Расходный материал

POV Дориан.

Девять дней назад.

Ты, ублюдок, действительно считаешь, что можешь разговаривать со мной в таком тоне?

      Первый удар, второй, третий и уже десятый. Мужское лицо с лёгкой, небрежной щетиной и синяками от недосыпа превращается в настоящий фарш. Кулак страдает об омерзительную морду, но я не чувствую — спасибо таблеткам. Кожа с костяшек слезла, кажется, сейчас я могу между делом наблюдать собственные оголенные кости или связки кулаков. Какая разница, если я не чувствую боли? Я неуязвим, и даже если бы это подобие человека встало и сумело хоть что-то мне сделать — я бы не почувствовал. Хоть ногу мне отруби, хоть голову — я встану и покажу что означает настоящий удар.       Этот имбецил не успел и слова сказать, когда я уже стремительно веду его жизнь к логическому завершению. Он умрёт здесь, под градом моих ударов, пока эти трусливые крысы нервно зовут на помощь. Ты, чьё имя я не знаю и не хочу знать, ответишь собственной жизнью за то, что посмел перечить мне. Тот гнев, что вскипел внутри — уже не остановить ни одной живой душе, даже я не в силах его контролировать. Впрочем, я и не вижу причин держать себя в руках.       Перед глазами пелена пуще прежней, привычной, с которой я жил всё время, что начал принимать эту спасительную химию. Не знаю чего умные дядьки в халатах могли там намешать, но это действительно придаёт мне таких сил, что мне кажется, будто я всемогущ. Я имею право вершить чужие судьбы. Я отнял у проклятого эльфа оба глаза, а теперь отниму жизнь этого бесполезного куска дерьма.       Он решил мне указывать, он действительно посчитал, что смеет давать мне не просто советы, а настоящие указания. Мальчишка, что на голову выше и на десяток лет старше — возомнил себя главным в стенах бывшей психушки, но не сумел назвать ни одной весомой причины, по которой мне не стоит отрезать эльфу член. Мой пленник, на пленение которого я потратил немало сил и времени, не раскололся даже после того, как я выжег паяльником оба глаза — поразительная выдержка! Вероятно, если бы я на самом деле провернул то, что хотел — его рот наконец-то бы открылся.       Но нет, мне решили помешать. Мне казалось, что я достаточно хорошо объяснил всем за время службы факт о том, что со мной лучше не спорить. Никогда и ни за что — об этом знает буквально каждый, но не он! И куда это привело? Сюда, на грязный, драный линолеум палаты, где из него выбивает последнее дерьмо кто-то вроде меня.       Дилетанты в нашей пыточной понятия не имеют как выбивать из пленных информацию, жалеют их, от того не добиваются правды в девяти из десяти случаев. Я поймал эльфа, он Мой пленник. Почему я не могу делать с ним то, что мне взбредёт в голову?       Все, как один, визжали о том, что я не в адеквате. О том, что таблетки окончательно сделали из меня монстра. Если они считают монстром того, кто преданно служит интересам государства — о чём вообще можно говорить? Я действую исключительно в интересах действующего правительства, ничего более. Мне сказали вытащить правду любыми способами — я вытащу, зачем мне мешать?       Пелена постепенно сгущается, а тело подомной прекращает подавать признаки жизни. Его руки больше не цепляются за меня, не пытаются скинуть или оттолкнуть. Рот не хрипит оскорбления вперемешку с мольбами прекратить, зелёные глаза под опухшими веками теперь смотрят на меня с безразличием, а не со столь умиляющим ужасом. Упырь умер приблизительно на четырнадцатом ударе, а на семнадцатом меня оттащили — я считал. Каждый новый удар менял взгляд жертвы, гнев много раз сменялся ужасом. Временами проскальзывала и печаль, ведь ублюдок понимал, что я ни за что не остановлюсь. Если у него есть семья — увы, они остались без кормильца. Если у него ещё живы родители — увы, они остались без сына. А если у него есть домашнее животное… надеюсь, найдётся тот, кто возьмёт питомца к себе. Нынешний хозяин более не сможет выполнять своих функций. Я не завожу даже банальных рыбок, ибо знаю, что не проживу долго с таким образом жизни. Я не хочу, чтобы они ждали меня дома и в конце концов померли от голода, после чего какой-то левый человек смоет их в унитаз.       Он пожалел о том, что перечил мне, а эльф, за которого он отдал жизнь, просто забился под кроватью в позе эмбриона. Тебе, Фир, сказочно повезло, ведь на сегодня пытки для тебя закончились. Ты не видел как ломались кости твоего защитника, не видел испуганные глаза твоих же палачей, не видел и то, с каким неподдельным удовольствием я отнимал чужую жизнь. Эльф больше никогда никого не увидит в своей жизни, в том числе и близнеца, ради которого и сдался в плен. Я сдержу слово и обеспечу им встречу, вот только сложность восприятия теперь повысится десятикратно.       Когда из-за тумана перед глазами я перестал видеть то, что происходит подомной — во всем теле появилась непонятная ломота. Каждая косточка в моём теле будто бы надламывалась, давала крохотную трещину через каждые пару сантиметров, из-за чего мне начало казаться, что я скоро сам развалюсь безвольной куклой. Я не могу сжать кулак — он напоминает мне желе. Ослабшая конечность падает вниз и более не двигается, паралич со временем распространяется дальше, волной, будто последствия ядерного взрыва. Живот скручивает, всё то, что в нём было — стремится наружу, а голова раскалывается так, словно внутри моей черепной коробки находится тысяча крохотных человечков, что пробивают себе путь наружу.       Состояние, мягко говоря, ужасное, но не в том беда. Беда заключается в том, что моё тело, что потеряло любые двигательные функции, сейчас тащут чьи-то грубые руки. При одной только попытке заглянуть в лица — я вижу перед собой что-то невообразимое.       