть ли не сосешь у них на повышение, лишь бы руководить горсткой тупорогих, вонючих мужи…       Дирк опять оказывается на земле, в этот раз удар обрушивается спереди, толчок подошвой ботинка в грудь моментально стирает ухмылку с губ, заставляя в очередной раз прокашляться кровью. Как только кашель стихает — Дирк снова разразился смерхом, громким и эмоциональным, истерическим, нездоровым, вызывая у наблюдателей множество вопросов в голове. Младший практически не чувствует боли, адреналин забирает неприятные ощущения, подавляет их, расходуя последние силы на выживание.       Приподнявшись на локтях, Дирк стирает кровь с губ и подбородка рукавом, с наглой улыбкой заглядывая в глаза старшего брата. — Как бы сильно мне не хотелось тебя убить, Дирк, я этого никогда не сделаю, — с той же хитрой улыбкой произносит Дориан, размещая правую ногу прямо на грудной клетке лежащего противника. — Я сделаю из тебя нормального человека, малой, хочешь ты того или нет, — выдыхает мужчина, легко покачивая головой.       Сразу после он поворачивается к солдатам, принимая решение об окончании демонстративного наказания. Он затеял — он и закончит, иначе никак, и сейчас, пожалуй, лучший момент для точки в затянувшемся конфликте. Дирк может не выдержать последующих ударов, младший и так заполучил перелом носа, гематомы по всему лицу, сотрясение мозга и парочку сломанных рёбер. Несмотря на глупую, непонятную браваду — Дирк умрёт, если следующий удар придётся по жизненно важным органам.       Дориан не имел цели убить брата, он заочно простил каждый из перечисленных грехов, мысленно составил подробный план того, как именно начнёт вправлять Дирку мозги, когда всё закончится. Командир был уверен в том, что армия одержит победу, ведь уже сейчас остальные отряды смогли захватить несколько блоков — об этом периодически вещала рация на поясе. Когда они добровольно сдадутся — оставшиеся солдаты обязательно придут на помощь, а те немногие из сопротивления, кто возьмётся их охранять — погибнут. Разработанный заранее план выполнялся в полной мере, и достигнув определённой его ступени, Дориан с миром отступает, в большей мере проявляя к младшему сострадание. Все ждали, что Сондер старший убьет младшего, ждала и государственная армия, ждало и сопротивление, но, к всеобщему удивлению, этого не происходит. — Я закончил, свяжите этого креатина по рукам и ногам, — махнул рукой Дориан, с деловитым видом отдавая приказ бойцам. В следующую очередь, мужчина достаёт из кармана кнопочный телефон и набирает последний номер, вновь услышав на том конце строгий, женский голос. — Мы сдаёмся, как и обещали. Дирк будет с нами, то, что он сбежал и предал нас — не даёт ему никакого права примыкать к вам. Он наш боец и будет пребывать в плену вместе со всеми.       Дирк уже предвкушает свою дальнейшую судьбу:       Полный контроль со стороны старшего брата, вероятно, Дирк попадёт под полную ответственность старшего, будет вынужден отбывать наказание в одной квартире со старшим братом. Начальство поручит Дориану контролировать каждый шаг предателя, жестоко карать за ошибки и непослушание, но это, разумеется, сразу после насыщенных каникул в исправительном лагере, где ничего кроме изнурительного физического труда и боли попросту не существует.       Былое отношение к себе Дирк отныне не вернёт, каждый третий будет вознагражден за попытку вытереть об него ноги, любые унижения и издевательства будут поощряться, ведь иного отношения к предателям и быть не может. На каждом задании Дирк будет выполнять роль пушечного мяса или наживки — начальство, ровно как и Дориан, постараются всеми силами показать остальным то, что обязательно ждёт предателя. Неминуемая поимка и остаток жизни под чутким надзором, окружённый унижениями, болью, без какого-либо шанса на прощение.       Дирк наблюдал за судьбой предателя со стороны, когда был совсем юным солдатом. Молодой Саймон, боец, который решил сбежать по неизвестным причинам, был пойман в городе по чужому доносу и возвращен на базу. И помимо простых оскорблений, избиений и мелких пакостей Дирк успел узреть то, что до сих пор стояло страшной картиной в глазах, то, чего он не должен был видеть: групповое изнасилование. Такая разновидность гомосексуализма не осуждалась по каким-то причинам, а солдаты, которые за неимением девушек решили воспользоваться телом предателя — не понесли никакого наказания в конечном итоге.       Саймон повесился в туалете, его тело нашли утром. Никто не удивился, когда узнал о самоубийстве солдата — любой, включая Дирка, подумал об одном и том же: «когда-нибудь это должно было случиться». Смерть солдата никто не скрыл, а командиры неустанно повторяли о том, что так будет с каждым, кто посмеет предать родину.       Дирк, в мельчайших деталях вспомнив о судьбе трусливого Саймона и его подвешенный, потемневший труп под потолком туалета, решает, что повторять судьбу не станет. Убедившись на собственном опыте в том, что не сумеет наложить на себя руки, младший понимает, что терпеть боль и унижения он, в отличие от Саймона, будет до конца своих дней. Тот покончил с собой спустя несколько месяцев, а Дирк проживёт до старости в череде бесконечных страданий, без малейшего шанса на побег.       Как младший брат, Дирк наизусть знал самое больное место брата, с которым прожил всё детство. Он никогда не задумывался о том, чтобы воспользоваться столь низким и беспощадным козырем в рукаве, даже когда Дориан очевидно перегибал палку. Дирк надеялся, что старший забудет о злополучной ночи, надеялся, что она никак не скажется на нём, но все надежды оказались напрасными.       Начиная с того дня, Дориан стал абсолютно неуравновешенным человеком, ушел из дома, оставив младшего на произвол судьбы, а также стал слишком склонен к сексуальному насилию. Сондера старшего могли посадить в тюрьму за изнасилование незнакомки ещё в двадцать один год, но он выбрал иной путь — службу в специальной государственной армии.       Тело поднимают с земли, наручники сковывают запястья, а голову с силой вдавливают вниз, заставляя склониться перед командиром. Пленные более не находятся под прицелом автоматов, приказ отдан сдаться и солдаты планировали ему повиноваться, как бы сильно ни были с ним несогласны. Противостояние приказам командования легко приравнивалось к предательству, а оказываться на месте Саймона никто не хотел. Какой бы ни был план в голове Дориана — он был согласован с руководством. Значит, что всё должно идти так, как запланировано.       Сондер младший из последних сил старается выпрямиться, дабы заглянуть в глаза брата, и тот замечает рвение — сам подходит ближе, деловито отряхивает одежду и готовится слушать. — Лучше бы я не будил тебя тогда, Дори, — с гадкой ухмылкой произносит Дирк. Прежде чем пояснить высказывание, наблюдая в глазах старшего недоумение, мужчина прощальным взором обращается к Илариону. Дирк знает, что умрёт сразу, как только брат поймет о чем идёт речь, поэтому и решает обратиться сперва к принцу, не желая умирать с чувством незаконченного дела. — Иларион, я правда сожалею о том, что сделал с королевой. Я не достоин твоего прощения, никогда не был достоин тебя, и, всё-таки, я рад, что провёл это время с тобой. Эти семь месяцев — лучшее, что когда-либо было в моей жизни. — Чё ты несёшь, Дирк? — сморщился недоверчиво Дориан, скрестив руки на груди. Оглядываясь назад, на принца, что заметно оживился, мужчина возвращает взор обратно к младшему, скривив брезгливо губы. Воспоминания постепенно восстанавливались в голове, всё то, что он так хотел забыть — вновь возникает непонятными урывками картин перед глазами. — Ты не помираешь, не прикидывайся жертвой и не пытайся давить всем на жалость. — Я не хочу тебя видеть, — спустя минуту отвечает принц. — Не смей разговаривать со мной.       Илариону потребовалось немало сил для того, чтобы не разжалобиться чужими извинениями, в моменте он и правда хотел возобновить бой, сразиться вновь, но теперь не за любимого человека, а за убийцу родной матери. Он кое-как смог удержать себя в руках, подумал о том, что могла бы сказать ему мать, будь она жива и рядом. Исходя из её предполагаемого мнения Иларион, стиснув зубы до боли, остался на месте, решив никак не мешать последующему задержанию.       Принцу действительно казался подобный исход логичным и справедливым, ведь Дирка никто не убьет, он будет жить, просто не совсем той жизнью, которую желал. Казалось, будто это достойное наказание для человека, что обманул возлюбленного и предал брата.       Дирк лишь спокойно кивает в ответ принцу, без злости и обиды, ведь ждал подобного ответа. Набравшись смелости, младший возвращает взор к Дориану и самовольно подписывает себе смертный приговор: — Надо было позволить мамкиному любовнику трахнуть твоё пьяное тело.

***

Шестнадцать лет назад.

