Расходный материал

Девять дней назад.

— Убери ствол, идиота кусок, что обо мне подумают соседи? — с опаской отмахивается Мэллин. — Ты совсем с головой поссорился, Сондер? Как бы там ни было, я не могу просто взять и… — Мы можем выехать в лес, на речку. Туда, куда люди в ближайшие пару лет и не подумают заглянуть, — умоляет мужчина на коленях, столь настойчиво пытаясь вручить женщине пистолет, снятый с предохранителя. — Застрелишь меня там, я могу даже яму сам для себя вырыть, чтобы тебе не пришлось мараться. Мэлл, я не о многом у тебя прошу! Просто спусти курок у моей пустой черепушки и всё, занимайся своими делами! — Ты его даже на предохранитель не поставил, кретин, хочешь, чтобы и меня задело?! — рычит она, рывком выхватывая из чужих рук тяжёлый пистолет. Мэллин моментально избавляет от магазина патрон, вытряхивая тот себе под ноги, а оставшееся кидает в гостиную, на мягкий, светлый ковер, из-за чего тот лишь глухо гремит коротким ударом. — Ты, может быть, объяснишь мне хоть что-нибудь? — Пожалуйста, Мэлл, ПОЖАЛУЙСТА! — продолжает уговаривать мужчина, впиваясь обеими руками в щиколотки ног бывшего товарища. Вернее, держался он всего за одну ногу, а второй сжимал функциональный, чёрный протез, изготовленный ровно по размерам женщины.       Лбом он жмется к ступням, полностью сковывая свободу передвижения, пытается скрыть слёзы, но постоянные всхлипы выдают. Ему не часто приходилось прибегать к подобного рода унижениям перед другим, и в последние разы он умолял о сохранении жизни, а не наоборот. Времена настолько изменились, что теперь младшему Сондеру намного страшнее жить, чем умереть. — Один выстрел, просто нажми на курок и забудь, тебе за это обязательно зачтется! — Отставить сопли и слюни, рядовой Дирк Сондер! — строго, громко и уверенно произносит Мэлл, чем вынуждает старого друга рефлекторно отшатнуться, свесив гриву виновато вниз. Командирский тон женщины не пропал с годами, он всё тот же, несмотря на едва заметные хрипы и заломы в голосе. — Отчитаться о ситуации на фронте, сейчас же!       Дирк качает головой с едва заметной улыбкой. Кажется, нет и малейшей надежды на то, что подруга, по совместительству — первый половой партнёр, пойдет на низость вроде той, о которой так слёзно умоляет Сондер.       Ей приходилось прекращать жизнь товарищей собственноручно, но то было на войне, и условия там совершенно иные. Вынужденный выстрел совершался не без слёз на глазах, решение давалось с трудом несмотря на то, что боец всё равно уже не жилец, а шансов на помощь буквально никаких. Избавить человека от мучений — благое дело, но спустить курок тогда, когда красные от слёз и отчаяния глаза смотрят прямо в душу… До боли сложно. Здравый смысл кричит, просит, требует и умоляет смиловаться над раненым товарищем, а что-то человеческое внутри крепко держит пальцы подальше от курка. — Я не хочу об этом говорить, ты будешь смеяться надо мной, — сознаётся в конечном итоге Сондер.       Вероятность опасений Дирка стремится к нулю, Мэллин никогда бы не стала потешаться над чужим горем, ведь сама прошла через немалое количество трудностей. И тем не менее, мужчина не мог найти хоть одно правильное слово, которое могло описать ситуацию в целом.       Он был в шаге от изнасилования существом с других земель, и спас его от столь страшной участи тот, кого Дирк позволил подвергнуть долгим, извращённым мукам. Если бы Амави тогда не ворвался наглым образом в кабинет — кто бы знал, как всё могло закончиться. Сзади всё ещё побаливает от длинных, толстых пальцев, наскоро и скудно смазанных слюной. Что говорить о полноценном проникновении?       Он собственными глазами узрел предательство брата, осознал и смирился с потерей первой за долгие годы любви, наблюдая его голым, довольным и умиротворённым в чужой постели. Он, наконец, понял насколько бессильным является его положение. Ведь стоило только заглянуть в глаза старшего брата, вновь услышать этот тон, не терпящий возражений, — как руки моментально сковались за спиной стальными оковами, ровно как и ноги, и рот, и глаза, и уши. Будь на Дориана кто угодно, не важно какого веса, роста, возраста и физической силы — Дирк бы прикончил на месте любого, но не его. Страх сковал лёгкие, сердце и конечности, лишил голоса, зрения, возможности вдохнуть полной грудью. Он не может противостоять брату, а соответственно, не может защитить то, что ему дороже больше всего на свете. А как итог… Он не заслуживает жизни. — Если от тебя ушла какая-то девчонка и ты решил из-за этого лезть в петлю — будь уверен, я не сдержусь хотя бы от тихого смешка, — скрещает руки на плоской груди в домашней майке она, вопросительно изгибая бровь. — Но даже если так, то я постараюсь тебе помочь. Ты — лучший из семейства Сондеров, терять такого бойца, как ты, — будет непростительной ошибкой. — Я и не знаю с чего начать… — обречённо шепчет Дирк, вплетая пальцы в корни неаккуратного хвоста.

***

— Дирк! Дирк, боже ты серьёзно… — влетает пулей в квартиру Мэллин. Она успела заметить ещё из коридора дергающиеся, босые ноги мужчины на ковре гостиной. Женщина бросила все сумки с покупками, позволяя паре бутылок пива звонко разбиться об кафельное покрытие пола коридора. Вечер не задался, не стоило ей оставлять Дирка в первые, самые тяжёлые дни без присмотра наедине с коллекцией различных медикаментов. — Я только на пять минут отошла, а ты уже выпилиться пытаешься!       Естественно, Дирк не мог и слова сказать в свою защиту. Желудок сковало невообразимой болью от бездумно опустошенной пачки мощного снотворного, действовать которое начало ещё пару минут назад. Он считал, что самоубийство с помощью таблеток будет безболезненным, прямо как в фильмах — уснул и не проснулся, моментально и безболезненно, но реальность оказалась намного более жестокой. Сильное отравление привело бы к смерти, передозировка уже показывает первые признаки, но шанс всё ещё есть. Пока в животе мужчины будто бы перекручивают в мясорубке битое стекло — Мэллин подхватывает неразборчиво бормочущее и рыдающее тело под руки, с трудом волоча того по полу гостиной.       Умирать — больно. Умирать — не легко и не весело. Это Дирк понял тогда, когда тридцать таблеток стали сжирать изнутри. Эффект будто кислота распространялся по телу, тошнота рефлекторно подступила к горлу, и тот хотел выпустить всё, что просится наружу прямо на ковер, но не мог — комок оказался слишком сухим, застревая где-то на половине пути.       Какой бы сильной Мэлл не была в молодости, сейчас, в тридцать с небольшим лет, лишившись и руки, и ноги, получив взамен протезы, — тащить упитанного солдата через всю квартиру оказалось практически невыполнимой задачей. Тот мало того, что весил чуть больше семидесяти килограммов, так ещё и брыкался на ходу — постоянно старался скрутиться в позу эмбриона, зажать обеими руками больной живот и параллельно с этим оглушительно кашлял, не в силах отрыгнуть тот ком из смеси таблеток да коньяка. Сейчас, в крайне неосознанном состоянии, Дирк не хотел умирать — буквально каждый инстинкт самосохранения заработал на полную катушку в попытках сохранить жизнь в изнывающем от боли теле.       С горем пополам, женщина дотащила друга до туалета, позволив обняться с унитазом. Следующей задачей было вывести опасное количество лекарства из желудка, соответственно, надо опустошить его, сделать так, чтобы всё вышло наконец наружу. — Я закрою этот проклятый ящик на десять замков, Дирк, — бубнила себе под нос Мэлл, когда в соседней двери, в ванной, набирала двухлитровую банку воды из-под крана. — Мы же с тобой вроде договорились, разве нет? Тупая твоя голова, ведёшь себя как подросток в пубертате, — продолжает сокрушаться в панике она, возвращаясь к туалету с тяжеленной банкой в руке. Дирк по-прежнему нависает над унитазом, сам совершает потуги выблевать то, что медленно его убивает, но получается лишь выть и харкаться. — Жрёшь что попало, пьёшь всякую дрянь… — возмущается женщина, беспокойно покачивая головой. — Башку свою задери и рот открой, быстро!       