Расходный материал

      Путь до заветных гаражей дался Скарлетт до невозможного трудно. За рулём девушка постоянно чувствовала не только тяжесть новых украшений на лице, что не прекращая кровоточили, но и явное головокружение, из-за которого она несколько раз чуть было не попала в аварию. Хоть как-то придти в себя помогала музыка; радио с популярными песнями, заезженными до дыр, с помехами вещало на весь салон. Скарлетт не любила их, предпочитала в музыке что-то более спокойное, нежели клубные, бессмысленные треки про любовь и секс, но благодаря их популярности — знала наизусть. С трудом выговаривая опухшими губами строки песен, она из последних сил держала раскрытыми веки, дабы те не накрыли глаза на долгие часы.       Добравшись до заветного гаражного комплекса из нескольких бетонных этажей, Скарлетт кое-как подогнала автомобиль воротам гаража, ключи от которого валялись в экстренном чемоданчике. Комплекс не имел и одного, одинокого и никому не нужного охранника, от того являлся частым местом сбора разного рода маргинальных личностей. Но сейчас, когда на улице вставало солнце, освещая собой каждый уголок, опасность комплекса значительно поуменьшилась. По углам длинных коридоров и сейчас можно найти спящих, заросших, мужчин неприятного запаха, но, кажется, те настолько крепко спят, что и ядерному взрыву не по силам их разбудить.       Скарлетт буквально вываливается из машины, падает на холодный бетон и кое-как отряхивает руки, поднявшись на колени. Голова кружится, тело ноет, будто разваливается, каждая клеточка тела испытывает минимум дискомфорт, максимум колющую, жгучую боль. Перед ней стоит долгий, тяжёлый путь до базы, на протяжении которого её цель как минимум не потерять сознание в каком-нибудь неподходящем месте.       Забрав из машины ключи и чемоданчик, девушка следует к воротам. Кровь успела подсохнуть тёмными пятнами на руках, основная часть была вымазана тут и там, оставшись на кожаной обшивке руля. Руки не скользят, но дрожат, что значительно усложняет открытие навесного замка гаража. Ключи несколько раз со звоном падают, приводя бывшего шпиона в бешенство. Шарф от крови стал мокрым, хоть выжимай, а паника вот-вот снова сомкнет на её шее свои когтистые лапы.       Замок открыт с горем пополам, крохотная, железная дверка со скрипом отворилась перед ней. Гаражный комплекс сам по себе не подразумевал наличие электричество, однако этот факт успели предусмотреть сверху. В небольшом помещении, помимо простенькой иномарки, стоял и полностью заправленный генератор, что сумеет снабдить электричеством скромное количество приборов. К нему подключался свет, обогреватель, чайник и удлинитель с двумя розетками, на случай если понадобится зарядить телефон. Ключи от своеобразного бункера на экстренный случай имелись не только у Скарлетт, к секретному гаражу имел доступ каждый, кто имеет звание бойца или агента. И поэтому здесь уже можно заметить следы постороннего присутствия. Кровавые салфетки в мусорке, пустые бутылки воды по столам, не заправленная постель на одноместной раскладушке и чьи-то чёрные, рваные носки. До неё тут явно останавливался мужчина, иначе этот беспорядок не объяснить.       Скарлетт закрывает гараж на замок изнутри и включает свет. Лампы тут же отдаются тихим, протяжным гудением, свет бьёт в покрасневшие глаза, а прохлада пробирает до костей. Следующим делом она включила мощный обогреватель, сразу после — обратилась к чайнику. И пока тот закипал, а обогреватель заполнял замкнутое помещение без окон горячим воздухом, Скарлетт осмелилась подойти к зеркалу, пока не снимая шарфа с лица. Дыхание участилось, когда покрасневшие от холода пальцы коснулись края вязаной ткани, начиная развязывать лицо. Левый глаз видел чуть лучше правого, отёк почти поглотил его, когда как левый мог открыться хотя бы наполовину. Это уже являлось до невозможного устрашающим зрелищем, но вспоминая о том, что отёки спадут, становилось спокойнее. Не спокойно видеть лицо, которое больше никогда не станет прежним.       Край шарфа болтался на груди, осталось снять второй, последний виток. Скарлетт не хотела этого видеть, боялась так, что теперь и ноги дрожью шли. Лишив лицо чёрной защиты, пропитанной кровью, она закрыла глаза, долгое время не решаясь посмотреть. Вскипел чайник, обогреватель пора выключать, а девушка всё ещё стояла с закрытыми глазами перед зеркалом, понимая, что не глядя на раны она точно не сумеет их базово обработать. Там, на базе, имелся опытный врач со стажем почти во всю жизнь Скарлетт. Он точно сможет облегчить страдания и не допустить заражения, но вот незадача: до него необходимо добраться.       Рыжая аккуратно скидывает с себя пропитанный кровью вязаный шарф, на нём ещё чувствовались остатки парфюма Дориана. Не глядя поднося к лицу растопыренные пальцы, Скарлетт невесомо касается ран, вновь начиная рыдать. Разрезы получились широкими, на месте бархатной щеки красовался кровавый крест, где одна из полос уходила вплоть до зубов, внутрь, рассекая насквозь. Повезло, что Дориан не закончил задуманное, не довел второй порез до кончиков губ, но и это не слишком облегчало положение. От рта до ближайшего конца линий креста оставалось пара сантиметров, именно на них и держалась щека, не свисая шматом мяса вниз.       Она медленно открывает щелки опухших, воспалённых глаз, что застилают солёные слезы, раздражая открытые раны. Плакать в такой ситуации не желательно, это по-настоящему больно, солёная жидкость лишь усугубляла непередаваемые ощущения.       