      Обычная, зимняя ночь выдалась на редкость тихой и спокойной в двухкомнатной квартире семейства Сондеров. Отец, как всегда, на вахте, старший брат отмечает день рождения подруги в гостях, мать спит, а её не слишком сообразительный любовник — пьёт на кухне в полном одиночестве. Сегодня, к счастью, обходится без ругани и скандалов, без кучи незнакомцев в квартире, без шумных пьянок и прочих непотребств. Поздний вечер четверга, Дирк днём вернулся со школы, переоделся и благополучно оставил домашнее задание на расплывчатое «когда-нибудь потом», предпочитая уделить больше времени приставке. Пока Дориана нет дома — никто не заставляет заниматься уроками, никто не принуждает убираться, мыть посуду и готовить, а также… Никто не занимает новенькую приставку, которую отец купил специально для сыновей. Игр на ней совсем немного, но те же шутеры и гонки могли занять девятилетнего Дирка на весь день, в попытках побить рекорд старшего брата.       Время около двух часов ночи, а Дориан по-прежнему не вернулся с дня рождения. Дирк пытался дозвониться ему на телефон, но тот не брал, и найти какой-либо управы на повзрослевшего брата не представлялось возможным — отец на вахте, а матери не до того. Она смело утверждала о том, что Дориан, с наступлением совершеннолетия, имеет право ходить туда, куда хочет и делать то, что хочет. Таким образом она легко оправдывала безразличие, проявляемое к старшему сыну на постоянной основе. Дирк же, в отличие от старшего брата, не мог даже выйти погулять один, он обязательно должен был иметь с собой сопровождение. И пока сверстники весело играли во дворе — Дирк прозебал дома, вынужденный смотреть за чужим бурным детством через окно балкона.       В гостиной, в которой и находился диван, по совместительству служащий кроватью отца и матери, который час подряд шумел телевизор. Дирк привык засыпать в любых условиях, поэтому шум не стал главной причиной его бессонницы. Дело было в том, что мальчишка успел узреть по тому же телевизору крайне занимательную программу в поздний час, которая повествовала историю одного из серийных убийц.       Приняв услышанное слишком близко к сердцу, в голове Дирка вдруг стали возникать тревожные картины смерти Дориана, что не отвечал на звонки ещё с шести часов вечера. Справедливости ради, старший всегда выкидывал подальше телефон, когда уходил на подобные мероприятия — младший любил названивать без повода и придумывать сказки про ужасы дома, лишь бы старший скорее вернулся.       Словом, ночка началась для Дирка весьма тревожной, но, к счастью, с Дорианом не случилось ничего из того, что успел себе нафантазировать воспалённый взрослой передачей детский мозг. Старший Сондер вернулся домой около трёх, любовник на тот момент по-прежнему пил на кухне, мать спала, а Дирк тревожно ворочался в постели.       Услышав звук ключа в замке, младший незамедлительно подскочил с одноместной, детской кроватки, напялил истоптанные тапочки, доставшиеся от брата по наследству, и кинулся радостный в коридор. Дориан мог наказать его за то, что он не спал в столь поздний час, но после жутких фантазий о мучительной смерти брата Дирк и подумать об этом не успел.       Быстро оказавшись в коридоре, Дирк видит, как старший брат едва ли стоит на ногах. Градус алкоголя в его организме просто запредельный, Дориан опирался на стены тесного коридора, но всё равно упал, когда пытался просто снять кроссовки. Младший оперативно подоспел, помог парню, позволяя облокотиться на себя, и пронаблюдал за тем, как быстро Дориан оказался в туалете, склонившись над унитазом с характерными звуками. — Проваливай спать, мелюзга, пока не врезал, — пробурчал между делом Дориан, с трудом отрывая патлатую голову от белого друга. Дирк тупит на пороге туалета, смотрит за относительно привычной картиной со скучающим видом и молчит, ожидая когда брат закончит. — Я чё непонятного сказал, Дирк? Быстро спать, мать твою! — Я боялся, что тебя похитил маньяк, — обиженно сообщает Дирк, наблюдая как у старшего пошёл новый залп рвоты. — Я думал, что тебя уже убили! Почему ты не отвечал на мои звонки?! — Суку одну трахал, тебе-то какое дело, малой? — уже спокойнее отвечает старший, сплевывая в унитаз слюну с мелкими кусочками сегодняшнего ужина. — Иди спи, тебе завтра в школу. — А тебе на пары, — гордо хмыкнул Дирк, задирая нос. — Ты нарываешься, я не пойму?! — во всё горло вопрошает Дориан, хватив с унитаза рулон туалетной бумаги. В следующую же секунду твердый рулон дешёвой бумаги отправился в живот мальца, на что тот, театрально вскрикнув, всё-таки выполнил оглашенный приказ.       Дирк вернулся в постель, сразу начиная размышлять над планом возмездия. Раздумывал он вплоть до возвращения Дориана в комнату, до возвращения в заправленную, одноместную кровать, что находилась у противоположной стены тесной комнатушки. Изначально, Дирк был повёрнут лицом к стене, всем своим видом демонстрируя обиду, а когда понял, что такой фокус с пьяным братом не пройдёт — повернулся обратно. Дориан заснул крепким сном практически сразу, как только голова его коснулась подушки, и уснул как всегда — наполовину свесившись с края кровати.       Старший уже несколько раз падал так по ночам, с грохотом и последующими матами будил весь дом, но всё равно продолжал неосознанно двигаться к краю.       Дирк правда старался уснуть, ведь время подходило к четырём утра, а в семь ему придётся собираться в школу. Младший ворочался, скидывал одеяло и накрывался им с головой, переворачивался с боку на бок и даже поменял расположение подушки несколько раз, укладываясь то головой к двери, то головой к окну. К счастью, Дориан спал настолько крепким сном, что ему не помешали даже звуки маленького тетриса, в который младший решил поиграть, лишь бы убить время. Он практически смирился с тем, что не уснет, комната буквально пропиталась запахом перегара брата, а тот, вдобавок ко всему, начал громко храпеть через какое-то время. Желание придушить старшего подушкой множилось, но сошло на нет, когда в комнате появилось третье лицо.       Генри, самый нелюбимый из всех любовников матери, зашёл в комнату без каких-либо затруднений. Несмотря на дверь с прочным замком, которую отец установил ради безопасности детей, та никоим образом не помешала нежданному гостю войти — Дориан не повернул железный замок.       Гость потупил взор в силуэт младшего на кровати, что крайне правдоподобно, как умел ребенок, притворился спящим, а потом метнул взор к старшему, что уснул прямо в спортивной, уличной одежде на застеленной постели. Дирк лежал лицом к кровати брата, наблюдал за происходящим через тонкие щели глаз, прижимая к себе игрушечную акулу, и задался множеством вопросов, когда увидел, что Генри лёг в кровать Дориана.       Дирк не может видеть всего, что происходит за спиной брата, мешает кромешная тьма. Он слышит как ткань одежды соскальзывает сперва с бёдер мужчины, слышит странные, быстрые звуки, похожие на влажное трение кожи о кожу, и только потом замечает то, как спортивные штаны с бельём начинают медленно покидать бёдра Дориана. Старший лишь храпеть прекращает, но по-прежнему спит крепким, пьяным сном, — в такие моменты его не способен разбудить даже выстрел танка над самым ухом. Дирк кривится, когда видит, что мужчина зачем-то облизывает ладонь.      Младший не имел доступа к порнографическим материалам, а если бы имел — смотреть их банально негде. Дома всегда есть как минимум мать, что могла бы быстро обнаружить ознакомление с запретными материалами прямо на телевизоре.       Словом, младший не понимает мотивов странного действия, но начинает осознавать, что происходит что-то плохое. Он молчит, также притворяется, что спит, лишь бы не получить порцию пьяных нотаций и тумаков. Спустя какое-то время Дирк замечает то, как плотно мужчина пристраивается сзади к брату, видит, как тот сосредоточенно копается где-то снизу и как итог — видит, что Генри начинает какие-то странные движения в сторону старшего, будто бы пытается его столкнуть.       Хлюпающие, омерзительные звуки распространяются по комнате. Глаза Дирка давно привыкли к темноте, и разобрать то, что сейчас происходит между ног брата становится возможным при одном условии. Младший прекращает притворяться, отрывает глаза так широко, как только может, вглядывается и замечает, как прямо промеж сомкнутых ног Дориана периодически показывается что-то красноватое и влажное, имеющее очевидные сходства с обычным, мужским членом. Дирк не знает как реагировать и боязливо прикрывает глаза, думает о том, что раз старший не сопротивляется и не кричит — значит то, что происходит не плохо. Младший ждёт, готовый придти на помощь в любой момент, когда о ней попросят, ведь в ином случае он опять вмешается во взрослые дела и будет наказан.       Генри прекращает толкаться промеж бёдер парня, перемещает руку чуть выше и аккуратно оттягивает ягодицу. Вновь сплевывает на руку, касается мокрыми пальцами промеж и поднимается теперь чуть выше, укладывает голову на подушку, вновь предпринимая попытки толкнуться. В этот раз реакция от Дориана следует, тот морщится, ёжится и ворочается, мычит что-то неразборчиво, но всё ещё спит, пока Генри с крайне сосредоточенным лицом пытается протолкнуть в узкую задницу член. Дирк складывает увиденное в голове до полной картины, из того и делает вывод о том, что именно пытается сделать любовник матери.       Генри, к слову, и в обычной жизни нередко поглядывал на Дориана как-то по-особенному, но все отказывались в это поверить. — Что ты с ним делаешь? — вдруг раздаётся тонкий голосок Дирка, который полностью прекращает какие-либо действия за спиной брата. — Заткнись и спи, Дирк, тебе через несколько часов в школу, — категорично отзывается Генри, опять зачем-то сплевывая на ладонь. Кажется, он не слишком боялся пробуждения Дориана, ведь знал, что тот на утро всё равно ничего не вспомнит. — Твоему брату плохо, я помогаю ему. — Чем вы ему помогаете? — продолжил настаивать Дирк, резким движением руки скидывая с себя тяжёлое одеяло. — Я не дурак, не пытайтесь меня обмануть!       Генри молчит в ответ, не находит нужных слов и решает продолжить заниматься тем, чем начал — что ему сможет сделать девятилетний ребенок? Он предпринимает более настойчивую попытку проникнуть в чужое тело и в этот раз она венчается успехом, головка не съезжает вниз, а проникает внутрь с характерным, но тихим звуком. Звуки позже издавал сам Дориан: он проснулся, но не до конца, ведь вместо красноречивого потока матерных выражений с его стороны прозвучали лишь жалобные, сдавленные стоны, явно наполненные болью.       Услышанное и становится тем самым криком о помощи, который выводит Дирка из состояния замешательства. Теперь понятно, что ничего хорошего брату мужчина не желал, а то, что он с ним делал — отвратительный, мерзкий и низкий поступок со стороны взрослого мужчины. Дирк подскакивает с кровати будто ошпаренный, но Генри и не думает прекращать — подаётся назад и вновь толкается в жалобно стонущее тело пьяного Дориана, томно выдыхая после.       Дирк боится напрямую нападать на мужчину, поэтому предпочитает действовать по иной тактике. — Дори! Дори, проснись, проснись, проснись! — раз за разом, во всё горло кричит мальчишка. Дирк опустился перед кроватью брата на колени и принялся хлестать того по щекам, замечая как в закрытых глазах стремительно стали набираться слёзы. Он бил так сильно, как только мог, и старший постепенно просыпался. — Дориан, он ведь сейчас тебя…       Генри понимает, что дело запахло жареным. Никоим образом успокоить мальчишку он не сможет, даже если встанет и ударит его — это наделает много шума, который обязательно разбудит в том числе мать. Тогда он отступает, торопливо натягивает обратно бельё и поднимается с постели, с ужасом наблюдая за тем, как жертва постепенно приходит в себя.       Дориан машинально оттолкнул от себя паникующего мальчишку, что без остановки отвешивал пощёчины, — да так, что тот с грохотом шлёпнулся на задницу, ударяясь спиной о деревянную кровать. Дирк от боли и шока начинает хныкать, пока старший пытается осознать произошедшее. Теперь у него болит не только голова и желудок, но и задница, что наталкивает на определённые выводы. Старший Сондер узрел три улики, по которым смог осознать масштаб бедствия: оголенная задница, что непривычно горела болью, открытая дверь и торопливые шаги за пределами комнаты. Четвертой уликой стал рыдающий Дирк, что вновь и вновь повторял имя странного любовника матери. — Это он? — кратко уточняет Дориан, одним движением руки возвращая бельё и спортивки обратно. — Чё он сделал? — задаёт вопрос, на который и сам знает ответ, но так боится в этом убедиться. — Он засунул в тебя свой… — смущённо и возмущённо произносит Дирк, намеренно не заканчивая фразу, лишь бы не произносить запретных слов.       Дориан смог избежать тюремного срока за жестокое избиение исключительно отцу. На адвокатов и различные судебные экспертизы ушли все накопления сыновьям на университет, две зарплаты и несколько кредитов. Было бы намного проще доказать невиновность, не будь Генри сам опытным адвокатом со связями, которые и стали основной проблемой для семьи Сондеров.       Пришлось долго объяснять ситуацию отцу, что экстренно прервал командировку ради присутствия на суде, и показания каждого из членов семьи были разными.       Мать всеми силами уверяла в том, что Генри и Дориан просто поссорились, будучи оба в нетрезвом состоянии. Будто она лично наблюдала за их конфликтом, находясь при этом абсолютно трезвой. Также, она заверила мужа в том, что Генри — вовсе не любовник, как говорят дети, а просто друг детства, что недолго у них погостил.       Дирк был предельно честным, как на суде, так и при личном разговоре. Он как на духу выдал все события злополучного дня, от утра до утра, без стеснения заявив о том, что Генри совершил попытку изнасилования. То, что происходило после, он сильно сгладил, не упомянул об эмоциональном толчке в грудь, не рассказал о том, что старший тут же побежал вслед за насильником. Не упомянул о том, что Генри далеко не сам упал с лестницы, сильно ударившись головой.       Дориан молчал, что на суде, что перед отцом. Его руки оказались по локоть в чужой крови, он был на грани с совершением убийства, за которое его бы никто не оправдал. С тех пор, как изувеченного любовника матери увезли, старший сын не обмолвился и словом о произошедшем, на все вопросы отвечал коротко и сухо, упуская факт изнасилования.       Дориан получил условный срок и сразу после покинул родной дом. Сменил номера телефонов, полностью разорвал контакты с родителями и братом. Дориан просто исчез, растворился в огромном мегаполисе, так и не узрев окончательный раскол семьи. Старший Сондер не планировал вновь встречаться с семьёй, но был вынужден познакомиться с младшим братом вновь на похоронах отца.

