Расходный материал

Прошло девять дней.

      В королевстве Тиаридари на долгих две недели воцарилась тишина и траур. Злополучный бал закончился совсем не тем, чего ожидали все присутствующие и лично король: вместо лучезарной улыбки и благодарностей жены он получил тело в постели, которое с каждым днём сильнее и сильнее увядало.       На территории королевства всё также плохо в сфере медицины, однако некоторые сочетания собранных, высушенных и заваренных трав могли давать положительный эффект. Форд провёл целые сутки у постели королевы, не отвлекаясь даже на секунду. Он оставил все личные и управленческие дела на других, но женщина никак не могла придти в себя. Тот единственный лекарь, что нередко сам спрашивал совета у Илариона, лишь разводил руками — симптомы не похожи ни на одно из известных их народу заболеваний. Амелия, находясь в абсолютно бессознательном состоянии, не могла даже описать симптомов, от того диагностика становилась практически невозможной. Проблема в беременности или лично в организме королевы вызвала столь ужасающий эффект?       Форд посидел у постели, погоревал и понял, что не может просто наблюдать за страданиями жены. Созвав всю королевскую прислугу, включая стражей и гонцов, король приказал найти действенное лекарство от описанного недуга, велел найти того знахаря или ту знахарку, которая может знать хоть что-то о том, что происходит с королевой. В награду король обещал исполнение любого желания, которое им физически по силам, вплоть до самых странных и унизительных — Форд был готов на всё, лишь бы вновь увидеть жену мирно кружащейся в пышном платье с нежной улыбкой.       Первая неделя сумела дать плоды. Лишь двое из приглашённых знахарей смогли хоть как-то улучшить своими зельями состояние королевы — она смогла придти в себя!      Парень, на вид крайне жалкого, дикого и побитого вида в тряпках-лентах и лохмотьях, с длинными, ниже пояса, волосами и отросшими ногтями сейчас нависал над постелью Амелии. Смердило от него так, что Форд, при всей своей выдержке и чувстве такта, предпочитал закрывать дыхательные пути платком из плотной ткани. Бурая шерсть на хвосте знахаря во многих местах слиплась и запуталась, один из двух кончиков ушей казался будто надкусанным каким-то диким зверем, а глаза его, зелёные, как и у всех, не позволяли смотреть в себя долго. Кажется, это был самец, но истощал он до габаритов юной самки и не источал соответствующего запаха. Сначала Форд посчитал его гибридом, но потом, после одного нетактичного вопроса, прикрытого искренним беспокойством о жене, выяснилось обратное. Кажется, молодой Ларриан Дикслер и не обиделся вовсе на такую бестактность со стороны короля, раз сразу после решил предложить доказать правдивость сказанных им слов во избежания недомолвок. Форд, естественно, отказался.       Ларри долго возился с зельем на королевской кухне, дольше, чем все прочие до него. Он умудрился превратить некогда чистое, светлое место во что-то мрачное и смердящее во время приготовления густого, непонятного варева, доверять которому совсем не хотелось. Прислуга, что была вынуждена контролировать каждый шаг знахаря, предлагала даже не пытаться пробовать дать королеве то, что он сотворит — жижа в огромном котле выглядела столь омерзительно и опасно, что к такому даже подходить не хотелось, не то, что принимать внутрь. Форд и сам помышлял выкинуть с королевской кухни сумасшедшего самца, прибывшего из самых глухих закоулков Тиаридари, ведь никто не мог знать что у него на уме.       И всё-таки, король не хотел упускать даже малейшего шанса на выздоровление драгоценной жены. — Ларриан, твоё зелье уже готово к подаче? — со всей мрачной строгостью вопрошает Форд. Старательно переступая через груды самого различного лесного мусора, который знахарь притащил с собой на тележке, король пытался подобраться к нему.       Там были и ветки, и палки, и различные ягоды всех цветов и форм, там же были овощи, растения и будто бы собранные со дна самого грязного болота водоросли. Это всё ровным слоем распределилось по огромной, королевской кухне, а печь и вовсе приобрела болотно-зеленые оттенки из-за жидкости в котле, что кипела и плескалась через край. — Я бы не хотел тебя торопить, но у нас не так много времени. Ты занимаешься этим с раннего утра, время уже к ночи. Никто до тебя так долго не работал. — Вы хотите чтобы королева сдохла, да?! — беспардонно грубо восклицает странный самец, с ошалелым взглядом оборачиваясь на фигуру короля позади. Схватив что-то с разделочной доски, кажется, это являлось особым подвидом водорослей вперемешку с насекомыми, Ларри просто отправил склизкий комок прямо в Форда, тут же возвращаясь к своим делам. — Чёрт, чёрт, чёрт. Не три четверти с половиной грамма и килограмма, а семь долей, семь сантиметров и восемь миллилитров с тремя каплями… — бурчит заговорчески он себе под нос, скрючившись над кухонными тумбами. И тут, осознав, что он не слышал хлопок закрывающейся двери, Ларриан вновь оборачивается. — Вы ещё здесь?       Сказать, что король был шокирован оказанной дерзостью незнакомого знахаря — ничего не сказать. По чёрному костюму, траурному по состоянию жены, сейчас медленно полз по груди вниз комок какой-то странной субстанции. Форд, задержав дыхание предварительно, при недолгом рассмотрении обнаружил в сгустке крылья насекомых, головы и ноги, что принадлежали ни одному, ни двум и не трём видам насекомых — там было сразу уйма! Ком подошёл к горлу короля, мужчина уж было подумал, что его стошнит скудным обедом прямо посреди кухни. Он быстро отвёл взгляд взгляд и постарался позабыть об этом, переключая внимание на наглеца. В любой другой момент Форд бы показал как стоит общаться с королевской персоной, а как не стоит, но не сейчас: если от безумного знахаря зависит жизнь его любимой жены — Форд готов с головой искупаться в чём-то более мерзком без всяких сомнений. — Сколько вам ещё нужно времени? — сдержанно спрашивает король, аккуратно расстегивая пуговицы пиджака, дабы снять раз и навсегда. — Я не стану вам мешать и буду бесконечно благодарен, если ваше зелье сможет поставить на ноги мою жену, но, Ларриан, поймите — она может попросту не дожить до окончания вашей работы. — Тридцать три минуты и тридцать три секунды, — выдаёт торопливо Ларри, убирая каштановые, запутанные волосы назад, связав за спиной в узелок. Самец теперь не оборачивается, вновь погружается в процесс, выдавливая из очередного то ли жука, то ли лягушки все внутренности наружу. — Уходите, не мешайте, спасибо, — тараторит не отвлекаясь он, неестественно скрючившись над рабочим местом.       