Дирк не слушается, он попросту не разбирает слов подруги за собственным вытьем. Боль застилает всё перед глазами, голова тяжёлая, будто на неё магическим образом опустили несколько тонн стали, веки стремятся закрыться, вероятно, раз и навсегда. И тот поддаётся, пока не чувствует грубое прикосновение холодных пальцев протеза на затылке. Его волосы сжимают в крепкой хватке, в глаза бьёт яркий свет лампочки, заставляя щуриться, а рот открывается чужим усилием горячих, потных ладоней. Он продолжает стенать, когда в рот заливают тёплую воду с гадким, ржавым привкусом, через пелену прорывается такое далёкое и настойчивое «ГЛОТАЙ!».       Дирк слушается, глотает, ощущая как сухой комок уходит обратно в желудок, испытывает мимолётную радость по этому поводу, но теперь сталкивается с новой проблемой — натяжением стенок желудка.       Сколько бы он не старался глотать — вода не заканчивалась, попытки отвертеться никак не венчались успехом, лишь распределяя небольшую часть воды по себе и вокруг. Выпить два литра залпом кажется невозможной задачей, также думает и Мэлл, поэтому останавливается тогда, когда воды остаётся только половина.       Рука вновь тянет, но теперь вперёд, к унитазу, а громкий, командирский голос приказывает: — Блюй.       И Дирк правда пытается, правда прилагает к этому все усилия, ведь желудок теперь не просто воет режущей болью, а натурально разрывается от литра воды залпом. Недолго понаблюдав за тщетными попытками, Мэллин приказывает ему воспользоваться двумя пальцами, но и этот сценарий не срабатывает — Дирк просто не в силах нормально сжать руку в кулак, не говоря о том, чтобы выставить только два пальца. Он пытается запихнуть в рот сразу четыре ослабших пальца, а те, естественно, попросту не влезают. По кисти мужчины скатывается слюна, пачкает и домашнюю кофту, которую выдала женщина, и стульчак, и пол.       Мэлл убирает чужую руку от рта и теперь пытается сделать всё сама. Опасность заключалась только в том, что она просто не могла видеть то, что делает во рту друга, а длинные, нарощенные ногти неминуемо царапали и без того воспалённое горло. С некоторыми потерями в виде пары царапин на стенках горла, ей удается достичь желаемого результата: все, что скопилось в желудке мужчины, теперь благополучно покидает мощным потоком. В мерзкой жиже легко различить мелкие, круглые таблетки снотворного, что так и не успели до конца перевариться. — Ещё раз тронешь мои колёса — я тебя кастрирую, Дирк Сондер, — смахивая пот со лба, произнесла Мэлл, протягивая руки вновь к банке с тёплой водой.

***

      Мэлл и не думала припоминать мужчине всё то, что между ними было, момент сейчас совсем неудачный. И хоть та, в некоторой степени, страдала от недостатка мужского внимания, на Дирка в таком ключе она смотреть не могла. Ей не позволяли моральные принципы — как она смеет приставать к нему, когда он готов в могилу живьём лечь из-за потери какого-то хвостатого, беловолосого существа?       Сегодня, как и до этого, они спали по разным комнатам. Квартира позволяла уложить Сондера на диван в гостиной, а самой занять любимую, двухместную кровать в окружении приглушенного света неоновых ламп. И всё бы ничего, но сейчас, когда они вот-вот успели лечь спать после длительных разговоров и попойки на кухне, Мэлл вдруг проснулась от тихого шума открытия двери спальни.       Алкоголь ещё не отпустил организм, не растворился в крови до конца и не вышел, голова всё также кружится. Изображение плывёт, мысли путаются между собой и женщина вдруг решает, что ей показалось, а потому и ложится дальше спать, не придав значения шуму. Она слишком сильно хочет спать, настенные, цифровые часы показывают половину четвертого утра. Веки сами по себе слипаются между собой, сон обрушивается так скоро, что Мэлл и сама не успевает заметить.       Женщина не привыкла спать в одежде. Проживая одна в квартире более пяти лет, она привыкла ложиться в постель сразу после душа, оставляя махровый халат на крючке двери спальни. Но, учитывая вероятность внезапного визита гостя, она оставляла рядом с кроватью домашнюю майку, а спать ложилась нехотя натягивая на себя трусы.       Пробуждение возникает вновь, теперь оно носит причину прямого физического воздействия. Рука мужчины, едва прохладная и скользкая, проскальзывает под одеяло, легко проходится по талии и крепко сжимает скромный размер груди, заключая меж пальцев бусину соска. Мэлл просыпается от приятных ощущений близости, чувствует, что сзади прижимаются всем телом, нежно сковывают и гладят. Ощущает, что вторая рука ловко пролезает между талией и матрасом, устремляясь к резинке простых, белых трусиков.       Мэлл не против происходящего, тем более, когда-то давно они уже занимались подобным. Она доверяет мужчине, получает удовольствие с прикосновений, что усиляется раза в два под действием алкоголя, избавляя её от лишних комплексов и зажимов. Жить с двумя протезами вместо конечностей непросто, мужское внимание практически сходит на нет, когда становится известен этот факт. Поэтому она была бы и рада, если бы у них всё произошло этой ночью, но… — Дирк, ты уверен, что действительно хочешь это сделать? — вдруг нарушает тишину вопросом она. — Ты не будешь потом жалеть?       Упомянутый тихо и разочарованно рычит, явно испытывая муки совести. Он неприятно сильно сжимает грудь девушки, явно намекая на то, чтобы та не задавала лишних вопросов, а пальцами второй уверенно лезет под ткань нижнего белья, сразу пробираясь к отверстию. Мэлл ловит руку, не даёт проникнуть в себя и надёжно фиксирует, спустя пару секунд и вовсе переворачиваясь лицом к мужчине. — Не смей показывать здесь свой характер, щенок, — строго предупреждает она, за секунду избавившись от хватки на груди и следом обхватив горло друга, прижав того затылком к подушке. — Я бы и непрочь трахнуть тебя, просто я не хочу чтобы ты потом себя ещё больше съедал совестью, — выдыхает уже спокойнее она, без лишнего стеснения усаживаясь в одних только трусах на бёдрах. Рука больше не сковывает шею, обе скрещиваются на груди, не скрывая её от мужского пьяного взора. — Скажи мне, что уже отпустил Илариона и я без проблем раздвину перед тобой ноги.       Дирк всё ещё предпочитает разговаривать не языком, а жестами. Он легко подрывается с постели, тянет девушку за бедра на себя и вынуждает опуститься спиной на кровать. Торопливо, неаккуратно пытается хоть немного оттянуть белую ткань женских трусиков, а другой рукой тянет спортивные штаны с бельем вниз, явно намереваясь проникнуть в бывшую любовницу без лишних слов и защиты.       Признаться честно, Мэллин любила столь дикое, необузданное и властное поведение. Поэтому она когда-то с ним и сошлась, молодой Дирк со слабым контролем агрессии и низменных желаний устраивал ей такие вечера, которые она по сей день припоминает во время мастурбации. И если бы не фактор моральных принципов, Мэлл бы легко позволила случиться тому, чего так давно желало тело.       И всё-таки, действует она крайне категорично. Без труда вспомнив несколько приемов ближнего боя, она одним ударом ноги в грудь отправила младшего Сондера в нокаут, и теперь именно он лежал на спине в постели, именно его ноги оказались раздвинуты, а вспышка боли парализовала движения. Мэлл аккуратно поправляет на себе нижнее белье, в пару движений натягивает домашнюю майку, через которую отчётливо торчали соски, и вновь нависает над непослушным мальчишкой, коим его считала даже в двадцать пять лет. — Ты всегда был не самым умным мальчиком, но сейчас перешёл все границы, — угрожающе серьезно заявляет она, коленом упираясь прямо в затвердевший, готовый ко всему член. Возбуждение постепенно спадает, ровно как множится концентрация возмущения в зелёных глазах. — Я могу понять и тебя, и твоё прошлое, и недавние происшествия настолько, что спущу тебе наглую, необдуманную попытку воспользоваться моим телом без разрешения, — выдыхает тяжело женщина, настороженно потирая переносицу. Пока её колено прижато к его яйцам — он и двинуться не может, фокус работает безотказно. — Но ты не сделаешь со мной ровным счётом ничего до тех пор, пока с максимально честным взглядом, максимально честным голосом мне не скажешь: «Я больше не люблю Илариона».       