Расходный материал

Дирку жилось легче, когда он

не понимал чего лишён.

      Он существовал в своём маленьком, пусть и унылом, но таком спокойном мирке, где неблагополучная семья, насилие, проблемы с алкоголем и постоянная ругань — в порядке вещей. Младший правда утешал себя тем, что в окружении практически все имеют схожую судьбу, считал, что это и есть норма, иначе никак не получится. Насилие, по его мнению, являлось необходимым инструментом воспитания ребенка, ведь он действительно не поймет другим языком, он же ребёнок. Дирк будто бы не имел права выказывать недовольства касаемо своей судьбы, ведь у некоторых бывает и хуже. У него мать пила и водила сомнительных друзей домой, а у кого-то вовсе умерла. Дирк не имеет права жаловаться на мать-алкоголичку или тирана-брата, ведь лучше, когда они живы, чем мертвы. По такой логике мужчина и жил, стараясь не распространяться о своём прошлом. Никто не хочет слышать о его проблемах, ведь они, в сравнении с другими, и не проблемы вовсе.       Дирк считал, что у него и вовсе нет проблем. Нет проблем с тяжёлым детством, нет проблем с паническим страхом старшего брата, нет проблем с гневом и нет проблем с отстаиванием личных границ. Он так считал до тех пор, пока не увидел нечто новое, там, в Тиаридари. В королевстве, что не успело прогнить всеми возможными проблемами общества, в месте, где всё ещё существует счастливое детство в полноценной семье.       Не стоит отрицать, что счастливые семьи были и на Северных землях. Личный, крохотный рай можно устроить и в столь жёстких условиях, было бы только желание. И тем не менее, Дирку не выпадало шанса попасть в компанию с подобными взглядами. Здесь, в особой государственной организации, ни одного человека со счастливым детством не наблюдалось. Каждый из них что-то потерял, каждый пытался за что-то отомстить или просто заработать как можно больше денег, пережив крайнюю степень бедности.       Дирк не любил никого до Илариона, как бы то ни было странно. За все двадцать пять лет, прожитых на территории Северного государства, мужчина ни к кому не сумел испытать те же чувства, которые возникли к принцу королевства. Первый раз оказался полон травмирующего осознания действительности, осознания собственной сломленности и бессилия перед могущественным государственным аппаратом.       В жизни Сондера могло быть что-то иначе: вместо тирана-брата мог быть любящий, заботливый брат, который поможет, подскажет, расскажет и защитит. Не все старшие братья являют собой нечто подобное Дориану, чего раньше Дирк не мог осознать. Его семья могла быть иной, учёба, работа и личная жизнь — всё могло быть иначе, но вместо этого он продолжает служить стране, жертвуя будущим, которое ещё не поздно изменить.       Сондер младший не знал сколько времени он сидит за рулём холодной машины. Руки значительно затекли, пальцы, что мертвецкой хваткой впились в баранку руля, неприятно захрустели, когда мужчина решил сменить положение. Глаза сухие, будто песком засыпали, дышать получается через раз — вдох полной грудью совершить никак не удается. Что-то давит внутри, где-то под одеждой. То ли ком, вставший в горле, что состоял из многолетнего, подавленного гнева и тоски, то ли узелок запутанных нитей из нереализованных желаний и надежд. Что-то мешает дышать, мешает двигаться, от чего возникает болезненно сильное желание удариться головой об руль.       Дирк решает не бороться с секундным желанием и делает ровно то, о чем подумал — с силой прикладывается головой прямо в середину руля, вызывая тем самым оглушительный сигнал в автомобиле. Звук едва ли отрезвляет, в повисшей тишине запертого салона, где ничего, кроме белого шума до этого не было, теперь появляются новые звуки — собственное дыхание, сердцебиение и протекающая по венам кровь. От осознания последнего мужчина заметно вздрагивает на водительском сиденье, трёт тыльной стороной руки ушибленное место и откидывается спиной назад, задирая взгляд к потолку.       Он уехал из злополучного борделя ещё несколько часов назад, каким-то чудесным образом оказавшись на подобии пляжа. Небольшое озеро, что располагалось в паре десятков километров от загородного борделя, показалось Дирку в невменяемом состоянии отличным местом для умиротворения.       Вернее, нет, не для умиротворения — для маленького, возмездного самоубийства. Мысль о том, что он может уйти на дно вместе с последней целой машиной старшего брата так опьянила и воодушевила, что он сам не понял, как оказался на самом берегу.       Передние колеса наполовину погружены в зеленоватую воду, ветер создаёт едва заметные волны, чьей всплеск нельзя услышать из салона. Двигатель заглушен и непонятно почему — что заставило его застыть, отказаться от первоначальной идеи, что казалась самым гениальным из того, что он когда-либо придумывал?       Сондер младший поворачивает ключ в зажигании, машина заводится, но ноги будто полностью отказались слушаться мужчину. Он хотел нажать на газ, даже приоткрыл окна, дабы вода скорее наполнила салон. Он уже видел все то, что таит на своём дне это безымянное озеро, видел как поднимается вверх грязь и водоросли, как трескаются под давлением стекла и как захлебывается болотной водой двигатель. Мужчина пытался надавить на газ, но так и не смог — чувство самосохранения ещё не до конца покинуло тело, что из последних сил сопротивлялось решениям больного сознания.       