Твоя стая за плечами

      День был тёплым. Судя по сводкам метеорологов, он был последним тёплым в этом году. На выходных обещали долгие дожди, прогнозы на неделю рекомендовали тепло одеваться. Голуби стояли в луже и пили из неё, их согнала с громким лаем собака.       Слава сидел на скамейке и ел мороженое. Сейчас он был зрителем и наблюдал за собой исключительно со стороны. Решение он принял почти что в первый день, как Мирон попросил определиться со статусом. Но в этом решении он хотел быть уверенным, ведь прекрасно видел все минусы, а не только плюсы.       Воздух наполнял лёгкие ароматом курицы из ближайшей шаурмечной. Слава взял две и пошёл домой. В подъезде он столкнулся с Мироном, тот возвращался от знакомых, был голоден и сразу напал диким волком на бедный лавашик с овощами и птицей.       Они решили не идти домой, а ещё побродить. Слава замечал изменившееся настроение Мирона, его осторожность и желание оттянуть момент разговора до последнего. Он боялся его выбора. Не хотел искать замену и отпускать от себя, поэтому в последнее время стал ещё более чёрствым. Это ему не шло, это ему не нравилось. Ему приходилось играть кого-то даже в собственной квартире.       Но они были на улице, где дышалось и думалось легче.       Последние вдохи прошлой жизни. Где Слава всего лишь ученик, отличник, у которого родители повёрнуты на его светлом будущем. Один из многих тысяч других. Одинокий осколок, разбившейся вазы, который не заметили, потому что он отлетел под тумбу, где никто никогда не убирал.       В груди сидело напряжение от ожидающихся перемен, но он наконец-то был спокоен и уверен в своём выборе.       Они поднялись домой. Слава считал это место своим домом, в который он однажды нагло влез и не смог убраться. Всё было правильное и родное, высокие потолки органичны, как и огромный плед, вечно валяющийся на полу.       Мирон хотел сделать чай, но Слава увлёк его на кровать, посадил и сам сел перед ним на полу, уперев лоб ему в колени. Сухие пальцы не касались по привычке его волос, и только тяжёлое дыхание слышалось сверху.       Слава выпрямился, почувствовал жопой пятки и улыбнулся ему доверчиво.       — Обещай быть со мной честным и открытым. Я хочу, чтобы хотя бы со мной ты чувствовал, что ничего никому не должен. Хотя бы иногда. Хочу быть твоим дневником, в который ты можешь записать свои переживания и поделиться приятными моментами.       Мирон едва дышал.       — Ты будешь моим омегой?       — Да, — кивнул Слава и погладил его по коленке. Мирон поражённо наблюдал за этим жестом.       Он упал к нему на пол, так что по квартире раздался громкий звук столкновения паркета и коленок, и крепко сжал в своих объятиях. Слава слышал хруст собственной спины с лопатками и только мог мычать Мирону куда-то в ухо.       — Тебе меня всю жизнь терпеть ещё, успеешь надушить, — пробормотал он.       Мирон с силой схватил его за щеки и подтянул к себе, стал расцеловывать всё его лицо. Когда наконец в нём закончился прилив нежности, а эффект от сказанных слов успел сгладиться, он стал вести себя грубее и схватил за волосы, смотрел в глаза лоб ко лбу.       — Я хочу тебя сделать омегой. И выебать.       — Это очень больно?       — Неприятно, — поднявшись, сказал Мирон. В нём бурлила жажда действий, которая горячей волной сбивала всё на своём пути. — Я принесу ром. Или вина? Что хочешь? Я на днях купил бутылок десять разного алкоголя.       — Я видел, — тихо сказал Слава.       Мирон подошёл со спины и положил руки ему на плечи.       — Не бойся, волчонок. Это лишь один укус. И потом тебе некоторое время будет не по себе, но я буду рядом. Полностью отойдёшь ты от обращения через неделю или чуть больше. Нужно будет только привыкнуть к другому облику. Надеюсь, тебе понравится.       Он поцеловал его в макушку. Хотел уйти, ладони уже почти покинули тело, но снова легли обратно.       — Спрашивай.       — Обязательно сейчас? Из-за твоего назначения вожаком стаи?       Мирон помолчал, поглаживая его.       — Можно и позже, — с сомнением сказал он. — Я просто перед всеми заявлю, что ты мой омега. Это не совсем правильно, но в целом не запрещено. А потом обращу тебя. Но если ты уже согласился быть моим омегой, зачем оттягивать?       — Ты очень этого хочешь, да?       — Безумно, — согласился Мирон. — Я буду чувствовать в тебе сородича и свою омегу. Свою пару. Это другой запах и другие эмоции. Мне всё ещё не совсем верится. Знаешь, это глупо, наверное, но я хочу доказательств, — он вздохнул и сел за ним, опять крепко обнял. — Я не буду тебя заставлять. Это всего лишь моё сильное желание, тебе необязательно ему следовать.       — Расскажи лучше, как точно всё будет. Какого быть обращённым…       Мирон сел на задницу, повалив его на себя, и стал рассказать всё, что знал, не забывая его обнимать, рефлекторно поглаживать и водить носом по коже. Ему нравилось дышать им, это бросалось в глаза. Он рассказывал честно, не пытаясь сгладить углы.       Затем они выпили ром. Слава настоял именно на роме. И под музыку, которая нравилась им обоим, стали целоваться. Мирон постепенно становился твёрже, дышал глубже и двигался опаснее. Перед самим укусом он довольно долго проводил руками по его голому торсу и носом пасся в области шеи. Укусил он неожиданно между шеей и ключицей, попав в вену. Кровь не останавливалась долгое время, Слава сперва кричал, отбивался, стонал и вертел головой, но с каждым новым действием всё меньше сил у него сотавалось. Он только слабыми руками вцепился Мирону в плечо и дышал преимущественно ртом. На глазах стояли слёзы, они стекали с лица и исчезали в подушке.       Мирон постоянно шептал на ухо успокоиться, зализывал рану, увеличивая вероятность яда попасть в кровь и запустить реакцию. В какой-то момент он отошёл на кухню и вернулся с прямоугольным пластырем. Он закрывал большой участок кожи, будто Славу не просто укусили, а расцарапали, или он набил себе татуировку на полшеи. Они некоторое время лежали молча под спокойную музыку. Рана щипала и пульсировала, из-за чего Слава то и дело морщил своё личико. Мирон извиняюще целовал его, а потом перетёк в возбуждённое состояние и выебал, сладко и не в своей любимой грубоватой манере.              Мирон ходил в ночи по комнате, в его руках тлел огонёк сигареты. Он поднял с пола бутылку и стакан, они стукнулись между собой, зажурчала янтарная жидкость. Вздох, губы приложились к стеклу, затем рыжий огонёк, по комнате стал распространяться дым. Слава наблюдал за этим с кровати на грани сознания. Всё тело полыхало и он то накрывался одеялом, то сбрасывал его с себя, расплавляясь под ним. У него болели кости.       Утром было темно. Окна зашторены. С улицы раздавался тихий шелест листьев и курлыканье голубей. Слава не мог заставить своё тело встать с кровати. Оно будто бы было сделано из чугуна. Любое движение, особенно поворот головы, отображались приступом боли. Лицо кривилось и сбивалось дыхание.       Мирон сидел рядом на кровати и курил. Он не спал практически всю ночь. Квартира уже пропиталась запахом табака и дыма. Но он продолжал это делать, несмотря на начавшийся кашель и сухость в глазах.       — Меня поезд переехал? — прошептал Слава.       Мирон шутку не оценил, покачал головой и устроился рядом с ним.       — Всё будет хорошо, волчонок. Так ужасно будет только первые сутки.       — Целые сутки, — сглотнул Слава и закрыл глаза.       Мирон аккуратно погладил его по волосам. Он выглядел ужасно, словно его тоже укусили. Его руки порой начинали трястись, тогда он ходил по комнате, выстраивая на каждый пятый круг разные маршруты.       