Здесь Дирк прекращает бессмысленное сопротивление, а огонь в глазах, такой схожий с тем, что вспыхивал у старшего каждый раз — за секунду потухает. Руки, что некогда с силой, возмущённо сжимали простынь от бессилия теперь ползут к лицу, пальцы вдавливают белки глаз внутрь, кожа в очередной раз становится влажной от слёз.       Дирк не разлюбил его и вряд-ли когда-то разлюбит. Мысль, которую навязала сама Мэлл, в итоге привела к неправильным умозаключениям. Если он должен продолжить свою жизнь несмотря ни на что, несмотря на потерю искренней любви, несмотря на предательство брата и случившегося с ним надругательства — значит, надо найти любую замену. Ему не хватает объятий, не хватает прикосновений и поцелуев, не хватает секса, громких стонов со своим именем, но он не сможет получить их от кого-то ещё. И Дирк бы понял это сам только потом, когда дело было бы уже сделано, когда назад ничего не вернуть, когда отравляющая душу вина начнет доедать от него последние кусочки. Сондер побоялся брата, побоялся отомстить за свою любовь, зато не побоялся попытаться принудить к сексу того, кто единственный протянул ему руку помощи. Мысли о самоубийстве теперь заполняют голову по причине банального стыда, от осознания того, каким же жалким он может выглядеть со стороны. — Любишь, да? — покачивая головой, спрашивает Мэлл.       Поступать правильно не всегда легко и просто, где-то в глубине души она жалеет о том, что пошла на поводу у моральных принципов. Член под коленом уже не стоит, а она его уже не прижимает. Хотелось бы ей увидеть обратное, понять, что ей не о чем беспокоиться, но ответ сам собой читается в состоянии бывшего любовника. — Я и не сомневалась. — А чё толку с того, что я его люблю, а?! — наконец подаёт голос Дирк, рывком приподнимаясь на локтях. Обнаженная спина прижимается к прохладному, кожаному изголовью кровати, а ноги ползут ближе к груди. — Он теперь принадлежит моему брату и с этим я ничего не сделаю. Буду спорить с ним — Дориан убьет меня на его глазах, может быть, после ткнет лицом Илариона в моё мёртвое тело, преподавая урок о послушании. Мой брат — садист и психопат, я бы никогда не отдал принца кому-то вроде него, но… Он хотя бы сможет его защитить от остальных. — Дирк, ты так умолял меня о смерти, как не умоляли смертельно раненные бойцы в горячих точках, — сожалеюще произносит она, аккуратно протягивая к щеки мужчины пальцы. — Ты говоришь о том, что он тебя убьёт, если ты посмеешь пойти против его воли, — пальцы касаются отросшей, колючей щетины, нежно гладят и спускаются к подбородку, подхватывая тот двумя пальцами. — Не лучше ли умереть в бою за то, чем дорожишь, чем позорно подохнуть в яме, трясясь от страха? — Я не смогу ему и слова сказать, меня каждый раз пробивает холодным потом и ноги подкашиваются, я даже кулак сжать не могу, когда он так на меня смотрит, — тараторит Дирк, быстро избавляясь от лишних прикосновений на лице. Слёзы всё также стекают по щекам, но теперь их почти не заметно. — Даже если Иларион выберется из плена — я более не достоин кого-то, вроде него. Я не спас его, я не подоспел вовремя и был лишь вынужден видеть отвратительный итог. Итог, к которому меня привело моё молчание, моя слабохарактерность и терпеливость, моя слабость и врождённый страх. — Выход есть всегда, в какой бы ситуации ты не оказался, — говорит она и с тоской оглядывается на чёрные, механические протезы. Демонстративно отстегивая тот, что заменял руку от локтя до кончиков пальцев, она берёт в руку, оглядывает жалкий обрубок, который остался от второй руки. Мэлл сжимает протез у кисти и выпрямленными пальцами, с печальной ухмылкой, машет мужчине, сразу после издав сдавленный смешок. — Попав под завал, я думала, что мне конец. Я не чувствовала ни одну свою конечность. Думала, что на этом моя песенка спета, ведь вокруг не стихает стрельба, не стихают крики и вопли товарищей. Я думала, что никто и никогда не сможет мне помочь.       Дирк сглатывает ком в горле и слезы на его щеках постепенно подсыхают. Он отводит взгляд, не в силах смотреть на травму, что навсегда изменила жизнь подруги. — Меня спас один из эльфийских солдат, — пожимает плечами Мэлл, пристёгивая протез на место. Пальцы искусственной, механической руки вновь двигаются, а девушка сползает с тела Дирка в бок, скрестив ноги на постели между собой. — Я считала, что они — как мы. Беспощадны, кровожадны и алчны. Руководство всегда твердило об этом, командиры твердили об этом, да даже солдаты перешептывались между собой о том, что эльфы — настоящие звери, — покачивает головой она, неловко почесывая затылок. — Но когда он, демон, тварь и чудовище, на собственных руках дотащил меня до ближайшего оборонительного пункта Северной армии, я… — выдыхает она, печально опуская глаза вниз. — Я поняла, что не так страшен чёрт, как его описывают. — Это, конечно, крайне трогательная история, которую я слышал уже раз десять, но, — вдруг неожиданно резко отзывается Дирк, заставляя женщину удивлённо распахнуть серые глаза. — Ты думаешь, что я напридумывал себе всё это? Думаешь, что Дориан не способен просто взять и убить меня? Чёрт возьми, Мэллин, ты своими глазами видела как он забивал человека до неузнаваемости! — взмахивает эмоционально руками Сондер младший. — Он колотил меня с детства, с детства воспитывал во мне страх, наказывал за личное мнение, намеренно подавляя его во мне. Ты думаешь, что мне удастся просто договориться?! — Ты девятый день сидишь у меня дома и ноешь о том, как же мир к тебе несправедлив, — угрожающе низким голосом начинает она, медленно сокращая между ними расстояние. — Сидишь тут, матаешь сопли на кулак, жалеешь себя и хочешь трусливо сбежать от всех проблем посредством самоубийства. Вдобавок, смеешь уговаривать меня совершить непростительный грех. Ты не хочешь ничего решать, боишься и трясёшься, тебе не хватает смелости даже на собственноручное прекращение жизни. — Хочешь, чтобы я наконец сделал это сам?! — восклицает резко Дирк, подскакивая на месте. К слову, жила Мэллин на двадцать втором этаже. — Так я убьюсь, могу хоть прямо сейчас выйти в окно, хочешь?! Столько времени отговаривала меня, а теперь нагло берёшь на слабо, вот ты гениальный человек, конечно!       Звучит звонкий, неожиданный удар. Рука, что всё это время горела пламенем влепить отрезвляющую пощёчину мужчине, наконец совершает задуманное. Небритую щеку обжигает болью, тот пошатнулся на месте и сразу прижал ладонь к алеющему следу. Мужчина шипит, рычит и злится, в глазах вновь невольно вспыхивает тот семейный огонёк неконтролируемой ярости. Мэлл видит это, но не пугается даже на пару процентов.       Женщина успела повидать за свои тридцать четыре года вещи и похуже, единственное, что так неуместно и не вовремя вспыхивает в ней, так это возбуждение. Она незаметно прикусывает губу изнутри и встряхивает ладонь, что также оказалась обожжена силой удара. — Я тебе не к тому, что ты обязан сигануть в окно, — произносит она, взглянув на Дирка как на полнейшего идиота. — Я тебе говорю о том, что ты либо борешься за то, что тебе дорого, либо закрываешь свою пасть и принимаешь всё так, как идёт. Не готов отбить у брата любимого волчонка? Хорошо, забей и на него, забудь о том, что Иларион когда-либо существовал. Забудь обо всём, что между вами было и продолжай неукоснительно слушаться приказов нашего безжалостного начальства и брата-психопата. А если ты не готов продолжать жить как скот в загоне — будь добр, возьми яйца в кулак и борись. Борись, пока не победишь или не сдохнешь, трус проклятый.