После недолгой борьбы с самим собой — Дирк сдаётся. Решает, что раз тело не позволяет просто нажать на педаль, то с банальной ходьбой всё будет намного проще. Нервно распахнув дверь автомобиля, на ватных, онемевших ногах следует к зеленоватой луже, называемой озером. Заходит в воду по колено и понимает, что та до одури ледяная. Дрожью пробивает тело, зубы стучат друг об друга, а руки машинально обнимают плечи в попытках согреться. Не самый гуманный способ покончить с собой, зайти дальше в воду он просто не смог, в отчаянии падая на колени.       Он не понимал что именно травмировало за этот день больше. После происшествия с Велиаром долго пришлось мучиться кошмарами и бороться с отвращением к себе, скрывать панический страх, который вызывал абсолютно любой самец. Сейчас, когда вся нижняя часть ноет неприятной, колющей болью, – что ни на секунду не давала забыть о случившемся в кабинете, –Дирк понимал, что мог бы пережить подобное ещё тысячу раз, лишь бы не ощущать того, что было с Дорианом.       Раньше Дирк полагал, что самое страшное, что может с ним случиться, это смерть или изнасилование. Потерю двух родственников он уже пережил, домашних питомцев или пару не имел, условно говоря, эмоционально он был совершенно неуязвим, поэтому так боялся физического воздействия. Но стоило лишь взглянуть на истинную сущность старшего брата, который не посчитал свой поступок чем-то отвратительным, как весь мир внутри Дирка обрушился. В глазах брата он увидел правду жизни, правду собственной жизни, в которой он не имел никакого права быть счастливым и иметь хорошего партнёра. Ему щедро позволили ощутить это чувство ненадолго, он за это уже должен быть благодарен, но, как известно, за всё хорошее приходится платить.       Дирк сам не догадывался насколько наивным он был, когда надеялся на светлое будущее с принцем. Родных детей у них физически бы не появилось, однако, совместный быт, жизнь и отношения — вполне. Он думал, что сможет расплатиться с долгом матери и увезти принца куда-то далеко-далеко отсюда. Куда-то, где никто не посмеет им указывать как жить, туда, где их слово действительно будет иметь вес. Оказаться там, где такое простое «нет» — понимают никак иначе, как категорический отказ. Он мечтал о свободе, которую впервые увидел в Тиаридари, мечтал прожить остаток жизни не так, как привык, а так, как привык принц, хотел взглянуть на мир его глазами и понять, что хорошее может случиться и с ним, но…       Принц лежал обнаженный на своей постели. Его лицо не отражало боли и ужаса, одно лишь умиротворение и спокойствие. Это выражение лица впечаталось в память Дирка, будто какой-то штамп или шрам.       Может быть, Илариону и правда будет лучше с Дорианом. Старший брат хоть и совершенно неконтролируемый, но имеет намного больше влияния, власти, денег и сил — он сможет обеспечить исполнение любого желания принца. Дирк же, занимая одну из низших должностей, не мог даже отдать принца на обучение в какую-нибудь особую школу, дабы тот начал двигаться к своей первоначальной мечте — стать лекарем.       Может быть, принцу и правда лучше остаться с Дорианом. Дирк не сможет дать ровным счётом ничего, в добавок ко всему, он не может даже банально защитить, не в силах и слова против сказать старшему брату. Дориан сотворил с принцем нечто, на что тот не давал осознанного согласия, Дирк это понимал, но любое желание отомстить, защитить и что-либо доказать — подавлялось всепоглощающим чувством собственной беспомощности. Оттуда и появлялись размышления о том, что Илариону может быть и лучше остаться с Дорианом, ведь это удобный повод ничего не делать и просто смириться с судьбой, прикрываясь благими намерениями.       Ноги в значительной мере привыкли к ледяной воде, но решительное желание утопиться вдруг покинуло мужчину. Слишком отчаянный способ для такого труса как он, – так подумал Дирк, на четвереньках выползая из воды. Всё огнестрельное оружие осталось там, дома, с собой он не брал ничего подобного, поэтому и банально пулю в лоб всадить себе не мог. Он кое-как дополз до небольшого участка с жёлтой, сухой травой, найдя прекрасную замену постели, улёгся на спине и уставился в небо.       Действительно ли он желает своей смерти? Смысла существовании не было априори никогда, и сейчас, когда он вдруг появился и его вдруг отнимают — в жизни не должно что-то слишком кардинально измениться. Дирк просто должен оказаться там, откуда ушёл, в своей привычной среде, в которой есть только долги матери, тупые комедии по телевизору в редкие выходные, выполнение бесчеловечных приказов и категорический блок на мысли о чем-то более высоком.       Живот полон, зад не на морозе, пара сигарет ещё валяются где-то в пачке, в кармане куртки, а за бутылкой пива сбегать вопрос пятнадцати минут — тогда, казалось бы, чего ещё от жизни надо ждать?       