Мои кости скоро превратятся в пыль прямо в теле, но не в том проблема. Проблема в том, что несли меня совсем не люди.       Мне никогда не нравились те, с кем я работал, а сейчас я будто видел их настоящие лица. Они выглядят точь в точь как человек, жизни которого я лишил какое-то время назад, но не чертами лица, цветом глаз или горбинкой на носу, а травмами. Такой же несуразный, неразборчивый, кровавый фарш, в котором проглядывались раздробленные, покрасневшие белки глаз да осколки выбитых зубов. Тот человек мертв, а они, кажется, чувствуют себя вполне отлично. Но, стоит заметить, я приуменьшил масштаб бедствия.       Приглядевшись ещё чуть-чуть, стараясь откинуть неприятные ощущения на дальний план, я заметил, что по их лицам не скажешь, будто бы увечья им нанесли только что. Мясо на лицах начало гнить и разлагаться, источать тошнотворную вонь. Куски кожи отваливались с головы прямо на ходу, съеденные толпой омерзительных опарышей. От плотоядных насекомых остались отверстия даже на целых участках кожи, они вылезали не только с лица, но и с шеи, ушей, рук и волос, что слиплись от крови.       Теперь меня охватил натуральный ужас. Я не могу кричать, не могу сопротивляться и не могу помешать тому, что моё тело и лицо стремительно покрывается чужой гнилой плотью вперемешку с насекомыми. Я пытаюсь открыть рот, крикнуть, издать хоть какой-то звук, но крепко об этом жалею: то, что раньше просто падало на меня и сказывалось вниз — теперь попало мне в широко открытый рот. На языке ощущается горечь и движение, кровь скатывается вниз к горлу. Опарыши начинают разъедать мой язык, неминуемо прогрызать насквозь, стремясь выйти с нижней челюсти. Я закрыл рот, я смог это сделать, но сплюнуть всё то, что в него попало я не могу. Делаю потуги просто проглотить, не дать им сожрать мой же язык. Теперь меня волнует не внешний вид людей, что меня тащут, не то, куда именно они ведут, а простое, банальное выживание.      Насекомые сожрут меня изнутри, они уже начинают это делать. На голову обрушивается новый страх — страх возыметь смертельную дыру в животе, которую опарыши прогрызут себе на свободу.       Мне бы не хотелось умирать так, но свет в глазах всё сильнее меркнет. Притупляется запах, слух и зрение, притупляется боль в переломанных костях, отступает ком тошноты в горле. Я чувствую, я вижу как они роятся внутри, их становится больше с каждой секундой. Кажется, мой желудок скоро начнёт напоминать живот беременной женщины. Это всё слишком нереально, слишком бредово и абсурдно, но мой мозг верит, верит всему, что происходит вокруг.       И если все мои кости действительно сломаны, меня тащут мёртвые люди с гнилыми лицами, а желудок сжирают опарыши — дела мои хуже некуда, товарищи.

Конец POV.

***

      Дориан проснулся ещё спустя два дня после трагичного происшествия, но осознать себя смог лишь на восьмой день пребывания в больнице. До тех пор сознание присутствовало в теле лишь косвенно, мужчину мучали жуткие галлюцинации, а при попытке отменить приём наркотического обезболивающего — Сондер старший начинал биться в тяжёлой ломке. Стало ясно, что произошедшее стало следствием передозировки, оправиться от которой помогла лишь капельница. Отменять обезболивающее не стали, лишь уменьшили дозировку до той, что могла притупить боль и ликвидировать ломку.       Никто не хотел заниматься лечением Дориана, по крайней мере таким, какое обеспечило бы перспективы счастливой старости. Если он заполучил зависимость — никто не станет заниматься рехабом. С точки зрения армии Дориан не более, чем простой расходный материал. Да, чуть более ценный, чем остальные, но не настолько ценный для того, чтобы тратить время и деньги на полноценное лечение наркотической зависимости. Его предупреждали.       Галлюцинации оставили мужчину на восьмой день, уже тогда сотрудники начали задумываться о выписке. Старые раны затягивались, причиняли меньше хлопот, а с должным уходом практически не давали о себе знать. Дориан не чувствовал боли, не видел странных силуэтов по углам, не жаловался на опарышей, что якобы выгрызали желудок. Практически перестал бредить о прошлом, упоминая и мать, и отца, и родного брата. Мужчина сумел доставить немало хлопот своим состоянием, но теперь, кажется, самое страшное для него позади.       Дориан спокойно курит на отведённом для того балкончике, созерцая угрюмые тучи, что охватили город. Собирается дождь, в воздухе приятно пахнет сыростью, а грязные лужи отражают в себе огни вечерней столицы. Впервые за восемь дней он видит всё так, как оно есть, без каких-либо странных деталей, что никак не поддавались объяснению. Он знал, что наркотик губит, но уже не мог отказаться. Зависимость в голове, ставшая отдельным голосом, что постоянно спорил с голосом разума, всё чаще напоминает о том, что ему и нет смысла бросать. Да, нынешние травмы больше не требуют столь кардинальных мер, да, препарат подарил тяжёлые галлюцинации, ну и что? Травмы были, есть и будут — никто не знает когда в тело всадят очередной нож или пулю. И когда это произойдёт — Дориан будет готов дать отпор, готов не отвлекаться на физические страдания, фокусируясь на главной цели. Если бы Дориан принимал наркотик в должной мере ещё тогда, со Скарлетт, то он бы точно не дал ей уйти.       