Расходный материал

      Они могли бы провести весь путь до родного Тиаридари в гробовой тишине, но та периодически нарушалась неудержимым потоком оскорблений.       Синт узнал о давнем романе мужа с Илаем. Ему не составило труда посмотреть камеры, было легко сложить два очевидных, но весьма неожиданных факта. Как только гибрид обнаружил то, что муж сразу после ссоры направился прямым ходом в личные покои Илая — он решил проверить свои догадки. Ближе к утру, когда оба спали мирным сном и видели десятое сноведение — Синт открыл дверь запасными ключами.       Картина говорила сама за себя, каких-либо сомнений и недопониманий и быть не могло. Других вариантов нет, когда приходится воочию наблюдать бывшего мужа, что крепко прижимает к себе другого…самца? Да, Илай не самый крепкий, суровый и сильный самец, да, по большей части ему достались гены матери, да, от гибрида его отличало только более сдержанное поведение, пару сантиметров в росте и запах.       Но, всё-таки, Илай является самцом, как бы то ни было. Синт и не думал ревновать к нему, а когда опасения подтвердились — он просто встал в ступоре, не в силах сказать и слова.       Синт сказал слово, и не одно, только чуть позже. Ульриху пришлось задействовать не только весь свой запас сил, но и горстку обычных людей, отвечающих за охрану. Синт имел чёткие намерения убить любовника бывшего мужа на месте, там же, в постели, банально придушить его подушкой или разбить голову об край прикроватной тумбочки. И хоть Илай обладал несколько большей силой, от летящих предметов не всегда получалось уворачиваться. Сдержать пылкий нрав удалось только с прибытием трёх мужчин из охраны, и то — не сразу, ведь те замешкались, услышав сразу два приказа от двух глав борделя. Один в панике кричал: — Остановите этого сумасшедшего, пока он не убил здесь кого-нибудь! А другой с пеной у рта заявлял: — Свяжите эту шавку и забейте до полусмерти, каждый, кто пожелает — может трахнуть его, а потом убейте самым извращённым способом!       Разгневанный гибрид отдал бы такой приказ и в отношении Ульриха, но тот слишком силён и авторитетен для такого.       В конечном итоге, люди послушались Ульриха. Илай не хотел вступать в прямую конфронтацию, несмотря на оскорбительные слова и желание сотворить столь ужасные вещи. Он понимал чувства обиженного гибрида, представлял как может быть больно — застать мужа, хоть и бывшего, в постели не с каким-то сногсшибательным гибридом или самкой, а с самцом. Синт не мог принять и переварить мысль о том, что он, гибрид, в уходе за собой использующий лучшие, дорогие средства и помощь квалифицированных специалистов, может быть чем-то хуже, чем самец, добровольно продающий зад за деньги.       Поездка не отменилась, всё шло ровно по плану, разве что дом их превратился в настоящее поле боя. Ульрих и не пытался возвращаться домой, знал, что отныне те стены с авторским ремонтом более не являются для него домом, но дочь неустанно докладывала о состоянии Синта в сообщениях.       То Синт напился и привел в дом толпу незнакомых мужчин, то Синт напился и поднял на неё руку, то Синт напился и разгромил половину дома. Девочка отныне не была в безопасности, она пыталась переждать трудный момент в семье у друзей и подруг, но Синт быстро её находил и с подзатыльниками приводил домой.       Как-либо урегулировать ситуацию дома не получалось, поэтому поездку на родину пришлось перенести на более ранний срок. Было принято решение о том, что первое время дочь будет жить у родителей Синта, ведь и сам Синт не был рад тому, что его отвратительное состояние непосредственно сказывается и на дочке. Какой бы всеобъемлющей ни была травма, когда гибрид увидел, что дочь вздрагивает в страхе от одного взмаха рукой — он понял, что положение можно смело считать критическим.       В первую очередь, им было просто необходимо вернуть дочь на родину. Учитывая наступающую на Тиаридари войну, было принято решение о скорейшем переезде всей семьи в более тихие, глухие и забытые места королевства. Ульрих мог и предупредил власти о неприкосновенности своей семьи, однако ему сразу пояснили, что толпа солдат не станет ходить и сверять всех с фотографией Кручевальдов. Они будут убивать всех, кто станет сопротивляться, а те, кто не станет — будут взяты под контроль, который не исключал насильственных действий. Проще не попадаться под горячую руку, чем вынуждать семью объясняться перед горсткой бывалых солдат.       