Сперва девушка видит лишь размытый силуэт и на мгновение ей кажется, будто на лице не осталось даже сантиметра здоровой кожи. Темно-алое нечто отныне являлось её маской, которую не снять, грим, который не смоется, а лишь станет незначительно меньше через время. На лице Скарлетт были зоны, что не пострадали от кулаков или клинка, но девушка сперва их не замечает. Паника вновь охватывает её, окутывает собой, высасывая последние остатки сил, глаза закрываются обратно, а поток слёз теперь кажется настоящей кислотой, что постепенно разъедает кожу до костей. Скарлетт думает, что от былой красоты не осталось ничего. Справедливости ради, если бы её поставили перед выбором — лишиться красивого лица или пережить очередной принудительный секс — рыжая выбрала бы точно второе. Телу не привыкать чувствовать чужие грубые, неаккуратные прикосновения, не привыкать и слышать томное дыхание, грязные слова. Теперь, когда её красота навеки осквернена, девушка чисто физически старается найти в этом всём плюсы.       Опустившись на колени перед проклятым зеркалом, уткнувшись лбом в стол и держась за края дрожащими пальцами, девушка старается успокоить сама себя. «Если ты будешь уродлива — никто и никогда более не захочет овладеть твоим телом силой,» — шепчет тихо она, зажмурив глаза. — «Больше ни один мужчина не взглянет на тебя с той омерзительной похотью и желанием, когда ты просто совершаешь бытовые вещи,» — продолжала Скарлетт, громко шмыгая разбитым носом. — «Тот, кто захочет тебя теперь — захочет то, что находится внутри, находящееся дальше органов, глубже. То, что не сумеет узреть ни один врач,» — захлебываясь рыданиями, убеждала себя она, содрагаясь всем телом. — «Этот человек пожелает овладеть твоей душой, а не телом, полюбит твой внутренний мир, а не красивое личико и фигуру.»       Приложив немало усилий, она всё-таки поднимается на ноги. Упирается ладонями в стол, ощущая, как сказанные самой себе слова поддержки постепенно напитывают уверенностью всё изнутри.       И правда ведь, это ли не то, чего она так давно желала? Многие завидовали её красоте, кто-то белой завистью, кто-то чёрной. Те, кто не завидовали — желали заполучить её, сделать своей раз и навсегда, дабы этот кусочек безупречности принадлежал лишь им и больше никому. Ей не нравилось то, что люди не видели в ней личность, не видели всех её особенностей и причуд. Всё, на что они обращали внимание — лицо. Такое прекрасное, безупречное, без тени морщин, прыщей и неровностей, Скарлетт была будто списана со всевозможных стандартов красоты, соответствовала вкусу каждого и вызывала изумление даже у самых искушённых личностей.       Теперь, когда главное преимущество и проклятие было снято чужой тяжёлой, сильной рукой — Скарлетт стала свободной.       Подняв наконец голову, девушка взглянула в отражение. Дыхание затруднилось, сердце будто замерло в груди, а тело стало каким-то чужим. Рыжеволосая особа, что взглянула с отражения в ответ, показалась Скарлетт совсем незнакомой. Это не она, не та девушка, что пробыла в рабстве долгие годы, не та жена жестокого убийцы и насильника, не тот агент, что безукоризненно выполнял каждый приказ сверху. Кто-то другой смотрел с зеркала, и взгляд другой. Улыбка, что медленно поднимала уголки губ, волосы, что кровью были уложены назад. Дабы развеять из ниоткуда взявшееся чувство, она укладывает грязную ладонь прямо на прохладное стекло зеркала. Соприкосновение даёт понять, что никто иной, как она сама, смотрит с отражения.       Происходит единение, незаметное постороннему глазу. Та новая Скарлетт, что показалась чужой, теперь становится полноценной частью. Вытесняет то старое, слабое, обозленное и обиженное, что роилось будто червями долгие годы.       Лицо более не кажется уродливым. В глазах прояснилось, высохли слезы, зрение стало чётким и ясным, будто день. И разрезы не такие ужасающие, и шрамы будут не такие уж уродливые, и синяки на глазах не слишком портят картину. Вдохнув воздух всей грудью через приоткрытые губы, Скарлетт вдруг засмеялась.       Дориан хотел сделать нечто плохое, хотел наказать девушку за обман. Желал выместить всю ту обиду, которую за секунды взрастила внезапная новость. А в конечном итоге, получилось ровно наоборот.       Теперь не надо волноваться о том, что кто-то может быть с ней только из-за смазливого личика. Полученные порезы отлично отражали всё то, через что пришлось пройти, они стали почти буквально личными орденами на невидимой форме. Наградой за тяжёлый, долгий труд, в полной мере говорящий о том, как непросто ей пришлось. Щеку зашьют, постепенно боль отступит, как и отёки, рана сперва покроется толстой коркой, а когда сойдёт — на её месте будут нежно-розовые полосы, впалые, выделяющиеся в определенном освещении. Через года они побелеют, станут со старой кожей практически единым целым, а вопросы о обстоятельствах получения более не будут тревожить девушку, лишь вызывать лёгкую улыбку на пухлых губах. «Я выжила!» — крутилось в голове раз за разом. Скарлетт сумела избежать неизбежное, сумела победить непобедимого, сумела обхитрить хитрейшего. Цена, которую пришлось заплатить за жизнь — ничтожна, в сравнении с тем, что могло случиться в случае поражения. «Я смогла» — теперь повторялось где-то внутри сознания. Заевшая, сломанная пластинка выдавала звуки, поверить которым Скарлетт могла с трудом. «Я одержу победу» — повторяется новая мысль и смех уже трудно сдержать, как бы тот не воспалял свежие, кровоточащие раны. Она упирается лбом в зеркало, укладывает на него вторую ладонь, будто стараясь обнять саму себя сквозь отражение. Нос не дышит и кровь заливается в глотку, но этот стальной привкус теперь напоминает о грядущей победе.

«Мы одержим победу!»