Форд выдыхает тяжело, не понимая — его так тактично отправили к чертям или действительно дали столь странно точное время готовности? Разбираться нет сил и времени, проще выждать обусловленное количество минут и потом с полной уверенностью требовать от знахаря результатов. Если тот не справится и через час — очередь подойдёт к следующей знахарке, которая, по крайней мере внешним видом, внушала куда больше доверия.       Вернувшись обратно в пустой, холодный кабинет, мужчина в тысячный раз разглядывает портрет на стене, написанный в день их с Амелией свадьбы. Мог бы закурить — закурил бы, но до Тиаридари пагубная привычка ещё не дошла. Вместо неё король топил печали в выдержанном в погребах вине, с отвращением встречаясь взглядом со своим отражением в алой глади напитка.              Форд был уверен в том, что он повинен в долгом, крепком сне жены: если бы он тогда, неделю назад, не закатил этот проклятый бал — никакой катастрофы бы не случилось. Как это может быть связано он и сам не понимал, но виноватых более нигде не мог увидеть. Королеве было нехорошо до этого и стало ужасно после.       По настенным часам прошло уже как тридцать пять минут, за течением времени король наблюдал неустанно. Минуты тянулись будто часы, секунды будто минуты, между каждым движением стрелки часов проходила словно целая вечность, в которой мужчина не мог найти покой. Он бы провёл томительное ожидание в их с королевой спальне, где и уснула крепким сном Амелия, но местный лекарь категорически запретил нарушать покой больной женщины. Форд хоть и старался быть тише воды и ниже травы, однако удержаться от слёз и нежных поглаживаний он не мог, что и являлось прямым нарушением спокойствия.       На тридцать шестой минуте терпение короля подошло к концу. Он будто ужаленный подскочил с места, грозясь разрушить всё, что встанет на пути. Тяжёлыми шагами последовал к двери, повернул, резко дёрнул ручку, а там… — Ваше превосходительное королевское высочество, зелье готово! — протягивает Ларриан здоровенный, горячий котёл с многолетним, чёрным нагаром по всей площади. Держится он на тоненькой, железной ручке с деревяшкой на вершине, котёл сам по себе весил не меньше пяти килограммов, а жижа в нём прибавляла к тому ещё килограмма три — от того костлявая рука Ларри вот-вот могла переломиться. По крайней мере, складывалось такое стойкое впечатление. — Хотите отведать? — Ларри, вы можете называть меня просто «ваше высочество» или Форд, — устало и несколько шокированно выдаёт король, устало потирая переносицу двумя пальцами.       Вглядываться в жижу, чей смрад тут же отбил все обонятельные рецепторы, не хотелось. Осталось лишь надеяться на то, что содержимое котла в самом деле сумеет поставить Амелию на ноги. — Пойдёмте, оповестим об окончании работ прислугу и лекаря, — махнул рукой король, аккуратно вышагивая в коридор мимо стоящего неподвижно знахаря. — В какой, говорите, концентрации нам надо напоить этим мою жену? — Ну, эээ… — почесал затылок тот, из-за чего светло-зеленые ковры коридора стали покрываться мелкими, более того, движущимися, чёрными пятнами. Видать, в волосах знахаря уже давно кто-то мирно и спокойно проживает. От подобного наблюдения у короля зачесалась буквально каждая клеточка организма, но виду тот не показал. — Надо всё до последней капли ей скормить, а то ничего не получится.       Форд рассчитывал, что как и у прочих — от огромного котла им понадобится всего-то крохотный стаканчик, что должен будет привести больную в чувства. Узнав, что зловонной, сомнительной жидкости Амелии придется влить аж целых три литра — выражение лица короля стало крайне отрешенным. Если это её окончательно убьет — Форд спустит с подозрительного незнакомца шкуру при всей своей лояльности и благоразумии. Он догадывается, что самцу с глуши доверять не стоит, королю на каждом углу об этом говорят, но последний огонёк надежды после недели неудачных попыток заставлял мужчину поставить на кон всё.       В покои королевы сейчас созвали всех — и поварих, и служанок, и лекаря, и уборщиков. Вдобавок ко всему, за дверью стояло ещё двое стражей, которые должны были предотвратить побег Ларриана в случае неудачи и обеспечить оперативное задержание с целью дальнейшего допроса. Никто не доверял странному самцу, один только король слепо надеялся, что эта зловонная жижа сумеет вернуть королеву в сознание.       Ларриан, разместив грязный котел на светлой прикроватной тумбе, зачерпнул большой ложкой коричнево-зеленое варево, для надёжности подставив под ложку вторую руку. Лекарь, немолодой мужчина, что работал на королевскую семью почти всю жизнь, поддерживал голову женщины в вертикальном положении, а также приоткрывал ей рот, что обеспечило знахарю лёгкий доступ.       Первая ложка зловонной дряни пошла по языку королевы вниз, к горлу, после чего произошёл непроизвольный глоток — Амелия проглотила то, чем поили. Первая ложка не дала результат, вторая, третья и четвёртая. На десятой ложке присутствующие стали терять какое-либо терпение, в том числе и пожилой лекарь, порядком уставший находиться неподвижно в одном положении.       Все будто бы ждали провала Ларриана, ведь они точно знали, что сумасшедший из глухой чащи никак не может хоть что-то смыслить в зельеварении. Они утверждали, что жидкость, которую приготовил знахарь, либо совершенно безвредна и не несёт никаких эффектов, либо она отравит королеву раз и навсегда. И раз грудь женщины всё ещё вздымалась при дыхании — все единогласно сделали вывод о том, что выиграл первый вариант. Оно противно на вкус и вид, но не несёт за собой никаких эффектов: ни положительных, ни отрицательных.       