И всё равно, Дирку казалось, будто он уже не сможет так, как раньше. Одна только мысль о возвращении в одинокую, суровую реальность без Илариона вгоняла мужчину в состояние неконтролируемых рыданий. Лишь от одной только фантазии он был готов ползать на коленях в попытках всё изменить, только представив пустую квартиру, в которой никто не ждёт. Пустой холодильник, в котором стоят засохшие пельмени, скомканная постель, которая навсегда останется неудобной и холодной без принца. Он не мог смириться с тем, что предстоит принять, но и не мог найти в себе силы противостоять тому, что годами вселяло ужас.       Двадцать пять лет он не говорил и слова поперёк брату, двадцать пять лет принимал всё, что он скажет и решит, хотя личное мнение нередко отличалось от мнения Дориана. Дирк позабыл о том, что существует собственное мнение, что у него может быть то, что ему дорого, и что ему, как оказалось, теперь есть что терять. Первая, самая сильная влюбленность вступила в ожесточенную борьбу с первым, самым натуральным страхом — страхом перед силой брата.       Дирк не хотел выбирать ни то, ни другое, поэтому так стремился к третьему, запретному варианту — самоубийству. Если он не может жить так, как жил раньше и не может просто рискнуть вступиться за себя — проще просто умереть, не выбирая ни один из предложенных вариантов. Путь настоящего труса, который, наплевав на дальнейшую судьбу принца, попросту решит все свои проблемы посредством самоубийства, понятия не имея что ждёт в загробном мире.       Если он существует и всё то, что о нём говорят — не вымысел, то, вероятно, в рай Сондера не пустят. Из одних адских мук он переместится в иные адские муки, о которых даже догадываться не мог, и всё-таки… Даже страх перед неизвестностью не был в силах переубедить.       Если он не может убить себя — надо чтобы кто-то сделал это за него. Следуя такой логике, Дирк вновь поднялся на ноги и вернулся к машине, достал из бардачка почти полностью разряженный телефон. Он знал номер одной крайне специфичной дамы, которая могла согласиться на нечто подобное просто со скуки. — Привет, — неуверенно выдает Дирк, когда гудки наконец сменились тишиной. — Мэл, ты не могла бы оказать мне небольшую услугу? — Господи, Дирк, ты ещё живой что ли, — будто растаяв в момент, отвечает она, смахивая пот со лба. Было понятно, что женщина ожидала услышать кого угодно, но никак не Дирка Сондера, бывшего сослуживца и любовника, чей образ давно стёрся из не раз контуженной головы. — Мы не общались с тобой лет семь, кажется. О какой услуге ты можешь меня просить? — Ты можешь убить меня? — разом сбивает весь позитивный настрой собеседницы Дирк, после чего на линии воцарилась гробовая тишина. Мэл напряжённо дышала в трубку, под ногами едва слышно скрипели половицы. Видно в раздумьях ходила туда-сюда, и всё-таки, она не смогла найти подходящих слов, из-за чего Дирку пришлось продолжить. — Я хотел сделать это сам, но я не могу, я трус. Ты можешь просто застрелить меня и сбросить куда-нибудь мой труп? — Ты совсем свихнулся, Сондер младший?! — крайне эмоционально выпалила женщина, в бешенстве сжав телефон в пальцах. — Рановато ты собрался помирать, даже тридцатки не стукнуло, а он уже к прабабушке рвётся. Я понимаю, служба дело непростое, но я бы попросила тебя переосмыслить всё то, что ты мне сказал и отказаться от глупых затей. — Я заплачу тебе, если ты это сделаешь, — кое-как сдерживая слёзы, говорит он, задирая ноги на водительское сиденье. Пока мужчина не говорил — он сжимал костяшки кулака между зубов, старался выровнять дыхание и унять сердцебиение. Дирк не хотел позорно рыдать в трубку своей первой половой партнёрше. — Я могу отдать тебе ключи от квартиры, она давно уже принадлежит мне. Продать ты её не продашь, но всё то, что в ней есть — можешь смело забирать, включая отложенные на чёрный день под матрасом деньги. — Милый мой, мне платят пенсию по инвалидности больше, чем три твоих месячных зарплаты, — скептично выдаёт она, совершенно не впечатлившись предложенным приданным Сондера. С него нечего брать, это давно всем известно, а прямой наследник и вовсе рискует унаследовать с квартирой ещё и долги. — Думаешь, твои телик, холодильник да старая приставка смогут меня убедить? — Я и правда не могу тебе предложить большего, ты и сама всё прекрасно знаешь, за семь лет не изменилось ровным счётом ничего, — теперь дрожащим голосом выдаёт он. Сохранять спокойствие при разговоре становится всё сложнее, слёзы всё-таки начинают скатываться по щекам, но пока никак не сказываются на речи. Дирк дышит через приоткрытые губы лишь бы не шмыгать носом, щипает сам себя за бедро, дабы хоть немного отвлечься на физическую боль. — Если и это тебя не убедит, то я буду вынужден напомнить о проигранном тобой желании, которое ты не смогла выполнить, так как на задании потеряла руку с ногой. — Ты нашёл что вспомнить, Сондер, — качает побежденно головой она, неловко поглядывая на функциональные протезы на обрубке предплечья и лодыжки. — Ты тогда так и не озвучил его, как бы я смогла его выполнить? — Я оставил желание на будущее, когда ты придёшь в себя и сможешь выполнить всё, что я загадаю, — на выдохе отвечает он, постепенно теряя надежды. Шантажировать женщину желанием в карты, которое она проиграла семь лет назад — глупо, но это первое, что пришло в больную голову. — И сейчас я озвучиваю его тебе: убей меня, Мэл. Вот моё желание. — Знаешь что, милый мой, — потирая неловко затылок, протягивает она, нервно закусывая нижнюю губу. — Приезжай