Алиса ехала с ними на одной машине вплоть до границ Тиаридари, а после пересечения границ — на крытой повозке, смутно походящей на катеру. Была бы воля Ульриха, он бы отправил девочку отдельно от себя с Синтом, но Алиса сама не оставила вариантов — она наотрез отказалась ехать с чужими людьми. И поэтому, в течении всего последующего пути, ей приходилось пополнять свой словарный запас разными непристойными выражениями. — Алиса, каково тебе живётся теперь, зная, что твой отец — заднеприводный? — приобняв девочку за плечи, вопрошает с явным, едким сарказмом Синт, украдкой поглядывая на Ульриха. Последний сидел напротив, скучающим взором прожигал открытое окно деревянной повозки и мысленно умолял время идти быстрее. — У всех отец как отец, а у тебя боец голубых войск. Готов поспорить, что это не просто…надо будет найти тебе достойного психотерапевта здесь. — Пап, прекрати пожалуйста, — нахмурилась девочка, раздражённо выпутываясь из объятий. Она отодвигается ближе к противоположному окну, но это мало чем ей помогает — Синт двигается обратно к ней. — И ведь только подумать, у нас заведение буквально кишит сногсшибательными самками! Гибриды все, как один — мечта любого самца, и покорные, и красивые, и ласковые, и умелые! — рассуждает вновь вслух Синт, эмоционально взмахивая руками. — А эта шавка спермотоксикозная решила выбрать самую позорную дырку во всём борделе — опущенного самца, который сбежал с родного королевства из-за насмешек! — качает головой он, откидывая голову назад, прожигая взором зелёных глаз деревянный потолок. — Не зря все смеялись над этой позорной крысой, не зря. Какими бы тупыми ни были наши земляки, они видели, что ничего хорошего от такого, как он, ожидать не стоит! — Синт, прекрати, — кратко отзывается Ульрих, раздражённо выстукивая хвостом по пустому месту рядом с собой. — Не при дочери хотя бы, имей совесть. — Алиса, а ты знаешь, чем самцы отличаются от таких как я, гибридов? — вновь обнимает он дочь, наклоняясь так близко перед её лицом. — Тем, что у меня, как и у тебя, есть вагина, биологически правильное отверстие, из которого появляются дети, — поясняет якобы ласково Синт, указывая пальцем девочке между ног. — Папа, перестань. — Синт, боже, ты совсем с катушек слетел?! — А У ЭТОЙ ПРОКЛЯТОЙ ШЛЮХИ ЕСТЬ ТОЛЬКО ЗАДНИЦА, МЕСТО, ОТКУДА ОН СРЁТ! — во весь голос заявляет Синт, бешеным, выпученным взглядом зелёных глаз уставившись на Ульриха. — Твой папочка решил сунуть свой сраный болт туда, где практически всегда хранится говно. Даже вонючая, раздолбанная дыра в заднице какого-то неудачника для Ульриха лучше, ЧЕМ Я!       Неудивительно, что Алиса сразу начала рыдать. Для своих одиннадцати лет девочка имела весьма скверный, избалованный характер, с которым неустанно боролся ныне покойный старший брат. И всё-таки, Велиар служил для младшей сестры не только суровым учителем, но и надёжной защитой. В такие моменты, когда атмосфера между родителями сильно накалялась, старший брат позволял девочке обвить себя обеими руками и спрятаться в груди, а теперь… Теперь Алисе некуда прятаться, не у кого искать защиты и утешения. Она понимала масштаб бедствия на этот раз, ей уже не семь. Девочка не поддерживала в конфликте ни одну из сторон, от того и не могла найти защиты со стороны родителей. Ей просто хотелось, чтобы они жили мирно, чтобы не разводились и не ругались, чтобы не дрались, не выдавали в адрес друг друга унизительные, отвратительные вещи, от которых сердце в её груди начинало стучать в бешеном темпе.       Если бы здесь не было Алисы — Ульрих бы вновь ударил теперь бывшего мужа. Синт всегда был остр на язык, им он мог нанести куда больший урон, нежели Ульрих обоими кулаками сразу. Его слова будто яд проникали куда-то внутрь, под кожу, распространяясь по взбухшим венам смертельной отравой. Самец не мог слушать подобные гадости в адрес того, кто поддерживал его в трудную минуту, кто всегда был готов помочь и выслушать, кто всегда был рядом, вне зависимости от обстоятельств. И сейчас, находясь в совершенно безвыходном положении, мужчина не находит решения лучше, чем перевести тему с себя на него. — Ты судишь обо мне так смело, будто сам недавно не кувыркался с горсткой пьяных людей, — категорично отзывается Ульрих, скрестив руки на груди. — Я знаю Илая уже третий год, а ты, с великого горя, раздвинул ноги перед толпой каких-то незнакомцев, — выдыхает он, осуждающе покачивая головой. — Уже успел от них залететь или додумался пользоваться презервативами? — Не раздвигал я ничего перед ними, — обиженно бубнит под нос Синт, заметно отодвигаясь от плачущей дочери. — Они просто поддержали меня, ничего более. Знаешь ли, не каждый день узнается, что муж, с которым ты прожил половину жизни, любит пихать свой член в раздолбанные задницы. — Как ты можешь об этом говорить, если ты сам ничего не помнишь, а? — возмущённо отзывается Ульрих, с претензией подняв брови. — Ты не вспомнил тем вечером то, как ударил дочь, которая хотела помешать разврату в доме, а вот то, что эти трое людей никуда тебя не имели — ты точно помнишь? — разводит руками тот, краем глаза наблюдая, как девочка в истерике забивается в угол. — Прости, Алиса, я не хотел тебе напоминать. — Даже если у нас с ними что-то было, то тебе с этого что? Какая тебе разница с кем я теперь сплю, а?! — вспыхнул вновь Синт, наклоняясь ближе к Ульриху. Он явно рассчитывает схватить мужчину за галстук, и предвидя это, самец с опаской прижимается к сиденью спиной. — Ты бросил меня, развалил нашу семью и оставил одного с ребенком, убегая к какой-то блохастой шавке! Я свободный гибрид и могу спать с тем, с кем захочу, а ты не имеешь права теперь меня в этом упрекать! — Как скажешь, Синт, как скажешь, — закатывает глаза Ульрих, вновь