Форд же не терял надежды до победного конца. Неустанно наблюдая за процессом, он ловил каждую эмоцию на лице женщины, хоть их там вовсе не было. Мужчине казалось, будто после седьмой ложки её глаза, что так давно накрыты веками, стали периодически дёргаться, что ноздри, некогда раздувавшиеся в одном и том же темпе, стали вбирать в себя больше кислорода. Ему казалось, что белоснежные брови, застывшие в расслабленном безразличии, стали отражать тоску и страх.       Может быть, король умудрился сам себе всё это придумать, ведь кроме него никто более не замечал каких-либо изменений, но на предложение прекратить эксперимент Форд выразил своё категорическое «нет». Он не желал прекращать происходящее, смрад зелья больше не пугал, а содержимое котла не казалось отвратительным. На бледных губах Амелии даже нечто подобное казалось до жути аппетитным. Если это сможет спасти ей жизнь, — а так и казалось воспалённому воображению разбитого горем короля, — то жижа автоматически приобретала для него лучший вид и запах, а облик растрепанного, грязного и дурно пахнущего Ларриана — самым симпатичным и внушающим уверенность.       На пятнадцатой ложке вдруг послышался кашель. Буквально каждый взгляд присутствующего уставился на королевскую кровать. Глаза их в надежде округлились, наблюдая за тем, как Амелия корчится, морщится, кашляет, но начинает подавать явные признаки осознанности. У толпы автоматически стали наворачиваться слёзы счастья на глазах, а особо чувствительные служанки и вовсе на колени пали, закрывая ладонями рот в изумлении. Случилось чудо, которого ждало всё королевство долгих семь дней, и сотворить его смог тот, в кого верили меньше всего. Мысленно все, кто заполнял комнату в качестве наблюдателей, уже праздновали выздоровление королевы на шикарном пиру, который Форд точно закатит в честь столь знаменательного события. Радовался даже лекарь, без стыда льющий слёзы совсем недалеко от королевы. А вот Ларриан не торопился радоваться скорой награде.       Амелия предпринимает попытку свеситься с края кровати, но костлявая, покрытая пятнами рука Ларриана грубым толчком возвращает женщину обратно на множество подушек. Новая наглость со стороны самца, и терпеть подобное отношение к любимой, больной жене Форд уже не мог — он подскакивает с места, готовый высказать всё, от чего себя сдерживал, но оказавшись прямо напротив, Форд застывает под испепеляющим взором двух хмурых зелёных глаз. — Если король не круглый идиот — король посидит в стороне и не станет мешать, — недовольно бурчит Ларри, столь нелепо надув губы. Не получив ответа от остолбеневшего короля, знахарь возвращает всё внимание к королеве и решает пояснить. — Блевать нельзя, ваше высочество. Лекарство противное, но оно обязано полностью впитаться и перевариться в вашем желудке, иначе вы снова отключитесь. — Я не могу это глотать, оно будто выжигает в моём желудке дыру, ещё немного и я… — жалобно выдаёт Амелия, параллельно стараясь прикрыть губы и подавить рвотные позывы. Лицо, некогда бледное, словно мел, стало краснеть, как и глаза, что быстро наполнились слезами. Подобная реакция женщины несколько поубавила немое ликование толпы, факт выздоровления королевы вновь стоит под вопросом. Если она говорит, что чувствует, будто вот-вот умрет — значит, так оно и есть. — Умоляю, не заставляйте меня это пить, прошу!       Форд и лекарь настороженно обмениваются взглядами. Кого послушать — королеву, чьи страдания наносили королю будто тысячу ножевых; или знахаря, что первый из пятнадцати предшественников смог вернуть женщину в сознание? Лекарь в сомнениях жмёт плечами и сочувствующе морщится — ответ больше склонялся ко второму, более обнадеживающему варианту.       Вот и король, чьё сердце кровью обливалось от одного только вида слёз жены, к своему же удивлению пришел к второму варианту. Если это спасет ей жизнь — он лично, силой зальёт весь котёл женщине в глотку, хоть и сам потом себя станет проклинать за столь жестокое обращение. — Милая, раз он говорит, что надо выпить всё — значит, надо выпить всё, — виновато произносит Форд, тем самым отдавая знахарю разрешение на дальнейшие действия. — Тебе нужно немного потерпеть, как бы это ни было больно — оно сделает тебе лучше. Уже сделало, ведь ты снова с нами. — Форд, я умоляю… — жалобно протягивает жена, с искренним страхом и омерзением поглядывая на грязный, огромный котел на тумбочке. — Я молю, не заставляй меня, Форд, прошу... — вновь пытается она, но в ответ получает лишь виноватое покачивание головой со скрещенными за спиной руками. По щекам мужчины уже катятся слёзы, наблюдать любимую женщину в таком состоянии само по себе тяжело, а принуждать её к большим мукам — ещё сложнее. — Ты настолько уверен, что это меня исцелит? — Я хочу верить в то, что это сможет тебя исцелить, — опустив белые с чёрной кисточкой уши вниз, мужчина опускает взор голубых глаз к полу, не выдерживая долгий зрительный контакт. — У нас больше нет вариантов.       Сам же Ларриан, давным-давно растерявший хоть какое-то чувство эмпатии и сострадания в своих диких лесах, смотрел на развернувшуюся драму как на нечто совершенно бессмысленное и смехотворное.       Ему объяснили некоторые правила цивилизованного общества ещё по дороге в поместье, а так как та была долгой — усвоить пришлось многое. Одним из уроков являлось то, что в такие моменты необходимо хотя бы изобразить скорбь и жалость, не прерывать подобные действа, как бы сильно он не спешил. Будь это в его полномочиях, Ларриан бы просто взгромоздился верхом на больную женщину, одной рукой бы держал ей рот открытым, а другой заливал содержимое прямо из котла. Но, вынужденный считаться с правилами и порядками цивилизованного общества, самец просто застывает на месте с крайне скучающим видом, который он представлял себе печальным и сожалеющим. — Я могу начинать? — спрашивает наконец знахарь, оглядываясь на всех троих. Королева продолжает плакать, но теперь не наровит избежать неизбежного. Король продолжает без каких-либо звуков и движений пускать по щекам дорожки слёз, а лекарь, некогда радостный, сейчас с печальным взором тянет руки вновь к женщине. — Видимо да.       