ко мне и мы разберёмся с твоим желанием. Я попытаюсь тебя переубедить, без этого никак, но если не смогу — выполню твою просьбу. Мне непонятно с чего ты решил просить меня о чем-то подобном, — выдыхает Мэл, опускаясь обратно в удобное, кожаное кресло. — Но, не сомневаюсь, случилось что-то действительно ужасное. — Случился мой брат, — до глубины души обиженным голосом отвечает Дирк, оскалившись так, что заболела голова. — Скинь мне адрес скрытым письмом. Если верхушки узнают о том, что меня завалила ты — тебе придётся не сладко, а я этого не хочу. — Как скажешь, партизан, — смиренно кивает она, закидывая ногу на ногу. — Мне за вискариком сбегать или ты сам по дороге возьмёшь? — Сбегай, — на выдохе отвечает он, едва повеселев. — Подохнуть на трезвую голову у меня не получается.       Дирк ехал с полной уверенностью в том, что сможет описать свою ситуацию женщине и убедить её нажать на курок. На крайний случай, он предполагал, что сможет сделать это и сам, но только спустя литр сорокаградусного напитка. Убить себя оказалось не так просто, как в фильмах — один шаг с крыши и все проблемы решены. Здесь нет поблизости крыш, Дирк боится высоты и не сможет даже приблизиться к краю, не то, что шагнуть с него.       Мэллин Роуз — женщина, что успешно прошла несколько воин, тысячу ответственных заданий и не смогла противостоять лишь кучке террористов, что засели в торговом центре. После активации взрывчатки, по причине полного нежелания идти на переговоры со стороны правительства, женщину, как и прочих — завалило обломками. Однако, ей повезло больше, чем всем остальным. Дирк не был на том задании, не видел всего того ужаса, через который пришлось пройти заложникам и агентам, но по одному только взгляду понял — это что-то, что полностью изменило её как человека. Мэлл вручили несколько медалей за храбрость и отправили на оплачиваемую, армейскую пенсию, ведь та более не годилась для службы.       Сондер и сам не понял, как пришла в голову идея позвонить именно Мэлл. Она была первым учителем по части спецопераций, первым наставником и другом, а в последствии и первым половым партнёром. До сегодняшнего дня мужчина и не вспоминал про неё, всё то, что между ними произошло за полтора года — почти стёрлось из памяти Дирка, видимо, виной всё то же чувство самосохранения. Сондер младший думает, будто таким образом он сможет достичь первоначальной цели, но на самом деле он неосознанно ищет того, кто смог бы его спасти. Мэллин может и убить, и спасти, функционал у женщины к тридцати девяти годам никак не изменился, а Дирк, настаивая на первом, в тайне надеялся на второе.

***

      Каждый по-своему видит утопию, Иларион видел её приблизительно так.       Принц второпях возвращается домой, лишь бы успеть к ужину. Сегодня у него очередная куча лекций на тему образования заболеваний. Помимо них, он побывал не только в скучных классах, но и на практических занятиях — из всего обучающегося класса он единственный смог правильно идентифицировать болезнь человека. Они практиковались непосредственно в больнице, приходили и помогали со всем, о чём только попросят — а просили пока о малом. Иларион не расстраивался тому, что пока ему ничего сложнее утки не доверяют, он чувствовал, как с каждым днём всё больше начинает разбираться в медицине.       Несколько типовых болезней он успел заучить наизусть, а некоторые, особо сложные, записывал и зарисовывал в толстый блокнот, предпочитая его вместо новенького ноутбука. Дирк подарил ноутбук исключительно ради дальнейших успехов в обучении, но принц предпочел технологиям нечто более надёжное, проверенное временем.       По приходу домой — в нос бьёт приятный аромат запечённой курицы в духовке, в котором уже различались оттенки горелого. Дирк никогда не был великолепным шеф-поваром и даже сейчас смог рассчитать точное время, за которое блюдо покроется румяной, а не чёрной корочкой. Иларион не злился на него и секунды, ведь сам не был спецом в готовке, а также ценил то время, которое муж тратил на совместный ужин. Пусть горелый, пусть пересоленный, но этот ужин делал Дирк из лучших побуждений, что автоматически делало еду для принца самой вкусной.       Дирк всё также работает в лаборатории, но в этот раз — в самой настоящей лаборатории. Он, вместе с командой учёных, и правда занимается разработкой различных лекарств, которые делают жизнь других лучше. Мужчина больше не возвращается домой в синяках, ссадинах и с дырками от пуль. Максимум, что с ним случается, так это небольшой химический ожог на руках ввиду неаккуратного обращения с составляющими. Он получает хорошую зарплату, такую, которой хватило и на небольшой, двухэтажный домик в тихом районе, и на две машины, и даже на породистого пса, который неизменно сторожит семейный покой. Пёс, к слову, слушается одного только Илариона, из-за чего Дирк любит нередко подшучивать об их общих корнях и лёгкостью поиска общего языка. — Как сегодня день прошёл? Я-то думал, что тебя опять в больнице задержат, — заботливо интересуется Дирк. Он выныривает из кухни и отряхивает ладони об фартук, дабы обнять за плечи мужа, что не успел даже пальто снять. — Нас отпустили пораньше, как и планировалось, поэтому я приступил к приготовлению ужина без тебя. Ты ведь не против, да? — Сумасшедший выдался денёк, — легко посмеивается принц, утопая в объятиях мужчины. Он нежно прижимается щекой к груди, где под фартуком скрывалась светлая футболка, пропитанная запахом еды и смутным оттенком строгого одекалона. Иларион не мог чувствовать людской запах так, как он чувствует аромат от волчьих, но эти духи определенно пришлись ему по вкусу. — Но зато, я смог безошибочно определить, что у пациента остеохондроз! — Ты молодец, — похвалил Дирк, оставив между двух белых, пушистых ушей свой ласковый поцелуй. — Никто больше тебя не задирает за уши да хвост? Я уж надеюсь, что за два курса учебы в университете они смогли привыкнуть к твоим особенностям.       