возвращая всё внимание к окну. — Можешь трахаться хоть с десятью ограми одновременно, мне-то какая разница. Тогда будь так добр, закрой свою пасть и не открывай до тех пор, пока мы не оформим развод. Если ты будешь устраивать балаган перед родственниками — я за себя не отвечаю. — Если ты ударишь меня при моем отце — он тебя на том же месте закопает, — рычит оскорбленный Синт, мёртвой хваткой впившись в колено бывшего мужа. — Знал бы только он обо всём, что я от него скрывал все годы нашего брака… — угрожающе тихо произносит гибрид, до крови прокусывая губу изнутри. — Он бы от тебя и мокрого места не оставил, — хмыкнув, заявляет он, медленно возвращаясь обратно на место. Минута тишины и он вновь выдаёт: — Знаешь, может мне и стоит ему обо всём рассказать, а? Посмотрим как хорошо ты избежишь его гнева. — Ты теперь мне смертью угрожать решил, тварь поганая?! — не выдерживает Ульрих, машинально закатывая рукава чёрной рубашки. — Никак не смиришься с тем, что кто-то может быть лучше тебя, да? Хочешь, чтобы я вернулся к тебе под угрозой жизни? Это действительно то, чего ты хочешь? — Сдался ты мне, гомосека кусок! — тут же вспыхивает и Синт. — Я к твоему обосранному члену теперь и немытой ногой побрезгую прикасаться! Я просто хочу, чтобы такие, как ты, больше никогда не плодились! Хотя…вы ведь и так не будете, два заднеприводных идиота. — ХВАТИТ! — вскрикивает вдруг Алиса.       Всё это время никто не счёл нужным обратить на неё внимание и успокоить, и, несмотря на плотно закрытые уши, девочка всё равно слышала каждое слово родителей. Ей одиннадцать, она посмотрела немало порнографических роликов с участием людей, также иногда заглядывая в личные архивы с записями с камер общей комнаты. Она знала что такое секс, что такое нетрадиционный секс, как он происходит и так далее, но воспринять то, что нечто подобное может происходить с родителями… Просто не могла. Они в таких красочных подробностях пытались унизить друг друга, что Алиса просто не могла не представлять то, о чем говорили родители.       Алиса, как и любой другой ребенок, не любила, когда родители ссорятся. В такие моменты ей хотелось уйти, скрыться туда, где не будет слышно бесконечной ругани, упрёков и оскорблений, и сейчас она… Собственно, это и попыталась сделать.       Дверь повозки резко открывается, девочка бездумно свешивается над летящей под круглыми, деревянными колесами дорогой лесной местности. Скорость не то, чтобы велика, но падение в таких условиях гарантированно бы принесло ей как минимум пару переломов.       Родители реагируют оперативно, несмотря на ярый конфликт. Ульрих первым делом бросается к двери в попытках закрыть, а Синт намертво впивается руками в талию девчушки. Один тянет девочку, другой тянет дверь, и таким образом им удаётся предотвратить ужасные события. Алиса оказывается вновь в повозке, в крепких, беспокойных объятиях Синта, но рыдать от этого не прекращает. Ульрих по-прежнему держит дверь, ведь он видит, что даже родительские объятия не в силах унять её негодования. — Убери от меня руки, сейчас же! Отпусти меня, отпусти! — выкрикивает в истерике Алиса, отбиваясь от рук Синта с такой силой, какая только имелась у маленькой девочки. Её глаза меняются, из пальцев прорезаются тонкие, но острые, как бритва, коготки. Клыки прорезаются в приоткрытых зубах, девочка готовится укусить, но её тут же отпускают. Она предпринимает новую попытку выпрыгнуть на ходу из повозки, однако встречается с непреодолимой преградой в лице Ульриха, моментально смиряясь с положением. — Солнышко, прости нас пожалуйста, мы не хотели чтобы ты… — едва пытается начать и остаётся прерванным Ульрих. — Заткнись, грязный изменщик! Я слышать от вас обоих ничего не хочу! — вновь кричит девочка, нагло закидывая обе ноги на сиденье. Она обнимает их и снова прижимает ладони к ушам, когти постепенно втягиваются и превращаются обратно в ногти, уши опускаются, а хвост полукругом обвивает её. — Вы оба именно настолько отвратительны, насколько о вас говорил Велиар! Я была маленькая, я не верила ему, ведь как я могу считать отвратительными своих же родителей?! Но теперь я поняла о чём он говорил, я поняла, что вы… — Боже, Алиса, чего такого тебе наговорил Вели… — попытался перебить Синт, но тут же был прерван на полуслове. — Закрой рот! — восклицает тут же девчонка. — Если бы ты не устраивал скандалов каждый божий день — может быть, папа и не предпочел нам… Как ты сказал? «Проклятую шлюху»? «Раздолбанную дырку»? — выдаёт Алиса и у родителей моментально отвисает челюсть. — Я не знаю к кому папа мог уйти, но знаю точно, что он плохой. Не надо вываливать при мне всех подробностей вашей взрослой жизни, я сыта по горло! Если вы настолько друг друга ненавидите — разведитесь и оставьте меня в покое! Мне кажется, что с бабушкой и дедушкой мне будет намного лучше, чем с вами двумя. — Это она от тебя набралась с твоими пьянками, — с опаской отзывается Ульрих. — Если бы кое-кто не совал свой член куда попало, я бы и не… — попытался возразить Синт, но был прерван. — МЕНЯ ЧТО, ПО ВАШЕМУ, ВООБЩЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, ДА?! — снова кричит срывая голос девчонка, попутно с этим ударив обоих родителей сжатым кулаком прямо по болевой точке в колене. Те сразу кривятся, сгибаются, закрывая руками больное место, а девочка никак не унимается. — ЕСЛИ ВЫ НЕ ПРЕКРАТИТЕ РУГАТЬСЯ — Я ВЫПРЫГНУ ИЗ ЭТОЙ ЧЕРТОВОЙ ПОВОЗКИ И УБЕГУ, ПОНЯЛИ МЕНЯ?! Синт и Ульрих побежденно переглянулись. — Поняли, — говорит самец, а гибрид согласно кивает.       