На девятый день Сондер старший окончательно прекращает напоминать психически больного, зависимого сумасшедшего и всё больше походит на того, кем является и являлся. Разве что, многословность поубавилась. Родственники убитого чуть больше недели назад мужчины приходили к нему, жена, — к слову, сказочная красавица, — рыдала и пыталась ему навредить. Охрана не позволила этого сделать, убитую горем женщину с трудом увели из палаты Дориана, но встречу их обеспечили намеренно, дабы показать убийце последствия необдуманных действий. В этот раз он убил одного из сотрудников пыточного отделения, где и без того наблюдался серьезный недобор кадров.       Было мало, стало ещё меньше, и за это начальство не желало гладить Сондера по голове. Своевольность старшего из братьев начала раздражать не только обычных рядовых бойцов и служащих, но и лично верхушку. Главы решили лично заняться укрощением сложного характера Дориана, и первой ограничительной мерой стало введение категорического запрета на причинение вреда сослуживцам. Сондера чётко проинформировали о том, что в следующий раз, когда он не сдержит свой гнев и прекратит жизнь своего товарища — его просто бросят на служение дому командиров. Без суда и следствия, без возможности оправдаться и смягчить срок. Более того, без возможности просто прекратить свою жизнь, дабы не проводить её остаток за служением чужим прихотям.       Дориан хотел поспорить, но не стал — ситуация сложилась и правда тяжёлая. Придя в себя он понял, что убивать того человека и вовсе было незачем, мужчина смог понять, что в ситуации был совсем не прав и желание отрезать пленному гениталии сразу после лишения зрения было вызвано передозировкой. Вдобавок ко всему, он вовсе успел пожалеть о том, что лишил эльфа глаз; как теперь он сможет убедиться в том, что замороженный труп действительно является его братом? План провалился по вине излишней агрессии и исправлять что-либо уже поздно. Мертвых к жизни не вернуть, а выжженные паяльником глазные яблоки уже более никогда не смогут выполнять свои функции, какие бы навороченные операции с ними не провели. Впрочем, их бы и не стал никто организовывать для пленного, тратить государственный бюджет из-за ошибки Дориана никто не станет.       Эльф остался в живых, об этом в первую очередь спросил мужчина. Глаза подлатали так, чтобы не возникло гнойных воспалений, а пытки продолжились, просто в несколько ином ключе.       Дориан понял, что он совершенно один тогда, когда в больницу никто не пришёл. Мать уже много лет находится в бегах, отец мёртв, единственная жена оказалась шпионом, а родной брат затаил обиду. За последнее было обидно в особенности, ведь причин обид Дирка старший искренне не понимал. По мнению Дориана, он не совершал ничего из ряда вон выходящего, ничего из того, за что можно просто бросить, прекратить общение и полностью отгородиться. Дирк не принял ни один из одиннадцати вызовов, которые сделал Дориан на протяжении девяти дней. Телефон оставался включенным, но вместо голоса младшего брата он каждый раз слышал одни только гудки. Монотонные, раздражающие гудки, что вынуждали мужчину каждый раз отправлять телефон в полёт. Навороченному смартфону не страшны всплески агрессии владельца. Это, к слову, бесило Дориана только сильнее.       Он выписался на девятый день, собрал все свои пожитки и отправился обратно на базу. Там, первым же делом, решил навестить младшего брата, дабы описать в подробностях все причины своего негодования. Иларион, ставший вынужденной жертвой обстоятельств, сейчас не будет рад его видеть, но Дориан явится совсем не к нему. Претензий к принцу он более не имел, как и, кажется, былой симпатии. Все чувства, которые мужчина ощущал к хвостатому недоразумению в лице Илариона, ушли куда-то одновременно с выпуском семени в разгоряченное тело.       Может быть, Сондер старший и зря сделал то, что сделал, но жалеть о содеянном поздно. Он ехал не для того, чтобы пасть на колени перед братом в раскаянии, он ехал для того, чтобы разъяснить сложившуюся между ними ситуацию. В которой он, Дирк Сондер, вообще-то сильно провинился перед братом, когда решил не являться даже на пару минут в больницу.

***

      Естественно, младшего брата он не обнаружил дома. Дориан и сам не понимал почему вдруг решил, что после всего брат просто останется дома. Вероятно потому, что сам не осознавал масштаб нанесенной всем травмы. Но, всё-таки, квартира не пустовала — в ней всё ещё находился принц, которому банально некуда больше идти. За границы базы его не пустят, скорее расстреляют, чем позволят одному из северных волчьих бездумно шататься по улицам.       Дверь хоть и закрыта, но не на замок — поверни ручку и зайди внутрь любой, кто только пожелает. За последние девять дней в однушку на втором этаже пожелал войти только Дориан, частый гость владений Дирка. Кроме старшего брата, в квартиру даже в лучшие времена никто не наведывался. Дирк не то, чтобы сильно любил гостей, так как часто был занят работой.       Дориана не удивил холод, что охватил стены простенькой однушки, не удивила кровь, что пятнами присутствовала чуть ли не на каждом шагу, не удивил и мусор, которого с последнего визита стало только больше. Всё это он уже видел раньше, не просто каких-то девять дней назад, а пару лет назад, когда скончался на задании отец. Младший априори никогда не относился ответственно к уборке, поэтому и обычно порядка в холостяцком логове не наблюдалось. В воздухе чувствовались не только неприятные запахи позабытого мусора, но и печаль с тоской, осязаемые кожей и нутром. Дориан даже поморщился с того, насколько депрессивно выглядело всё вокруг; по мнению — ничего ужасного не случилось ни с кем, кроме него самого.       