Иларион неторопливо снимает пальто, вешает на крючок и оставляет ботинки на специальной этажерке в коридоре. Шарф вешает к пальто и тут же подходит к зеркалу, проверяя в порядке ли внешний вид. И если ему видок казался слегка уставшим и растрёпанным, то Дирк видел в принце самое прекрасное, что он когда-либо созерцал. Это ощущение, как предполагала идеальная утопия мира Илариона, не должно покидать их даже на секунду. Видеть физические недостатки в друг друге пока влюблены они не смогут. — Нет, уже не задирают, но мне кажется, что новенькая богачка с первого курса мне завидует, — смеётся вновь принц, пока идёт вместе с мужчиной до кухни.       Он переоделся бы в домашнее прямо сейчас, но всё никак не мог отойти от Дирка, по которому успел сильно соскучиться за день. Принц хотел в мельчайших подробностях рассказать мужчине весь день, только после этого приступить к пище. Каждый проведённый в универе день казался принцу особенным, ведь он узнавал всё больше не только об прогрессивном устройстве медицины в Северном государстве, но и об устройстве здешних технологий в общем. Незнакомая страна, незнакомый люд со своими привычками, традициями и говором. Иларион действительно хотел бы задержаться на северных землях подольше, если бы в жизнь было возможно воплотить подобный сценарий. — Она тоже хочет иметь пушистый хвост, да? — в ответ смеётся Дирк, торопливо возвращаясь к духовке. Мужчина открывает дверцу духового шкафа и к потолку тут же поднимается дым сгоревшей курицы с картошкой. Ужину, кажется, уже ничего не поможет, но Дирк всё равно вытаскивает из духовки противень с потемневшим содержимым, ставит на плиту и бежит открывать окно, пока они оба здесь не задохнулись. — Что-то мне подсказывает, что нам придётся заказывать доставку…       Иларион, конечно, был готов съесть любое блюдо, что приготовил для него муж, но это уже перебор. Курица да картошка покрылись толстой, чёрной корочкой, отделять которую уже, кажется, бессмысленно. Есть это не то, что невкусно, это прежде всего небезопасно, поэтому решение было единогласным. Принц научился обращаться с каждым предметом в доме, даже освоил робота-пылесоса и умное телевидение, но к газовой плите он по-прежнему подходил с осторожностью. Ему казалось, что если хоть что-то сделает не так — дом обязательно подлетит взрывом в воздух. Поэтому Дирк и раздумывал над электрической плитой, которую принц точно не будет бояться.       Молодожёны постепенно разбираются с беспорядком на кухне, ликвидируя все последствия неудавшегося ужина. К ним уже выехал курьер с пеперони, как любил Дирк, и гавайской, как любил Иларион, а в качестве напитка они заказали обычную колу. Вечер обещал быть спокойным и размеренным, на следующий день у обоих стоял выходной. Завтра будет возможность поспать в обнимку до обеда и выползти без спешки на прогулку до кино, кафе и какого-нибудь парка.       Иларион чувствует себя действительно на своём месте. Он не хотел руководить королевством, не хотел взваливать на себя столь непосильное дело и теперь там, на родине, постепенно подрастает будущий наследник престола — самец, вылитый отец. Принц может съездить в гости к семье в любой момент, когда только пожелает, поэтому и навещает их приблизительно раз в пару месяцев. Дорога до Тиаридари не близкая, да и ездит он не на день-два, поэтому совершать такие путешествия чаще принц не хотел. — А когда мы с тобой переедем в другую страну? — издалека начинает свой излюбленный разговор принц. На стене спальни давно включен огромный телевизор с каким-то новым, нашумевшим сериалом, между ними на постели две коробки пиццы, а на прикроватных тумбочках высокие стаканы с колой. — Я понимаю, что мне ещё два курса учиться на медицинском, но я не хочу останавливаться только на Северном государстве. Я слышал, что где-то на островах есть королевство фей, что где-то на юге — страна кентавров, а в тихом океане, далеко на дне, живут самые настоящие русалки! — Я не пойму, ты медицину хочешь постигнуть или просто попутешествовать по миру, — снисходительно посмеивается разыгравшемуся энтузиазму принца Дирк, откусывая здоровенный кусок от пиццы. Сыр тянется и почти падает на постель. Если бы Иларион не успел выставить руку — на их светло-сером постельном белье появилось бы новое жирное пятно. — На путешествия нужны в первую очередь деньги. Кем мы будем работать в других странах, дорогой? Едва ли нас сразу примут в больницы. — Надо начать откладывать деньги уже сейчас! — воодушевленно восклицает Иларион, подпрыгивая на постели. Вместе с ним подпрыгивают