Остаток пути прошёл и правда в гробовой тишине. Один только стук копыт двух лошадей да мерный скрип несмазанных колёс повозки. За окнами постепенно смеркалось, температура понижалась, а лес вокруг будто бы сгущался. Кручевальды знали этот маршрут наизусть, каждое деревце, каждую веточку они выучили в многолетнем скитании туда-обратно.       Ульриху было трудно поверить в то, что скоро всему придёт конец. Бесконечные, благоухающие свежестью леса вскоре вырубят, те немногие остатки дикой природы станут парками для развлечений, где к растениям никогда не станут относиться с прежним трепетом и бережностью. Пройдёт десяток-другой лет и всё, что они наблюдают сейчас — поростет множеством бетонных, бездушных муравейников. Вместо заросших травой тропинок появлятся каменные дорожки, вода озёр навсегда приобретет зеленоватый цвет и отвратительный запах токсичных выбросов многочисленных заводов. Здесь более не будет так, как раньше: как только кровь окончательно пропитает эти земли, когда жестокий бой будет окончен, а всё сопротивление подавлено — в Тиаридари начнется новая эра, рабство в которой станет совершенно обыденной вещью.       Если идти по страницам истории, то можно рискнуть предположить, что рабство не повлечёт за собой полное истребление вида волчьих как таковых. Они выберутся, они смогут сосуществовать с угнетателями, смогут забыть историю предков или перестать верить в неё, но на то потребуется сотни лет. Готовиться к чему-то подобному сложно, практически невозможно. Осознание неминуемого порабощения давило на Ульриха несмотря на то, что их планы с Илаем уходили далеко за пределы прошлых государств. Они хотели начать новую жизнь в куда более лояльной и мирной стране, с чистого листа писать свою, иную историю. Попытаться исправить ошибки прошлого и проработать всё то, что пережили, но бросать родное королевство на произвол судьбы не позволяла совесть.       Раньше, когда были оглашены лишь намерения о захвате и был разработан план, в котором Дирк принял непосредственное участие, страх за народ не так бушевал в сердце. Казалось, будто бы неудачник вроде младшего Сондера не справится с поставленной задачей, будто миссия провалится, а агента попросту убьют или чего хуже — разоблачат и подвергнут пыткам.       Теперь, по повиснувшему, громовому облаку над королевством, стало понятно, что волчьи потерпят поражение. Поражение, которое будет стоить жизни сотням тысяч солдат, а потом и обычных гражданских. И если солдаты хоть как-то вводились в курс дела касаемо обстановки в мире, то среднестатистическая волчья семья не могла иметь и малейшего представления о том, что остальные называют страшным словом «война». Их вид обладает более расширенным диапазоном физических возможностей, сила одного самца сравнима с силой пяти обычных человеческих мужчин, но что значит физическая сила против смертоносного града пуль? Прогресс Тиаридари пока не познал возможность существования столь надёжного оружия убийства, справедливости ради, им и незачем было к нему обращаться. Их земли не великие, дикие, кишащие разнообразием плотоядных животных, кому могло быть до них дело?       Как только повозка въехала за территорию столицы — настроение народа стало читаться с первых секунд. Королева мертва, по всему королевству объявлен траур, от того и опустели настолько улицы. В вечерний, тёплый день сейчас невозможно наблюдать праздно гуляющие семьи, мирно играющих детей, деловитых хозяек с вёдрами в руках. Прекратились также и всеобщие собрания среди соседствующих домов, которые ранее считались неотъемлемой частью быта. Свет в домах горел, но былого шума нет. Только гробовая тишина, разрывающая душу Ульриха на части.       Народ полагает, что столкнулся с самым страшным событием за последнюю сотню лет. Внезапная, загадочная гибель королевы не поддавалась ни одному логическому объяснению, непонятно кого именно необходимо призвать к ответственности и что послужило причиной. Факт её смерти оставался просто фактом. То, что самка в полном расвете сил вдруг не проснулась одним утром — порождало множество заговорческих теорий. Народ растерян и напуган, он печалится не меньше, чем сам король, о состоянии которого приходилось лишь догадываться.       Их путь пролегал чуть дальше столицы, туда, где их роскошные хоромы не попадутся под множество недоумевающих взглядов. Официально, Кручевальды одни из немногих имели шикарную возможность привозить что-то из других стран, но исключительно в целях улучшения жизни мирного народа. Их семья известна как строители, поэтому вопросов о богатстве со стороны короны не возникало.       