      Путь до базы проходит для Скарлетт будто бы в бреду. Она не помнила как именно залатала собственные раны, как сменила одежду, как выехала на поддержанной иномарке из гаража целой и невредимой. Опомнилась она лишь здесь, у высоких, железных ворот с крохотной дверкой по левой стороне.       Розоватый от холода кулак пару раз касается ржавого железа с облупленной краской. Звучит стук, что эхом отдается в голове, возникает странное желание упасть здесь и сейчас, остаться прямо тут, на пороге главной базы сопротивления, прекрасно зная, что её не оставлят в беде. Ноги подкашиваются, высокий воротник, что скрывал от чужих глаз и одновременно укрывал от непогоды всю нижнюю половину лица, сейчас начинает казаться удавкой. От любопытных глаз мимо проезжающих автомобилистов скрыть увечья было необходимо, а в данную минуту, когда дверь откроет никто иной, как Кастиэль, желание и необходимость скрываться пропадает.       Дверь со скрипом отворяется через пару минут возни. У них был личный кодовый стук, который девушка воспроизвести не смогла, и только из-за этого факта открытие дверей задержалось. Никто не узнал девушку, что на косых ногах, с капюшоном на голове и маской воротника на лице, опиралась плечом о железные ворота. Возникли споры, но продлились они совсем недолго. Стоило лишь Кастиэль увидеть дрожащий на холоде силуэт, как та тут же ринулась отворять двери.       Скарлетт через секунду падает в объятия мужеподобной эльфийки. Крепкие руки обхватывают за плечи и талию, держат пару секунд, а потом с едва заметным вздохом отрывают ноги от земли. Взять её на руки для Кастиэль никогда не составляло особых проблем, вот и сейчас она, без тени усталости на лице, позволяет обвить свою шею тонкими руками, временно не задавая никаких вопросов. Они будут позже, когда обе девушки в окружении опытных бойцов окажутся в тёплом, безопасном помещении. Там, где никто не посмеет нарушить их покой.       База стала единственным домом для всех пострадавших от Северного правительства. Здесь люди могли получить поддержку вне зависимости от пола, веса, возраста и расы. Единственное требование ко всем пришедшим заключалось в адекватности. Бывший хлебозавод приглянулся высшему начальству ещё в начале войны на территории Эльрунга. Первым преимуществом была относительная целостность самого комплекса зданий; вторым — удалённость от столицы и вражеских войск; третьим — запутанность внутреннего устройства, которое легко заставит заблудиться даже опытных людей. Входов, выходов, коридоров, потайных лазов, подвалов и чердаков здесь уйма, найти правильную дверь становится непростой задачей даже для проживших здесь несколько месяцев бойцов.       Скарлетт и Кастиэль знали всю базу наизусть. Это их дом, где они проживали не самые веселые и счастливые, но безусловно тёплые дни. В компании людей и эльфов, что сконцентрировались на базе, было всегда тепло. Теплом веяло и от личностей, внешне казавшихся неприступными и холодными. Все здесь пережили свои травмы, у каждого свой путь и душещипательная история. Но вот историю Кастиэль, командира и правой руки начальства, не знал никто.        Не знала и Скарлетт, как бы ни пыталась выведать всё в разных ситуациях. И под алкоголем в весёлой компании, и наедине с тлеющим окурком, и на заданиях, когда жизнь, казалось бы, висела на волоске. Всё, что знала об эльфийке Скарлетт, так это то, что подруга прошла много воин по собственному желанию.       В главном зале тепло и спокойно, кто-то из солдат напевает песни на гитаре, посвященные павшим товарищам. Музыка прерывается, стоит только одному заметить крайне тревожное зрелище — ослабшее тело в сильных руках эльфийки и её суровое, хмурое лицо, пропитанное болью и тревогой. Кастиэль год за годом наблюдала гибель верных товарищей, друзей и близких. Оттого, все полагали, девушка не искала себе пару и не позволяла влюбляться, опасаясь, что в конечном итоге похоронит и любимого человека. Одно дело прощаться с товарищами и друзьями, совсем другое — с близкими и возлюбленными. Тогда она, подобно Фирнесу, угодившему в плен, потеряет напрочь голову и обязательно совершит что-то сумасшедшее.       И тем не менее, к Скарлетт она успела привязаться особенным образом. Эльфийка не считала её объектом симпатии или сексуального влечения, не отождествляла в ранг близких и никогда не думала об отношениях с ней. Эта хрупкая, рыжая девчонка успела занять иное место в её душе, то место, которое ранее никто и никогда не занимал. И теперь нести её на руках, полуживую, измученную и ослабшую — мучительно больно.       Так называемый травмпункт находился также в здании, дабы попасть в него — необходимо пройти приличный путь. Одно из самых защищённых мест находилось под землёй, там, где сырость сумела пропитать каждую стену и потолок. И тем не менее, приличный вид медпункта был обеспечен всеми силами. Потайной ход замаскирован искусственной стеной, что открывалась лишь в определенном месте. Со стороны могло показаться, будто в конце длинного, плохо освещённого коридора подвала и нет ничего, не было никогда, ведь штукатурка слезла до вплоть до бетонных стен, под ногами разбитая плитка и разного рода мусор. Чужой человек легко бы посчитал, что именно подвальные помещения организацией и вовсе не затрагивались, туда никто не спускался с момента прекращения работы завода. Это сделано намеренно, с определенной целью, и странную систему приходилось каждый раз пояснять новичкам. За фальшивой дверью скрывалась другая, железная и тяжёлая. Её устанавливали на случай слишком умных противников, которые смогут догадаться, что стена не настоящая — по ней достаточно всего-то постучать. Услышав деревянный звук, а не бетонный, только глупец не поймет, что за покрытием что-то скрывается.       После открытия двери их почти сразу встретил главный врач, — Анри, эльф, возраст которого на данный момент превышает сто двадцать лет. Поговаривали, что странный врач со странным акцентом имел дело с медициной в давних войнах, тех, что происходили более восьмидесяти лет назад, а также обладал опытом в пытках. Кто-то боялся его, кто-то уважал, кто-то сторонился, но если возникала проблема — все обращались исключительно к Анри. Мастер на все руки освоил множество направлений медицины, от того стал незаменимой единицей организации. Потерять его — значит потерять минимум треть всех бойцов, поэтому мужчина практически никогда не покидал стен медчасти. Его потеря слишком дорого обойдется сопротивлению.       На русых волосах его, спрятанных под стерильную шапочку, уже пробивалась седина. Худощавые руки опустились, стоило только мужчине заметить на пороге отделения новую пациентку, увидеть которую вновь он никак не ожидал. — Анри, я не знаю что с ней, но выглядит она очень плохо, — с ходу заговорила Кастиэль, пока рыжеволосая на руках осторожно прижималась носом к шее. — Готова поспорить, что это всё — дело рук Дориана, бывшего командира и её якобы мужа. Этот мудак начал копать под возможного шпиона и кто-то рассекретил Скарлетт. — Дава́й, не́си её в мой каби́нет, там ра́зберёмся, — быстро кинул немолодой эльф, махнув рукой в белом халате.       