Позавтракали они только в двенадцать. Готовить не было ни сил, ни желания, поэтому им привезли пиццу. Каждый съел по одному большому куску и выпил полкружки чая. К двум часам Слава устал лежать и наблюдать за бесцельными метаниями, и попросил Мирона читать ему любую книгу вслух. Этим занимались до обеда в пять часов вечера. Удалось съесть по два куска и выпить две третьих чая. Оставшееся время до сна смотрели фильмы, пока вместе не вырубились на каком-то из них.       Так прошли первые сутки.       Начались вторые. Слава уже куда легче мог вставать до туалета или кухни, в теле стало слабее ощущение жжения и такое, будто бы выжимают половую тряпку. Они стали разговаривать. Мирон перестал курить и начал рассказывать о стае. Говорил первое попавшееся, лишь бы говорить. Долгое время расписывал взаимоотношения с десятью другими стаями, описывал каждую, их вожаков и омег. Посвящал в те моменты, которые упускались на человеческом телевидении. Не забыл ни об одной ссоре, даже старые, которые застал, упоминал постоянно.       Он погружал в свою среду. Рассказывал как надо себя вести и на что обращать внимание. Он был спокоен и серьёзен, но от его слов исходила забота. Слава слушал настолько внимательно, насколько это было возможно в его состоянии, не перебивал и изредко спрашивал о чём-то.       Телефон звенел и затихал. Звонили родители. Звонили сородичи стаи. Оба телефона время от времени разрывались. Было решено поставить их на беззвучный. Желанием общаться с посторонними никто не обладал.       Зато вечером стало намного легче. Слава впервые попробовал стать волком. Он долго стоял в нападающей позе, смотрел на свои лапы, вилял хвостом, на Мирона в человеческом образе рычал, боялся к нему подходить. Сложнее всего было привыкнуть к запахам. Они изменились, стали более острыми. Особенно в волчьем образе, но и человеком изменение ощущалось остро.       Сложным оказалось превращаться обратно. Тело дрожало и не хотело это делать. Когда наконец получилось под строгим контролем Мирона, его нежными словами и прямыми приказами, вернуться в свой первоначальный облик, Слава первое время не смел встать с пола. Тяжесть стада быков напала на него моментально.       Мирон не лез. Он был рядом, наблюдал и контролировал, порой наводил на что-то, но напрямую не лез. Много молчал и курил. Не притрагивался к алкоголю. Часто сидел в сторонке. И всё время его глаза с напряжением вглядывались в каждое Славино движение.       — Я устал сидеть взаперти, — сказал Слава.       — Тебе рано на улицу, — спокойно ответил Мирон.       Слава разразился яростью, он начал ругаться, превратился в волка и напал, но очень скоро был придавлен сверху другим волком и укушен за шею. Его отпустили только через три минуты и ещё пять запрещали вставать. Отпустило.       — Подойди ко мне. Мирон. Подойди!       — Зачем? — спокойно спросил Мирон.       — Подойди!       Слава был от него в трёх метрах, они смотрели друг на друга, и вдруг что-то переклинило. Он вскочил, стал волком, зарычал и опять напал. Опять его прижал другой волк. Опять три минуты хватки, пять минут лёжа.       — Я хочу есть.       — Что хочешь?       — Мяса. Хочу грызть его, раздирать на куски.       — Знаю. Ещё что-то?       Слава стал биться затылком о стену. Они сидели на полу. Каждый в противоположном. Между ног Мирона стояла полная пепельница. Он тушил об неё очередную сигарету.       — Почему ты так далеко?       — Чтобы ты не рычал на меня.       Каждый раз, когда они приближались, Слава начинал его опасаться, рычал как заведённый и моментально становился волком.       — Подойди ко мне.       — Это уже было.       — Я сам подойду, — сказал Слава и стал подниматься.       — Сидеть, — скомандовал Мирон ровным голосом. Проследил, чтобы команда была исполнена и чиркнул зажигалкой. Огонёк озарил его уставшее лицо. Он выпустил дым.       — Я что-то хочу.       — Что? — спокойно спросил Мирон.       — Чёрную серьгу в ухе. Вот здесь, сверху. Как думаешь, мне пойдёт? И краску обновить.       