***

      Иларион, несмотря на глубочайшую обиду, всё же вступается за Дирка. Дориану хватило всего одной фразы, сказанной тихо, неразборчиво для остальных, чтобы начать забивать младшего брата кулаками всерьёз. Принц не мог знать причин, не мог и догадаться о том, что значит столь таинственное «лучше бы я не будил тебя».       Дориан продолжал вбивать голову мужчины в землю даже тогда, когда он прекратил подавать каких-либо признаков жизни. Младший вырубился после второго удара, а последующий десяток новых помог никогда не проснуться. Дирк предполагал реакцию старшего, знал, что если зацепить столь щепетильную тему, тем более в столь унизительном контексте — у брата попросту сорвёт голову, что неминуемо приведёт к смерти. Дирк был мёртв, когда Иларион спохватился спасением. Дирк был мёртв, когда принца с силой оттолкнули, а потом взяли в круг солдаты. Дирк был мёртв, когда Дориан впервые за долгие годы позволил слезам стечь по щекам при всех. Дирк был мёртв, когда в кармане зазвонил чужой кнопочный телефон.       Дориан не был в силах принять входящий вызов. Перед глазами пелена тумана, мрак, окутавший мужчину с головой не отпускал, кулак кровоточил, разбиваясь о чужие кости лица. Капли крови брата разлетались в стороны, оставались на одежде и щеках, неудержимая ярость буйствовала на полную катушку, стоило ему подумать о событиях минувших лет. Сондер старший никогда не работал с травмой, считал, что нанесённые Генри увечья должны полностью окупить нанесённый ущерб — считал, но сильно ошибался.       Мужчина наносил новый и новый удар всякий раз, когда перед глазами вставали картины злополучной ночи, но добивало сильней другое. Когда силы, которые щедро предоставил адреналин и наркотик, стали иссякать — в голову полезли совсем иные мысли. Дориан припомнил себя в тот момент, то, какие чувства испытал, встретившись с осознанием того, что кто-то наглым образом воспользовался его беспомощностью.       Дирк не просто сказал крайне обидную вещь, младший вынудил Дориана вспомнить каждую из жертв нездорового возбуждения сопротивлением вплоть до самой первой, до девушки, что в баре спутала женский туалет с мужским. Ей никто не помог, никто не помог Илариону, Фирнесеру, никто не помог Скарлетт, а также несчастной, незнакомой девушке в гараже, что была изнасилована и изувечена без особых причин.       Дирк пришел ему на помощь шестнадцать лет назад, а сейчас, за одно только язвительное упоминание ситуации — лежит в луже собственной крови. Где тут справедливость?       Сондер младший добился того, чего хотел, обвёл брата вокруг пальца, заставив убить себя, но Дориан осознает это нескоро.       Мужчина останавливается, когда хоть немного приходит в себя, когда замечает то, что лицо брата было им же обезображено до неузнаваемости. Руки по локоть в крови, на месте некогда симпатичного и привлекательного лица теперь красуется кровавое месиво, — фарш, который безжалостные кулаки Дориана сотворили под влиянием ярких эмоций и плохих воспоминаний.       Дориан пытается проморгаться, лишь бы убрать мёртвый труп младшего брата. Сперва он не верит в то, что Дирк умер, не верит, что в действительности способен убить родного брата. Поэтому и пытается «разбудить» его всеми способами, в первую очередь начиная хлестать по щекам. Где-то на фоне, далеко-далеко, рыдает Иларион, его крики с трудом доходят до перевозбужденного сознания мужчины. Пощёчины не помогают Дирку проснуться, тот как лежал неподвижным телом на земле, так и лежит, по-видимому, не планируя куда-либо двигаться.       Последний из Сондеров чувствует панику. Он прикладывается туда, где у младшего должны находиться губы и пытается сделать какое-то подобие искусственного дыхания, намеренно давит обеими руками на грудь, чередуя с попытками наполнить лёгкие Дирка кислородом, а потом и вовсе психует: хватает труп за грудки и начинает бить об землю. Слёз становится всё больше, мужчина окончательно теряет над собой контроль.

«Проснись! Проснись! Проснись!»

      Мужчина не выдерживает, бросает попытки привести младшего в сознание и просто подхватывает его, бросает тяжёлую, неподвижную руку себе на плечо и поднимается на ноги с великим трудом, в моменте удивляясь весу. Кое-как проковыляв с телом до солдат, Дориан, сам не замечая как начинает захлёбываться слезами, вдруг приказывает остальным: — Дирку плохо, его надо к врачу, — произносит дрожащим голосом он, взглянув на мужчин взглядом, полным надежды. — Сейчас же отведите его к врачу, пока он здесь не откинулся! — говорит Дориан, в первый раз не увидев ничего, кроме полного недоумения в глазах солдат. — Вы тупые или чё?! Я — командир, я приказал вам отвести моего брата в медицинский фургон, чё вам непонятно-то?! — Дориан, он мёртв, — тихо отзывается один из бойцов, шокированно оглядывая окровавленное тело в чужих руках. — Он не дышит, ты не видишь? — Ещё как дышит, — тут же возражает Дориан, прикладывая мокрую от крови ладонь к тому, что осталось от лица Дирка. Естественно, никакого дыхания там нет, но мужчине кажется, словно оно действительно есть, будто брат и правда дышит, пусть с трудом. — Дышит, я же говорил! Дышит! Отведите его в фургон, сейчас же! Вы, бесполезные куски конского дерьма, вам сколько раз надо повторить?! Он умрёт из-за вас!       В кармане вновь звонит телефон — в замешательстве не только специальная государственная армия, но и сопротивление. Несчастная кнопочная трубка летит куда-то в конец двора, что полностью отрезает возможность переговоров с врагом, а сразу после рука Дориана тянется к поясу бойца, без труда вынимая из чужой кобуры пистолет.       Командир вытягивает руку с заряженным, снятым с предохранителя, пистолетом и озлобленно, обиженно скалится, перемещая прицел по головам союзников. — Дориан, мы на территории врага, мы собирались сдаваться в плен, таковой была ваша сделка, — безоружно произносит ближайший из солдат, вытягивая перед собой руки. Никакая защита не спасёт их от выстрела в упор, сомнений в том, что Дориан способен спустить курок не возникало. О какой уравновешенности и адекватности может идти речь, если командир буквально пару минут назад убил родного брата? — Ты осознаешь где находишься, командир? Может, тебе стоит перепоручить должность на какое-то время?       Дориан бы спустил курок, не окажись прямо за спиной нескольких солдат. Отряд оперативно принял решение о переназначении ещё тогда, когда мужчина из последних сил колотил мёртвое тело — осуществление замыслов не заставило себя долго ждать. Пистолет из рук Дориана забрали, ровно как и труп, а самого мужчину стали связывать сперва по рукам, не придав особого значения ногам.       Командир окончательно потерял голову, стоило ему только увидеть со стороны тело покойного брата. Осознание содеянного плотнее налегало на воспалённое сознание, теперь Дирк не кажется ему живым, в чужих руках находился обезображенный труп, — кукла, что восстановлению уже не подлежит.       Здесь не помогут врачи, не поможет бог и сам дьявол — обратного процесса не будет, разбитая голова не заживёт, многочисленные раны и переломы не срастутся по щелчку пальцев. Назад дороги нет, и все шикарные фантазии о воспитании младшего уходят в небытие, вместе с ними протекают перед глазами редкие, но меткие счастливые дни.       Дориан пытается вырваться из верёвок, видит, что солдаты открывают огонь без приказа и начинает выкрикивать бессвязный бред. Голос быстро срывается, становится хрипящим, прямо как у Фирнесера после недавних пыток, и Дориан постепенно начинает осознавать всё то, что он наделал собственными руками.       Убивал, насиловал, бил, унижал и калечил других, точно таких же, как и он, живых людей. Он именно настолько плох, насколько о нём говорят, и сегодня Дориан превзошел самого себя — убил последнего родственника за фразу, что вызвала крайне болезненные воспоминания.       Открытый солдатами огонь уносит жизни нескольких пленников, но что главнее — уносит жизни снайперов, которые также открыли огонь без приказа. Тишина покидает злополучный дворик, выстрелы и крики не стихают, поднимается массовая паника, прямо как в остальных частях заброшенного завода.       Дориан больше не может руководить, он не может даже элементарно отслеживать ситуацию, находясь во время боя в слепой зоне для снайперов — у одной из входных дверей. Веревки не поддаются, труп младшего брата лежит где-то неподалёку и вдруг начинает с ним разговаривать: мёртвый Дирк двигает остатками губ, говорит внятно, так, будто он в полном порядке, что окончательно обезоруживает Дориана.