***

      Дирк все девять дней полагал, что раз он обнаружил любимого принца в одной койке с братом — с братом он и остался. По своей воли или нет — не важно, младший считал, что старший никогда уже не упустит столь лакомый кусочек из рук, будет держать в страхе, шантажировать и угрожать, всеми способами подавлять волю и любое желание сбежать. И в соответствии с данным предложением, Дирк считал, что принц был вынужден пройти через сущий ад, пока он сам, Сондер младший, сидел на шее у взрослой женщины и жалел себя.       Чувствовал ли он себя виноватым? Да, на тысячу процентов из ста. Думал ли он, что у него ничего не получится? О да, на ту же тысячу процентов. И именно поэтому он решил вооружиться всем, что у него только есть в квартире. Если он возьмёт с собой не просто пистолет, а дополнит комплект автоматом, ножами, как метательными, так и охотничьими, если нацепит на себя полный комплект брони и крепко застегнет на подбородке лямки шлема — он сможет получить как минимум шанс на победу.       Но Дирк, полностью поглощенный собственной непреклонной решимостью отомстить брату и отобрать волчьего принца, совсем позабыл о том, что на первой и последней в его жизни работе в нём сильно нуждались. Поиски велись с первого дня, разве что, не слишком интенсивные. Помимо пропажи младшего из Сондеров было и прочих проблем навалом, основные силы военной организации уходили на планирование скорого наступления на волчий народ. Разрабатывалась чёткая, детальная тактика ведения боя с учётом допущенных в прошлых сражениях ошибок, собирался народ из добровольцев и военнообязанных, заказывалась броня, снаряжение, техника и готовился транспорт.       И без Дирка хлопот хватало, однако, он также присутствовал в списке бойцов, которых отправят на войну, от того отсутствие негативно сказывалось на его же подготовке. Пока остальные проходили все необходимые инструктажи и уроки — Дирк прохлаждался неизвестно где, теряя возможность быть достаточно подготовленным к грядущим испытаниям. Младший из Сондеров никогда не участвовал в войнах, от того и так нуждался в базовых знаниях дела.       Его скрутили на подъезде к базе не потому, что он пропустил множество мелких поручений, касаемых элементарного порядка в городе. Не потому, что Дориан, вне себя от возмущения, вытряс душу из каждого сотрудника в главном офисе в надеждах отследить передвижения брата. И совсем не потому, что к нему возникли какие-то подозрения в неверности. В первую очередь, главным интересом начальства было обучить, снарядить и поскорее отправить бойца на линию фронта.       Смотрящие не удержались от одного сильного, мстительного удара в живот Сондера во время задержания. Так как при военной, засекреченной организации не имелось даже элементарных отпусков — эти девять дней выходных для остальных становились причиной чёрной зависти. «Мы не можем добиться отпуска третий год, а Сондер, чтоб его черти драли, просто соизволил исчезнуть, не сказав никому и слова!» — недовольно размышлял каждый из вооруженных до зубов коллег, выискивая в его состоянии хоть какое-то оправдание. Следов насилия нет, а соответственно — Дирк не был во вражеском плену. А соответственно… Он просто отдыхал, веселился и радовался, пока они все проходили через тяжёлые испытания перед грядущей войной.       По крайней мере, так считали они, рядовые служащие организации, которые буквально недавно весьма дружелюбно звали Дирка на пиво.       Сондер не сопротивляется, хоть и понимает, что сейчас ему придётся несладко. Предполагает каким именно будет его новое наказание — оно будет связано с физическим или психологическим насилием? В юном возрасте его просто высекали до крови за любые ошибки и нарушения, а сейчас фантазия у начальства стала более извращённой и кровожадной. Проступок и правда тяжкий, предполагать приходилось худшие сценарии, морально к ним готовиться и постараться принять, ведь в любом случае — они его не убьют. С каждой новой войной желающих служить на государство становилось меньше и меньше, те, кто был призван принудительно — дохли как мухи, что не прибавляло очков эффективности в достижении желаемой победы. Такие люди, как Дирк Сондер, ценны не меньше, чем такие, как Дориан. Первых можно смело отнести к характеристике «послушный и живучий», а вторых к «своевольный и целеустремлённый». И в тех, и в других армия нуждалась одинаково.       Старый-добрый зал совещаний, практически зал суда, ведь в нём всегда выносились кому-то приговоры. За окном едва ли успело взойти солнце, его лучей не видать за густыми, хмурыми тучами. Скоро точно пойдёт дождь — из приоткрытого, пластикового окна тянет приятным запахом сырости, разбавляя привычную духоту из дорогого, мужского парфюма. Глава как всегда безупречен внешне, и к удивлению Дирка, не выглядит привычно возмущённо и сурово, скорее устало и выжато. — И где ты, прошу прощения, шлялся? — подпирая подбородок, скучающе вопрошает немолодой мужчина. У него явно есть дела поважнее, чем отчитывать провинившегося подчинённого. Фантазия его, к счастью Дирка, сегодня работает на минимальных оборотах, от того в голову не лезло ни одного достойного наказания. — У меня нет времени возиться с тобой, Дирк. Ты сам понимаешь, что за твой проступок тебя убить мало, но это успеется. — Успеется? — в недоумении вопрошает Сондер младший, неторопливо потирая ещё ноющий живот. — Хотите сказать, что моё наказание просто отсрочится? — Можно сказать, что ты своё наказание вскоре лично отбудешь, — пожимает плечами он, подбирая со стола груду бумаг. Как раз в них и был перечислен точный список людей, которые отправятся на захват земель в ближайшие дни. — Готов поспорить, что ты там и сдохнешь, Дирк. Такие, как ты — не проходят через это, но без пушечного мяса наши ряды будут совсем скудны, — рассуждает начальник, складывая бумаги в ровную стопку и сверяясь с часами на стене. — Даже не знаю, от кого из вас, Сондеров, мне хочется избавиться сильнее. — Через что «такие как я» не проходят? — уже заметно взволнованно чешет затылок Дирк, не отрывая взгляда уставившись на мужчину. — Только не говорите, что вы… — Ты отправишься вместе с остальными на захват Тиаридари, — наконец оглашает тот, заставляя младшего из Сондеров приоткрыть рот с удивления. — Не смотри на меня так, армия понесла много потерь за последний десяток лет, поэтому от наших отбирают не просто лучших, а практически всех, — пожимает плечами он, сам явно не радуясь подобным новостям. — Наше великое государство одержит победу, в этом можешь не сомневаться. У блохастых соседей, возомнивших себя самостоятельным королевством, нет и малейшего шанса против огнестрельного оружия и бомбардировок. И тем не менее, их физические силы и выносливость превышают нашу раза в три, поэтому без потерь не обойдёмся. — Я никогда не был на войне, — совершает тщетные попытки вычеркнуть себя из списка «пушечного мяса» Дирк. — Какой смысл отправлять меня туда, если такого, как я, — уложат за пару секунд? — Значит, избавимся от слабого звена, — раздражённо выдыхает мужчина, сжимая в пальцах подлокотники кожаного, офисного кресла. — Не ной, Сондер, твой брат в прошлом сражался за место в отряде наступления на Эльрунг. И в кого ты такой нытик? — фыркает брезгливо тот, взглядом подсказывая охране окружить подчинённого. — Вечером у нас пройдут последние учения, но с тобой, прогульщик чертов, будут заниматься вплоть до отправки. Я попрошу инструктора, чтобы он выбил из тебя всё дерьмо и вдолбил теорию так глубоко в твою пустую голову, что ты посреди ночи мог расписать мне каждую из тактик наступления. — Как прикольно-то, — обречённо смеётся Дирк, прикрывая губы ладонью.       