Гостиная оказалась пуста, как и коридор, как и кухня, мёртвая тишина давила на виски, всё больше подводя к выводу о том, что в квартире и нет никого вовсе. Последним местом осталась ванная, дверь в которую, конечно же, оказалась заперта.      Элементарный замок нетрудно взломать одной только монеткой, вставив в плоское отверстие скруглённый край и провернув — замок тихо щёлкнул, позволяя незваному гостю войти.       Дориан не хотел встречаться вновь с принцем по понятным причинам. Нетрудно догадаться, что если тот, не дай бог, помнит о том, что между ними произошло — жизни насильника-неудачника угрожает огромная опасность при первой же встрече. Иларион не проснулся от прихода гостя, разве что поморщился заметно, переворачиваясь на другой бок, оказавшись лицом к гостю. Через плотную штору не было заметно то, что идёт ниже головы, поэтому и с ходу подметить тяжёлые, глубокие раны на запястьях мужчина не смог. Кровью измазан практически каждый предмет в ванной, оно и неудивительно, — на кухне размазалась и засохла тёмно-алая лужа. Чувство самосохранения подсказывало Дориану бежать, пока не началось, но тот, поддавшись любопытству, решил рассмотреть принца в деталях.       Сделав несколько шагов вперёд и присев перед ванной, Дориан с интересом разглядывал измученное лицо принца. Он помнил каким Илари был тогда, в Тиаридари, при первой встрече. Теперь же, с трудом мог поверить в то, что былое великолепие так легко превратить в нечто жалкое. Вместо здорового блеска и розоватых оттенков на лице теперь есть только серо-зеленое нечто, что никак не подходило под слово «здоровый». Под голубыми глазами с белыми, пышными ресницами сейчас глубокие, тёмные круги и отёки: сразу видно, что слёз тот пролил немерено за прошедшее время. Губы изрезаны трещинами, подсохшие и искусанные, в уголках губ явные ранки, чей защитный слой порвётся, когда он приоткроет рот чуть сильнее дозволенного. Волосы белые, словно снег, сейчас значительно поредели и слиплись, скатались между собой. Принц совершенно позабыл о существовании расчёски и необходимости ухаживать за столь шикарной, длинной шевелюрой.       Дориан с трудом верил в то, что его поступки могли привести к таким итогам. Как бы то ни было, он никогда не причинял принцу физической боли, всё то, что он проворачивал с ним — несло приятные ощущения. Сондер иной раз даже чаще фокусировался на удовольствии Илари, забывая о своём. Видеть то, как парень искренне наслаждается его действиями, пока не знает, что их совершает не Дирк — непередаваемо. Может быть, в одной из параллельных вселенных, где на задание отправили бы не младшего, а старшего — у них могло бы всё сложиться.       Дориан не любит слабаков, не любит нежных личностей и ненавидит наивных, простодушных существ. И, всё-таки, к принцу он мог найти остатки снисходительности. Иларион был робок, мил и добр — это минус в глазах Дориана, но этот минус, как раз таки, столь прекрасно украшал его. Белые волосы, уши и хвост, голубые глаза, нежные черты лица и неспособность постоять за себя… Звучит жалко и убого, но в исполнении принца Тиаридари это выглядело как нельзя кстати.       Может быть, не стоило делать того, что он сделал. В первую очередь, он действовал в интересах правительства, во вторую — в своих собственных интересах, а в третью, неудавшуюся, — в интересах успешного сотрудничества с борделем. Из трёх перечисленных целей, угождение лично Кручевальдам и Илариону становилось на последнее по важности место, ведь за это не будет никакой выгоды. Иларион ненавидел его с самого начала, с первой встречи там, на фестивале, и от произошедшего пострадала лишь его психика, но никак не недоверчивое, подозрительное отношение. Да, принц захочет его убить сразу, как только увидит — неудивительно, ведь в нём сейчас кипит ярость и формируется ребенок, которому не суждено появиться на свет. И всё-таки, эта ночь стоила того, ни с одной женщиной ранее Дориан не ощущал себя настолько хорошо.       Стоило бы пожалеть принца, но Сондер не станет. Он видел куда более ужасные вещи, чем простое, практически добровольное изнасилование. За долгие годы службы в армии он наблюдал не за одним групповым изнасилованием, в конце которого измученную жертву зачастую убивали. Была ли пуля в её голове актом милосердия со стороны насильников — не понятно, чаще всего так делали только потому, что получить выгоду с объекта более не представлялось возможным. Все возможные отверстия, которыми можно было воспользоваться — в ужасном состоянии, на лечение уйдёт не один месяц, куча денег и не факт, что это вернёт организм в первоначальное состояние.             Проще убить после использования, с какой-то стороны, такого исхода желала и сама жертва, ведь жить с травмой даже заполучив свободу — практически невозможно. Несчастный или несчастная сами прекратят свою жизнь рано или поздно. Испытывать сострадание к жертвам изнасилования мужчина не привык, придерживаясь устойчивой позиции повинности жертвы. Случаи из разряда «на вечеринке напилась и поучаствовала в групповом сексе» он не расценивал как что-то страшное и всегда винил того, кто пострадал. Не напилась бы — ничего бы не произошло, верно? С мужчин никакой ответственности и быть не должно, выпала возможность — воспользовался, допустила — сама виновата.       Иларион тоже допустил то, что с ним случилось. Биологические механизмы работают лучше и мощнее, чем сознание, тело желало соития любым путём и оно его получило. В какой-то мере, это можно считать таким же актом милосердия, ведь Дирк, нынешний партнёр, чисто физически не мог удовлетворить биологические потребности иного существа. А Дориан смог, и, к слову, справился весьма недурно, если судить по реакции, которую выдавал принц в процессе.       