Скарлетт опомнилась на больничной кушетке, кожаной, холодной и твёрдой. Верхней одежды на ней уже не было, всё, что осталось, так это простое, алое нижнее бельё, которое девушка позаимствовала в запасах гаража. Белый, яркий свет лупил в глаза, громче разговоров казался треск ламп под потолком, что освещал всё тело. Ресницы слиплись, на открытие глаз потребовалось время, во рту всё свело от стального привкуса крови. Слюна превратилась в нечто густое и вязкое, желание сплюнуть победило банальное приличие, после чего белый кафель окрасился красным сгустком крови. Кастиэль и Анри не прекращая о чём-то совещались, их голоса для рыжей казались белым шумом, где изредка, сквозь помехи пробивалось её собственное имя.       Едва приподнявшись на кушетке, с трудом сдерживая веки в приоткрытом положении, Скарлетт осторожно приложила руку к щеке. Швы наложены, поверх был прилегали два плотных, больших пластыря, что защищали обработанную рану от попадания микробов. Состояние, кажется, улучшилось, рот не наполнялся кровью, края разреза не тёрлись об друг друга, но голова стала подозрительно тяжелее. Во время наложения швов девушке ввели лёгкий наркоз, который и позволил не проснуться от боли прямо в процессе. — Воды, — хрипло попросила она, при этом едва не отправившись в полёт с высокой кушетки на пол. Её подхватила Кастиэль, и подхватила так, что в конечном итоге здоровая часть щеки оказалась прижата к пышной груди. — Как приятно, — с лёгкой, болезненной улыбкой произносит она, прикрывая покрасневшие глаза. — Извращенка, — фыркнула эльфийка, и тем не менее, тепло заулыбалась, прикрывая веками серо-голубые глаза. Аккуратно уложив руку на рыжеволосую макушку, она плавными движениями поглаживала, вплетая длинные, толстые пальцы в корни волос. — Анри, подай ей, пожалуйста, воды. Кажется, наркоз отходит.       Вода подана в прозрачном, стеклянном стакане и Скарлетт проглотила содержимое в считанные секунды. Гадкий привкус постепенно исчезал, водой размывало и свежие швы, что так непривычно ощущались кончиком языка. Десна верхнего ряда зубов прекратила кровоточить практически совсем, но любое соприкосновение вновь дарило те болезненные ощущения. Скарлетт протянула стакан обратно и обвила обеими руками талию подруги, не желая покидать пышных грудей. В другой ситуации эльфийка бы обязательно избавилась от нежелательного внимания к своей груди, но только не сейчас. Скарлетт дозволялась некоторая наглость исключительно в подобных случаях. — Не дума́л, что ко́гда-ни́будь у́вижу те́бя снова́ здесь, — сдержанно посмеивался мужчина, усевшись обратно в белое кресло за рабочим столом. Если медпункт содержал в себе около десяти общих палат, то кабинет в сравнение с ними никак не шел. Самое скромное помещение было выделено под базовый осмотр и простые операции, являющееся единственным местом, где власть Анри неоспорима. — Ты похоро́шела, Скарле́тт! Годы́ и́дут, а ты всё краше́ и краше́ с ка́ждым днём! — Если это шутка, Анри, то крайне неудачная, — обиженно пробубнила рыжая. Утыкаясь теперь носом в грудь подруги, она старается скрыть изувеченное лицо от глаз всех присутствующих. — Моё лицо сейчас выглядит так, будто я с газонокосилкой поругалась. А мне с этим всю оставшуюся жизнь ходить! — Он прав, Ведьма, — с той же улыбкой вмешалась Кастиэль, мягко отстраняя от груди дабы взглянуть в зелёные, покрасневшие глаза. — Твои раны только украшают тебя, опухоль спадёт и ты станешь самым загадочным бойцом во всей организации. Все будут любопытствовать, спрашивать и с восхищением смотреть на тебя. На девушку, что выжила в неравной битве. — Не хотелось бы мне славы, знаешь, — неловко почесала затылок Скарлетт, опуская виновато взгляд. — Достаточно того, что все знают о том, что меня вытащили из публичного дома. Надумают себе глупостей, а мне потом разбирайся… — Я бы тво́ему горе́-же́ниху яйца́ бы отреза́л и к ушам приши́л, — покачал головой мужчина, скрестив руки на груди. Тёмные, густые брови вмиг нахмурились и сомнений о правдивости сказанного не возникло ни у кого. Учитывая прошлое пожилого эльфа, тот вполне мог осуществить пересадку одного к другому без летального исхода. Быть может, даже таким образом, что оно бы и далее выполняло первоначальные функции. — Ты поправи́лась с на́шей последне́й встречи́, доро́гая. Рад виде́ть мясо́ на тво́их бо́ках, а не о́дну то́лько кожу́. — Никогда не забуду тот штурм, в который нам удалось освободить бордель Скарлетт, — качает головой Кастиэль, помогая подруге улечься обратно на кушетку. — Настолько извести девчонку, что та и вилку в руках побоится держать, — выдохнула тяжело эльфийка, оглядывая почти не пострадавлее тело девушки. Синяки присутствовали только на шее и коленях, в остальном, та умудрилась покинуть логово тирана без особых усилий ниже плеч. — Помнится мне, что ты расцарапала тогда Анри все руки, когда он хотел провести первый осмотр. — О, да, это са́мые красивы́е шрамы́ из всех, что на мне ко́гда-либо́ были́, — вторит со звонким смехом врач, прикрывая губы ладонью. — Не бе́спокойся, Ведьма́, я ни капли́ не обиже́н той ситуаци́ей. — Прекратите это вспоминать, — раздражённо выдаёт девушка, накрывая глаза горячей ладонью. Любое напоминание минувших дней в борделе наводило на Скарлетт натуральное отчаяние и страх, первобытный ужас при виде всех и вся, на борьбу с которым ушло слишком много времени. Борьба до сих пор не окончена, она продолжается, только ведётся на каких-то более низших уровнях сознания. В тех уголках, о которых девушка и не догадывалась. — Фирнесер и правда угодил в плен? Каким образом?       На этом моменте врач с эльфийкой напряжённо переглянулись. Анри был поставлен в известность об потере ценного солдата, мужчина вёл учёт людей в организации и отправлял начальству точный список. Кто умер, кто угодил в плен, — такие люди автоматически считались умершими, — кто тяжело ранен или болен, а также те, кто покинули службу по собственному желанию. Он узнал печальное известие одним из первых, дрожащей рукой вписал имя и фамилию обоих эльфов в колонку «потери». Сразу после эльф вернулся к работе, но уже с бокалом виски. Поминать павших бокалом виски стало традицией, из-за которой врач в особо тяжёлые времена превращался в алкоголика. Если Анри несколько дней подряд пьян — организация терпит серьёзные потери. — Мы уже отправили начальству отчёт о том, что он мёртв, — пожала плечами Кастиэль, опуская виновато голову. — Это был его выбор, его решение и его желание. При всём моём желании, я никак не смогла и не смогу ему помочь. Никто не сможет вплоть до свержения режима, а к наступлению столь знаменательного дня Фир, как и Фис, скорее всего будут мертвы. — Если бы меня не раскрыли — я бы смогла прекратить его мучения раньше, — с невеселым выдохом говорит рыжая. — Теперь я абсолютно бесполезный солдат, всего-то имя в столбце раненных, которым не выдадут никаких особых миссий.