Как бы то ни было, а Синт не проговорился о разводе. Он молчал, словно воды в рот набрал, бесконечно улыбался встречающим матери да отцу, с честными глазами уверял, что явились они исключительно по рабочим вопросам, а дочку отдают лишь на непродолжительное содержание в связи с нехваткой свободного времени. Врал гибрид складно, его словам поверил даже извечно недоверчивый, пасмурный отец, который одним только суровым взглядом был готов вынудить сознаться даже в убийстве. Глава семьи замечал напряжение, что повисло между детьми и внучкой, но предпочёл не углубляться в подробности. Как никак, а им обоим уже больше тридцати лет, пора бы и самим начать разбираться со своими проблемами.       Об опасности надвигающейся войны предупреждал уже Ульрих, когда обиженная Алиса вяло поковыряв ужин, ушла на второй этаж. В течении следующих пары дней было решено организовать экстренный переезд в куда более тесный, скромный и пустой, но уединённый дом в чаще леса. Он был построен ещё в начале фальшивого бизнеса на случай разоблачения, к нему не вели тропы и не знала ни одна живая душа, за исключением конфликтного семейства.       Никто не был рад услышать новость о том, что вскоре им придется ютиться с ребенком и матерью Ульриха в паре комнат. Родители Синта настолько привыкли к роскошной жизни, что теперь были готовы остаться в нынешнем жилье и попасть под пули, нежели жертвовать своим комфортом и пускать в семью не приглянувшуюся им пожилую, жутко правильную самку. Вариантов других нет, предложение поселить её где-то в другом, наспех организованном месте, было категорично отклонено Ульрихом.       Решение принято, приговор вынесен, вещи стали собираться не без помощи Синта в тот же вечер. А Ульрих, не выдерживая напряжённую атмосферу между ним и бывшим мужем, предпочёл использовать крайне веский, удобный повод покинуть дом — якобы поехать за матерью, что ныне проживала в полном одиночестве.       Самец не соврал, когда сказал об этом, но все моментально почувствовали подвох. Подвох был, разве что, не слишком очевидный: догадаться о том, что Ульрих перед визитом к матери вздумает заявиться ни к кому-нибудь, а к самому королю Тиаридари — не мог никто. Мужчина и сам не понял, как стал вести коня прямо к королевскому поместью. Что-то притягивало его, последние остатки совести разрывали душу на куски, желание хотя бы попытаться предотвратить страшное будущее не давало ему никакого покоя.       И вот, стоя перед высоченными воротами, Ульрих не мог подобрать правильных слов, с которыми ему бы стоило донести весть королю. — По королевству объявлен траур, король сейчас не обрабатывает запросы горожан, — строго вещает мужчина в железных доспехах, не торопясь открывать ворота непрошенному гостью. — Ты что, с дуба свалился или как? Думаешь, что твоё пожелание сейчас может быть важнее, чем смерть королевы?       Ульрих набирает воздух в лёгкие и медленно выдыхает. Не стоило сеять панику раньше времени, быть может, он и вовсе не сумеет признаться в том, что прекрасно знал о происходящем. За молчание король мог спокойно растерзать на месте, либо хладнокровно отдать приказ сделать это стражам. Смерть единственной и неповторимой красавицы-жены вряд-ли сказалась позитивно на восприятии мужчины. Ульрих знал обо всём, но до конца не верил в то, что у Дирка получится хоть что-то. Многие осуждали выбор начальства, многие спорили и не понимали, многие пытались предложить свою кандидатуру, но решение начальства оказалось окончательным. В Дирка не верил никто, все единогласно смирились с тем, что земли Тиаридари им так не отвоевать и забыли о масштабных планах захвата.       «Когда-нибудь, может быть и получится, но точно не сейчас.» — так считал каждый, включая самого Ульриха Кручевальд. И разумеется, мужчина не надеялся на то, что король внемлет словам после произошедшего. — Я хочу сообщить его высочеству Форду Мерингейлу возможную причину гибели жены, — всё-таки решается сказать самец, скрестив пальцы за спиной.       Если его и повесят за молчание, то он умрёт, как минимум, с чистой совестью. Он подарит народу Тиаридари хотя бы небольшой шанс на то, что их будущее будет иметь не только чёрные краски. В, с какой-то стороны, худшем, с какой-то стороны, лучшем, случае — волчьи сумеют отбить атаку людей, пусть и ценой основной части населения. Вероятно, король сумеет скоординировать солдат, набрать их среди неравнодушного народа, но только если ему станет известен виновник внезапного одиночества.       Ни сына, ни жены. Форд потерял всех близких, а вскоре может потерять и королевство. Если Ульриху удастся выйти сухим из воды, побыть гонцом с плохими вестями и сохранить жизнь, что вот-вот начала налаживаться, то он никому и никогда не сообщит о своём поступке. Мужчина будет горд собой, это несомненно, но со стороны общественного мнения он станет врагом.       И, к слову, он никак не огорчится такому клеймо. Он считал, что заслужил той ненависти, которая может вскоре обрушится.