и коробки с пиццей, мелкие крошки всё равно просыпаются на постельное белье, а принц в панике пытается всё стряхнуть. — Прости, я переусердствовал. Если я начну брать платную подработку в больнице, в которой прохожу практику, то я не только получу бесценный рабочий опыт, но и смогу откладывать вместе с тобой! — Илари, я буду только рад, но не забывай, что я тоже хочу тебя хоть иногда наблюдать дома, — спокойно кивает Дирк. Опуская кусок недоеденной пиццы обратно в коробку, он аккуратно чешет принца за ушком. Данный жест уже не казался чем-то интимным для Илариона, он стал приятной привычкой, которая могла привести в состояние крайнего расслабления в любой момент. — Я рад, что ты идёшь к своей мечте, правда, у тебя всё получится. Только давай не будем жертвовать ради этого последним временем друг с другом? — Ты прав, прости, — вздыхает Иларион, виновато опустив уши. Они и сейчас видятся совсем немного, а если он станет задерживаться на работе — будет приходить вовсе к спящему Дирку, изо дня в день наблюдая лишь таким. Торопиться некуда, но принцу всё равно хотелось побывать везде, от чего на месте сиделось так тяжело. — Тогда давай договоримся, что мы с тобой хотя бы в отпуске съездим в какую-нибудь новую страну? — Только не говори, что ты хочешь сразу к русалкам на дно, — смеётся звонко Дирк, замечая как настроение парня резко ухудшилось. Развеселить его — дело чести, грустить в столь приятный вечер категорически запрещалось. — Я плавать не умею, а ты вообще воды и глубины должен бояться! — Я бы может и боялся, если бы был из семейства кошачьих, — неловко хихикает принц, потирая невзначай белое ушко с чёрным наконечником. — А так как волчьи это, всё-таки, семейство собачьих — вода и глубина меня не страшат. И всё-таки, нет, я не хочу с ходу замахиваться так сильно, — качает головой он, незаметно двигаясь ближе к мужчине. Уложив голову тому на плечо, он с максимально миловидным взором смотрит на Дирка, надеясь, что этот маленький фокус сработает. — Как насчёт того, чтобы начать с кентавров? Говорят, у них есть чему поучиться! — Уж чему и стоит у них поучиться, так это мастерству делать хороший, крепкий алкоголь, — ухмыляется довольный Сондер, вспоминая про запасы импортного виски прямиком с земель кентавров. — Но раз ты так хочешь побывать у них в гостях — договорились. Только под хвосты им не заглядывай, готов поспорить, что они не оценят такого интереса! — вновь разразился смехом Дирк, едва не подавившись кусочком пиццы. — А кому вообще понравится, что ему заглядывают под хвост? — хмыкает озадаченно Иларион, который так и не смог понять шутку из-за недостатка знаний о лошадях. Примеряя ситуацию на себя, принц делает конкретный вывод: он бы почувствовал себя некомфортно и возмущённо, если бы какой-то незнакомый человек вдруг думал бы заглянуть ему под хвост. — Мне вот тоже бы не понравилось! — Но от меня же нравится, — игриво подмигивает Сондер, моментально вгоняя принца в краску смущения. — Иногда, ты об этом даже просишь. — Ты не понимаешь, это ведь совершенно другое! — возмущённо восклицает раскрасневшийся принц, закрыв лицо обеими руками со стыда. Иларион в течку и Иларион в обычные дни — совершенно разные в постели, и за поведение в период течки принцу всегда до невозможного стыдно. — Я имел ввиду то, что я…       Дирк не даёт ему договорить, решив прервать все оправдательные речи за ненадобностью. Наклонившись к юноше, по-хозяйски схватив за подбородок, он впивается в губы принца поцелуем со вкусом колы да пиццы, сминает те нетерпеливо и едва кончиком языка проходится по нижней губе, медленно отстраняясь. Их взгляды пересекаются друг с другом. Дирк, что смотрел так уверенно и спокойно, Иларион, что глядел в ответ столь воодушевленно и смущённо. Руки мужчины тянутся к талии и теперь более не возникнет вопросов о точном расписании дальнейшего вечера. Сериал, который всё это время служил им фоном, они так и не досмотрят, пицца, успевшая остыть за время разговоров, будет съедена лишь утром, на завтрак. До течки ещё далеко, но принц уже чувствовал естественный нарастающий жар снизу, что усиливался с каждой секундой.       Мужчина тянется правой рукой и в последний момент Иларион вдруг замечает, что в кулаке тот сжимал длинный, кухонный нож. Принц видит, как тот под нажимом прорывает все слои кожи, чувствует, как он оказывается где-то слишком глубоко внутри. Создаётся впечатление, будто внутренности живота превращаются в единый, бессвязный фарш с острыми иглами. Он кричит, но крика его, как всегда бывает во снах, не слышно, а попытки оттолкнуть от себя Дирка или вытащить нож из живота не венчаются успехом. Наблюдая за тем, как кровь постепенно красит в красный всю постель под ними, Иларион беспомощно рыдает, хватается за голову и изо всех сил старается вырваться из оков сладкого сна, что так внезапно стал сущим кошмаром.       Утопия, что выглядела столь реалистично во сне, закончилась на плохой ноте. Иларион проснулся в мокрой постели, что насквозь пропиталась собственным потом. Спутанные волосы лезут в лицо, а одеяло путается в ногах, будто сковывая, но не то важнее всего. Важнее то, что проснулся он от вполне реальных внутренних ощущений — живот болит и наяву, несмотря на то, что никаких дырок в нём не было. Гладкая кожа впалого живота никак не отражала причин возникновения такой резкой, режущей боли, из-за чего возникало лишь больше вопросов.       