***

— Иларион? — раздался голос Дирка Сондера в мертвецки тихой квартире. Ответа не последовало. — Илари, ты где? Не бойся, я ничего тебе не сделаю, пожалуйста… Иларион!       Кулаки Амави постепенно сжимались. Утречко гибрида выдалось весьма насыщенным, ведь сразу после разговора с Ульрихом, который прошел весьма странно, учитывая присутствие младшего Сондера при этом, Амави в итоге отправился на прогулку. Как успел понять молодой гибрид, ради этой прогулки с главой Кручевальдов была заключена сделка, но условия её оказались не слишком выгодными для самца. Тот искрился, злился и матерился, топтался на месте, пока сам Сондер загадочно, хоть и сонно, улыбался. Юноша пытался догадаться о сути их разногласий, однако каждое предположение было глупее другого. Использовать суть конфликта против Дирка казалось хорошей идеей, проблема только в том, что он не знает никаких подробностей. Ульрих выглядел загнанным в ловушку зверем, от чего возникало только больше вопросов.       Приговор о наказании Амави вынесен, и юноша бы испугался, если бы знал к чему всё это его обязывает. «Общая комната» не звучит устрашающе после гостевого зала, где клиент мог творить что угодно на глазах у всех. Амави казалось, будто он уже прошёл все ужасы борделя и отныне его ничем не испугать. «Реджи не достанется за мои проступки и ладно, всё остальное переживём.» — так оптимистично полагал молодой гибрид.       Вдохнуть грязный воздух улиц для Амави показалось настоящим наслаждением. На нём старая одежда, а не омерзительные короткие шортики или тонкий халатик; вокруг обычные люди, что не имеют никакого права и пальцем его касаться, по дорогам ездят и шумят машины, город живёт своей жизнью. Драма в жизни Амави на мгновение будто растворяется. Начинает казаться, словно и не было никаких двух месяцев унижений, не было боли, спина не изрезана шрамами, а тело по-прежнему видело не больше десятка половых партнёров, из которых преимущественно все были самками да гибридами. Дома ждёт Реджинальд, мучается от непонятной болезни и безмолвно просит о помощи. Всё так, как было, пусть и было оно не слишком хорошо.       Нельзя доверять людям, это огромная, непростительная ошибка в биографии семьи Честерс. Скоро всё закончится, придёт конец страданиям и боли, семья вновь станет единой. Честерсы продолжат растить потомство, дабы те, намного позже, привнесли в мир частицу их самих, продолжая древо молодой семьи. Всё наладится рано или поздно, момент вот-вот настанет, главное потерпеть ещё чуть-чуть.       Квартира и правда выглядела подозрительно пустой. Чувствовалась лёгкая прохлада в воздухе, виной которой открытое настежь окно, пахло чем-то явно протухшим и сгоревшим со стороны кухни. О причинах запахов догадываться не приходилось. Сняв обувь и пройдя по коридору вперёд, по правую руку Амави наблюдает скомканную постель, где одеяло, подушки и простыня представляли собой единый ком. На светлом ковре бурые следы крови и полос от когтей, телевизор выключен. Тёмные, плотные шторы колышутся от потоков весеннего, влажного ветра. Где-то рядом с кроватью валяются окровавленные салфетки, пара кружек и осколки тарелки — Амави сомневался, что принц мог разбить ту намеренно. Словом, в квартире явно царило депрессивное настроение, отлично передающее чувства прожившего двое суток наедине с собой волчьего принца. — Илари… — в отчаянии произносит Дирк, подбегая к распахнутому окну.       На лице мужчины читается вина, злоба и грусть, почти бегущей строкой пролетая в карих глазах. В уголках глаз собираются слёзы, но тот держится, не даёт слабину и не теряет надежды, упираясь ладонями в пластиковый, белый подоконник. Заглядывает вниз, со второго этажа свешивается и не замечает никаких признаков того, что принц мог сбежать именно таким образом. Да и, казалось бы, зачем? Дирк оставил ключи, необходимости в побеге прыжком с высоты нет. Вдобавок, если учесть возможные суицидальные мысли, от падения со второго этажа крепкое волчье тело точно не погибнет, максимум слегка поранится. — Неужели он сбежал… — Я бы тоже от тебя сбежал, Дирк, — скрестив руки на груди, хмуро отзывается Амави.       Уши бурые прижались настороженно к голове, хвост размахивал резкими движениями из стороны в сторону, взгляд зелёных глаз потемнел. Парень не мог знать о том, что пришлось пережить принцу, находясь пусть и в добровольном, но всё-таки заключении. Амави уже успел расценить все варианты исхода, в котором он убивает Сондера прямо здесь и сейчас, забирает принца и идёт вызволять любимого мужа. Однако, если учесть, что из оружия два гибрида будут иметь только когти — битва против охраны получится неравной. Ни один, ни другой не знал как пользоваться огнестрельным оружием, что делало шикарные запасы Сондера в шкафу совершенно бесполезными в руках гибридов. — Что ты с ним сделал, что он решил сбежать от тебя? — У нас произошёл небольшой конфликт, — неловко почесывая затылок, отвечает младший Сондер, теперь поворачиваясь к собеседнику. Он знал, что Амави пожелает шкуру с него спустить за раны на лице королевской персоны. Будь они в Тиаридари — Дирк мог бы сразу копать себе могилу где-нибудь рядом с Велиаром. Столь наглый, жестокий, необдуманный поступок ему бы никто не спустил с рук. К счастью, сейчас парень и сделать ничего не сможет, зная, что любовь всей жизни находится в плохих руках. — Не забивай себе этим голову, это наши разборки. Я же в ваши семейные дела не лезу. — В нашей семье никогда не произойдет нечто подобное, — категорично отзывается Амави, покачивая строго головой. Затем сближается на широкий шаг к мужчине, хватает того за плотный, шерстяной свитер с высоким горлом и наклоняется над ухом, продолжая уже шепотом. — И я бы никогда не стал лгать Реджи, лишь бы сохранить расположение к себе и свой безупречный облик. — Не стал бы, да, хвостатый? — изгибает бровь в ухмылке Дирк. Совершив ровно зеркальное действие рукой, мужчина схватил парня за расстегнутый воротник широкой рубашки. Сондер приподнимается на носочках и нежно трётся носом об чувствительное, пушистое ушко, только после этого продолжая говорить. — Тогда почему Реджи не знает о том, что тебя трахнул принц? А о том, что ты раздвигал передо мной ноги? Не хочешь ему об этом рассказать, волчонок? — Расскажу когда мы выберемся, — обиженно фыркает тот, отворачиваясь и тут же избавляясь от прикосновений на одежде.       