Охрана за спиной тонко намекает на то, что разговор с начальством подошёл к концу, но мужчина всё никак не может успокоиться. Новость о скорой смерти от рук тех, к кому успел так проникнуться чувствами, отнимает последнюю надежду на светлое будущее. Как он посмеет поднять дуло автомата на тех, кто с единственной любовью одной крови?       Все дальнейшие планы рушатся и попервой кажется, будто если Дориан убьет его прямо на пороге квартиры этим же утром — это будет наилучшим исходом. Лучше так, чем вновь оставлять Илариона одного, выдавая правдоподобную легенду отъезда. Не скажет ведь он принцу о том, что уезжает убивать народ его родного королевства? — Во сколько мне подходить? — Сбор в одиннадцать вечера, не явишься — тебя найдут и объявят предателем родины, — сообщает немолодой начальник. Махнув охране, он приказываеь вывести Дирка из зала совещаний.

***

      Дирк до сих пор помнил чувства, которые испытал к принцу на момент первой встречи.       Был солнечный, тёплый день, дорога от границ королевства до столицы потребовала от мужчины навыков конной езды, которой обучили в последний день перед отъездом. Несколько раз он рисковал просто упасть с лошади, сломать себе что-то или вовсе разбить — живое транспортное средство досталось с характером. Лошадь, предоставленную лично королевской семьёй для него, на въезде в столицу забрали. Пеший путь потребовал немало терпения, ведь почти с каждого угла народ тыкал пальцами и удивлялся. Удивлялись, пугались, смеялись и задавали между собой совершенно глупые вопросы о отсутствии у мужчины хвоста да ушей. Дикий народец, их дикость полностью оправдывалась относительно юный возраст как такового королевства.       И вот он, вымотанный, напуганный со всех сторон сказками о жестокой, беспощадной и плотоядной королевской семье, стоял в главном, тронном зале, не смея поднять головы без разрешения. Дирк тогда не хотел умирать, он не был до конца уверен в своих силах, боялся и того, что волчьи могут оказаться умнее, чем их представляли Северные власти. Если бы его разоблачили ещё там, в просторном зале с высокими потолками и глиняной лепниной, если бы распознали во взгляде ту неуверенность и страх — ничего бы в конечном итоге королевству не угрожало.       Страх перевоплотился в нечто новое, давно забытое, стоило только взглянуть на принца. Он не был геем, не смотрел никогда на человеческих мужчин, но случай с Иларионом стал исключительным, особенным, как и он сам. Любовь с первого взгляда случилась неожиданно, упала тяжёлым, снежным комом на болящую от жары голову, сняла вмиг всю усталость и ввергла мужчину в новое состояние, определение которому он сумел дать не сразу.       Влюбленность мужчина осознал позже, спустя месяц или два, а осознал болезненное проявление лишь буквально недавно, с возвращением на родину.       Иларион светился перед ним, подсвечивался особым цветом, будто обязательный для взаимодействия персонаж в видеоигре. Он улыбался, и улыбки такой Дирк никогда ранее не видал. Искренняя, действительно лучезарная и такая манящая улыбка бледно-розовых губ, блеск в голубых, как самое чистое озеро, глазах, едва заметные ямочки на щеках и приветливо влияющий белый хвост с черным концом. То, что человек узрел в глазах волчьего заставляло сердце биться сильнее, будто он и есть герой третьесортного романа со всеми вытекающими. На родине, он не видел настолько честных, настолько искренних и открытых, добрых, отзывчивых и по-детски наивных людей. Дориан всегда презирал таких личностей, учил младшего тому же. К слову, успешно учил, но именно к Илариону Дирк не смог испытать отвращения.       Сондер пулей влетает в родную, тесную квартирку, открывая дверь ключами, умудрившись чудом их не потерять. В голове пролетает тысяча и один план отхода, смертью он больше не вожделеет, перспективы быть пушечным мясом на войне с волчьими мужчина не хотел. Справедливости ради, он априори не хотел нападать на столь мирный и славный народ, нарушать их размеренную жизнь грохотом автоматов было бы непростительным грехом.       И если остановить войну он не сумеет, то хотя бы не станет принимать в ней участия. Первым и главным делом Дирк хотел вернуть себе Илариона. Не важно, согласился ли лично тот переспать с братом, или тот его заставил — мужчина понял, что примет даже самый ужасный вариант. Если принц больше не любит его — так тому и быть, тогда Сондер доставит его в безопасное место и навсегда попрощается. Оставлять Илариона в лапах брата-психопата — худшее из того, что может допустить Дирк.       Наблюдая всё ту же разруху вокруг, мужчина настолько торопится, что умудряется не заметить новые следы крови по стенам и полу. Он первым же делом следует к железному шкафчику внутри просторного шкафа-купе, отпирает дверцу крохотным ключиком из связки и получает доступ ко всему, что внутри. Запасы невелики, всего пару пистолетов, один автомат с ограниченным количеством патрон и масса холодного оружия. Там же, на вешалке, бронежилет, а на верхней полке шлем. Берцы он носил на постоянной основе и сменной обуви не имел, в них сейчас и находился, поэтому необходимости переобуваться не было.       Иларион слышит шум в квартире, он не спал, а только дремал в единственной относительно безопасной комнате на всю квартиру. Дориана он теперь не боится, поэтому с любопытством вылезает из корыта ванной и тихо подходит к двери ванны. Укладывает на неё обе руки, прикладывается ухом и ловит каждый шум из гостиной, постепенно убеждаясь в том, что непрошенным, внезапным гостем оказался совсем не Дориан. В любом случае, единственное, что интересовало старшего Сондера в этой квартире — Иларион, а Иларион отныне безвылазно существует в рамках ванной комнаты, об этом старшему теперь хорошо известно.       