«Мы встретимся с тобой в аду, братец, я обещаю»

***

      Амави не взял с собой рацию, так как в порыве эмоций разбил её об стену в паре сантиметров от головы принца. Сейчас, продвигаясь по кишащим врагами коридорам и залам, гибрид начинал сильно жалеть о своём поведении по отношению к Илариону: принц был напуган не меньше, чем он сам, виновен не больше, чем он сам, и растерян в той же степени. Некоторое время назад Амави пытался всеми силами защитить и уберечь принца, а сегодня толкнул в грудь в ответ на успокаивающие объятия. Если гибриду суждено умереть — ему придётся хорошенько постараться над восстановлением теплых отношений с другом королевских кровей, лишь бы не остаться в чужих воспоминаниях капризным и жестоким ублюдком.       Амави смог преодалеть все препятствия, действуя как напролом, так и скрытно. Он придерживался тактики, которая помогла ему прорваться к лестницам подвалов: если противников больше двух в количестве, то надо действовать скрытно, а если не более одного — в лоб, пользуясь эффектом неожиданности. Гибрид смог разобраться с тяжёлым, смертоносным оружием быстрее, чем предполагалось, без труда перезаряжал магазин, снимал затворы и один раз, исключительно по интуиции, смог устранить поломку. Это в последствии спасло гибриду жизнь, ведь случись поломка лицом к лицу с врагом — Амави бы не потребовались ни таблетки, ни Анри.       Удушающий дым был замечен гибридом ещё на подходе, а после торопливого спуска по тесной лестнице от запаха захотелось кашлять. Всё пространство длинного коридора заброшенного подвала было окутано дымкой, что перемещалась по потолку и исходила из конца коридора, оттуда, где должен быть скрытый вход в отделение госпиталя. Надежды стремительно тают на глазах, с каждым шагом Амави становится ближе к принятию жестокой действительности, но всё равно продолжает цепляться за последние смутные шансы на иной исход.       Если в госпитале пожар, — а там действительно пожар, — Анри мог спастись, мог выжить, заодно прибрав к рукам несколько важных препаратов. Среди них обязаны быть злополучные таблетки для Амави, ведь он упёрся рогом, не доверился грубоватому пациенту и решил перестраховаться, уверенный в своих силах на тысячу процентов. Именно такие надежды питал Честерс, он верил, что если Анри уже мёртв, а он не сможет найти таблетки сам, то сможет найти его труп, обшарить все карманы, лишь бы в конце концов отыскать злополучный, редкий препарат.       Амави становится трудно дышать даже в шлеме, не говоря о свободном дыхании за его пределами. Шлем защищал от воздействия вредоносных запахов только частично, так, чтобы встретившись с угрозой по случайности боец не погиб, отделавшись лёгким испугом. Он не подразумевался заменой противогазу, но Амави решил, что его будет более, чем достаточно. Кашель усиливается с каждым шагом, что не сулит ничего хорошего, но гибрид продолжает идти, сощурив слезящиеся дымом глаза.       Гибрид дёрнул на себя скрытую дверь, что ожидаемо оказалась не закрыта. Некогда светлый, тёплый и уютный отрезок мрачных подвалов превратился в подобие ада, каковым его представляют в книгах. Горели обои на стенах, многочисленные ковры, диваны и столы, горели деревянные двери. От чёрного смога дальность видимости ограничивается до невозможности, Амави не видит дальше вытянутой руки, всё вокруг может опознавать лишь по характерно объявшим языкам всепоглощающего пламени. Под ногами валяются трупы, к ним парень успел привыкнуть, а к мёртвым телам немногочисленных медсестёр и пациентов пришлось привыкать заново. Их не готовили к обороне базы, — хоть и каждый из персонала имел при себе пистолет, — они не имели на себе никакой защиты, одни только белые халаты поверх повседневной одежды. Ход скрыт от глаз непрошеных гостей, но кажется, будто это не помогло — враг знал о продолжении подвала заранее, либо… Иларион забыл закрыть за собой двери.       Дышать практически невозможно, голова кружится, в глазах темнеет, а от температуры в помещении становится невыносимо жарко, словно языки пламени охватили и его. Амави двигается дальше по коридору, озирается на палаты, в которых неподвижно остались лежать пациенты и пытается не думать о спасении других. У него сейчас иная цель, иные планы, от которых зависит не только его жизнь, но и будущее малолетних детей, что могут легко остаться без одного из родителей.       Геройствовать некогда, к тому же, после столько времени, проведенного в дыму, пациенты могут быть мертвы. Вероятно, именно с этой целью затеивался пожар на территории госпиталя.       В конце коридора — направо, потом налево и из трёх дверей ему нужна та, что в середине. Амави бы с лёгкостью заблудился, если бы не Иларион, что без умолку трещал всю дорогу о всемогущем, но таком странном враче. Гибрид бы с лёгкостью сейчас разбил Анри не только очки в тонкой, стальной оправе, но и нос, намереваясь преподать хороший урок в наказание за обман. Лишь бы пожилой эльф остался жив…       Амави протягивает пальцы в перчатках к ручке горящей двери, давит вниз и с силой дёргает на себя, в один момент теряя равновесие. Голова закружилась от резких движений пуще прежнего, настолько, что гибрид едва ли успевает опереться о ближайшую стену, буквально стекая вниз. В глазах темнеет, в этот раз тьма сопровождает его около минуты, кашель не унимается, а конечности слабеют — вокруг дым и огонь, трупы и разруха, а он без страха лезет в самое пекло. Организм не одобряет самоотверженности хозяина, даёт весьма очевидные сбои, но Амави всё равно пытается подняться на ноги. Хватается за ручку двери — та остаётся в сжатых пальцах.       Амави с силой швыряет белую ручку в стену, разбивает настенную рамку с чьей-то фотографией и кричит во всё горло. Кричит недолго, кашель быстро прерывает крик души, вынуждая скрючиться вдвое.       Тьма вновь застилает глаза, и кажется, будто на этом Амави встретит свой незапланированный конец. Тело размягчается, кашель отступает, а головная боль распространяется вирусом по всему телу, ослабляет, не оставляя шанса на спасение.       Ноги волочатся по полу, Амави видит, как кончается белая плитка в грязных следах, чувствует как неприятно ударяется конечностями о порог, а затем слышит, как шуршит песок и мелкие камни под армейскими штанами. Его вытащили из горящего госпиталя, нашли, проверили пульс и под руки потащили прочь, лелея слабые надежды на то, что парень остался жив.       Темнота перед глазами растворяется, теперь Амави видит не просто смутные очертания окружения, а размытую картинку происходящего, где его окружили сразу около пяти людей в форме. Паника валится на больную голову, парень на ходу додумывает обстоятельства, при которых здесь оказался, не распознаёт знакомую, одинаковую для всех одежду. Шлем резкими движениями снимают, затылок валится на сырой, бетонный пол подвала, а чья-то фигура устраивается сверху. Неизвестный сжимает в ладонях лицо, наклоняется ближе и прикладывается к губам, что автоматически вызывает у Амави бурное сопротивление.       Ему кажется, будто враг достал его из подвала с одной единственной целью: в очередной раз надругаться, унизить и воспользоваться телом, а затем бросить помирать там, где придётся. Юноша активно сопротивляется, отталкивает фигуру, попутно отмечая её миниатюрность, толкает в плечи, пытается скинуть с бёдер, а махинаций с губами заканчиваются — противник держится уверенно. Амави кусает неизвестного за губу и тот быстро отстраняется с характерным, болезненным шипением, стирая кровь тыльной стороной руки. — Тебе придётся меня убить, прежде чем… — успевает угрожающе прорывать Амави, прежде чем распознает в противнике обиженную, рыжеволосую девушку в белой форме. — Твою девизию, Амави… — раздражённо шипит девушка, прикрывая тонкими пальцами новую ранку на нижней губе. — Вот спасай их после этого: хочешь как лучше, а получается как всегда!       Амави постепенно приходит в себя, кашель вновь тревожит лёгкие, но в этот раз длится совсем недолго. В глазах проясняется окончательно, парень отползает к стене, опирается спиной и пару раз матает головой, разгоняя туман. Теперь он видит присутствующих чётко и ясно, видит, что в компании с рыжеволосой девушкой всё та же свита, те же четверо человек, без которых она, кажется, не ходит ни на одно задание.       Крепкие мужчины с добрым взором уставились на гибрида, и, к удивлению, не вызвали никаких тревожных мыслей. — Прости, Скар, я думал, что вы не свои, — виновато бурчит Амави, пятерней пальцев зачесывая каштановые волосы назад. База по-прежнему не стихает выстрелами, бой продолжается, просто сейчас они находятся в наиболее уединенной части третьего блока. — Я отключился в госпитале, да? Как вы меня нашли? — До нас дошли вести от Анри вовремя, однако, и без того было дел невпроворот, — выдыхает сожалеюще девушка, поправляя тугой хвост прямых волос. Один из мужчин достаёт пачку сигарет, раздаёт каждому по одной, включая Скарлетт, и протягивает пачку Амави. — Мы подоспели слишком поздно — кажется, враг заранее знал о расположении госпиталя, и… — покачивает головой она, в конце сжимая между губ толстый фильтр сигареты. Мужчина подносит зажигалку и девушка делает глубокую затяжку, выдыхая дым в воздух. — Нам стоило поставить больше солдат на госпиталь, но мы понадеялись на его скрытность. Анри, он… — рыжая поперхнулась дымом, прокашлялась недолго с крайне тоскливым видом, а затем продолжила: — Анри мёртв, его тело мы обнаружили в одной из палат. Рискую предположить, что он пытался защитить пациентов, тех, кто даже встать не сможет, но противник имел численное превосходство.       Амави принимает пачку сигарет, достаёт одну и протягивает обратно, наблюдая за действиями девушки. Точно также, как она, гибрид зажимает губами фильтр, прямо в середине, придерживая большим и указательным пальцами. Ему также протягивают огонь, парень вбирает горький дым через фильтр, распаляя уголёк на конце, а потом громко-громко кашляет с непривычки, едва не выронив сигарету из рук.       Новость не стала для гибрида шокирующей, он готовился к такому исходу событий с момента безуспешного вызова по рации, но внутри всё равно что-то болезненно сжимается.       Госпиталь в огне, врач мёртв, таблетки оказались подделкой. Амави видит лица детей, мальчишки и девчонки, что верно ждут и надеятся встретиться вновь там, в Тиаридари, на попечении у поместья. Гибрид видел их будущее, предполагал, что девочка станет талантливой танцовщицей, что будет выступать на фестивалях и собирать сотни комплиментов, а мальчишку, крайне характерного и своенравного, Амави видел искусным кузнецом.       