Действия Дирка, к удивлению, смутили его, заставили некогда нейтрального цвета щеки покрыться румянцем возмущения, уши задрожали, как и хвост, чего ранее не возникало с рандомными клиентами борделя. Мужчина, так или иначе, был близок, и подобные намёки с его стороны воспринимались намного острее. — Кому в то время там было говорить? Телу, что вечно спит и мучается от непонятной болезни, которую ты, лжец, понятия не имел как лечить? — Отмазывайся, хвостатый, отмазывайся, — легко хмыкнул Дирк, убирая руки в карманы чёрных, широких джоггеров. — Было бы мне интересно увидеть его лицо, узнай он, что ты, при живом муже, раздвигаешь ноги перед кем попало.       Разговор был окончен, несмотря на то, что Амави явно есть что добавить. Гибрид со злостью вновь сжал кулаки, помышляя о жестокой расправе над мужчиной, в подробностях представляя как и каким образом обеспечил бы Дирку смерть.       Сондер следует прочь из гостиной и исследует теперь кухню. На плите покоилась сковородка с чем-то явно сгоревшим, протухшим и пригоревшим, там же была и кастрюля с мутной водой и кусками пельменей, источающая столь же неприятные запахи. Холодильник приоткрыт, морозильная камера полностью разморозилась, из-за чего вокруг простиралась прохладная лужа. Под раковиной комом был свален разнообразный мусор всех сортов, в том числе и пара бутылок дешёвого вина, открыть которое у принца, кажется, всё-таки не вышло — все бутылки полные, только пробка пострадала. Дирк сосредоточенно трёт пальцами переносицу, не представляя себе каким образом будет вычищать родную однушку. — Почему здесь так грязно? Ты вообще не убираешься или что? — брезгливо вопрошает Амави, неизменно следуя за мужчиной с руками на груди.       Парню не приходилось за последние два месяца заниматься хозяйством, бордель обеспечивал полное обслуживание всех нужд. Еду, пусть и не самую вкусную, они предоставляли сами, посуду мыли сами, вещи стирали сами, мусор выносили сами. Для этого существовал отдельный обслуживающий персонал из скромного количества не слишком привлекательных женщин преклонного возраста. — Меня не было дома двое суток, — выдыхает тяжело Дирк. Закрывая ящик под раковиной обратно, он желал хоть немного уменьшить общее благоухание на кухне. — Я объяснял Илариону как обращаться с приборами, но он, кажется, совсем всё позабыл. Или же, сделал мне назло, что тоже не исключено. — Так тебе и надо, — с улыбкой пожал плечами Амави. — Сам будешь здесь все убирать, негоже принцу жить в такой халупе.       Последним местом, где мог предположительно быть Иларион, была совмещённая с туалетом ванна. Подойдя к двери и попытавшись повернуть ручку, мужчина так и не сумел открыть, кто-то с другой стороны заблокировал замок. Это не являлось великой проблемой и преградой для Дирка, ведь устройство замка было простейшим. Для открытия двери достаточно одного плоского предмета, даже той же монетки. Монетку Сондер и достает из заднего кармана. Вставляет в вертикально повернутое отверстие ручки, медленно проворачивает в сторону и открывает дверь, сперва не наблюдая ничего, кроме темноты. С включением света ситуация меняется. На закрытой крышке унитаза, которого Иларион раньше боялся как огня, теперь организован импровизированный стол, что имел на себе пару тарелок с очистками фруктов. На полу стояли бутылки с водой, где-то пустые, где-то полные, раковина заполнена теми же кровавыми салфетками, а шторка на ванне плотно закрыта.       Дирк делает пару осторожных шагов к ванне, заглядывает за шторку и наблюдает там никого иного, как Илариона Мерингейл собственной персоной. — Илари, почему ты спишь в ванне? — виновато вопрошает Дирк, почесывая затылок.       Вид у парня был измотанный, под глазами тёмные круги, разбитый нос приобрел фиолетовые оттенки и опухоль заметно спала, бледная кожа будто стала ещё белее. На пальцах принца, которые он сжал на бортиках ванны, сейчас прорезались острые когти, глаза сменились в тонкие полоски, а уши прижались к голове. Испуг исчез с лица принца, стоило только распознать в нарушителе спокойствия младшего Сондера, а не старшего, прихода которого Иларион так боялся. — Не бойся меня, я умоляю. Я привёл тебе гостя.       Принц не считает нужным обмолвиться и словом с мужчиной, что так сильно огорчил, но стоило услышать о гостях, как внешний вид в момент меняется. Втянув когти, парень резким движением дёргает шторку от себя с другой от Дирка стороны, округляет голубые, изумленные глаза, наблюдая на пороге ванной долгожданного гостя. Иларион торопливо вылезает из укрытия, по пути едва не впечатавшись носом в кафельный пол, — спотыкаясь, он идёт на встречу к Амави, который уже распахнул руки для объятий. Принц ждал этого момента слишком долго, много думал о том, как встреча произойдет, видел сны с участием единственных друзей. Он полагал, что на момент встречи будет в куда более приемлемом виде, не как сейчас — лохматый, грязный, избитый и вымотанный. Стыд за внешний вид, который пришлось лицезреть долгожданному гостю, настигнет Илариона только потом, а сейчас…       Тонкие руки впиваются объятиями в плечи Амави, когда тот аккуратно обвивает талию, прижимая к себе. Обоим парням стало до слёз обидно за столь длительную разлуку, пусть и теоретически, между ними и не было ничего, кроме деловых отношений. Перед глазами пролетали минувшие дни, что они провели вместе, вспомнился и самый первый день, — день, в который парни впервые увиделись. День, когда Иларион понял, что он — именно тот, кто им нужен. Простой гибрид со сложным характером, больным мужем и парой чудесных детишек стал для Илари чем-то большим, чем просто коллегой. Он стал первым другом в жизни принца, которого он не забудет никогда.       