Живот неприятно тянет снизу и принц рефлекторно скручивается, пережидает короткий приступ неприятных ощущений и разгибается вновь, прикладываясь ухом обратно к двери.       Времени у Дирка в обрез. Успеть и отвоевать у старшего брата любимого принца, и собрать все необходимые вещи, и покинуть базу до наступления одиннадцати часов вечера. Всё кажется просто нереальной задачей. Всё валится из рук, пистолет никак не крепится за поясом в кобуре и с оглушительным грохотом падает на паркет, создавая новую вмятину. Сондер матерится под нос, поднимает и крепит без лишней спешки, только после этого достигая успеха.       Чуткий слух подмечает знакомый голос, хоть и не разбирает слов. Теперь принц практически уверен в том, что в гостиной роется никто иной, как сам Дирк Сондер. Человек, ради которого он умудрился оставить семью. Человек, ради которого он бросил всё, откинул все сомнения и переживания. Человек, в будущее с которым поверил всем сердцем. Иларион стыдился выходить к нему просто так, в лоб, в его-то состоянии, но иных вариантов просто не было. Он чувствовал вину за собственные животные инстинкты, благодаря которым случилось то, что навсегда изменит их взаимоотношения. Иларион надеялся на как минимум снисходительное «здравствуй», не мечтая о настоящем прощении.       Дирк слышит шум со стороны коридора, а точнее — со стороны ванной. Дверь тихо открывается, так тихо, как только было возможно, но предательский скрип несмазанных петель выдаёт того, кто старался скрыться. Сондер в пару движений закрывает и дверцу железного шкафа на ключ, и дверцу шкафа-купе с зеркалом во весь рост. Мужчина крадётся также тихо, на носочках, вытаскивает из кобуры пистолет, и следует в коридор, к источнику звука, помышляя о том, что в квартиру мог кто-то залезть. Вероятность того, что это действительно может быть Иларион, он сводил к нулю, ведь как Дориан мог упустить из-под носа столь лакомый кусочек?       Дыхание Сондера замирает также, как и в первую встречу с принцем. И сердце вновь колотится, и руки вновь немеют, и губы также невольно приоткрываются, вот только… Не от изумления, а от ужаса разочарования в том, кто предстал перед ним. Картинка перед глазами словно начинает мелькать, образ нынешнего Илариона быстро меняется с тем, что Дирк увидел впервые.       Никакой больше улыбки, никакого блеска в глазах, никаких ямочек на щеках и чистого, проникновенного взгляда. Перед ним стоит измученный, подавленный и полностью сломленный незнакомец. Перед ним не принц Тиаридари Иларион Мерингейл, а лишь тот жалкий остаток, который не успела сожрать жестокая судьба. Он едва стоит на ногах, хвост его завис неподвижно, уши прижались виновато к ставшей серой макушке спутанных волос.       К слову, внезапно коротких волос, чьи неровные края не достигали даже плеч. Шикарная шевелюра ниже пояса попросту испарилась, ровно как и тот незабываемый, особенный блеск, сменившись на обречённую серость. Эта серость присуща основной части населения Северного государства, но видеть её именно в глазах Илариона оказалось до боли обидно.       Пистолет падает из рук мужчины и тот невольно опускается на колени. Слёзы текут по щекам обоих ещё с первого взгляда, а сейчас они уже тихо капают на грязный, липкий пол со следами крови и грязных отпечатков подошвы берцев. Иларион не сразу начинает двигаться навстречу, Дирка он натурально боится. Боится, что тот от ревности вновь начнет размахивать руками, боится того, что он сам совсем не против получить наказание за то, что от него никак не зависело. Никто из волчьих не научился достаточно хорошо сдерживать инстинкты без помощи чего-либо, природные механизмы работали в отношении них столько, сколько принц мог помнить историю родного королевства. В общении с другими народами это могло казаться проблемой, но там, в Тиаридари, до наступления монархического склада общества измены считались чем-то обыденным. Самка могла спокойно уйти к более сильному, перспективному самцу, самец мог предпочесть более крупную избранницу, с широкими бедрами и крепким здоровьем. Раньше все работало по низменным законам природы, тогда, когда прогресс не свалился на волчьи головы.       А сейчас…у Илариона просто не имелось ни одного хоть немного убедительного оправдания. С ним это сделали, а он, несмотря на сокрытую силу во внешне кажущемся слабым теле, не сказал ничего против. Факт остаётся фактом и объяснить его человеку практически невозможно. Люди несколько тысяч лет живут по законам моногамии и целомудрия, раскрепощаясь лишь в последние сотни лет.       Дирк не испытывал по отношению к Илариону той нездоровой ревности, кою раньше проявлял. В своих затянувшихся выходных мужчина и думать забыл о чувстве собственничества. Причину он и сам себе не мог назвать, ведь, казалось бы, повод весомый, причина есть, вина принца тоже. Иларион мог в два счета разорвать Дориана на пороге, но он этого не сделал. Почему?       Этим вопросом Сондер младший не задавался. Вероятно, дело в слепой вере Илариону, кою он никогда ранее не ощущал. А может быть, дело в банальном логическом мышлении. Кто в здравом уме и светлой памяти согласится уйти к кому-то вроде Дориана Сондера?       Ноги принца дрожат, подкашиваются, а голова кружится, но он всё равно стоит. Подпирается об угол стены ослабевшей рукой, пытается скрыть слёзы и выправить хоть как-то внешний вид: убирает волосы спутанные, небрежно обрезанные, назад.       Решение избавиться от длинной, шикарной копны волос пришло в голову сразу с уходом Дориана, и так как ножниц он найти попросту не смог — резать пришлось долго, ножом, натягивая каждую прядку и выбрасывая в унитаз. Принц растил эти волосы столько, сколько себя помнил — давняя традиция не позволяла регулировать длину прически так, как вздумается. С длинными, белыми волосами ходили и его родители, включая отца, и даже самые далёкие предки. Волосы — символ силы и независимости, но сейчас они показались разбитому Илариону знаком беспомощности.       Они привлекали внимание, делали его уязвимым, делали похожим на…девушку? Так ли он далёк на самом деле от настоящей, человеческой женщины? Рыдает точно также…       Теперь, когда обрубки некогда величественной шевелюры не достают даже плеч, он чувствует себя свободнее. Свободнее и…сильнее? Получается, врали и родители, врали и предки. — Иларион, боже, что Я с тобой сотворил… — произносит едва ли разборчиво Дирк, закрывая лицо обеими руками.       Он правда не мог сейчас смотреть на принца, не мог видеть это уставшее, вымотанное лицо, эти пустые и отчаявшиеся глаза, эту дрожь и эти…волосы.      