***

      Один чёткий удар и зеркало в ванне рассыпается в мелкие осколки, к ним очень скоро добавляются и капли крови. Босые ноги усыпаны кусками несчастного зеркала, каждый из них отражает что-то своё, делая картину происходящего раздробленной.       Илай не мог смотреть на себя в отражении. Извечно уравновешенный, спокойный и чуткий самец постепенно терял остатки элементарного самоуважения, остатки любви к себе и желания существовать. Он знал, что поступает плохо, когда идёт на поводу желаний босса, он знал, что таким образом разобщает семью только сильнее. Он предполагал, что Ульрих, как и любой начальник, пользуется им, как игрушкой для удовлетворения потребностей, но всё равно, раз за разом соглашался на тесный контакт.       Не всегда он заключался исключительно в сексе, иногда мужчины могли банально поделиться переживаниями за парой бутылок пива или же вовсе посидеть в тишине перед очередным матчем по телевизору. Илай чувствовал себя виноватым всё это время, чувствовал ненужным и использованным, но те чувства, стоит заметить, навевала тревога. Как выяснилось в конечном итоге, их чувства взаимны, взаимны настолько, что глава борделя был готов бросить ради новой жизни с ним всё, над чем работал долгие годы.       Сейчас Илай не понимал, хорошо ли вышло то, что их чувства с Ульрихом оказались взаимны. Увидев полные обиды, боли и ненависти глаза Синта тем утром в спальне, самец понял насколько эгоистичным всё это время был. Он виноват, безусловно виноват, ведь Ульрих никогда не принуждал к встречам и сексу. Босс предлагал, а Илай собственноручно выкраивал им совместное время в плотном графике работы. Он был искренне рад общению, рад проводить часы, в тайне желая большего, и единственное, что беспокоило — взаимность.       Если бы Ульрих и правда пользовался им, если бы считал лишь увлечением, приятным досугом и качественным сексом, — а секс с Илаем один из лучших, какой только успел познать Ульрих, — в конечном итоге, было бы проще. Он бы не пришёл к нему посреди ночи в разбитом состоянии, их бы не застукали, а как следствие — Илай бы не услышал в свой адрес столько оскорбительных слов. И одно дело, когда эти слова незаслуженны и несправедливы, совсем другое, когда он действительно их достоин. Теперь Илай считает, что он достоин любого из перечисленных извращённых наказаний от Синта, которые в итоге предотвратил Ульрих.       Если раньше на Илая косо поглядывали только волчьи коллеги, то теперь косо глядят буквально все. Охранники, — по сути, обычные мужчины, — косились на самца с заметным презрением. Все мужья рано или поздно изменяли жёнам, но Илай — именно та омерзительная, грязная любовница, которая прекрасно знала и о семье, и о детях, и о многолетнем браке.       Мужчина крутит головой и упирается обеими руками в края раковины. Смотреться теперь не во что, на стене остался лишь уродливый след голой стены. Он включает воду и старается смыть кровь с разбитых костяшек пальцев, вытащить мелкие осколки столь эмоционально разбитого зеркала, но кровь никак не хочет останавливаться. Дурно пахнущая вода мешается с алым цветом, она размывает, оставляет по бокам неприглядные, пугающие следы. Илай напряжённо прикусывает губу, понимая, что необдуманный поступок скажется на работоспособности. Надо же было так додуматься, поранить рабочую, правую руку!       Немногие из гостей любят вид увечий на том, кто их обслуживает — им куда привычнее наносить раны самостоятельно. А когда они уже имеются на теле волчьего…невольно начинает мучить совесть, заставляя вспомнить, что основная часть из обслуживающего персонала находится здесь не по своей воле.       Илай находится здесь исключительно по своему желанию, и исключительно по своему желанию он превратил свой кулак в кровавое нечто.       Наскоро он перебинтовывает недоразумение, не забыв небрежно полить раны перекисью. Осколки в ванной уберёт когда-нибудь потом, сейчас совсем не осталось времени — сегодняшний день до отказа заполнен работой и личными поручениями.       Бордель хоть и временно лишился обоих глав, но теперь на их месте временно восседала не слишком опытная бухгалтерша. Она и заведовала расписанием волчьих вместо Ульриха, и в соответствии с ним — Илаю хочешь, не хочешь, а придётся обслужить как минимум двоих людей. Один из них — постоянный клиент, одинокая женщина преклонного возраста, которая полюбила его за отсутствие «лишних» отверстий и пушистый, бурый хвост. А второй — новый гость, судя по слухам, не самый обходительный и аккуратный.       С женщиной всё прошло как всегда удачно. Ввиду преклонного возраста, секс с ней занимал всего десять минут из двух оплаченных часов. В течении остального времени она просто гладила, разглядывала тело самца, сыпала комплиментами и попивала вино, рассказывая о повзрослевшей, отстранившейся дочери.      Приятная компания, приятная, тихая музыка, дорогое вино, купленное лично гостьей и спокойные разговоры. Иногда Илай подумывал сделать скидку на посещение лично к нему, так как с работать с ней и ей подобными оказывалось приятнее всего. Но, к сожалению, делать скидок он не мог. Руководство не позволяло.       