И если перед глазами принца проплывали дни в Тиаридари, то Амави видел исключительно моменты пребывания в заключении. Он помнил день, в который и Дирк, и Илари счастливые провожали Честерсов якобы в больницу. Помнил первый визит в комнату, ставшую для него ненавистным домом, помнил первого клиента и помнил жестокое избиение Реджи, звуки глухих ударов до сих пор стоят в ушах. Он помнил каждого клиента, возомнившего себя богом в уродливых стенах дорогого заведения, помнил каждый унизительный приказ, помнил, как впервые против воли в заднице появились чужие пальцы прямо на глазах у всех. Амави никогда не забудет того, через что был вынужден пройти, и сейчас, когда они, казалось бы, находятся на финишной прямой, обнимать принца было до ужаса больно.       Иларион представлял собой тот клочок прошлого, кусочек благополучных, минувших дней, что на тот момент казались худшими в жизни. От него до сих пор пахло Тиаридари, пахло родной землёй, братьями и сёстрами, что на праздновании беременности королевы играли самую веселую музыку и танцевали самые забавные традиционные танцы.       Амави бы раскрыл всю правду принцу здесь и сейчас, но, как бы то ни было стыдно признавать, Реджинальд находился на ступень выше в приоритетах молодого гибрида. — Я так соскучился по тебе, Амави, — в слезах шепчет принц, плотнее прижимая к себе исхудавшее тело близкого друга. — Я думал, что они все мне врут, что ты попал в беду…я думал, что больше никогда тебя не увижу… — Со мной всё в порядке, ваше высочество, но вот… Что с вами? — ловко переводит тему он, хотя прекрасно понимает что именно могло случиться с принцем.       Амави предсказывал подобный сценарий в случае Дирка, знал, что рано или поздно мужчина поднимет на него руку. Он правда хотел предупредить и пытался, но знал, что это не поможет. Глупый, наивный принц влюбился в тирана, который и сам не до конца осознает свою гнилую сущность. — Что с вашим лицом? Почему вы спите в… Ванной? — Это долгая история, Амави, — шмыгает носом тот, не желая поднимать головы от плеча гибрида. — Я расскажу тебе её как-нибудь потом.       Дирк же стоял как вкопанный. Обидно наблюдать за тем, как с объятиями, слезами и тёплыми словами принц направился не к нему, а к Амави, гибриду, который по факту ничего и не сделал для него. Ревность и обида соревнуются между собой в интенсивности, одно из них совершенно точно окутает сознание Сондера. Он провёл двое суток в страшных муках совести, винил себя, оскорблял и унижал, даже помышлял перейти к самостоятельному, физическому наказанию, дабы чувство вины хоть немного отпустило переполненную мыслями голову. Дирк не хотел становиться копией брата, не хотел причинять кому-либо боль, а уж тем более единственному любимому партнёру в жизни. Будь хоть малейшая возможность вернуть время вспять, мужчина бы сделал всё совсем по-другому. Объяснять принцу то, что на Самом Деле происходит вокруг, кто на Самом Деле такой Дирк Сондер и где на Самом Деле был Амави с Реджи — страшно, до ужаса страшно за то, что конечное решение Илариона будет разрывом всех связей. Дирк не станет удерживать принца против воли, — опять же, не желая уподобляться старшему брату, — но и жить без принца он, кажется, больше не сможет. Потерять его — значит потерять самого себя. — Может быть, мы пройдем на кухню? — осторожно спрашивает Дирк, вклиниваясь в разговор двух гибридов.       Как-либо показывать себя, напоминать о своём существовании — неловко, за каждое слово, сказанное им двоим, совесть откусывала по кусочку. Ничего кроме извинений с его стороны, по мнению совести, звучать априори не должно. — Вы можете поговорить наедине, а я пока приберусь в квартире. Думаю, вам есть что обсудить. — Сходи до магазина и купи нам чего-нибудь съедобного, — хмыкнул горделиво Амави, нежно поглаживая принца по спине прямо на глазах у Дирка. — Ты, я так понимаю, явился извиняться перед принцем, а при тебе ни цветов, ни угощений, ни костюма. Думаешь, ужасный проступок искупит только твоя кривая улыбка с пожелтевшими от курения зубами?       Иларион молчит как партизан, головы не поднимает, лишь изредка шмыгает носом да виляет хвостом, испытывая смешанные чувства. Разговаривать с Дирком он не желал. Как и видеть его, впрочем, тоже, но хотя бы доверия к нему внутри прибавилось. Если Амави здесь, живой и невредимый, значит, Сондер не врал, не пытался скрыть нечто ужасное, как всё это время полагал принц. — Может быть, ты прав, — коротко прокашлялся Дирк, опустив хмуро голову. — Илари, ты хочешь что-то определенное? Скажи, я куплю, принесу, могу и приготовить. Только скажи.       Принц опять молчит. Ни звука, ни всхлипа: тот прекращает дышать на время вопроса, дует губы и лишь сильнее свешивается на плечи Амави, который, к слову, сейчас весит на десяток килограмм меньше, чем принц. Правильное, низкокалорийное питание в сочетании с постоянным неврозом, отсутствием аппетита и общей апатией сделали из некогда крепкого, румяного парня нечто щуплое и жалкое. Именно поэтому удержаться с Иларионом на руках стало непростой задачей. И тем не менее, Амави справился, принял вес на себя, умудряясь при этом горделиво ухмыляться в лицо Дирка. — Купи ему роллов, пусть попробует, — посмеялся кратко Амави.       