Немаловажная часть принца Илариона навсегда пропала, вряд-ли теперь всё станет так, как раньше. — Если бы я знал, если бы я смог предугадать, смог хоть как-то… Я бы никогда не взял тебя с собой, правда. Я бы любил тебя, вероятно, очень и очень долго, безответно, на расстоянии, без возможности прикоснуться к твоим… — Дирк хотел было упомянуть волосы, но только подняв взгляд — вновь уронил его в пол. — Я не хотел, Илари, я правда не хотел. Я полюбил тебя, но видно, моя любовь для тебя оказалась слишком губительна.       Иларион не мог и подумать о том, что Дирк явится не в гневе. Время будто бы замедляется и внутри всё скручивается, сжимается и разрывается. Последняя обида, последние, едва различимые раны на лице, оставшиеся лишь желтыми пятнами на носу и висках, сейчас в мгновение ока растворяются.       Принц не может принять действительность вокруг, не может понять как люди могут быть настолько жестокими, но глядя на Сондера, он убеждается в том, что ещё не всё потеряно. Более искреннего и трогательного раскаяния он не видел никогда в своей жизни. Те эмоции, что словно полем исходили от мужчины сейчас — вынуждали простить ему всё, что бы он только не сотворил. — Дирк, я думал, что ты будешь злиться… — шмыгнув носом, вытирая слёзы краями отданной кем-то зачем-то толстовки с красной вышивкой, произносит Иларион.       Он опускается на колени, пачкает домашние штаны в тысячный раз. Протянув дрожащую, мокрую от слёз руку к нему, опасаясь прикоснуться, принц кусает изнутри себя за нижнюю губу, пытаясь сдержать накатывающую истерику. — Я не знаю как нам с тобой было бы лучше, Дирк, правда не знаю. Я ненавижу это место, этот народ и твоего брата в частности, но сейчас мне кажется, что цена вполне соизмерима с тем, что я получил, — принц натягивает неловкую улыбку и ловит руку мужчины, заключая в свои. — У меня выдалась довольно короткая жизнь, но я рад, что в ней я смог побыть с тобой хотя бы немного. У нас ещё есть немного времени, поэтому… Ты не против, если я попрошу тебя уехать отсюда как можно дальше? — Подожди, — в замешательстве хмурится мужчина, крепко-крепко сжимая в своих руках руку принца. Мягкая, приятная кожа, прямо как тогда, в самом начале. Бледная, хоть и прохладная, мокроватая от слез. — Ты просто хочешь уехать? — уточняет он и заглядывает в глаза, всеми силами стараясь поверить в то, что фраза «довольно короткая жизнь» не значит то, что значит. — Я готов уехать с тобой куда угодно хоть прямо сейчас, к чему такие вопросы? — сглатывает ком в горле он, но потом набирается смелости спросить. — Что значит «довольно короткая жизнь»? — То и значит, — обречённо смеётся принц, робко пожимая исхудавшими плечами. — Жить мне осталось совсем немного, поэтому я не хочу провести свои последние мгновения в заточении. Не хочу оставаться здесь, ведь здесь…       Дирк резко отпускает руки принца и валит того на пол. О наличии ран на запястьях он узнал только сейчас, когда поднял рукава чужой толстовки, едва не содрав неаккуратным движением импровизированные бинты из тряпок. Раны уже начали затягиваться, на месте глубоких расщелин появилась темная, плотная корочка, не пропускающая через себя новый поток крови. И как бы принц не хотел ее отодрать, ведь та чесалась в процессе заживления, он держал себя в руках. Медик, как никак, Илари не мог позволить себе занести в рану какую-то смертельную заразу.       Сондер сразу понял, что это не является причиной. Стал осматривать принца дальше, приподнимал ткань одежды с живота, тревожно, будто слепой котенок, проходился по гладкой коже и выступающим косточкам бёдер, будто существовали раны, которые определить можно лишь наощупь. Но ни на руках, ни на животе тяжелых ран не оказалось. Тогда Сондер напряженно взглянул на резинку домашних штанов, скривившись в лице от неловкости ситуации.       Он не может просто взять и содрать с него всё ради тревожного осмотра. Не после того, что с принцем сотворили, поэтому и смотрит на него, бегая взглядом от паха к глазам. — Не надо меня раздевать, Дирк, причину ты все равно не сможешь просто увидеть, — расслабленно и как-то даже безразлично заявляет Иларион. Он лежал безвольной куклой на полу, он позволил бы и снять с себя всё, если бы Дирк имел такую смелость. Сейчас ему всё равно что станет с его телом, ведь самое худшее уже произошло. — Причина внутри меня.       Иларион неоднозначно прикладывает худую кисть к низу обнаженного живота, стараясь сдержать слёзы. Первая беременность представлялась принцу совершенно иначе, не в чужой стране, не с человеком и по обоюдному согласию. Принц хотел детей, хотел с детства, хоть они и не вписывались в планы стать величайшим лекарем Тиаридари. Он бы обязательно находил время на него или неё, отодвигал планы и брал с собой везде, учил, любил, заботился и оберегал, но вот… От человека-насильника ему просто не суждено родить. — Ты что-то съел? Они тебе что-то вкололи? — в панике вопрошает мужчина, проталкивая горячую ладонь под поясницу принца. Дирк едва приподнимает его, прикладывается ухом к животу и трется небритой щекой об гладкую кожу. Пытается понять, но никак не может. Факт, о котором в Тиаридари трубил каждый третий, мужчина попросту забыл. — Боже, Илари, ты ведь знаешь как у меня плохо с намёками. Скажи в чём дело и мы обязательно все исправим!       Объяснять что-либо Дирку он не хотел, всей душой желал избежать разговора и просто уехать куда-то в тихое, уединённое место, где их никто не достанет. А что он мог сказать? В действительности, Дориан Сондер имел честь быть крайне безответственным и неосторожным настолько, что завершил противозаконное действо прямо внутрь вагины. Илариону было просто стыдно за то, что он допустил подобное. Стыдно за то, что не сопротивлялся, стыдно, что он действительно получал удовольствие в процессе. Это не было болезненно для него, в моменте, не было неприятно. То, что между ними произошло — нельзя до конца назвать актом изнасилования, ведь на момент совершения обе стороны были только за.       Принц набирает воздуха в легкие и решает уложить мужчину на своем животе. Прикрыв ладонью его ухо, он мычит мелодию знакомой с детства колыбельной, той, которую мать пела перед сном. У мелодии явно были слова, да такие, что трогали в самое сердце каждый раз перед сном, но он никак не мог их вспомнить. Но позже, когда веками закрылись слезящиеся глаза, принц смог вновь окунуться в тот мирный, тихий вечер пятнадцатилетней давности.

Месяц над нашею крышею светит, Вечер стоит у двора. Маленьким птичкам и маленьким деткам Спать наступила пора. Ты не увидишь ни горя, ни муки, Доли не встретишь лихой… Спи, мой волчонок, спи, мой сыночек, Спи, мой звоночек родной! Спи, мой малыш, вырастай на просторе, Быстро промчатся года. Смелым орлёнком на ясные зори Ты улетишь из гнезда. Ясное солнце, высокое небо Будут всегда над тобой. Спи, мой волчонок, спи, мой сыночек, Спи, мой звоночек родной!