Визит нового гостя вынудил Илая заранее подготовиться ко всему. Иногда, крайне редко, заглядывали и пассивные геи, желавшие ощутить в себе настолько внушительный инструмент, но это был не тот случай. Самец заранее растянул и смазал себя, прекрасно понимая нелюбовь клиентов к лишним подготовкам, и, как оказалось, не зря — незнакомец предпочёл сразу перейти к главному.       Илай видал размеры и побольше, однако, от чего-то, секс показался бывалому работнику сущей пыткой. Гость нередко распускал руки, бил не только по ягодицам или бёдрам, но и по спине, рукам и груди. Плоской ладонью, наотмашь обжигая кожу. У него, как у добровольного работника с полноценной оплатой труда, имелась возможность отказаться от грубого гостя, но тот не стал. Пока мужчина, что не удосужился даже имя назвать, буквально издевался над ним — Илай размышлял о том, что он заслужил такого отношения. Заслужил боли, заслужил унижений, заслужил оскорблений и откровенного издевательства. Гость за два часа кончил около трёх раз, и каждый раз он делал это на лицо, категорически запрещая как-либо избавляться от густой жидкости на коже. Он держал за бурые уши, не забывал с силой дёргать хвост по время позиции раком, а пару раз и вовсе вынудил открыть рот, дабы тот в него плюнул.       По окончанию, Илай чувствовал себя более опустошенным, чем обычно. Гость, естественно, оставил положительный отзыв о работе самца, подметил покорность и пообещал, что вернётся в заведение вновь именно к нему. Не то, чтобы эта новость сильно обрадовала Илая, скорее напротив — лучше бы он никогда не возвращался. Самец мог отказаться, мог бы навсегда запретить возвращаться к себе, но не стал.      Своеобразное наказание самого себя помогло слегка облегчить груз вины за содеянное. Селфхарм, который одобряется обществом, никто и не заметит вовсе. Напротив, таким образом мужчина смог заслужить очередной положительный отзыв в копилку.       Сразу после душа, вне зависимости от конечного состояния души и тела, Илай был обязан наведаться с визитом к Амави. Ульрих дал чёткое указание: освободить как минимум столь трагичную парочку и проследить за тем, чтобы самочувствие Амави улучшилось.       Новость о беременности гибрида расползалась по всему борделю. Каждый из сотрудников уже заочно считал Честерса мёртвым, кто-то сожалел об утрате, а кто-то радовался, аргументируя тем, что он наконец обретёт свободу.       Гибрид более не мог выполнять работу, от того и находился уже несколько дней под чутким наблюдением подобия врача. «Подобия» потому, что по большей части он и не мог никак помочь в подобном случае. Средства экстренной контрацепции были изобретены частной лабораторией исключительно в интересах борделя, по личному, дорогостоящему заказу, но должного эффекта так и не возымели. И сейчас, как и девять дней до этого, Амави переживал все заявленные побочные эффекты.       Илай прикрывает губы перебинтованной ладонью, наблюдая страшную картину. Тошнота с примесью крови, полное отсутствие аппетита, слабость, головокружение, неустойчивый эмоциональный фон, мигрень, вздутые вены, кровотечение из родового отверстия и покраснение, а также слезоточивость белков глаз. Всё это Амави переживал в отдельных покоях медпункта, и когда самец заявился на порог в сопровождении неопытного врача — гибрид сидел на коленях перед пластиковым тазиком с кровью. Кровь также стекала и по внутренней части исхудавших бёдер, пальцы стали мертвецки зеленоватого оттенка, а лицо складывало впечатление, что Амави уже мёртв.       Ужасающее зрелище вызвало новый укол вины, ведь и в происходящем, от части, есть и вина Илая. По крайней мере, он так считал: мужчина не смог вовремя вразумить Ульриха, который на больную голову выбрал весьма жестокое наказание парочке. Вероятно, даже сам Ульрих сейчас об этом жалеет, но теперь, казалось бы, поздно что-либо делать. — Сколько дней вы уже колете ему препарат? — неловко почесывая затылок, спрашивает Илай. Сейчас он не в рабочей форме, ближайшие клиенты только через пару часов, поэтому одежда максимально проста: новая толстовка с вышивкой и просторные джинсы. — С первого дня начали колоть, — виновато сообщает врач, испытывая неловкость не меньше, чем самец. — Препарат доработали в лаборатории, это новый образец, но кажется… И он ему не поможет.       Илай тяжело выдыхает, решив медленными шагами сблизиться с пациентом. Амави обеими руками упирался на тазик, каштановые, отросшие волосы слиплись от разнообразных выделений, они свисали вниз, кое-где прилипнув к мокрым от слюны и крови краям губ. Самец не в первый раз наблюдал подобную картину, от того и исход казался предопределённым. Гибрид умрёт в страшных муках, если лечение продолжится так, как проходило всегда. По крайней мере, выглядел Амави так, будто уже за руку здоровался с прабабушкой. — Как самочувствие? — задаёт совершенно глупый вопрос Илай, прекрасно осознавая неуместность. У гибрида бегущей строгой в глазах плывет: «Я умру с минуты на минуту, а ты, кусок идиота, решил поинтересоваться моим состоянием?» — Плохо, — едва ли выговаривает гибрид. Его вновь скручивает спазмами, Амави наклоняется ближе к тазику и издает не слишком привлекательные звуки, стараясь отрыгнуть то, чего попросту нет. В конечном итоге, Амави просто собирает кровавую слюну во рту и сплевывает в тазик, небрежным движением руки стирая с губ остатки. — Я могу тебе как-то помочь? — виновато вопрошает Илай, присев с юношей рядом на корточки. По факту — он ничего не может сделать, но выполнить хотя бы какое-то не относящееся к делу пожелание Илай сможет. — Ульрих вскоре распустит бордель, они с Синтом разводятся. До их возвращения всё будет работать так, как работало, однако вы с Реджинальдом можете считаться полностью свободными. — Реджи, — хрипит едва различимо Амави, как бы стыдливо заворачивая за ухо прядь волос.       