Ему искренне нравилось наблюдать за взрослением детей, за их общением между собой, как с каждым днём они становятся взрослее, мудрее и умнее, как волнуются и заботятся о родителях, как с искренней верой смотрят в глаза. Дети заботились о Реджи, когда тот болел, собирали полевые цветы, из-за которых дом наполнялся насекомыми. Мальчишка старался походить на главу семьи, а девчушка всегда брала пример с Амави, в конечном итоге не отличаясь особой женственностью. Амави считал, что самыми сложными годами станет младенчество, что дальше будет проще и лучше, но оказался не прав. Сейчас, когда немногочисленному потомству три и пять лет, они будут вынуждены остаться без одного из родителей. Как именно скажется потеря на них — загадка, но Амави питал надежды на то, что вскоре они вовсе позабудут о его существовании.       В глазах собираются слёзы, парень кашляет табачным дымом, но продолжает наполнять им лёгкие.       Реджинальд… Лучший из всех, кого Амави когда-либо встречал. О таких, как он, говорили «как за каменной стеной», такого, как он, мечтали заполучить и гибриды, и самки, а самцы, в тайне надувая губы, не подмечали в мужчине ничего необычного, тихо стараясь стать таким же, как он. За Реджи бегали толпами, первый мужчина на деревне, образцовый образец для всех, и почему-то выбор его пал на Амави, падшего гибрида с отвратительной репутацией. Самец смело утверждал о том, что Амави нужен особый подход, нужна свобода и полное отсутствие рамок, нужна забота и любовь, что ни в коем случае не должна душить его.       Реджинальд оказался прав, от начала и до самого конца, он верил в любое начинание мужа, любил и любит до сих пор, вероятно, не перестанет любить и после смерти. Именно это удручало гибрида больше всего, неминуемая тоска и грусть близких сковывала, заставляла бороться за жизнь там, где, казалось бы, проще сдаться.       Амави бы сдался ещё в борделе, после первого жестокого клиента перерезал себе всё тело, сплел верёвку из простыни и повесился для надёжности, лишь бы не переживать муки и унижения вновь. Единственное, что толкало его вперёд — семья. Семья, которая будет напрочь разбита и подавлена его смертью долгие годы.       Смерть предначертана в судьбе Амави и спорить с ней, как оказалось, совершенно бесполезно. Опытный врач умер, база терпит серьёзные потери, вокруг шум, хаос и разруха, в ней точно не найдётся места для слёзных прощаний. Амави не хотел продолжать жить с ребёнком, зачатым насилием, с плодом, который он ненавидел всей душой. И тем более, гибрид бы не хотел встречать такую смерть на глазах семьи. Как он объяснит это детям, как сможет смотреть в глаза Реджи, вынашивая ребёнка от омерзительного, незнакомого человека? Напряжение вокруг рано или поздно сойдёт, бой закончится победой одной из сторон, но это никак не поменяет ситуацию.       Вдобавок ко всему, Амави не сможет существовать недалеко от Илариона. Зависть рано или поздно сожрёт его, по кусочкам пережует и выплюнет под ноги неповинного принца, демонстрируя отвратительную желчь из язвительных комментариев. Гибрид знает, что друг не виновен во всех злоключениях, через которые ему пришлось пройти, не виноват и в зачатии ребёнка, ведь Амави понёс наказание за самостоятельно принятые решения. Хотел спасти, не успел и понес ответственность за необдуманную храбрость, что максимум обезопасила лишь задницу Дирка в конечном итоге.       Если бы гибриду предложили вернуть время вспять — он бы остался с гостем и никуда не пошёл. Дирк получил бы по заслугам, Иларион остался в том же положении, как сейчас, а Амави бы не забеременел, ведь поводов для наказания не оказалось. Реджи не пришлось бы много часов подряд, под прицелом автоматов, наблюдать за тем, как с любовью всей его жизни обращаются так, словно его тело стало представлять собой общественное место для удовлетворения нужд. Наилучшим сравнением Амави считал общий туалет, отношение было оказано приблизительно такое же: воспользовался как попало и оставил как пришлось.       Теперь Амави начинает жалеть о том, что вовсе не прекратил своё существование в начале ужасных дней. Мало того, что он жалеет об этом, так теперь гибрид задумывается о том, чтобы исправить ошибку прошлого. — Твой эльфийский ублюдок выдал мне витамины вместо настоящих таблеток, — решил пояснить ситуацию Амави, наблюдая на лицах присутствующих недоумение. — Он хотел обезопасить меня, вероятно, от импульсивных решений. Считал, что я настолько идиот, что выпью их раньше срока и помру, — эмоционально разводит руками он, горько ухмыляясь в пустоту. — А теперь, когда он сдох, а госпиталь пылает огнём — у меня больше нет никаких шансов на спасение. — Анри, Анри… — бормочет под нос Скарлетт, рефлекторно закусывая больную губу.       Сигарету девушка уже докурила, окурок затушила об растресканную краску стены и протянула руку за новой порцией никотина, на что владелец пачки только осуждающе покачал головой. — Мне самой до сих пор не верится в то, что это могло случиться. Анри в этом году должно было исполниться сто шестьдесят пять лет, и насколько мне известно, в армию он попал лет этак семьдесят или более назад, — проговаривает она, присаживаясь рядом с собеседником и вновь затягиваясь дымом сигареты. — Мы все оказались слишком беспечны по отношению к врагу, что-то не доглядели, не досмотрели, понадеялись на какую-то мистическую удачу, с которой, по справедливости, подобного исхода не могло произойти. — Вы — опытные, чтоб вас черти побрали, бойцы, — цедит через зубы Амави, со злостью размазывая тлеющий окурок об бетонный пол. — И вы не могли этого предугадать? Вы оставили на госпитале Анри и пару кривых-косых вояк, надеясь на то, что они действительно смогут отразить атаку или вовремя получить подкрепление, — гибрид выругивается эмоционально и сплевывает в сторону, в данный момент напоминая остальным бывалого солдата с кучей орденов. — Я искренне поражен вашей безответственностью, товарищи. То, как вы относитесь к серьёзным вещам — непозволительно, глупо и инфантильно. — У нас было меньше суток на подготовку, Амави, думаешь, ты смог бы сделать лучше, да? — скалится теперь Скарлетт, нахмурив рыжие, ровные брови. — Не пытайся искать виноватых, это никак нам не поможет. С твоей проблемой мы постараемся разобраться, время ещё есть, у Анри должны были сохраниться формулы где-то в электронном варианте. И если мы сможем их воспроизвести, то вскоре… — В жопу себе засуньте свои формулы, умники проклятые, — огрызается Амави, резко поворачиваясь к девушке. Так внезапно, что та отшатнулась, прикрывая руками перебинтованное лицо. — Я быстрее сдохну, чем вы мне хоть как-то поможете. Я надеялся получить здесь безопасность для себя и мужа, надеялся, что вы действительно сможете помочь мне, но вместо этого я вынужден каждый раз слушать какие-то бесполезные оправдания, — парень замечает испуг собеседницы и сам отодвигается в сторону, вплетая пальцы в корни волос. — «Я не знал о том, что всё так выйдет, Амави»! «Я не мог никак на это повлиять, Амави»! «Я сожалею, что тебе пришлось через это пройти, Амави»! Я каждого из вас, горе-помощники, в рот драл, вы слышали?! Не нужна мне больше никакая помощь, можете спать спокойно и не давать более никаких ложных надежд.       Скарлетт понимает состояние гибрида и пытается отнестись с большей долей терпеливости, поэтому и лезет к нему с объятиями, которые в теории должны его успокоить. Она притягивает Амави за плечи, вынуждает уткнуться носом в выступающий из-под бронежилета бугорок груди и осторожно гладит по голове, не задевая уши.       Парень замолкает, тихо, сдавленно хнычет от отчаяния, спрятав лицо в чужой груди, а потом медленно отстраняется, оглядывая присутствующих. — Я всего-то хотел вылечить мужа и помочь королевству, — шепотом, заикаясь и шмыгая носом выдаёт Амави. — Королева мертва, моё тело стало сосудом для выращивания спермы какого-то ублюдка, мой муж останется вдовцом, а дети — сиротами, — проговаривает он, утыкаясь лбом в согнутые колени. — Не этого я желал, не к этому стремился и я не хотел так заканчивать свою жизнь. — Ты всё ещё жив, Амави, не клади себя в гроб раньше времени, — предпринимает новую попытку успокоить она, уложив ладонь осторожно на плечо гибрида. — Я уверена, что Реджинальд не успокоится, пока не решит твою проблему. Он не станет смиренно смотреть за твоей гибелью и не даст покоя никому, пока тебе не окажут необходимую помощь! Он пойдёт на любые жертвы также, как и ты! — Я пошёл на жертвы ради него, и к чему это привело? — горько смеётся Амави, стирая с щек дорожки слёз. — Его лицо покрыто шрамами, он несколько месяцев сидел взаперти и был вынужден безвольно наблюдать за тем, как я страдаю, — пожимает плечами тот, постепенно поднимаясь на ноги. — Я не хочу оказаться на его месте, не хочу видеть то, как он станет жертвовать ради меня всем, что у него только осталось. Мне хочется лишь одного, Скарлетт.       Девушка наблюдает за тем, как парень двигается в сторону выхода, в сторону железной двери, где столпились молчаливые солдаты. Шлем Амави находился в руках одного из них — парень забирает шлем обратно и встаёт с ним в руках неподвижно, вглядываясь в матовую черноту, задумавшись о чём-то своём. Скарлетт явно ждёт ответа, гадает что именно задумал гибрид и выжидает, готовая остановить и отговорить в любой момент.       Амави принимает твёрдое решение в моменте и его уже не переубедить. Он действительно не хотел видеть то, что ждёт их после, он больше не верил в помощь сопротивления и Эльрунга в частности. Не верил в то, что многочисленные солдаты смогут одержать победу на территории врага.       Сейчас Реджинальд сражается где-то здесь, в длинных коридорах с высокими потолками, в залах, набитых проржавевшей и брошенной техникой. Бьётся за правду, за справедливость и чужие идеи, рискуя жизнью. Гибрид захотел сделать доброе дело напоследок, не просто пустить себе пулю в лоб, а принести пользу, поэтому дальнейшей его целью являлась защита базы от вторжения. — Я хочу, чтобы Реджинальд и дети поскорее забыли обо мне, чтоб не плакали и не грустили, изредка вспоминая хорошим словом. Я хочу, чтобы они стали счастливы без меня, — действительно счастливы, — а мужу желаю кого-то получше себя…кого-то, кто будет достоин такого прекрасного мужчины, как он.