Процедура далась всем до невозможного сложно. Считать те разы, когда женщина вновь отказывалась и умоляла не продолжать — нереально, ведь буквально после каждой ложки она кончилась и скручивалась так, будто осколков стекла наглоталась. Невыносимая боль раздирала королеву, но, к удивлению, провоцировало её не отвратительное нечто в котле, а сам организм. Доказательством тому стал факт, что с каждой, приблизительно десятой ложкой, между которых они были вынуждены делать перерывы, самочувствие женщины стремительно улучшалось.       Последние остатки варева Амелия могла осилить самостоятельно, когда за окном уже рассветало. Основная часть прислуги разошлась по покоям ещё ночью, в поздний час, к утру в покоях остались только четверо волчьих: Амелия, лекарь, Форд и знахарь, порядком уставшие от затянувшегося процесса. Королева привыкла к омерзительному виду и вкусу, а боль в животе отступила. Более ей не приходилось испытывать никаких неудобств кроме тех, что её живот раздулся, а желудок под завязку полон.       Никто не верил в Ларриана, а он смог. В честь королевы и спасителя из глуши закатили новый бал, который в этот раз прошел без происшествий. Знахарь не понимал всех прелестей цивилизации, не любил мыться, расчесываться и вообще как-либо следить за внешним видом. Ларриан и ввергся в откровенный шок, когда его принудили к ванным процедурам. Теперь и смущённые служанки убедились в том, что перед ними никто иной, как самец. Естественно, по половым признакам, с которыми им пришлось непосредственно контактировать: допускать знахаря к королевскому балу в том состоянии, в котором он изначально явился — совершенно недопустимо, а сам он наотрез отказывался мыться.       На балу Ларриан выглядел как некто совершенно другой. Длинные каштановые волосы подрезали по пояс, отмыли, расчесали и собрали в пышную косу, которую закрутили на затылке, а вместо лохмотьев выдали вполне приличный костюм. Сказать, что самец чувствовал себя в новом образе некомфортно — ничего не сказать, желание разорвать сдавливающую ткань множились с каждой секундой. Он носил звание спасителя, героя и гения, за время приготовления бала выслушал столько восторженных речей, сколько не слышал за всю свою жизнь. Буквально каждый из присутствующих был готов броситься в ноги Ларриана с благодарностью, бить лбом о пол, лишь бы вознаградить способности странного, одичавшего знахаря.       Король объявил, что тот, кто сумеет излечить королеву — получит всё, о чём мечтает, и Ларри озвучил своё желание при всех, на торжественном балу. Все с замиранием дыхания ждали ответ, королева в объятиях короля мирно улыбалась, прижимаясь щекой к груди. Голоса моментально стихли, а живой оркестр стал намного тише, выжидая ответа Ларриана. Тот, сгорбившись вопреки всем правилам приличия, убрав руки по карманам брюк со взглядом загнанного зверя вдруг заявил: — Я хочу чтобы вы, цивили...цивилизованные, вот. Больше и ногой не ступали на территории моего леса, — произносит громко и чётко он, обращаясь к каждому из присутствующих. — Не трогали моих зверей, насекомых, растения, деревья и пруды, прекратили добычу любых материалов на этой территории и никогда не являлись к моей семье. Мои предки не поддерживали вашу гениальную идею новой ступени эволюции и я не поддерживаю, — выговорился он, не выдерживая и всё-таки расстегивая парочку пуговиц на столь тесном пиджаке. — Я и моя семья вам не рады, оставьте нас в покое. Спасибо!       На этом моменте все неловко зачесали затылки. Пожелания всех прочих знахарей всегда содержали либо денежное вознаграждение, либо особый титул в королевстве, либо новый дом и толпу здоровой скотины для двора, но никак не это. Ларриан принял участие в королевской акции только ради этого, ради этого старался и трудился, лишь бы обеспечить себе и своему скромному, самостоятельному поселению спокойную жизнь.       Жители Тиаридари, не столь давно существующего королевства, будто моментально почувствовали себя виноватыми. Не каждый хотел выходить из пещер и шалашей, не каждый желал менять охоту на мирное содержание скотного двора и выращивание овощей, не каждый хотел подчиняться кем-то зачем-то написанным законам. Форд, когда смог отойти от шока, всё-таки принял пожелание и пообещал его безукоризненное выполнение, ведь это совсем немногое из того, на что он был готов пойти ради жены.       Вечер продолжается в более позитивном ключе, а сам герой и спаситель предпочитает удалиться в свои покои и поспать, считая сон более продуктивным делом, нежели танцы, светские беседы в неудобной одежде и набивание животов.       Всё возвращается на свои места в течении следующей недели. Возобновляются все процессы, за которые отвечала непосредственно корона, обрабатывались новые обращения от жителей, издавались новые указы и ужесточались меры по предотвращению новых похищений, об этом деле никто не забывал.       Дети Честерсов, что были вынуждены провести основную часть времени с нянями в другом крыле поместья, снова вернулись к королю с королевой. В редкие свободные часы Амелия и Форд предпочитали совершать с детьми спокойные прогулки по саду, что заканчивались одним и тем же — малолетние сорванцы дрались, плакали, а потом мирились. Форд почти привык к их сложному характеру, стараясь не походить строгостью на собственных родителей, а Амелия всегда находила в поведении детей нечто крайне умиляющее. Женщина не злилась, не переживала и не ругалась на них — от того и являлась главной любимицей обоих детишек. Они успели сильно соскучиться по ней за минувшую неделю расставания. Увидев её вновь — чуть было не сшибли объятиями с ног.       