Гибрид бы не хотел, чтобы муж увидел его в таком состоянии, не хотел априори видеться после всего пережитого. Попадаться Реджи на глаза после того, как он воочию увидел то, что происходило долгие месяцы здесь…      Парень считал себя грязным, мерзким и более не достойным внимания самца, вроде Реджинальда. Одновременно и желал его тёплых объятий, слов и поцелуев, но по большей части стыдился самого себя, желая помереть поскорее, лишь бы не встречаться с мужчиной лицом к лицу. Амави теперь не живёт мыслью о побеге, а новость об освобождении радует только потому, что муж сможет вернуться к детям. А он останется здесь, полагая, что истерзанное, выжатое до капли тело пригодится кому-то для новых утех.       Теперь Амави — всего-то использованная кукла. Теперь он — всего-то сломанный аппарат, который починке не подлежит. — Тебе привести сюда Реджи? — переспрашивает взволнованно Илай, аккуратно уложив перебинтованную ладонь на спину гибрида. Он склонился ближе, не брезгуя зловонной смеси рвоты, крови и слюны, самец навис над ним, стараясь заглянуть в прикрытые глаза. — Я могу привести, если ты хочешь, для меня это не проблема. Вы можете пока вместе жить здесь, пока не вернутся Кручевальды и мы не разберёмся с твоей проблемой. Может быть, нам с Ульрихом удастся найти тебе человека, что сможет сделать аборт. — Нет, — категорично и крайне непонятно для Илая матает головой Амави. Одним движением не слишком чистой, ослабшей руки он легко избавляется от лишних прикосновений самца. — Только не Реджи. — «Не Реджи»? — в недоумении переспрашивает Илай, не понимая откуда могла взяться такая реакция на любимого мужа. — Почему не Реджи? Ты боишься его после того, что случилось в общей комнате? Думаешь, он осуждает тебя за то, что ты никак не мог контролировать? — Не Реджи, — повторяет гибрид, только делает это куда более настойчиво и грубо, неожиданно резким движением поворачиваясь к собеседнику. Только сейчас он понял, что помощь хочет предложить именно Илай. Тот, кого буквально недавно он называл самыми обидными словами. Совесть колет, не позволяет сорваться на странного самца вновь, что удерживает от произношения новых колкостей. — Я не хочу. — Хорошо, тогда что я могу для тебя сделать? — обречённо вопрошает Илай, усаживаясь в итоге на полу с согнутыми в коленях ногами. Оставлять парня в таком состоянии одного не хотелось, но и сам он не мог сидеть с Амави вечность. Пока бордель не распущен — Илай всё ещё работник, с этим ничего не поделать. Впрочем, не то, чтобы самец вообще хотел что-то менять до приезда Ульриха. — Убей, — звучит из приоткрытых, растресканных губ. — Убить? — недоумевающе чешет затылок Илай. — Кого убить? — Себя, идиот проклятый! — вдруг неожиданно громко выдает Амави, едва взмахом руки не впрокинув тазик с неприглядным содержимым. Илай уже успел расстроиться, как тот решил добавить: — Меня убей, избавь, наконец, от мучений. Я всё равно не жилец.       Илай молча поднимается на ноги, мельком переглядываясь с врачом. Пара шагов и вот, они уже стоят друг напротив друга. Амави и не пытался смотреть ему вслед, он снова склонился над тазиком в громком, мокром кашле, с каждой секундой всё сильнее рискуя обмакнуть концы слегка вьющихся волос в жижу.       Самец работал здесь на добровольной основе и полагал, что из любой ситуации можно найти выход, если не унывать и «не ныть». И одного только взгляда на Амави хватало, чтобы убедиться в обратном. Ульрих в мельчайших подробностях рассказал всю историю с Амави, каким образом и за что он угодил в общую комнату практически на целый день. А когда Кручевальд не встретился с пониманием и одобрением — сразу задумался о том, насколько правильно это было. Теперь уже поздно жалеть, поздно сокрушаться муками совести, гибрид с вероятностью девяносто девять и девять процентов умрёт.       Илай лишь хотел сделать так, чтобы последние дни жизни не казались для Амави сущим адом. — Прекращайте колоть ему эту дрянь, тот, кто это разработал — либо садист, либо кретин, — строго заявляет Илай, сурово покачивая головой со скрещенными на груди руками. — Пусть это и ненормальная беременность, но она не должна протекать в таких муках. Готов поспорить, что после отмены его самочувствие улучшится.       В конце концов, Илай привёл к Амави мужа. Лишь последние остатки солидарности и уважения помогли Реджинальду не растерзать всех присутствующих на куски за состояние по-прежнему любимого, желанного и дорогого мужа.