***

      Фирнесер крепко пожалел о том, что оказавшись в эпицентре событий, стал настолько беспомощным и бесполезным, насколько только возможно. Руки и ноги свободны, но какой от них толк, когда нет никакой картинки перед глазами? Нормально ходить, — в особенности после новой порций пыток от чистой скуки ожидания, — эльф не мог, мог лишь ползти по сырой траве, ползти подальше от звуков, опасаясь шальной пули.       Он смог бы вмешаться в процесс даже со сломанными ногами и рукой, смог бы повлиять хоть на что-то, кому-то помочь, кого-то остановить или ввести в замешательство, но абсолютная слепота и кляп во рту полностью отсекали все возможности. Он беспомощен и бесполезен, словно принцесса, заточенная в замке в ожидании рыцаря, всё, что он мог — ползти прочь, перебирать согнутыми руками и ногами, двигась подальше от общего шума.       Фир мог судить о ситуации только исходя из услышанных звуков и разговоров – именно по ним эльф понимает, что Дирк мёртв. Времени на подобие скорби сильно не хватает, вскоре после убийства разгорается бойня, шум выстрелов заглушает голоса не только снаружи, но и внутри, – в голове, заставляя поддаться панике. Чувствовать себя настолько беззащитным — ужасно, однако, ничего более эльфу не остаётся. Он помнит базу наизусть, в лучшие времена мог на спор пройти от точки А к точке Б с закрытыми глазами, что даёт значительное преимущество.       Фирнесер помнит расположение каждой из двойных дверей, поэтому и ползёт интуитивно к ближайшей из стен, в один момент неприятно прикладываясь об неё головой. Эльф останавливается, оценивает обстановку на слух и делает вывод о том, что поблизости никого нет — в неразберихе, что вспыхнула на некогда подозрительно тихом дворе, всем стало не до надзора за исколеченным пленником. Он надеялся, что всеобщее безразличие к нему продлится как можно дольше и он сможет уползти прочь с поля битвы, спрятаться где-нибудь в одном из цехов и мирно ждать окончания ужаса, в котором оказался.       Слюна с кляпа стекает каплями под руки, это раздражает эльфа, но времени на избавление от проблемы попросту нет. В какой-то момент Фирнес чувствует прикосновения чужих рук, вздрагивает и дёргается, стараясь уйти от прикосновений, а вскоре понимает, что неизвестный не желает зла. Тощие руки, кажется, девушки, пытаются помочь эльфу встать на ноги, та с трудом предпринимает попытку закинуть руку себе на плечо, но в итоге падает вместе с ним обратно. — Прости меня, сейчас, сейчас, — бурчит под нос тонкий, дрожащий голос и ледяные пальцы вновь впиваются в тощие плечи эльфа. — Давай, ещё немного, помоги мне, — просит она, встав вместе с эльфом на колени, сразу после стараясь выставить ногу вперёд и подняться. — Ещё чуть-чуть, давай!       Фирнесер правда старается встать, одна здоровая нога всё ещё присутствовала и получала сейчас неимоверную нагрузку, отрабатывая за двоих. Благодаря Дориану, опираться на левую ногу было мучительно больно, а эльф всё равно невольно встал на неё, вскоре с жалобным мычанием через кляп опускаясь обратно на изодранные колени.       Где-то недалеко, совсем рядом, звучит короткая автоматная очередь. Девушка, что некогда пыталась эльфу помочь, теперь сама обездвиженно падает на кривой-косой бетон, коим был залита дорожка вдоль стен. Эльф опускается вместе с ней, потеряв последнюю точку опоры, от чего-то решает притвориться мёртвым, оставляя левую руку на голой спине убитой и замирает, прислушиваясь к приближающимся шагам. Противник явно не купился на фокус, он легко опускается на корточки прямо рядом с головой эльфа и прижимает два пальца к шее, проверяя пульс. — Ну ты и выдумщик, — цыкает удивлённо неизвестный солдат. — Я уж думал, задело ненароком.       Под протестующее мычание и рычание незнакомец закидывает Фирнесера на плечо, держит намного крепче и увереннее, чем истощенная девушка минуту назад. Эльфу не понятна конечная цель действий мужчины, он точно не являлся Дорианом, для которого представлял особый, сексуальный интерес.       Изначальный план сыпется в мелкие осколки, эльф вновь ощущает себя принцессой в беде, ведь никак противостоять солдату не может. Даже нормально ударить по спине не хватает сил, каждое лишнее движение отдаётся мучительной болью в сломанных конечностях, что и вынуждает эльфа расслабиться да плыть по течению. Ему буквально больше ничего не остаётся, кроме как бессильно повиснуть на чужом плече, надеясь на то, что кто-нибудь когда-нибудь его спасёт. Больше всего Фира пугала не мысль о смерти, а мысль о продолжении жизни в муках. Идея прожить остаток жизни в плену у отдельной личности без какой-либо цели — ужасна, она в очередной раз наталкивает на мысли о добровольном уходе из жизни. А как следствие, воссоединение с братом.       Со временем, Фирнес осознает цель внезапной кражи, когда раз за разом мужчина начинает угрожать его жизни. Каждый раз, когда на пути мужчины возникал противник, желающий убить его и забрать эльфа — солдат приставлял пистолет к телу пленника, обещая выстрелить в случае, если его не пропустят. Таким образом, неизвестный сбежал с поля битвы внутрь здания, по-видимому, намереваясь и вовсе покинуть базу, с позором бросив товарищей. Перед товарищами, что изредка встречались у него на пути, незнакомец оправдывался легко: эльф является ценным пленным и выдаст ещё много полезной информации в перспективе. Поэтому-то его прямо сейчас необходимо запереть, спрятать от глаз союзников, дабы исключить побег.       Звучало вполне логично, даже Фир в моменте смог поверить в столь героическую ложь. Одно только печалило эльфа: никто из товарищей не смог ему помочь, они были обезоружены угрозой убийства, а раз тот не угрожал жизни остальным — его пропускали, выстраивая планы касательно будущего спасения. Несмотря на непростительную глупость, которую эльф совершил ради шанса на спасение брата, многие бойцы сопротивления правда переживали за его жизнь, искренне сострадали положению и планировали сделать хоть что-то, лишь бы спасти.       Фирнесер не стал бы себя спасать, будь он на месте простого, рядового солдата, причина оставить всё так, как есть — весомая, ведь эльф знал на что идёт. Эльф бы попросил себя не спасать, не тратить силы и не рисковать жизнью, когда перед всеми стоит задача поважнее, но не может — железный кляп всё ещё истекает слюной между зубов. В такие моменты эльф радовался слепоте, ведь потом, если его всё-таки спасут, ему не придётся смотреть в глаза товарищам, представ перед всеми в столь унизительном виде.       Мужчина в очередной раз останавливается, в этот раз тыкает автоматом в тощее бедро молча, не проронив и слова, по-видимому узрев кого-то действительно угрожающего. Эльф предпринимает попытки вытолкнуть кляп, мычит, пытается сказать хоть что-то разбочивое и барабанит здоровой рукой по спине. Кто там мог быть такой, что некогда визгливый, вражеский солдат вдруг замолчал и стал отступать назад? — Отпусти эльфа и я позволю тебе уйти, — звучит до жути знакомый для Фирнесера голос.       Он разливается настольгическим теплом изнутри, дарит призрачный покой, будто эльф вновь оказался в спокойном, пьяном вечере в окружении верных товарищей и брата. В ответ солдат медлит, пятится короткими шагами и плотнее утыкает дуло пистолета в чужое бедро. — Я лично проведу тебя до выхода, боец, никто из наших тебя не тронет, если ты отдашь мне пленника. Я понимаю, ты напуган и пытаешься сбежать, рискую предположить, что это твоя первая бойня, поэтому ты нашёл удобный повод не попасть под пули. Каждого из нас дома ждут семьи, готова поспорить, что и у тебя есть красавица жена, которая дожидается тебя со службы. Не глупи и давай разойдёмсяс миром, парень, ни к чему проливать кровь. — Отойди от меня, сумасшедшая! — дрожащим голосом во всеуслышание заявляет мужчина, теперь, кажется, поменяв пистолет на автомат, направляя его прямо в сторону противника. Держать автомат одной рукой сложно, та быстро начинает затекать, а отдачей в случае выстрела можно повредить плечо или ключицы, но солдат стоит на своём, надеется, что короткая очередь сможет обезвредить подозрительно смелого врага. — Уйди с дороги! Жить надоело или что?! Я пристрелю этого щенка, богом клянусь, глазом моргнуть не успеешь! — Фирнес, этот человек навредил тебе как-либо? — недоверчиво интересуется женщина, медленными шагами сближаясь с целью. — Согни правое колено, если да, — продолжает она, вспоминая о наличии кляпа у каждого из пленных. Фир не двигается, висит на чужом плече и прекращает какие-либо движения в попытке ответить на вопрос. Кроме того, что мужчина наглым образом украл его — ничего плохого он не успел сделать. — Видишь, тебе нечего бояться — ты молодец, ты вытащил нашего раненного товарища и у нас к тебе никаких претензий. Я помогу тебе уйти, если ты просто опустишь эльфа на землю и отойдешь, только и всего. — Как я могу верить тебе? — кривится в отчаянии мужчина, снова отступая несколько шагов назад. — Вы — демоны, вы вторглись в наш дом и стали убивать неповинных людей, женщин, детей, стариков! — выдаёт с истерической дрожью в голосе он, вводя в ступор остальных. — Вы не достойны жизни, будь моя воля — каждого бы к стенке поставил! Но вас больше… — глаза незнакомца в ужасе округляются, наблюдая в паре шагов от себя угрозу, что некогда была в конце коридора. — Мне не говорили о том, что мы отправимся прямо в пасть врага, не говорили, что идём на верную смерть… Ты убьешь меня сразу, как только я выпущу из рук это ничтожество, я же знаю!       