К концу недели можно точно заявить, что прошло ровно два месяца и две недели спустя момент зачатия ребенка. Хоть организмы волчьих и отличались от людских, время вынашивания ребенка у них схоже. Впереди ещё шесть с половиной месяцев и на свет появится новый наследник престола, его появления ожидало всё королевство с замиранием дыхания. Не важно кем родится их ребенок: самкой, самцом или станет вторым гибридом в семье — он сможет возложить на свои плечи ответственность за будущее королевства, в этом Форд не сомневался и на секунду. Хоть мужчина нередко скучал по Илариону, который столь внезапно и беспардонно решил покинуть семейное гнездо, он понимал, что сын действительно не сможет потянуть на себе бремя правления.       Иларион мягкий и утонченный, наивный и добрый, честный и справедливый — все эти качества они сами воспитали в сыне. И в то же время, они не сумели воспитать в нём стержень, который так необходим для правления. Со вторым ребенком они не допустят такой оплошности. Форд всё-таки прислушается к советам покинувших этот свет родителей и воспитает в новой душе прирожденного короля или королеву.       Утро воскресенья планировалось стать совместным, уединенным выходным, в котором они полностью будут заняты исключительно друг другом. Об этом было предупреждено всё поместье, вся прислуга и стража, дети вновь, хоть и ненадолго, оказались под опекой нянечек. Форд не желал сильно нагружать жену, что только недавно пошла на поправку и практически перестала жаловаться на самочувствие, но от прогулки по близлежащему пляжу скромного озера он отказаться не мог.       Проснулся король раньше положенного, как происходило всегда, когда он был охвачен предвкушением предстоящего. Мужчина не будит жену, тихо, словно мышь, поднимается с постели и уходит приводить себя в порядок. После кропотливых ванных процедур, совмещённых с подбором подходящей одежды для скорой прогулки, Форд вновь возвращается в комнату, припоминая, что в это время Амелия обычно встаёт. И увидев всё тот же мирно лежащий под пуховым одеялом силуэт, мужчина делает скидку на общее самочувствие женщины и решает не прерывать сон.       Форд отправляется на кухню, которую с горем пополам отмыли после ужаса, который устроил Ларриан. Завтрак в постель для жены он доверяет исключительно себе, отмахнувшись от всех обеспокоенных предложений поварих. Женщинам было неловко наблюдать за тем, как сам король Тиаридари потеет на кухне, пока они прохлаждаются на диванах. Самец без труда объясняет свою позицию прислуге и ему, всё-таки, дают спокойно приготовить незамысловатое блюдо.       Подав результат на плоские тарелки с позолотой, разместив всё на серебряном подносе, Форд чешет затылок в размышлениях над тем, что лучше дополнит подачу. Напиток есть, еда есть, фрукты есть, приборы и салфетки тоже, но чего-то явно не хватает. Повариха, что больше остальных была озабочена занятием короля, вдруг оказалась совсем рядом с ним. Пухлая рука немолодой женщины с застенчивой улыбкой протягивала белую розу, с обрезанного стебля которой всё ещё капала вода.       Роза отлично дополнила композицию и чувство незавершённости испарилось. Уверенный в том, что теперь жена точно проснулась, ведь время шло к обеду, Форд поднимается на третий этаж и медленно следует к их личным покоям, стараясь ничего не расплескать и не споткнуться. В этот момент он начинал понимать труд своей прислуги, которая отвечает за подобные задачи каждый день. Мало просто приготовить, надо ещё и отмыть кухню, а потом донести всё в целости и сохранности. С учётом лёгкого волнения руки мужчины слегка дрожали, а когда пришёл черёд открывать дверь — Форд понял, что не сможет этого сделать с занятыми руками.       Аккуратно опустив поднос на пол, мужчина поворачивает ручку двери и заглядывает в комнату — Амелия как лежала в постели, так и лежит. Форд снисходительно посмеивается, поднимает с ковра поднос и бедром подталкивает дверь от себя, решив, что крепкий сон жены пора бы всё-таки прервать. — Амелия, я, конечно, всё понимаю, но у нас с тобой всего один выходной на этой неделе, — произносит неглядя он, опуская поднос с едой туда, где неделю назад стоял зловонный котёл лекарства. — Если ты планируешь его весь провести в постели — я не против. Давай мы с тобой хотя бы позавтракаем, тебе и ребенку нельзя пропускать приемы пищи. Будущий король должен родиться крепким и здоровым.       Никакой реакции на речь короля не следует и тогда он, припоминая подобное поведение после одного из редких, но метких конфликтов, стал полагать, что женщина попросту за что-то на него обиделась. Повышенная эмоциональность беременной самки — не слух и не вымысел, так оно и было. Амелия нередко обижалась и устраивала скандалы ещё во времена беременности Иларионом. Форд собирает всю выдержку и волю в кулак, решает подойти сам и выяснить причины, начиная с нежного поглаживания по плечу. Король взбирается на постель прямо в свободных, но парадных рубашке да брюках, ложится прямо позади Амелии и осторожно ведёт прикосновения пальцами от кончика плеча к пальцам любимой жены. Не сразу подметив крайнюю холодность и расслабленность, он сжимает их пальцы в замок, двигается ближе и оставляет осторожный поцелуй у основания белых ушей, но те в ответ не дают никакой реакции.       Мужчина хмурится, терпение постепенно заканчивается, но он продолжает держать себя в руках. — Милая, если ты из-за чего-то на меня обиделась — так и скажи, — обречённо выдает он, взглядом хмурых, голубых глаз прожигая затылок жены. — Я не телепат, я не умею читать твои мысли. Амелия, прошу, не мучай меня, — просит Форд и нежно, будто кот, трётся носом о затылок белых волос, что до сих пор благоухают травами. Реакции никакой не следует. — Я обязательно искуплю свою вину, как только пойму что я сделал не так, договорились? — вновь в ответ молчание и полное отсутствие реакции. — Амелия, ну что за ребячество? Ты, взрослая женщина, действительно хочешь играть в молчанку?

Тишина.