Как именно он оказался в их с Дирком постели принц не знал. Всё то, что произошло с ним в течку сейчас тактично маскируется мозгом во избежание лишней травматизации. Боль, разразившаяся в животе, полностью отбивает способность здраво мыслить и рассуждать.       Иларион подскакивает с постели, понимая, что вот-вот и его стошнит. Кое-как, скрючившись, он добирается до туалета. Распахнув дверь, не успев даже щёлкнуть выключателем света, принц тут же прикладывается обеими руками, грудью и головой к белому другу. Он не ел уже несколько дней, только пил, обещанные роллы так и не дождались получателя, пришедший в разгром курьер просто развернулся и уехал обратно.       Парня тошнит водой с желудочным соком, а когда ему становится совсем нечем блевать — желудок начинает мучить ложными приступами рвоты. Иларион, придерживая одной рукой волосы, а другой упираясь в унитаз, в слезах старается выкашлять что-то в собственном желудке, что-то, что тело категорически отвергало и не принимало. Он перемещается с унитаза на ванну, повиснув теперь на её краю, включает холодную воду в кране и просто подставляет под струю лицо, жадно глотая ту приоткрытыми губами. Намокли не только волосы, но и странная, явно чужая толстовка, в которую он был облачен. И едва ли принц решил задуматься о том, во что одет, как к горлу подступает новый ком рвоты.       Принц пытался понять в чём проблема добрых полтора часа, пока вовсе не отключился прямо на унитазе. В этот раз ему красочных, правдоподобных снов не снится, перед глазами только всепоглощающая тьма и… Чей-то голос? Чей? Кому он принадлежал?       Он снится принцу или звучит в реальности? Что пытается сказать этот голос? Иларион изо всех сил старается вслушаться в слова, но не может разобрать, а позже и вовсе теряет надежды — голосов становится так много, что начинает звенеть в ушах. И всё-таки, распознавал отдельные отрывки фраз, делая вывод, что среди говорящих точно есть Дирк, Амави и Дориан.       Юноша просыпается вновь, но, к счастью, не от боли. Живот всё ещё ныл и тянул, покалывал, бурлил и не давал покоя, но теперь Иларион мог банально выпрямить спину и перестать прижимать колени к животу. Бессильно развалившись на полу, опираясь на кафельную стену позади, принц старался восстановить картину произошедшего. Последнее, что он помнил — разговор с Амави их с Дирком уход, помнил, что после этого он решил самоудовлетвориться, а то, что было после — всплывает несвязными отрывками, которые никак не сложить в единую картину.       Он ослабевшей рукой поднимает край чужой толстовки и наблюдает на себе тесные, чёрные шорты с высокой талией да молнией на заднице. В них уже предусмотренно отверстие для хвоста, что свидетельствовало о том, что одежда шилась специально для их расы. Внезапное открытие удивило парня лишь пуще прежнего, сперва удивило, а потом и вовсе напугало. Зачем, казалось бы, ему на шортах молния сзади?       Дабы получить ответ на этот вопрос, Иларион, кое-как сумев подняться на босые ноги, следует к зеркалу в полный рост, что располагалось в коридоре. Повернувшись к нему задом, придерживая края огромной толстовки, он неторопливо тянет за язычок молнии, наблюдая как вся задняя часть вплоть до основания члена оголяется. На нём нет белья, но не это смутило принца больше всего. То, что шорты вовсе нельзя снять таким образом, ведь на пояснице имелся цельный кусок джинс, дало однозначный ответ о назначении молнии. «Быстрый доступ» — заключил сперва безэмоционально Иларион, чувствуя как по промежности проходится лёгкий холодок. И лишь потом, ощутив стыд за то, что сейчас он разглядывает своё тело в чужих шортах, парень с ужасом начинает собирать картину воедино.       Застегнув обратно молнию, он начинает рассматривать чужую толстовку. На ней, на груди, с правой стороны, имелось вышитое ярко-красными нитками название борделя, однако догадаться обо всем, руководствуясь исключительно двумя словами, Иларион не смог. «Поцелуй волчицы» — такое название носил бордель Кручевальдов, а сама ткань давно впитала в себя запах самца, что носил ранее её, а также лёгкий парфюм, который тот наносил на тело исключительно для людей.       Принц прячет половину лица в воротник толстовки, прижимает тёплую ткань к лицу обеими руками, вдыхает и выдыхает, не замечая, что он вовсе не хочет прекращать дышать этим ароматом. Когда рецепторы хоть сумели хоть немного привыкнуть к специфичному запаху самца — принц сразу сделал вывод о том, кому могла принадлежать данная вещица. — Самец, — бурчит себе под нос Иларион, взглянув на собственное отражение с вопросом в глазах. Будто отражение было способно хоть что-то объяснить, напомнить о том, что случилось. И как бы то абсурдно не звучало, у него получается найти ответ — едва заметные, но такие знакомые следы чуть ниже шеи, позволяют вспомнить всё, что произошло за минувшие сутки.       Сначала он вспоминает, как явился Дориан с чрезвычайно важным и срочным делом. Потом вспоминает долгую дорогу и порог здания, где на крохотной вывеске рядом с железными дверьми было написано:

Поцелуй волчицы. Служебный вход.