Он был великолепен, когда не утруждал себя лишними мыслительными процессами и моральными дилеммами. Мужчине было хорошо, принцу было хорошо, а теперь тот лежит с таким видом, будто над ним надругалась сразу целая толпа перевозбужденных военных. Дориан хотел бы воспитать непослушного щенка, показать ему, что жизнь здесь — не сказка, а то, что он пережил, — всего-то недоразумение, о котором стоит позабыть. Позабыть в первую очередь потому, что Дориан более не питал особых чувств к нему, а также, слушаясь остаткам совести и чести, не желал отбирать у младшего возможно первого и последнего любовника.       Сондер старший рискует, когда протягивает руку к щеке принца. Нездоровый, бледный цвет кожи с красноватыми следами от ногтей, опухшие от слез глаза, глубокие синяки от недосыпа. Мужчина бы влепил пощёчину с ходу, объяснил бы ему всю суть, как когда-то объяснял Дирку, и это, вполне возможно, заставило бы принца выйти из столь плачевного состояния.       Но, вместо того, Дориан просто осторожно гладит кончиками пальцев гладкую кожу, проверяет температуру по лбу и убеждается в том, что Илари, несмотря на болезненный вид, всё-таки живой. По лбу можно смело сказать о том, что принца мучает жар, но не из-за простого ОРВИ или чего-то ещё, а в первую очередь из-за морального состояния. Психическое напрямую связано с физическим, этот факт даже Дориану не кажется диким.       После этого мужчина планировал вернуться домой. Прибраться в пустой трёхкомнатной квартире, налить холодного виски со льдом, — если тот вообще остался, — заказать какую-то жутко вредную еду и уставиться в очередной сериал до тех пор, пока не почувствует себя отдохнувшим. Перед ним до сих пор стоит задача вытащить правду из эльфа-близнеца, от этого напрямую зависит успех подавления сопротивления на территории Северных земель, задача ответственная, в конце концов. Ему понадобится немало сил, которые необходимо восстановить в кратчайшие сроки — труп Фисалиэна вряд-ли будет храниться в морозильной камере бесконечно, а он жизненно необходим, если Дориан желает вытащить правду из оставшегося эльфа.       Но, всё-таки, планы на вечер придётся изменить. Руку хватает пятерня ледяных пальцев и сжимает, сдавливает так, что даже Дориану под таблетками становится больно. Сперва мужчина посчитал увиденное за очередную галлюцинацию, коих за последнюю неделю повидал слишком много. Принц не мог в него так вцепиться, он вовсе никогда не мог дать отпор, с чего бы ему сейчас поменяться?       Это не галлюцинация. С запястья потихоньку начинают стекать дорожки крови, что вполне правдоподобно украшают каплями бортик ванны. Дориан поднимает взгляд карих глаз и теперь, вместо унылой, тихой безмолвности, видит звериный оскал. Голубые глаза сменили форму, уши прижались к голове, брови белые кровожадно нахмурились, а из приоткрытых губ показались острые клыки, в которые поверить Дориану также стало сложно.       Может быть, это всё ещё галлюцинации и это всё не реально? Может, это просто является очередным монстром, вышедшим из больного сознания, воспалённого странными препаратами? — Ты, сука, ответишь за то, что со мной сделал, — звучит вполне реалистично и ощутимо из растресканных губ принца. Он держит мёртвой хваткой, пока не тянет на себя и не отталкивает. Выжигает глазами в мужчине дыру, что почти ощущается наяву. — Ты хоть знаешь, что ты наделал?!       Дориан пару раз дёргает рукой, старается выбраться из хватки, помогает себе второй, но терпит поражение. Он не любил проигрывать кому-либо в чём-либо, но сейчас он неминуемо потерпит поражение, ведь в схватке с любым волчьим — безоружный человек погибнет со стопроцентной вероятностью. — Ничего страшного с тобой не случилось, Иларион, прекрати раздувать из мухи — слона, — хмуро отвечает мужчина, спрятав под пасмурностью настоящий страх. — Это ты называешь «ничего страшного», да? — поднимает в недобром удивлении принц брови и кивает на криво перебинтованные руки. С бинтов, что давно приобрели более коричневые оттенки запекшейся крови, теперь вновь стала капать темно-алая жидкость. Оно и неудивительно, не стоило с глубокими травмами совершать такие резкие движения. — К сожалению, это не убило меня, даже ваши фильмы умудрились мне наврать. Но, стоит подметить, выжил я явно не для того, чтобы допустить повторение истории с тобой. — Ты всё драматизируешь, — закатывает глаза он. Дориан окончательно расслабляет несвободную руку, понимая, что борьба принесёт лишь больше неприятных ощущений. — Твой собрат пережил намного больше различных унижений, но он, почему-то, не пытается завершить свою жизнь самым жалким способом, — фыркает недовольно Дориан, уже не слишком переживая за то, что принц может узнать правду. — Мы с тобой переспали тогда, когда твой организм этого хотел, и тебе, на тот момент, было хорошо — я это точно помню. Не думаю, что в вашем волчьем царстве подобные случаи считаются чем-то из ряда вон. Под течкой вы, мне кажется, даже перед родным отцом ноги раздвинете. — Дориан, дело даже не в том, что ты воспользовался моим состоянием, — выдаёт Илари с ненормальным, истеричным смешком. — Дело в том, из-за тебя, ублюдок, во мне формируется непонятное нечто, которое убьет меня спустя девять месяцев. — Чё? — приподнимает вопросительно бровь тот. — А по-понятнее можно? — Я БЕРЕМЕННЫЙ ОТ ТЕБЯ! — громко объявляет принц, со злостью впившись когтями так глубоко в запястье, что кровь брызнула под ноги.       