— Ну и играй.       Прошла минута, две, пять, десять. Форд сидит на краю кровати, уперев локти в колени и склонив голову вниз, ломает себе мозг всего одним вопросом: «что могло пойти не так?». Он перебрал всю минувшую неделю, каждый из дней постарался вспомнить и проанализировать, но ни в один из них не мог припомнить ничего, что могло так сильно затронуть сердце королевы. Форд не контактировал с самками, что приходили на бал, не задерживался с прислугой, всеми делами занимался один, либо в окружении стражи. Перед сном всегда целовал и обнимал, как и по утрам, сегодня и вовсе организовал завтрак в постель, чего не делал давненько. Предположений становится всё меньше и в конечном итоге они заканчиваются, самые абсурдные король старался отвергать, считая, что настолько сильно пасть королева не могла.       Форд без каких-либо предупреждений взбирается обратно на кровать, упираясь в матрас коленями. Он не глядя тянет на себя плечо женщины, переворачивая на спину, перекидывает через бёдра ногу, усаживаясь верхом, и упирает по бокам головы в подушки ладони. — Я от тебя не отстану, пока не выясню причи…

Причина проста: королева уже мертва.

***

— Вставай, предатель, — раздаётся в глухой тишине голос Синта посреди ночи. — Подматывай свои пожитки, завтра мы выдвигаемся в Тиаридари. Королева уже померла.       Неделя, которую Ульриху пришлось прожить то в кабинете борделя, то в гостевой комнате дома, прошла слишком медленно. С первого же дня, с первого вечера, когда Синт узнал о пропаже Илариона из борделя — между Кручевальдами не смолкала ругань. Гибрида не смущали ни гости, ни персонал, ни обслуживающие людей волчьими в плену — он заявлял о своём негодовании громко, чётко и уверенно, на всеуслышание. Поступок не понравился Синту, да настолько, что тот до последнего решил шантажировать Ульриха разводом, которого самец уже не боялся.       Глава борделя не солгал, когда сказал, что понятия не имеет где и с кем сейчас находится принц — Илай успел вернуться на рабочее место до начала первого скандала. Синт смог найти клиента, который предложил за сутки с принцем столько, сколько бордель не зарабатывал за полгода усердной работы и нововведений. Эта сумма настолько вскружила голову гибриду, что он решил не брать во внимание факт того, что принц, вероятно, не доживёт до конца обговоренных суток. Какая разница, если с порога им перепадёт настолько внушительная сумма?       А раз Ульрих, сговорившись с Илаем, решили несколько изменить дальнейшую судьбу принца Тиаридари — все планы Синта пошли крахом. — Откуда ты знаешь? — логично спросил Ульрих, продрав один только глаз от сна.       Спать в гостевой комнате на одноместной кровати неудобно, временами холодно и совсем капельку одиноко. В такие моменты Ульрих начинал малодушно помышлять о том, чтобы завалиться в личную комнату Илая и проспать с ним до утра. Но, не желая получить в свой адрес не только оскорбления и слабые махи руками, но и летящие ножи, мужчина решает не рисковать и не попадаться на измене. Хоть и со слов Синта — они уже разведены. — Правительство готовит армию наступления к выходу, они отправятся на земли Тиаридари буквально через пару дней, — безэмоционально и холодно выдает Синт, поправляя перед зеркалом золотую серьгу в ухе. — Если ты не выдашь мне Илариона — останешься там в разгар войны, будешь своей жопой защищать любимое королевство и принцессу, — деловито выдаёт он, наконец обратив высокомерный взор на мужа. — А мне надо будет увезти как можно больше новых работников, пока их всех не перетрахали до нас и не перестреляли. Вояки по-любому, как и в Эльрунге, включат в захват земель и массовое изнасилование всех, кто им покажется симпатичным и не сможет дать сдачи. — Ты так хладнокровно говоришь о месте, в котором мы оба родились и выросли, — спокойно отвечает самец. Приподнимаясь на постели, он укладывает подушку под спину и скрещивает руки на груди. — Пожалуйста, скажи, что ты просто хочешь спасти хоть кого-нибудь от той участи, что всех ждёт. Не заставляй меня думать, что ты окончательно свихнулся на денежной почве. — Почему тебя начало волновать это только сейчас, Ульрих? С каких таких пор ты стал настолько сердобольным? — с явной претензией вопрошает Синт, точно также, как и муж, скрестив руки на груди. Бурый хвост раскачивается нервно из стороны в сторону, а уши навострились, будто гибрид готовится обороняться. — Мы с тобой ведём этот бизнес уже сколько лет, а ты только сейчас вспомнил о существовании совести и чести! Тебе не кажется, что как-то поздновато ты спохватился? Если рай и ад существуют — мы с тобой, милый мой, в любом случае встретимся в аду. Терять уже нечего. — Печально осознавать, что вскоре то спокойное, вечно зелёное царство станет состоять из таких же бездушных, шумных и грязных мегаполисов, — хмыкнул самец, легко пожимая плечами. И он не лукавил: в данный момент он был куда сильнее озабочен новостью о скорой войне, нежели глупым шантажом Синта. Даже если гибрид передумает и решит не расторгать брачных уз, даже если предложит вернуться к бизнесу, то мужчина завершит брак сам. — Мало того, что наш бордель вскоре станет никому ненужной забегаловкой, так ещё и умрёт целая куча народу. Как волчьих, так и людей. Мне никогда не нравились войны, если ты об этом, и твои попытки нажиться на чужом горе меня пугают. — Ульрих, ты, видимо, меня совсем не понимаешь, да? — говорит устало Синт, сосредоточенно потирая переносицу. — Ты действительно хочешь остаться там один, в разгар войны, да? Тебя никак не пугает эта мысль? — Ты не сможешь развестись со мной, Синт, и я это знаю точно, — пожимает плечами самец, легко покачивая головой. Глаза болят от яркого света, что лился в гостевую из коридора, от чего взгляд мужчины становился чуть более суровым. — Наш бордель и правда станет более бюджетным и невостребованным местом, это факт. Но если оттуда уйду я — он развалится, будто карточный домик, в течении следующего месяца. Хотя, кого я обманываю…недели. — Ты думаешь, что я без тебя ничего не смогу, да? — обиженно и возмущённо вопрошает Синт, с силой сжимая кулаки.       