      Восстановить то, что было после, стало труднее. Коридоры с приглушённым светом, чужие разговоры, множество голосов. Душ, чужие, грубые руки, чей-то знакомый голос в коридоре, новая одежда и вновь коридоры. Чем сильнее юноша стремился восстановить воспоминания, тем сильнее начинала болеть голова, будто предупреждая этого не делать.       Как только воспоминания доходят до приятных ощущений в незнакомой постели — по щекам принца начинают течь слёзы. Здесь он, к великому сожалению, до детально точно припоминал всё происходящее. Принц запомнил это и на месте незнакомого, престарелого мужчины был действительно Дирк, которого нарисовало больное течкой воображение, лишь бы тот не сопротивлялся.       Иларион знал, что Сондера там быть не могло чисто физически. Если судить по воспоминаниям, где Дориан обманом затащил в ловушку, их секс не поддаётся ни одному логическому объяснению. Поэтому, вместо Дирка, разумеется, был кто-то другой. Осознание неприятно бьёт по голове, парень опускается вновь на пол и подтягивает ноги к себе, испытывая непомерное омерзение к каждой клеточке своего тела.       И всё-таки, принц продолжает вспоминать. Он нашёл ответ на вопрос откуда на нём взялись шорты и что означает вышивка на толстовке, но не узнал по какой причине течка более не тревожит, а живот болит так, будто он полон разбитого стекла.       Иларион отчётливо помнит, что тем вечером он спал не с одним человеком, а с двумя. Первый отрезок постельных сцен в большей мере походил на Дирка своей бережливостью и внимательностью, полным отсутствием каких-либо болезненных ощущений. А вот второй, смену которого Илари сам не мог отследить, был похож на все предыдущие опыты с Дорианом. Жёстко, дерзко, властно, и тем не менее, так приятно для опьяненного течкой тела, – это совсем не похоже на Дирка, что обращался с ним как с хрустальным, это может походить только на его более взрослую копию…       Принц временно откладывает попытки вспомнить лицо второго человека и теперь думает о том, в какое всё-таки отверстие с ним занимались сексом. Он будто бы сам себе, для спокойствия, старается нарисовать в памяти ложные воспоминания об анальном сексе, классическом и безопасном, если говорить о людях, но пазл никак не желает вставать на место. Он вроде бы и подходит, но не совсем, чтобы он оказался частью картины — его надо с силой вдавить, вбить в остальные пазлы, чего с прочими делать не приходилось.       Иларион решается протянуть руку к пазлу, который, кажется, идеально бы подошёл, но проверять этот факт было до чёртиков страшно. Он вспоминает вновь, допускает возможность вагинального секса и добавляет в это факт о том, что течка пропадает после оплодотворения. Пазл встаёт на место, но на картину принц пока не решается посмотреть.       Тянет к руку к последнему, самому страшному предположению, добавляет к прочим и понимает, что происшествие наконец-то полностью восстановилось в памяти.       Полная картина, на которую принц был вынужден внимательно всмотреться, выглядела так: Иларион сейчас переживает самый настоящий токсикоз, так как умудрился во время течки забеременеть от секса с человеком, да не абы с каким, а самим Дорианом Сондером, старшим братом любимого Дирка Сондера, который застал их в конце.       Принц вновь подскакивает на ноги и мчится на кухню так, будто от этого зависит его собственная жизнь. От части, так оно и было, ведь то, за чем так уверенно понёсся Иларион — ничто иное, как кухонный, не так давно заточенный, нож. Парень опрокидывает деревянную подставку с ножами и те распространяются по всему паркету кухни с оглушительным грохотом. Он прижимает уши к голове, вновь бессильно падает на колени и протягивает дрожащую руку к ближайшему ножу, совсем крохотному, но такому острому.       Течение слёз уже происходит практически незаметно, этот процесс стал для принца почти таким же естественным, как смех или дыхание. Мокрая от пота ладонь сжимает резиновую рукоятку кухонного ножа, левая рука беспомощно слабеет на бедре внутренней стороной вверх. На предплечье, через тонкую, бледную кожу проглядываются нежно-голубые очертания вен. Некоторые из них набухают и пульсируют из-за напряжения, а некоторые лишь вьются где-то под кожей, формируя причудливые узоры. Принц завороженно вглядывался в собственное левое запястье с тупым, потерянным взором, а потом…       Голова задирается куда-то вверх, воздух не глядя рассекает рука, что сжимала нож, на бёдрах моментально ощущается нечто влажное. Принц практически не чувствует боли, не хочет смотреть вниз, на собственную руку, – он продолжает смотреть в пустой, белый потолок кухни с пыльной, старой люстрой, пока правая рука перекладывает рукоять ножа в ослабевшую левую.

Воздух вновь рассекает меткий,

слепой взмах руки.

      В этот раз лицо обдает не только лёгкий ветерок, но и пара мелких капель падают по инерции на кожу.       Иларион не опустит головы, не станет смотреть на то, что сам с собой сделал. В глазах постепенно темнеет, голова пустеет, а дыхание и сердцебиение наконец успокаиваются. Все те проблемы, которые волновали до этого, теперь кажутся совсем крохотными и незначительными. Подумаешь, беременность от старшего брата своего парня, с кем не бывает.       Всё становится таким бессмысленным и смешным, когда под ногами начинает собираться лужа крови.