Трудно поверить в то, что волчий был способен на нечто подобное после неудачной попытки самоубийства. Иларион отпускает запястье, оставив рваные следы от когтей, быстро поднимается на ноги, от чего корыто ванной жалобно скрипит. Принц за долю секунды оказывается на груди мужчины верхом, сжимая в руке, — сейчас больше похожей на лапу, — толстую шею Дориана.       Тот и опомниться не успел, как в глазах стали летать звёзды. Потемнение, тысячи, миллионы мелких, светящихся точек ослепляют, заставляют щуриться и вертеть головой в попытках избавиться от иллюзии. Затылок впечатался в белую, кафельную плитку пола ванной, грудь сдавило, из-за чего нормальное дыхание стало роскошью.       Отныне Дориану доступен лишь маленький вздох, которого явно не хватало лёгким для полноценного функционирования. Теперь ещё и шею схватили в удушающий плен, поделать с которым он ничего не может. Руки мужчины беспомощно впиваются в изрезанное глубокими порезами запястья, большие пальцы давят рану внутрь, тянут от себя из последних сил. Из горла исходят хрипящие, животные звуки, а лицо близится по цвету к помидору. Капилляры неминуемо лопаются в глазах, челюсти сдавлены до предела, зубы начинают ныть вместе со всем телом, а ноги разносят всё позади, проломив простую, пластиковую дверцу ванны.       Выбраться невозможно, нет ни единого шанса на спасение, руки закончат своё дело, если жертва что-то не предпримет. Сондер старший не любил уговаривать и умолять, он априори не умел просить помощи, что там до пощады. Это слишком дорого для гордости Дориана, — он лучше умрёт, чем будет молить кого-то о сохранении жизни, таковыми были непорушимые принципы, и ими нередко поступался младший.       И всё-таки, Дориану приходится переступить через себя. Его работа на земле ещё не окончена, эльф по-прежнему ничего не рассказал, сопротивление всё также творит беспорядки на их землях, а Тиаридари всё ещё не захвачен. Он хотел бы увидеть конец, то, к чему приведёт столь долгая работа. Мужчина хотел бы не только увидеть, но и поучаствовать в достижении победы, внести свой вклад и гордо, с поднятой головой, заявлять всем о том, что без него бы ничего не получилось.       Сондер переступает через себя и отпускает руки, прекращает причинять принцу боль, а вдобавок — мастерски имитирует слёзы, пробуя себя в актерском искусстве. Умирать не хочется, поэтому приходится пойти на крайние меры. — Ты действительно хочешь убить единственного оставшегося родственника своей пары? — хрипит из последних сил он, вновь поднимая голову. Делает он это только ради проницательного взгляда, что должен был проникнуть глубоко под кожу принца в поисках остатков сочувствия и милосердия. — Отец мертв, мать бросила, бабушек и дедушек вовсе не было никогда. Я — всё, что у него осталось. Думаешь, он останется с тобой, когда узнает, что ты собственными руками убил его родного брата?       Хватка ожидаемо ослабляется, что позволяет глотнуть хотя бы немного воздуха. Сомнения легко закрались в голову убитого горем Илариона, он ещё не до конца очерствел для того, чтобы и в самом деле совершить убийство. Дориан сделал поганую вещь, более того, он, можно сказать, обрёк его на смерть, и всё равно беловолосый не сможет так легко прекратить чью-то жизнь.       Принц сомневается, мучается угрызениями совести, это почти бегущей строкой идёт на измученном лице. Дилемма вышла действительно тяжёлая, ведь он действительно не мог убить того, кто является последним родственником любимого мужчины. Несмотря на то, что Дирка долго нет, что он не встал на защиту и предпочёл пропасть, вместо того, чтобы решать проблемы. Несмотря на всю ложь, что сходила с уст любимого, на ту жестокость, за которую он съедал себя по кусочку. Иларион по-прежнему любит его и ждёт, боится потерять, а потому не может совершить нечто настолько ужасное.       Руки сжимаются и расслабляются примерно каждую минуту, он мечется в муках выбора, а от того Дориан решает добить. — Ты хоть что-то о нём знаешь, хвостатый? О том, что наша мать была зависима не только от алкоголя, но и от азартных игр. О том, что отец умер буквально несколько лет назад. О том, что я заменил Дирку и маму, и папу. О том, что ему приходилось буквально выживать, когда он попал на государственную службу, — проговорил он, теперь не чувствуя страха к нападающему. — Ты знаешь о том, что он, как и ты, пережил сексуальное насилие на ваших землях? Вот только там были не каких-то двадцать с копейками, а почти сорок, которые для человека, можно сказать, подобны смерти. — Заткнись, ты просто давишь мне на жалость, — категорично отмахивается Иларион и руки крепче обхватывают горло. — Ну конечно, ваше высочество привыкло думать только о себе, в этом и есть вся ваша суть, принцы проклятые, — обречённо посмеивается Дориан. Расслабляясь в чужих руках, он безвольно откидывает голову в бок. — Ты думаешь только о себе и своём горе, настолько озабочен собой, что не в силах посмотреть на то, каково приходится другим. Для тебя ничего не стоит убить меня, а о последствиях думать ты не в силах — Дирк как-нибудь переживёт. Пережил смерть отца и смерть брата переживёт, плёвое ведь дело. — Прекрати, закрой свой рот! — рычит раздражённо Иларион, сдерживая теперь только одной рукой, а другой прикрывая глаза. По щекам уже побежали дорожки слез, а ему, кажись, за них теперь стало стыдно. — Убьёшь меня — можешь сразу возвращаться на свои сказочные земли с замками и принцами. Дирк покончит с собой, когда узнает, что остался совсем один, — уверенно заявляет Дориан, вновь восстановив зрительный контакт.       