Фирнесер успел оскорбиться словами солдата, не только потому, что тот под влиянием пропаганды полагал, словно сопротивление представляют собой чудовищ, но и потому, что он посчитал его ничтожеством. Кулак здоровой руки сжимается и несильно ударяет того в спину в качестве протеста. — Ты не знаешь ничего о вторжении в Эльрунг, верно? — хмурится она, медленно протягивая руку к чужому автомату. — Не знаешь и о захвате Тиаридари, да? — Не пытайся промыть мне мозги, женщина, нас предупреждали о таких уловках! — с уверенностью заявляет солдат, с силой утыкая дуло оружия прямо в грудь эльфийки. — Это вы на нас напали, это вы пытаетесь нас истребить! Мы лишь защищаем свои семьи от вас, от вашего губительного влияния, что захватило немало человек! Люди одурманены вашими сказками о лучшей жизни, хотя у вас там, в Эльрунге, творится настоящий кошмар! — Это тебе промыли мозги, дурной, — качает головой та, скрестив руки на груди. Изредка взгляд Кастиэль скользит куда-то за спину мужчины, но тот сперва не замечает, занятый столь эмоциональной речью. — Если бы нас никто не трогал — мы бы и не вздумали соваться на ваши земли, нам своих вполне хватает.       Напуганный незнакомец всё-таки позволяет сомнениям закрасться в мысли, он и вправду начинает тщательнее обрабатывать то, что годами вещали с телевизоров, газет и различных пабликов. На долю секунды он допускает правдивость слов эльфийки, допускает возможность того, что его обманывали всю жизнь, но тревожное чувство внутри начинает искать подвох.       Он замечает беглый взгляд за спину, пугается пуще прежнего мыслью о том, что позади кто-то находится и начинает действовать непредсказуемо даже для самого себя.       Решаясь резко обернуться с автоматом наперевес, мужчина чувствует, что движения зафиксировал кто-то спереди. Эльфийка схватила автомат и держащую его руку, потянулась к предохранителю, который снять одной рукой противник точно не сможет и этот жест помогает стоящему позади не попасть под короткую, необдуманную очередь куда попало. Ей самой это стоит ровно тремя выстрелами в живот, после которых эльфийка всё-таки успевает щёлкнуть предохранителем, прекращая огонь.       Тело эльфа ожидаемо валится с плеча, Фир падает на холодный бетон и неприятно прикладывается костьми, рефлекторно отползая в сторону. Реджинальд, тот, кто находился за спиной врага практически с самого начала — валит противника с ног, быстро укладывает лицом в пол и придавливает весом тела сверху, оперативно сковывая руки над головой. Незнакомец визжит и брыкается, паникует, не имея возможности дотянуться до пистолета в кобуре, но вскоре сдаётся, ощутив как защитный шлем пропадает с головы. Под шлемом их ждало лицо простого, молодого парня около двадцати пяти лет, волосы которого коротко стрижены, глаза голубые, а волосы русые, – настоящий образец жителя Северных земель. Солдат сжимает челюсти до боли и в ужасе замечает габариты противника, Реджинальда, что без каких-либо усилий подавлял всякое сопротивление с его стороны. Неизвестный жмурит глаза, читает под нос молитвы и, кажется, плачет, прощаясь с жизнью навсегда.       Реджинальд отвлекается от тела врага, оглядывается по сторонам, уверенный в том, что план сработал как надо, но с ужасом наблюдает на полу не только эльфа, но и раненную эльфийку, которая изо всех сил старалась закрыть рану обеими руками.       Выстрелы угодили в живот, в упор они миновали бронежилет, а одна, кажется, угодила чуть ниже ниже пояса, в совершенно ничем не защищённую зону. Кастиэль замечает взгляд волчьего, прикладывает к тонким губам указательный палец и хмурится, намекая на сохранение молчания. Белая форма, что всегда выделяла для Сопротивления своих среди чужих, теперь пропитывается кровью и приобретает темно-алые оттенки в районе живота.       Командир находит в себе силы встать, шаркающей походкой следует к слепому другу и опускается перед ним на колени, в первую очередь избавляя от кляпа. Откинув тот в сторону крайне эмоциональным жестом, заставив тот прозвенеть сталью по бетонному полу, эльфийка принялась снимать и повязку, не догадываясь о том, что она имела для Фира особую важность. — Нет, Кас, нет, — успевает только пробурчать эльф, предпринимая слабые попытки остановить заботливые руки. Снятие кляпа вернуло ему возможность говорить, но избавление от повязки не поможет эльфу вновь видеть. — Не снимай, Кас, да стой ты!       Повязка всё-таки слетает с головы, оставаясь в застывшей руке Кастиэль. То, что произошло с глазами эльфа видит не только она, но и Реджинальд, от удивления на секунду расслабив хватку. Самец не сдерживается, шепчет под нос «Твою мать» и прикрывает свободной рукой губы, тем самым вынуждая Фира закрыть обеими грязными ладонями лицо.       Зрелище и правда не из приятных: за счёт долгого отсутствия какой-либо медицинской помощи в приоткрытых веках стал собираться гной, приправленный засохшими кусками крови. Фирнес не мог открыть веки, они надёжно слиплись между собой, а в крохотных щелях виднелась непосредственно причина слепоты, что представляла собой небольшое углубление в середине зрачка –след от толстой иглы паяльника.       Всем понятно, что эльф больше никогда не сможет увидеть свет, но Кастиэль, кажется, этот факт не слишком печалит. Она пребывает в немом ступоре меньше минуты, а потом с силой притягивает Фирнеса в свои объятия, прикладываясь губами к макушке головы. — Я так рада, что ты жив, — шепчет Кас, затягиваясь запахом грязной макушки волос. Фир пытался отстраниться сперва, но быстро сдался — пребывать в объятиях девушки это, пожалуй, самое приятное, что случалось с ним за последнее время. Он больше не пытается показаться сильным и безэмоциональным, эльф с удовольствием оплетает талию подруги обеими руками, прижимаясь к ней всем телом. — Я не надеялась увидеть тебя вновь, Фир, я думала, что мы больше никогда не встретимся… — Ну, я тебя видел и правда в последний раз, — горько усмехнулся эльф, проскользив руками со спины к животу, желая ощупать девушку лучше, убедиться в том, что она действительно реальна, а не является одной из бредовых галлюцинаций. — Мне стыдно перед вами всеми, правда, чертовски стыдно, — уже тише сообщает он, догадываясь о присутствии незнакомых лиц. — И на что я надеялся, когда шёл туда… Фисалиэн умер, кажется, той же ночью, а я всё надеялся его спасти, — шмыгает носом эльф, начиная ощущать под кожей пальцев что-то мокрое, когда коснулся живота. — Как минимум, я смог попрощаться с ним, но… Погоди, в чём у тебя форма? Почему она мокрая?       Кастиэль осторожно отстраняется, протягивает руки вперёд и вынужденно возвращает жутко грязную повязку обратно, не имея ей альтернатив. Поправив светло-русые волосы Фира, девушка прикладывает правую руку к животу вновь, озирается с тоской на Реджинальда и кратко качает головой, в ответ получая кучу вопросов в глазах мужчины. — Это кровь, но она чужая, — выдаёт уверенно Кас, обхватывая больную, вспухшую от перелома и перебинтованную руку друга, сжимая между своих. Бинты пропитываются кровью, но, к счастью, эльф никак не сможет этого увидеть. — Нам надо отвести тебя в безопасное место, к остальным пленным, Фир. Бой всё ещё не окончен, база кишит уродцами вроде этого, — выдыхает она, вновь оборачиваясь и обращаясь теперь к Реджинальду с безымянным солдатом. — Свяжи этого чем придётся и брось в углу, Редж, а потом отнеси Фира к остальным. — От меня сейчас никакого толку, ты права, — невесело хмыкнул эльф, виновато склоняя голову. Он легко купился на ложь эльфийки, ведь верил в неё, как все когда-то верили в неуязвимость Анри. Никто из перечисленных не стал бы попросту рисковать жизнью, эльф считал, что данное правило осталось неизменным по сей день. — Как ты думаешь, я смогу продолжить службу, когда кости срастутся?       Эльфийка тяжело выдыхает, в очередной раз оценивая состояние товарища. Скрестив руки на груди, она вновь опустилась на корточки рядом и мягко потрепала друга по волосам. — Мы найдём тебе местечко если ты захочешь, — обещает она, полным тепла взглядом останавливаясь на глазах друга. Он не мог видеть Кас, но отлично понимал где она находится, поэтому легко сложилось впечатление, будто эльф смотрит на неё столь же внимательно, как и она. — Будешь обучать хакерскому искусству потомков, передавать мудрость из поколения в поколение, — вздохнула женщина, мельком глянув на наручные часы. — Всё будет хорошо, Фир, главное не сдавайся.