Его функционал и правда весьма ограничен, гибрид понятия не имеет как заполнять бумаги, проводить беседы с сотрудниками и работать с отрицательными отзывами. Всё, что он сейчас мог, так это искать не слишком надёжных, но богатых клиентов, которые от товара и мокрого места не оставят. Синт прекрасно всё понимал, но отступаться от своего не хотел: почему всегда угроза разводом работала, а сейчас вдруг — нет? — Ты просто вставляешь палки в колёса нашего бизнеса, Ульрих! Без твоей омерзительной, наглой морды там будет в тысячу, нет, в СТО ТЫСЯЧ РАЗ лучше, чем с тобой! — Ну, раз ты так считаешь, то я не в праве тебя переубеждать, — легко отзывается Ульрих, хотя в глубине души чувствует, что слова мужа сильно задели.       Слышать о том, что без него будет лучше при всех трудах, времени и нервах, которые он вложил в дело — обидно, до боли обидно и грустно. Единственный, от кого Ульрих мог получить искреннюю поддержку и похвалу был и остаётся Синт, а сейчас он, пусть и манипулируя, говорит ровно противоположное. Кручевальд пытается быть внешне холодным и непричастным, старается скрыть настоящие эмоции, но губы выдают правду раньше, чем оно задумывалось. — Мы разводимся, Синт, и теперь это моё решение. Имущество поделим позже в суде, дочь останется с тем, с кем сама захочет.       Перед речью, которая целую неделю крутилась на языке, Ульрих встал с постели и стал переодеваться из домашней одежды в свой привычный, рабочий костюм. В его планы входило возвращение в бордель, а там прямо по коридору, направо, направо, а затем налево, пройти ещё немного вперёд и упереться в предпоследнюю дверь коридора — дверь комнаты Илая, который будет рад его видеть в любое время дня и ночи. Сегодня у него выдался прибыльный денёк, а от того спать он пошёл не под утро, а уже чуть за полночь. — Тебе настолько важна жопа принца, что ради неё ты готов и со мной развестись?! Ты, ублюдок неблагодарный, хоть понимаешь, что хочешь пустить наш многолетний брак псу под хвост только из-за одного дряного гибрида с белыми волосами?! — разразился эмоциональной речью Синт, ожидаемо разбудив мирно спящую дочь в комнате напротив. Гибрид понял это по недовольным, матерным возгласам, что доносились со стороны её комнаты. Родители девочки так часто в последнее время скандалили, что та перестала стесняться характера, что унаследовала от Синта, напрямую высказывая всё, о чём думает. — Не говори так, Мэри, я уже говорил тебе, что это плохие слова!       Ульрих не обращал внимания на дерзость дочери, сейчас единственное, чем озабочен мужчина состояло в том, каким именно образом покинуть дом и не вступить снова с Синтом в открытый конфликт. Дочь уже наблюдала воочию одну из их драк, видел её и покойный, старший сын, что всеми силами пытался их разнять. Повторение истории он не хотел, ведь до сих пор испытывал угрызения совести за то, что умудрился сломать мужу не только нос, но и руку. Каким бы стервозным Синт ни был, даже он не заслуживал к себе такого отношения, а дочь, и без того многое повидавшая для своих юных лет, не заслуживает вновь переживать тяжёлую, психологическую травму.       Эти мысли помогали Ульриху держать себя в руках, но когда в спину вдруг прилетел сжатый кулак Синта — левый глаз начал нервно дёргаться. — Ты не посмеешь оставить семью, Ульрих, ты меня понял? — угрожающе низким голосом заявляет гибрид, оскалившись так, что даже самцу стало не по себе. — Думаешь, я не знаю о том, что ты не перестал мне изменять с тех пор? Думаешь, я настолько тупой, что не смогу догадаться из-за чего хромающий Сондер младший вылетел пулей из твоего кабинета? Ты подтер записи с камер с предателем, который увез отсюда Илариона, — с горьким смешком произносит Синт. Голос начинает дрожать, а с правого глаза скатывается всего одна слеза. — Но ты совсем позабыл о тех камерах, что снимали коридор. Видимо, об этом ты волновался меньше, да?       И хоть в голове Ульриха их брак уже расторгнут, а он уже мысленно пребывает не в Северном государстве и даже не в королевстве Тиаридари, маленький секрет, который весьма внимательный Синт сумел рассекретить, ввёл самца в состояние ступора. Оправдываться перед ним значит с ходу признать вину, резко замолчать и сделать вид, будто не заметил — тоже бесполезно, на лице и так всё написано. Включать дурака и делать непричастный вид теперь поздно, слишком долго он находится в состоянии молчаливого, неподвижного ступора. Ульрих знал, что когда-нибудь вновь проколется с сокрытием своих грязных дел, но не думал, что это случится настолько глупо и подло — выдал себя неудавшимся изнасилованием ни в чём неповинного человека. — Ему больше нечем было мне платить, а услугу от меня он требовал настойчиво, — побежденно выдаёт Ульрих, склонив голову вниз. В руках застыл скомканный пиджак, которому не суждено сегодня оказаться на плечах. — Я понимаю, что это звучит абсурдно, но он убил нашего сына. Поэтому я… — РЕШИЛ ТРАХНУТЬ ЕГО ЗА ЭТО, ДА?! — во весь голос выкрикивает Синт, в этот раз нанося сразу несколько ударов кулаками вдоль позвоночника. Мужчина продолжает стоять там, где стоял, лишь шипит едва слышно от тяжести ударов. — Боже, Ульрих, я правда не хотел тебе этого говорить, правда. Мне было обидно, было больно и тяжело, но я подумал, что эта несчастная интрижка не сможет разрушить мою любовь к тебе и наш многолетний брак, — уже спокойнее говорит дрожащим голосом Синт, бешено сжимая ткань рубашки на спине мужа. — Но теперь ты заявляешь мне о том, что ты сам хочешь развод? Ты, проклятая, блудная морда, хочешь развестись СО МНОЙ?! — Да, Синт, хочу, — на выдохе выдаёт самец, в конечном итоге поворачиваясь к мужу лицом.       