Осторожно кивая принцу, он подмечал, что поведение казалось дикостью в сравнении с тем, каким Илариона запомнил он. Единственная надежда королевства, неудавшийся лекарь и безупречный принц двух правителей стал натуральной размазней, что и слова вымолвить не может. По крайней мере, так казалось Амави на первый взгляд. — И шампанского нам захвати, разговор будет долгим.       Дирку так и хотелось вмазать по этой надменной морде, что без каких-либо проблем пользовалась сложившейся ситуацией. Амави не нарушает правил договора, не выходит за рамки и не совершает никаких неправомерных действий, и всё-таки, вызывает изнутри ту первобытную ярость несмотря на всё.       На всякий случай, мужчина решает убедиться, что парень не задумал чего-то плохого. Пользуясь тем, что Иларион и не думает отрывать лица от щуплого плеча Амави, Сондер оттопыривает большой палец на сжатом кулаке, подносит его к собственной шее и проводит невидимую линию в воздухе, однозначно намекая на то, что с ним станет за любой неверный шаг. Оставлять их наедине не самая хорошая идея: если Амави наплюет на всё и свалит напару с Иларионом — Ульрих точно открутит Дирку не только голову. Был вариант и страшнее, где парень просто расскажет принцу всю правду. В таком случае, Дирк не сможет сделать им обоим ровным счётом ничего, ни одному, ни другому, ведь на Илариона он не посмеет поднять руки за свой же обман, а за Амави его самого потом четвертуют.       Страшно, но деваться некуда. Мужчина покидает ванну, натягивает на плечи куртку и торопливо шнурует чёрные, высокие берцы. — Я скоро вернусь, — кидает на прощание он, дрожащей рукой опуская ручку входной двери вниз. Варианта дальнейших событий всего два, запасных планов действий нет, ситуация всё больше кажется безвыходной.       Иларион наконец отрывает голову от плеча и отходит на шаг назад. Белые, спутанные волосы свисают вниз, фиолетовый нос по-прежнему не дышит, глаза опущены к ногам, а пальцы рук сцеплены за спиной. Амави не мог и предположить о том, что скажет далее принц, но складывалось впечатление, будто то, что он скажет — станет чем-то действительно ужасным. Парень сделал шаг навстречу, осторожно приподнимая кончиками пальцев подбородок принца. Стараясь вглядеться в покрасневшие от слёз глаза, он хмурит брови, не выдерживая таинственной тишины, внезапно повисшей в воздухе. — Вы можете говорить, он ушёл, — аккуратно напоминает Амави, убирая прядь белых волос тому за ухо. — Вам нечего бояться здесь, ваше высочество, а уж тем более меня. Я всегда выслушаю и пойму, вы же знаете. — Ты спрашивал почему я сижу в ванне, да? — шмыгает носом Илари. Он отводит взгляд в сторону, но не отворачивается. — Ты ведь помнишь старшего брата Дирка, Дориана Сондера? — Помню, — озадаченнно хмыкнув, кратко выдаёт Амави. — Тот мудак, что сломал мне нос в машине. Спасибо на том, что с тех пор я его не видел. — Он домогался до меня ещё по пути в столицу, — тихо промолвил тот, пока по щекам снова покатились слёзы. — Он может свободно приходить в эту квартиру тогда, когда Дирка нет дома. И делать всё, что ему вздумается. — Погоди, вы хотите сказать, что он вас… — шокировано и неверяще спрашивает Амави. Укладывая обе руки на плечи принца и несильно сжимая, он округляет в ужасе глаза. Осознание услышанного в значительной мере уменьшает то количество зависти, которое парень испытывал по отношению к принцу. Он думал, что всё это время третий сбежавший из Тиаридари волчий жил припеваючи, не считая периодического домашнего насилия. Подумать о том, что кто-либо может принуждать принца к сексу при наличии Дирка было сложно. Максимум, Дирк бы сам занимался принуждением, что в любом случае не настолько критично, как обслуживание незнакомых людей в борделе. — Почему вы не расскажете обо всём Дирку? Или он не имеет ничего против того, что Дориан делает с вами? — Дирк не знает и ему не стоит об этом знать, — качает головой принц, наконец набравшись с силами для того, чтобы заглянуть в зелёные глаза друга. — Я прошу тебя, не рассказывай ему о том, чем я с тобой поделился. Я не могу больше таскать это в себе, я просто не могу! Я не чувствую себя здесь в безопасности. Когда в любой момент может придти чужой человек и… — Иларион прервался, наблюдая на лице собеседника полное замешательство. И правда ведь, зачем он рассказывает это ему, если не просит никакой помощи? — На один из последних актов издевательства я сам согласился, он снял всё на камеру. Я заключил с ним сделку ради того, чтобы узнать правду о том, что происходит вокруг. А он…просто обманул меня, не ответив ни на один мой вопрос. — Вы боитесь, что Дориан выкрутит ситуацию в свою пользу? Мол, это вы были согласны, а не он вас принудил? — хмыкает парень, беспокойно вытаращив глаза. Ситуация со слов принца и правда казалась безвыходной, но жажда справедливости Амави сразу нашла единственное верное решение проблемы. — Я могу сам рассказать обо всём. Мне кажется, он не по наслышке знает о том, каким редкостным мудаком может быть его старший братец. — Дирк сделал мне больно, делал и до этого, но, тем не менее, я не хочу его терять, — пожал плечами Илари, вновь опуская взгляд. — Я люблю его и не хочу, чтобы он сложил обо мне неверное мнение. Я не хотел того, что произошло, однако, теперь этого не объяснить. — Я помогу вам, ваше высочество, — выдыхает спокойно Амави, ощущая, как сердце в груди бешено колотится. — Мы решим свои проблемы с Реджи и обязательно вернёмся за вами, Иларион. Вы ведь хотите вернуться домой? — Хочу, но с Дирком, — кратко, тихо и виновато отзывается он. — Без него я уже не смогу. — Значит, мы смотивируем Дирка на возвращение в Тиаридари, — кивнул уверенно тот, прикрывая глаза. — Заодно, разберемся с Дорианом. Этот человек совершил слишком много злодеяний для того, чтобы остаться безнаказанным.