— Моя мать никогда не пела мне колыбельных, — вдруг отзывается Дирк, сумев в значительной мере успокоиться от тихого, спокойного пения принца.       Его голос звучал иначе, звучал как что-то из прошлого, но явно не юношеского. На секунду мужчине показалось, будто время вернулось вспять. Будто они не здесь, в луже крови и слёз. Не здесь, в пропитанной печалью однокомнатной квартире, а там, в родной лаборатории, где они пробыли вместе больше полугода. Там также тихо, также спокойно и свежо, там нет запаха гниющих продуктов и мусора с кухни, одни лишь цветы, чей аромат доносил тёплый ветер с открытого настежь окна. — Хотелось бы мне вновь оказаться там, в тёплой постели, под её нежным взором и горячими руками, — мечтательно произносит Иларион, аккуратно приглаживая спутанный хвост каштановых волос мужчины. Он выдыхает, набирается сил и выдает: — Дирк, я правда не хочу говорить причину. Можешь ли ты позволить мне оставить это в секрете? — Ты хочешь, чтобы я неминуемо наблюдал за тем, как жизнь в твоих глазах с каждым днём угасает? — явно обиженно вопрошает мужчина, усилием приподнимаясь с удобного места. Вновь квартира, вновь грязь, кровь и слёзы, вновь заплаканный принц с пустым взглядом нежно-голубых глаз. — Если я в силах тебе помочь — я помогу, Иларион. Я отдам свою жизнь за это, хоть она, по факту, не стоит и гроша. У меня уже не получится жить без тебя, поэтому либо мы живем оба, либо оба умираем, — шмыгает носом он, понимая, что теперь решительности у него явно прибавилось. — Если позволишь мне спасти твою жизнь — ты спасешь и мою. Как тебе такая сделка? — Дирк, ты молодой мужчина, у которого ещё всё только впереди, — беспокойно отзывается Иларион, не готовый к подобным ультиматумам. — Судьба моя такова, с ней спорить бесполезно. Ради чего, скажи мне, умирать двоим? — Ничего у меня не впереди, — выдыхает Сондер, присаживаясь на грязном полу. Вместе с ним поднимается и принц, тактично опуская ткань одежды обратно. — Ты не знаешь ничего о нашем технологическом прогрессе, принц, буквально ничего. Вот-вот, пройдет пару лет, и мы научимся лечить даже рак! Мы заменяем потерянные конечности на протезы и они служат в дальнейшем не хуже, чем свои, родные! Ты действительно считаешь, что мы никак не сможем решить твою проблему? — Даже если сможем — я не слишком хочу существовать с мыслью о том, что… — принц вновь замолкает. Прячется в груди мужчины, уши белые к голове прижимает и обеими руками обхватывает тело Дирка. Прижимается и старается даже не дышать, лишь бы не дать мужчине и намёка о причине. — Иларион, честное слово, я не смогу сделать то, о чем ты просишь, — в отчаянии выдаёт на повышенных тонах Сондер младший. — Если ты боишься моей реакции — не бойся, я виноват во всём, что случилось с тобой и не имею права осуждать тебя. Просто скажи мне что с тобой и всё, мы всё решим и уедем отсюда так далеко, как только сможем. — Скажи, Дирк, вы ведь с Дорианом совсем не фармацевты, да? — вдруг спрашивает принц, повергнув тем самым мужчину в состояние полного ступора. — Ты, наконец, можешь сказать мне что здесь происходит? Скажи мне правду и я скажу тебе, — заглядывает в глаза он, стараясь найти в них ответ. — Кто ты на самом деле, Дирк Сондер? В кого я влюбился, в фармацевта или в наёмного убийцу? — Это запрещенный прием, принцесса, — смеётся неловко Дирк, почёсывая затылок. Выдавать всю правду сейчас опасно, пришлось размышлять над безопасным способом донесения информации, которое звучало бы логично и никак не намекало на то, что его родная мать уже мертва. — Я не фармацевт, ты правильно понял, меня специально обучили перед приездом в Тиаридари. — Чем ты занимаешься здесь, что можешь приходить под утро с чужой кровью на одежде? — вновь наседает принц. — У тебя целый ящик с разного рода смертоносным оружием. Думаешь, я настолько идиот, что не могу сопоставить эти два факта? — Иларион, моя работа она очень… — качает головой Дирк, не выдерживая потока провокационных вопросов. — Она связана с убийствами здесь, на родине, ты правильно понял. Но убиваю я не потому, что хочу этого, а потому, что мне не оставляют выбора. Как бы это правильно объяснить…можешь считать это современной разновидностью рабства, только мне надо не полоть поля или продавать своё тело, а убивать неугодных хозяевам людей. — И тебе нравится это? — Нет, мне не нравится и никогда не нравилось, — отрицательно качает головой Сондер и аккуратно приглаживает торчащие пряди волос принца. — Я бы хотел сбежать отсюда вместе с тобой, иного выхода у меня нет. Я устал быть чьим-то псом на привязи, я всю жизнь им являлся. И пока в моей жизни не появилось тебя, пока я не увидел ваш народ и вашу жизнь, я считал, что так, как у меня — у всех. Думал, что каждого избивает старший брат, думал, что каждая мать водит незнакомцев домой и продаёт из дома все вещи, думал, что все отцы месяцами пропадают на работе и на просьбы защитить отвечают: «Разбирайся сам, ты же мужчина!». Дирк набирает воздух в лёгкие, пытается успокоить себя, не допустить, чтобы слёзы вновь побежали по щекам, но терпит поражение. — Я увидел ваши семьи, то, как вы заботитесь о друг друге, как любите, дружите, помогаете и… Сперва мне было обидно и больно. Завидно, что у вас так, а у меня не так. Ведь, казалось бы, чем я хуже? Я правда пытался быть хорошим, всю жизнь старался угождать, подстраиваться и засовывать своё мнение куда подальше, лишь бы не доставить никому проблем. И к чему это привело? К тому, что мою первую и единственную любовь изнасиловали на моих глазах. А я ничего и поделать не смог, я просто…сбежал? Сбежал, как трус, и умолял подругу убить меня, потому что смелости моей не хватило даже на самоубийство.       Дирк вновь прерывается и заглядывает в глаза принца. Такие внимательные, сострадающие, тот огонёк, что, казалось бы, навсегда угас, сейчас вновь загорелся на доли секунд. — Умереть проще, чем решать проблемы, но всё-таки… Я здесь и я наконец готов их решить. Не отнимай у меня шанс впервые побороться за то, что мне дорого, Иларион.       Принц окончательно убеждается в том, что не ошибся с выбором партнера. История мужчины трогает его, трогает до глубины сердца, до желания изобрести машину времени и всё исправить. Он находит в себе силы признаться, чувствует, что теперь точно не встретится с осуждением и непониманием.       Если Дирк и правда сможет исправить то, что произошло — Иларион больше и на шаг его от себя не отпустит. Они построят вместе новую жизнь, новую семью, которой мужчина так завидовал там, в Тиаридари. Не важно какими путями, но у них появятся дети, пусть и приёмные. Эти дети не увидят той боли, того насилия и страданий, через которые пришлось пройти их приёмным родителям.       Они вместе построят то, о чём мечтал Иларион, и о чём даже не смел подумать Дирк. Вместе смогут проработать и забыть всё то, что произошло здесь, в Северном государстве, подвластном жадным и алчным людям. — Я забеременел от твоего брата, Дирк, — на выдохе произносит Илари, теперь не считая это чем-то непоправимым и окончательным. Казалось, будто бы преисполнившийся уверенностью Дирк может лично повернуть время вспять и не позволить этому случиться. — Он сделал это внутрь, я запомнил и знаю точно. Этот ребенок убьет меня через девять месяцев во время родов. «Я убью его» — проносится в голове Сондера младшего. — «Собственными руками придушу, превращу его отвратительную морду в фарш и отрежу член, которым эта тварь посмела коснуться того, что принадлежит мне». И всё-таки, выдаёт он совсем иное: — Срок небольшой, мы сможем сделать аборт, — подозрительно спокойно выдает Дирк. — Аборт? — нахмурившись, спрашивает Илари. Такое слово он слышит впервые в жизни. — Вытащим из тебя это существо, любой ценой, — улыбнулся мужчина. — Это как раз то, что мы сможем исправить вместе. И всё же, нам стоит поторопиться. Если не успеем до одиннадцати добраться в безопасное место — ты никогда больше меня не увидишь.