Теперь шея старшего Сондера наконец-то свободна. Принц отпускает, неуклюже слезает с тела и опирается спиной о стену ванны, подтягивает к себе колени и упирается в них лбом.       Жалкое зрелище, но, благодаря совестливости Илариона, с Дорианом ничего не случится даже в столь опасном варианте. Мужчина бы не послушал себя на месте принца, он бы давил до конца, пока глазные яблоки не вылезут из орбит, а лицо не начнёт напоминать по цвету гнилой баклажан. Это правильное решение, он бы убил самого себя на его месте, или, в ином случае, как минимум бы изнасиловал. Дориан помнил, что размеры причендал гибридов немногим уступают самцам, он лично видел всё то устрашающее великолепие, обладать которым хотел бы и сам. Существует и такой вариант, но на него принц чисто физически сейчас не способен.       Он — не Дориан, он не сможет возбудиться от чужого сопротивления и страха в глазах, не сможет совершить то страшное и низкое злодеяние, которое сотворили с ним. Даже здесь Дориан выигрывает, выходя сухим из воды, он чувствует себя в безопасности и уже помышляет о том, чтобы совершить что-то гадкое.       Принц очень мил, когда сидит в полном отчаянии, крови и слезах, привлекателен, когда длинные, белые волосы прикрывают безжизненное лицо. Дориан хотел бы увидеть то, как Иларион рыдает под ним, как обречённо смотрит в сторону, как дрожат ноги и всё тело, как он закрывает рот, лишь бы скрыть собственные стоны. Он хочет узреть в голубых глазах настоящую боль и ужас, не оставить на теле и сантиметра чистой кожи, прикоснуться губами и зубами везде, где только можно, заполнить спермой так, что она дорожками потечёт отовсюду. Она смешается с кровью и слезами в единый коктейль, в то адское зелье, которым Дориан захотел бы его напоить. Концентрация безысходности, унижения и тоски — вот то, что так сильно возбуждало больную фантазию мужчины.       В штанах становится тесно, возбуждение заметно через чёрные свободные джинсы. Дориан садится напротив и без стыда расставляет согнутые ноги в стороны, сложив локти на колени. Принц всё также боится, что неминуемо распаляет внутри сексуального маньяка страсть. — Хочешь сказать, что у нас с тобой будет ребенок? — с неподдельным интересом вопрошает Дориан, потирая темнеющие следы от чужих рук. Кровь с запястья уже остановилась, измазала собой некогда чистую, благоухающую кондиционером одежду, а боль значительно притупилась — спасибо наркотику. — И каким он будет? Он унаследует твои или мои уши? А волосы? А…половые признаки? — С вероятностью девяносто девять и девять процентов — я умру во время родов, — обречённо бубнит Иларион, не поднимая головы с колен. — Не выживет ни ребенок, ни я. На этом можно считать, что моя песенка спета. — Я слышал, что у вас были случаи, когда пара человеческого мужчины и самки давала потомство, — пожал плечами тот, простодушно хмыкнув.       Дориан знал, что не стоит заканчивать внутрь вагины, но настолько привык к повсеместному использованию противозачаточных таблеток, что совсем позабыл об этом занимательном факте. В сексе со Скарлетт он всегда заканчивал внутрь без каких-либо колебаний, заранее предупредив о том, что в случае беременности она сразу пойдет на аборт. По-видимому, шпионка тщательно следила за приёмом таблеток, от того неприятных ситуаций не произошло. — Получались те ещё уроды, но они, в конечном счёте, оставались живы. — За всю историю было известно всего несколько таких случаев, — шмыгает носом принц, вплетая ледяные, дрожащие пальцы без когтей в корни волос. — В том случае, с которым были знакомы мои предки — ребенок дожил до пубертатного периода, а там скончался от непонятного заболевания матки. Это была самка, рождённая от человека и волчьего, и как только наступила пора течек — она умерла. У нас нет и не было никаких достойных инструментов диагностики. Всё, что известно — записано с её слов, причём, весьма расплывчато. — Ты и правда думаешь, что умрёшь во время родов? — усмехнулся Дориан, легко покачав головой.       Его не пугала смерть принца и он даже не задумывался о способах решения проблемы, от того чувствовал себя весьма спокойно. Скоро Тиаридари полностью захватят, таких, как принц, станет тысячи в беспрекословном повиновении людей, нет смысла беспокоиться об одном беловолосом неудачнике. — Неудачно получилось, признаю, у меня не было цели убить тебя. Ты возбуждаешь меня даже сейчас, я просто воспользовался моментом, когда ты не сможешь сказать мне «нет».       Принц сперва испугался последних слов. Поднял голову, дабы убедиться в сказанном и тут же опустил обратно, из-за чего в пальцах вновь начинали прорезаться когти. Банальная защитная реакция, что не испугала мужчину и на грамм. — У вас это наследственное что ли? — обиженно вопрошает принц, нервно дёрнув правым, пушистым ухом. — Когда я был в слезах и крови после его ударов — он тоже возбудился, я видел это не только снизу, но и в глазах, — на выдохе сообщает Илари, но делает это так, будто уже смирился с действительностью. — Я не понимаю как можно возбуждаться с чьих-то страданий, хоть убей. Мне бы хотелось совершить с тобой то же, что ты сделал со мной, но я попросту не смогу возбудиться. Я буду видеть, как ты смотришь на меня, как пытаешься выбраться и буду точно знать, что причиню тебе не только боль, но и унижения, которые я успел ощутить на собственной шкуре.       Дориан мысленно ликует — догадки оказались верны. Принц не способен на столь бесчеловечный поступок, он всё ещё слишком правильный. Из этого возникает маленький вопрос, что звучит где-то далеко, почти шепотом в сознании Сондера.

«С каких пор я стал возбуждаться чужими страданиями?»