***

      Амави не торопился выходить на поле боя, идея увидеть мужа в последний раз не давала покоя, чувство незавершённости давило на грудь, сковывая былую смелость. Он планировал принести пользу, принять непосредственное участие в битве и показать всем остальным пример, отличиться и запомниться героем, а не бедным и несчастным секс-работником.       Выходить напрямую к Реджинальду гибрид не хотел, уж сильно переживал за то, что мужчина сможет распознать его планы. Мужу порой хватало всего одного взгляда для того, чтобы прочитать мысли Амави, было элементарно опасно бросаться ни с того, ни с сего ему в объятия, тот не дурак — поймёт всё сразу. Амави смог достать рацию, сняв её с одного из трупов, именно по ней он получил сообщение о передвижении и скором отступлении отряда Реджинальда с Илаем.       Если ничего не поменяется, то самец был обязан явиться с одним из спасённых пленников в закрытый блок, куда в процессе битвы отходили раненные солдаты. Амави без труда притворяется одним из бедняг, пострадавших в бою, садится, как и остальные, к дальней стене, да ноги без сил вытягивает, опустив голову вниз. По залу ходят те из бойцов, кто имел минимальное медицинское образование, а также те, кто прибыл на базу исключительно в качестве полевого врача — они не отличались особыми заслугами и орденами, но легко могли оказать первую помощь, что в последствии спасёт многим пациентам жизнь.       Гибрид сидел подальше от главного входа, наблюдал за солдатами, что неустанно сторожили железные, высокие двери. Наблюдал за раненными товарищами, находя среди них и волчьих из борделя, наблюдал за четырьмя единственными врачами, что неустанно бегали от бойца к бойцу. Некоторые из раненных могли спокойно оказать себе помощь самостоятельно, осознавая крайнюю загруженность немногочисленных специалистов, поэтому и выпрашивали для себя или друга различные медикаменты, в полевых условиях латая раны.       Одним из самых привлекающих к себе внимание случаев стал тот, что прямо рядом с дверьми. Смертельно раненный мужчина-человек, на вид не больше двадцати с копейкой, лежал на коленях у взрослого эльфа, и казалось, будто первому никто и ничего более не поможет. И всё равно, несмотря на плачевное положение товарища, эльф пытался добиться от медсестры хоть каких-то лекарств для пробитой головы человека. Он кричал и умолял, безуспешно матал бинтами чужую окровавленную голову, притягивая к себе тело, что давненько прекратило двигаться. Вероятнее всего, мужчина либо мёртв, либо на пороге смерти, но второй солдат не хотел терять надежд — вдруг, существует какая-то чудо-таблетка, что поможет заживить проломленный череп?      Судя по разговорам, человек оказался слишком близко со взрывом гранаты, от чего и получил тяжёлые травмы, не совместимые с жизнью.       Эльф взвыл во всё горло, когда снова приложил пальцы к пульсу на кисти. Нетрудно догадаться, что пульса у человека больше нет: солдат прижал товарища к груди и постарался подавить крик в разбитой макушке головы, не в силах поверить в смерть.       Амави притягивает к себе колени и прямо со шлемом на голове упирается в них, желая спрятаться от чужих криков. Атмосфера гнетущая, крайне гнетущая и не вселяющая никаких надежд. Мысли наполняются тревогой о жизни единственного мужа, переживания множатся в голове, становятся страшнее и страшнее с каждым чужим воплем. Раненные пребывают, и, казалось бы, им стоит радоваться, а не грустить. Мёртвые тела усеяли территорию завода, армия терпела серьезные потери из-за заминки в центре, во дворе, где накал страстей лишь повысился с началом стрельбы. Как сообщали по рации, отряд Дориана был практически истреблён благодаря снайперам, а тех, кто решил сдаться — связали и отвели в отдельное место, также щедро снабжённое охраной.       Тревоги Амави развеиваются, когда на пороге импровизированного госпиталя вдруг появляется Реджинальд с эльфом в руках, а за ним, будто тень, следовал Илай. Последний служил прикрытием для Реджинальда и успел отхватить пару пуль, красные пятна виднелись на плече и ноге, ближе к стопе. Самец прихрамывал, хрипел, но молчал, не смел жаловаться на своё состояние, наблюдая вокруг случаи намного хуже. Реджинальд же, к счастью, обошёлся без каких-либо травм: шёл ровно и уверенно, разве что с совершенно безрадостным, похоронным взором.       Компания приближается к Амави, эльфа опускают на пол рядом со стеной, буквально в паре метров от затаившегося гибрида. Пока шлем скрывал лицо — распознать Амави было практически невозможно, что прекрасно спасало положение. Врач уже подходил к нему, интересовался самочувствием, на что тот категорически отказался от какой-либо помощи, оправдываясь выдуманной печалью по павшему товарищу. Гибрид попросил время на передышку и крохотную бутылку воды, только и всего. — Прости за вопрос, Фирнес, но я был крайне шокирован новостью о твоей слепоте, — слышится голос Илая недалеко. Амави не поднимает головы с колен, боится разоблачения, поэтому и продолжает наблюдать за ситуацией исключительно на слух. — Это они с тобой сделали, да? Зачем? — А кто же ещё? — бурчит недовольно эльф, осторожно разминая пальцами без ногтей опухшую лодыжку. Врач где-то совсем недалеко, помощь близко, надо только немного подождать. Мужчины не садились рядом, не могли задерживаться дольше положенного. Они хотели просто убедиться в том, что помощь эльфу будет оказана. — Из меня пытались вытрясти координаты базы, но я молчал. Не было никаких шансов сохранить зрение и не подставить товарищей, поэтому… Выбор был очевиден. — Я слышал, что ты потерял брата, — на выдохе произносит Реджинальд, скрестив руки на груди. — Прими мои соболезнования, я представляю как тебе тяжело. Я думал, что потеряю единственного мужа и постепенно стал относиться к нему так, будто он уже умер, — покачивая головой, добавляет он, машинально оглядываясь по сторонам. — Всё обошлось, но мне всё равно тяжко осознавать, что это вообще могло с нами произойти. Это страна, она… — сглотнув тугой ком в горле, Реджинальд прерывается, виновато опуская голову. — Я бы ни за что не поверил в то, что в какой-то момент мы из тёплого дома в тихой деревне очутимся здесь, среди трупов и психопатов.       На глазах Амави наворачиваются слёзы – складывалось впечатление, будто Реджинальд знал о его присутствии, поэтому и выдавал столь трогательные речи. Либо, что не исключено, какой-то особый смысл в словах мужчины Амави искал самостоятельно, замечая только то, чего так боится услышать. — Лет десять назад и я не мог знать, что когда-нибудь мы с братом пойдём на службу в армию, — пожимает плечами эльф, ненадолго прерывая речь сдавленным мычанием: небольшой массаж закончился вспышкой боли под давлением неумелых пальцев. — Фис не был бойцом и никогда не стремился бороться за справедливость, а я… Мне просто были интересны компьютеры. Думал научиться программировать игры, даже на курсы отходил, пока война не началась. — Жизнь перевернулась с ног на голову, а я только недавно стал принимать в ней активное участие, — хмыкнул невесело Реджи, замечая как к ним целенаправленно следует одна из медсестёр. — Я надеюсь, что мы все сможем рано или поздно вернуться к привычным, спокойным дням, без воин и смертей, — добавляет мужчина, с некоторым подозрением поглядывая на фигуру Амави. Она кажется знакомой, но убеждаться в предположениях он не рискует, боится ошибиться и помешать. — Нам пора, Фирнесер, береги себя. — Постарайтесь не сдохнуть, солдаты, — бросает напоследок Фир без какого-либо намёка на подкол, прекрасно осознавая окружающую действительность.       Амави поднимает голову только тогда, когда пара Реджинальда и Илая удаляется прочь. Гибрид сперва оглядывается на Фирнесера без страха за разоблачение, быстро скользит любопытным взором по изувеченному, худощавому телу в одних только шортах, а потом метает взор к уходящим, прожигая взором зелёных глаз крепкие спины. Илай остаётся в специальном отделении, он ранен и нуждается в помощи, а вот муж уверенной походкой следует к выходу без каких-либо лишних мыслей. Перед дверьми он вдруг останавливается, заставляя гибрида с опаской опустить голову, и тогда Амави может видеть как мужчина зажимает кнопку рации. За заслуги, если верить докладам с раций, Реджинальда мигом повысили до командира отрядом, поэтому он возымел собственное средство связи.       Рация на поясе Амави вновь начинает голосить и сейчас из динамика звучит голос мужа – сдержанный, уверенный, но с оттенком беспокойства, что не каждый сможет прочесть. — Отряд семь, говорит Реджинальд Честерс, — звучит из динамика рации. Амави торопливо снял ту с пояса и спрятал между согнутых ног, а сам снова согнулся, упираясь лбом в колени. Гибрид продолжал слушать голос мужа, пока по щекам медленно прокатывались дорожки слёз. — Вызываю снабжение три, ответьте, — звучит голос вновь, вынуждая горе-шпиона заскулить в голос. В зале слишком шумно для того, чтобы хоть кто-то заметил сдавленные рыдания гибрида и вещание рации. Амави прикусывает губу до крови, не отвечает на вызов. Молчит, как партизан, мысленно сковывая руки на тысячу замков. — Снабжение три, приём! Амави, доложи обстановку!       На линии вскоре раздаётся другой голос, нежный, женский и крайне виноватый. Скарлетт догадывается о последующих действиях Амави, но рассказать о них мужчине не решается. — Амави покинул пост, — отвечает рыжеволосая. — Как только мы с Кастиэль найдём его — открутим голову. — Чтоб тебя, Амави, — звучит сдержанное шипение от Реджи. Гибрид с трудом поднимает голову вверх и видит, как мужчина с силой сжимает дрожащей рукой тяжёлую рацию. Стоит, тупит взор в одно место около минуты, а потом добавляет: — Как найдёте — доложите мне. Отбой. — Принято, отбой. — коротко и быстро отзывается девушка.       Реджинальд крепит рацию обратно на пояс, напяливает шлем, приминая бурые уши к голове, и тянется к ручке двери. Солдаты, что охраняли вход, расступаются и массивный замок со скрипом проворачивается, выпуская мужчину обратно на поле битвы.       Амави не выдерживает, сразу с уходом мужа скатывается по стене на бок, прижимая к груди проклятую рацию. Минуту назад она доносила голос единственного, по-настоящему дорогого мужа – его взволнованный тон звучал в паре сантиметров от лица, а сам он находился в паре десятков метров. Для объятий с ним было достаточно пробежать считанные секунды. Для того, чтобы вновь оказаться в крепких, тёплых руках необходима всего-то смелость, решительность и уверенность в том, что завтра всё будет намного лучше.       Амави не видел будущего для себя, не видел спасения и не представлял как будет сосуществовать с мужчиной, проживая последние месяца жизни с плодом унижений и насилия внутри. Хотелось чтобы всё стало так, как прежде, хотелось вернуть уютный, пусть и крохотный, дом, вернуться к детям и снова искупаться с мужем голышом в уединённом пруду недалеко от дома.       Спокойные дни кажутся такими далёкими, что будто бы они проходили не несколько месяцев назад, даже не несколько лет, а вовсе в другой жизни. Амави ощутил время на Северных землях как целую жизнь, теперь трудно поверить в то, что хорошие времена когда-то у них были.       Боль изнутри вспыхивает такая, что гибрид складывается пополам. Он стянул с себя жутко неудобный шлем, зная, что никто из присутствующих его не распознает. Закрыв лицо обеими ладонями, он ощущает как влагой пропитываются ладони, как слёзы текут вниз к запястьям, забираясь под рукова армейской, белой куртки. Мучительные чувства, что разрывали душу на мелкие кусочки, Амави не мог сравнить ни с чем пережитым ранее. Даже самый ужасный, первый вечер в борделе не мог сравниться с тем, что он сейчас ощутил. Парень прожил бы вновь каждый из отвратительных дней, сделал бы всё, лишь бы не пришлось прощаться с мужчиной так резко и внезапно.       Вчера они засыпали в объятиях друг друга, позавчера Реджинальд успокаивающе гладил его по волосам, охраняя сон, а сегодня Амави не может даже ответить по рации, не может успокоить его тревогу, ведь совсем не умеет врать. Самец обязательно попытается спасти, обязательно пожертвует всем, что у него есть, потеряет немало сил, времени и нервов, но, всё-таки, вряд-ли достигнет желаемого результата. Амави не хочет повторение истории с обратной стороны, он понимает, что попросту не вынесет лицезрения его страданий, но всё же… Легче от этого не становится.       Парень вплетает пальцы в волосы, щедро вытягивая из кожи головы каштановые пряди отросших волос. Он смог найти в жизни именно того, с кем хотел бы провести всю жизнь, и по факту, Амави и был с Реджинальдом до конца жизни. Разница только в том, что жизнь выдалась совсем коротенькой, а мечта умереть вместе от старости разбилась об острые грани реальности. Грани разбили не только мечты, но и всего парня изнутри, окончательно разломали те остатки сил и выдержки, что поддерживала в нём семья. Он считает, будто таким образом позаботится о своей семье, будто избавит её от ненужного бремени, траты денег и времени, а вдобавок — поможет одержать победу Сопротивлению, запомнившись всем отважным солдатом.       Гибрид кое-как поднимается на ноги, шатающейся походкой двигается к дверям, скрывая зарёванное лицо под шлемом. В руках заряженный автомат, за поясом пистолет и нож, а рацию он оставил там же, где и сидел. Если он услышит голос Реджинальда вновь…точно передумает.