От одного только взгляда на его зарёванный и разбитый вид внутри что-то с треском ломается, негативные воспоминания и непрекращающиеся ссоры будто стираются из памяти, а над головой гибрида словно нимб возникает. Первой же мыслью было взять все свои слова обратно, отказаться от сказанного сейчас, от сказанного тогда, вечером, Илаю в кабинете. Отказаться от того будущего, которое они с Илаем смогли вместе предоставить и остаться там и с тем, кто есть сейчас. Смотреть на слёзы Синта невыносимо больно не только морально, но и физически — в груди сердце бешено колотится, угрожая в любую секунду остановить ход. Ульрих виноват, действительно виноват в своём распутном поведении, от этого чувства вины все семейные проблемы по щелчку пальцев испарились в голове Ульриха.       Он хотел возразить в повисшей паузе самому себе, даже знал какие именно слова смогли бы успокоить мужа. Ульрих знал его так долго, но в последний момент, когда губы уже приоткрылись перед таким банальным «я пошутил», самец вдруг вспоминает Илая. Ему в любом случае придётся выбрать кого-то одного, и Илай, услышав отказ, точно бы не стал закатывать слёзных истерик. Он улыбнётся, пожмет плечами и скажет глупость вроде: «ничего страшного, со всеми бывает», а потом продолжит убивать свой организм беспорядочными половыми связями да алкоголем.       Кручевальд смог вновь вспомнить мотивы, в соответствии с которыми он пришёл к этому непростому решению. И прокрутив в очередной раз в голове, губы сомкнулись, а руки отпустили пиджак. — Ты предатель, Ульрих, ты просто омерзительная, гадкая свинья! — вновь заводится Синт, понимая, что это действительно конец. В первые минуты была надежда разжалобить мужчину жалким видом и заставить остаться, но сейчас, видя столь разительно переменившийся взгляд зелёных глаз самца, он делает окончательный вывод: Ульрих подаст на развод и ничего его не остановит. — Можешь проваливать к своим шалавам, ты понял меня?! Ведь они тебе дороже, чем муж и родная дочь! Ты всегда был такой мразью, Господи, зачем я только тебя терпел?! Я потратил на тебя лучшие годы своей жизни, кто мне их теперь вернёт, а?!       Мужчина решает не вступать в прямой конфликт с явно разгоряченным бывшим мужем, пытается обойти и покинуть наконец злополучную гостевую комнату, но тот ожидаемо встаёт прямо на пути. Стоит, будто в землю вкопанный, не отрывая взгляда от глаз самца, кулаки с силой сжимает и готовится к новому удару. За его спиной, там, в коридоре, виднеется небольшая щель между дверью и косяком — дочь явно наблюдает за разыгравшейся драмой родителей, в этот раз не решаясь вставлять своих комментариев. — Синт, уйти с дороги, ты уже ничего не изменишь, — строго произносит Ульрих, хмуро поглядывая вниз, на гибрида. — Пожалей психику Мэри и сдержись от драк, прошу. Я понимаю, что тебе сейчас ужасно больно и обидно, но давай мы не будем заниматься выяснением отношений на её глазах снова.       И всё-таки, Синт заносит руку перед ударом. Кулак должен был врезаться ровно в челюсть мужчины, он почти соприкоснулся, но был остановлен одним метким взмахом предплечья. Тыльную сторону запястья обжигает болью, она расходится током по всей кости и оседает где-то в локте, не позволяя выпрямить руку. Пара вновь безмолвно застывает и в тишине постепенно нарастает тяжёлое дыхание Синта, который подозрительно угрожающе опустил голову.       Светлые, крашеные волосы закрыли лицо, поэтому Ульрих и заметить не успел, как обычные зрачки сменились на звериные. Опасность почувствовал не только самец, но и юная дочка, от чего одновременно звучит сразу два громких голоса: — Я УБЬЮ ТЕБЯ, СВОЛОЧЬ! — ПАПА, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАДО!       Ульрих оказался в борделе ближе к утру, когда многие из преданных работников только ложились спать. Всё так, как и хотел мужчина — прямо по коридору, направо, направо, а затем налево, прошел ещё немного вперёд и упёрся в предпоследнюю дверь коридора — дверь комнаты Илая, единственного живого существа, которого мужчина сейчас желал видеть. После трёх ровных ударов в дверь костяшками пальцев за стенами слышится скрип кровати, а затем и ленивое шарканье тапочек по полу. Илай, что предпочитал спать исключительно в обнажённом виде, перед открытием двери накидывает на себя большой, махровый халат. Кутается с лёгкой дрожью и сонным зевком, да поворачивает ручку, наблюдая на своём пороге, пожалуй, самого внезапного гостя. Растрёпанного, измученного, с тёмными кругами под глазами и тремя неглубокими царапинами на щеке — видок у Ульриха был откровенно жалким, особенно если посмотреть в красные глаза.       Илай ничего не спрашивает, лишь кивает мужчине, чтобы тот заходил скорее в потёмки комнаты. Включает настольную лампу, от которой помещение наполнилось желтоватым, тёплым светом, что не слепил глаз. Махнул рукой на кровать, а сам пошёл к кухонному гарнитуру, без слов предлагая выбор между чаем и виски. — Илай, я завтра уеду, но я обещаю вернуться, — с крайне виноватым видом произносит Ульрих, свесив голову вниз. Внезапная идея, что пришла на ум буквально две минуты назад, стала крутиться на языке, и почему-то самцу показалось, что именно эти слова будет рад услышать Илай. — Объяви всем волчьим, которых мы удерживаем против воли, о том, что они теперь свободны. В особенности проследи за тем, чтобы Реджинальд и Амави снова были вместе. — Хочешь сказать, что борделю пришёл конец? — скептично потирая подбородок, вопрошает Илай, прижимаясь пятой точкой к кухонному гарнитуру. — У меня больше нет работы? — Получается, что так, — выдыхает Кручевальд, неловко почесывая затылок. — Нам в любом случае пришёл бы конец, но теперь, поставив точку в браке с Синтом, за этим заведением будет банально некому следить. Те, кто захотят остаться — пусть остаются, а те, кто желает вернуться домой — пусть проваливают наконец, я так устал наблюдать за их страданиями. — Могу ли я гордится тем, что на тебе сказывается моё положительное влияние? — игриво хихикнул Илай, в пару шагов оказавшись напротив подавленного мужчины. — Или это исключительно твой выбор и твоё решение? — Нам с тобой не нужен бордель для того, чтобы быть счастливыми, — пожимает плечами с улыбкой Ульрих, поднимая взгляд на самца. — Считай, что это наше общее с тобой решение.