— Вы слишком изнежились на своих сказочных землях, Иларион, — легко пожимает плечами мужчина, неторопливо поднимаясь на ноги. — Отгородились от мира толпой безумных псов, которых называете стражами, заперлись в своей выдуманной сказке, делая вид, что ужасы внешнего мира — всего-навсего вымысел, — говорит он уже возвышаясь над принцем, удерживая почтительное расстояние. — Вы давно не видели воин, не видели смертей, вы думаете, что ваша размеренная жизнь продлится вечность, поэтому живёте в соответствии с традициями, почитая память предков. Вы ничего не хотите менять, но изменения неминуемы. Богом клянусь, подожди сотню-другую лет и такие, как я, станут повсеместным явлением. — Как хорошо, что я не доживу до этого момента, — горько усмехнулся Илари, нервно смахивая с щек слёзы. — Я бы не хотел наблюдать за тем, как мои родные земли начнут кишить ублюдками, вроде тебя. — Следи за выражениями, пёс, то, что ты сильнее меня сейчас — не даёт тебе права разговаривать со мной так, как вздумается, — с претензией выгибает бровь он, сам не соглашаясь со своими же словами. Кто сильнее — тот и прав, это правило работало в жизни Дориана с пелёнок, оно же помогало в воспитании непрошенного, ненужного второго ребенка родителей, что стал непосильной обузой. — Я бы не хотел с тобой ссориться, Иларион, правда. Я приношу свои извинения, но едва ли они смогут помочь тебе. Ты как убивался, так и будешь, поэтому не вижу смысла тратить твоё ограниченное время на подобие дружбы со мной. — Ты сам не хочешь нести никакой ответственности, — вдруг задирает голову вверх принц, прожигая взглядом снизу вверх. Сейчас он находится совсем недалеко от ширинки мужчины — смелости убавляется, на языке возникает гадкий привкус, а живот скручивает, подгоняя к горлу ком. — Ты убил меня ради собственного удовольствия, а ведёшь себя так, будто случайно пролил вино на фамильную скатерть. — Случаются в жизни огорчения, — вновь жмёт плечами он.       Замечая скривившееся лицо принца, мужчина наоборот становится ближе, делая вид, будто тянется к полотенцу. Видеть омерзение в смеси с уморительным для положения принца страхом — приятно. Более того, это чувство пьянит старшего Сондера, подталкивает к необдуманным, сумасбродным поступкам, которые могут плохо закончиться. — Хотелось бы мне сказать, что ты это переживешь, но нет. Эта ошибка была фатальной для тебя и ты поплатишься за неё жизнью.       Дориан чувствует весьма ожидаемый толчок по бокам бедер и едва сдерживает злорадный смех. Принц не выдержал такого близкого контакта с заметным бугорком в джинсах мужчины, оттолкнул и тут же забился в угол ванны, с опаской распушив шерсть на хвосте. Обида, злость и беспомощность — ими наполнен взгляд принца до предела, он так возбуждает Дориана, но не оставляет выбора.       Мужчина не хочет проверять теорию о том, что принц не убьет его в любом варианте событий, жизнь, всё-таки, дороже глупых экспериментов. Поэтому он и травит волчьего неочевидными жестами, с наигранным удивлением делая вид, будто ничего «такого» не замышлял. — Уходи отсюда и больше никогда не возвращайся, — уверенно заявляет тот, готовый в любой момент наброситься. Будто кошка, что предупреждающе выгнула спину и утробно завыла, — принц вжимается спиной в сломанный экран ванной позади да руки вытягивает перед собой. — Ты получил от меня всё, что хотел, больше ты ничего не получишь. Дай мне дожить эти месяцы без тебя, выполни моё последнее желание. — Да наздоровье, — простодушно хмыкнул тот, повесив окровавленное, синее полотенце обратно на крючок. — Надеюсь, что ты сможешь узнать правду до того, как моё семя внутри тебя убьёт. — Я сказал… — начал фразу с постепенным повышением голоса Илари, поворачиваясь назад, дабы взять стеклянную мыльницу с ванной. — …ПРОВАЛИВАЙ ОТСЮДА! — сразу после этих слов предмет летит в стену позади Дориана. Мыльница рассыпается грудой мелких осколков по полу и на пару секунд оглушает присутствующих.       Дориан уходит.       Принц не желает думать о правде, не хочет знать о том, что внутри живота прямо сейчас растёт дитя, зачатое в последствии не добровольного акта с ужасным человеком. Не хотелось думать о том, каким родной дом будет спустя сотни лет, старался не представлять войны на землях Тиаридари, которые, если верить Дориану, неизбежны. Он пытается заглушить буквально каждую мысль в голове, перебивает сам себя на полуслове и беспомощно стучит ладонью по ванне каждый раз, когда воображение подкидывало новые картины.       Ошибка стоила принцу жизни, а он никак не мог понять где именно он ошибся. Вероятно, как и предостерегала мать, его ошибка заключается в вере людям. Не стоило влюбляться в Дирка, как предостерегал Амави, не стоило ехать в чужую страну, не стоило оставлять родной дом и отказываться от короны. Может быть, всё это — наказание за неповиновение предначертанной судьбе? Он считал, что вылечил мать, считал, что уладил проблему и скинул с себя груз неподъемной ответственности, но сейчас жизнь подкидывает всё больше испытаний.       Дирк вернётся, когда-нибудь, но он вернётся. Единственное, о чём позволял себе думать Иларион, так это о том, что будет с его возвращением. Принц хотел потребовать скорого уезда обратно в Тиаридари, где он сможет дожить последние дни в кругу семьи. Говорить матери и отцу о беременности он не станет, его смерть станет для семьи неприятной внезапностью, винить в которой будет попросту некого. Это лучше, чем продержать их вечность в бессмысленном ожидании чудесного возвращения сына.