Мирон поднял одну бровь. Тень недоверия пробежала по его морщинам. Он кивнул.       — Сделаем. Ты будешь самым красивым волчонком на свете.       Посидели ещё полчаса. Слава методично и несильно ударялся затылком об стену.       — Может, поебёмся?       — Нет, — спокойно ответил Мирон.       Просидели столько же. Слава взвыл и поднялся. Он стал подходить к Мирону, но с каждым шагом делал это всё неувереннее, шажки становились меньше, он начинал горбиться и чувствовал поднимавшийся внутри рык. Повернул на половине пути и врезался лбом в стену. Скатился вниз, обратно на пол. Стал стучаться лбом.       Время капало, через сорок минут Слава опять вскочил. Толком не стал оглядываться, ничего не сказал, только превратился в волка. И по-тихоньку стал подходить к Мирону. Недалеко от него упал на пол и стал шкрябать пол и пытаться дотянуться до него лапой, морду вертел туда-сюда, прислонял к холодному ламинату, поскуливал. Мирон сидел неподвижно и неотрывно наблюдал.       Слава вдруг сел и взвыл. Морду и уши прижал к полу, стал подползать, его хвост тихо подвиливал. Повалялся, поперекатывался с боку на бок и пораздирал ламинат он всего тридцать пять минут. Мирон смотрел на время. Он постоянно смотрел на время и с каждым новым разом это делал со всё более тяжёлым видом.       Холодный большой нос ткнулся в коленку, затем в руки. Волчий язык попытался облизать ладонь, только был с неё размером. Мирон убрал руку, подумал немного и медленно погладил его по голове. Хвост завилял сильнее.       — Ты молодец, Слава. Быстро осваиваешься. У нас есть поверие — если обращённый быстро привыкает, значит он сильно любит. Приятно об этом думать, как считаешь?       Слава во всю заиграл хвостом, словно тот был пропелером. Он издал звук похожий на лай и полез бодаться своей здоровенной мордой. Мирон прикрыл глаза и принюхался. Улыбнулся.       — Можем поиграться волками, но ебаться будем только людьми. Ты уже можешь залететь в волчьем облике. Хоть шанс этого и мал, так как течки у тебя сейчас нет. А ты пока что не хочешь волчонка. Да и мне он не нужен.       Скулёж, хвост, подметающий всё и вся, голубые глаза, завлекающие к себе. Мирон выгнул грудь вперёд, спинка захрустела, плечи тоже издали тихий шелест, и превратился в волка. Они стали вместе кататься по полу, покусывать друг друга и ударять лапами, зачастую по мордочке. Квартира нарочно была пустой; ночью Мирон убрал все вещи, которые можно было опрокинуть, но и до этого она была очень свободной. Места было достаточно для двух зверей весом сто-пятьдесят/двести килло каждый. Мало, но достаточно, можно было не чувствовать, что стены или потолок давили.       Когда выдохлись, лежали. Долго лежали двумя пушистыми ковриками и дышали. Мирон тёмный каштан, Слава посветлее. Иногда двигались. Так и заснули на полу.              Проснулись. Слава чувствовал себя намного лучше, в нём появилась бодрость. Он захотел есть и нашёл в холодильнике огромный кусок замороженного мяса. Его глаза алчно загорелись, но в тот момент дверь холодильника захлопнулась чужой рукой. Мирон без слов назвал это плохой идеей и заказал еду на дом. Было рано, он всё ещё плохо переносил утро и после вчерашнего выглядел до безобразного измотанным. Слава от него сильно не отличался.       — Сегодня в три часа будет. Нам нужно сытно поесть, ополоснуться и потрахаться. Выглядишь более-менее для обращённого два дня назад. Надеюсь, на людях тоже сможешь держаться.       — Я постараюсь по максимуму. Ты хочешь меня утомить перед этой встречей? Что за обязательный пункт «потрахаться»?       — Чтобы пах мной, — пожал плечами Мирон. — Ты моя омега, но пахнешь мной посредственно. А пахнешь ты уже по-волчьи. Волком я б тебя тоже выебал разок, но когда ты будешь увереннее держаться. И я буду уверен, что успею вытащить.       — Метишь меня своим запахом? А я тебя своим?       — Есть немного. Но мой сильнее. Альфа пахнет сильнее омеги. Даже во время гона и течки. Они должны быть через несколько месяцев, если у тебя цикл сразу под мой подстроится. У меня обычно в середине зимы. А пока в душ и постель. Курьер будет только через час. Как раз управимся.       Они сходили в душ. Обычная процедура заняла в два раза больше времени. Славу знобило, он долго не мог нормально настроить температуру и в итоге вообще отказался домываться. Мирон не выпустил его: крепко обнял, подставил прямо под прямые струи тёплой воды, легонько куснул за загривок. Подействовало с половинным успехом. Некоторое время Слава всё же постоял, позволил себя помыть, но не успел Мирон ополоснуть ему голову, как он начал опять вырываться и благополучно выпрыгнул из ванны.       Мирон посмотрел на него долгим взглядом, резко закрылся шторкой и домылся практически за минуту-две. Слава всё это время стоял сгорбившись перед зеркалом и тупо смотрел в своё отражение, наблюдал за медленно стекающими каплями, и как они с кончиков волос падают на мягкий рыжий коврик.       — Я чувствую себя не то выпившим, не то даже не знаю что.       — Упоротым. Милый мальчик Слава никогда ещё не ширялся, но знающие люди говорят, что очень даже сравнимо с ломкой и прилётом, но ближе к первому.       — Иди ты. У тебя друзей много, да? Достань мне, попробую наркоту и проверю из-за чего по ней так все тащатся. Ты-то принимал?       Прозвучало дерзко, он показывал, что его задело.       — Я-то чё только не принимал, — сказал Мирон, становясь сзади него с полотенцем. Сказанные им слова походили на грузную дождевую тучу. Слава интуитивно сжался — запах тоже поменялся на более тяжёлый и назидательный, заодно голову подставил под вдумчивые вытирания. — Меня как из школы выпустили, отец сказал: ебись с этой жизнью как хочешь. Вожаком только стань нормальным, а так мне поебать, чем ты там заниматься будешь. Ну, у него, ясно, покультурнее это всё прозвучало, почти что монолог на пять минут. Наставительный такой. Я как-то вздохнул по-другому, полной грудью и пошло поехало. Сам для себя всегда оправдывался — больше дерьма, больше опыта. Лучше буду справляться и стану охуительным вожаком. А потом просёк фишку, что нужно не долбить, а ребят держаться, настроение выведывать, учиться говорить на одном дыхании, без запинок, интересно, так чтобы слушали тебя, смотрели в рот и аплодировали. Вот и стал использовать саморазрушение как повод с другими пообщаться на свободных вайбах и базарить научиться с любым контингентом и в любом состоянии. В принципе, помогло. Но вот тебе такое в жизни зачем? Я люблю всё усложнять, по факту. Мне так легче. В усложнении всего и вся. Даже прусь от этого. Но наркота слишком подсадить может и показывает мир совсем уж в других цветах. Нереалистичных. А нам нужно держать руку на пульсе этого мира, а не какого-либо другого.       — У меня есть претензия с бухлом тогда. И вообще, а почему я не могу тоже захотеть прокачать навыки глашатая? Мне тоже интересно с людьми разными пообщаться, узнать что-то. Тоже ведь поможет теперь.       — Неинтересно тебе. Сколько мы вместе не тусовались по клубешникам, ты всегда всех динамил.       Слава хмыкнул и злобно кивнул.       — Я себя не понимал. Мы… в отношениях с тобой были странных. Я тебя отпускать не хотел. Ты вот дал выбор тогда, либо с тобой, либо найти кого-то. Ну, месяц ещё назад. И вот… не получилось у меня от тебя уйти, а я это пытался сделать. А с людьми я хочу поболтать разными!       — Наболтаешься. У нас в стае много волков. И необязательно для разговор нужны вещества. Вообще даже не нужны. Бухло другое, оно скорее способствует общению, если дозы нормальные. Когда за собой ещё следишь, но говоришь открытее и к собеседнику более расположен.       — Меня чё-то в последние разы под алкоголем только на секс и тянуло.       — А это мне по душе. Ебаться с тобой я всегда не против. И сейчас пойдём. Надеюсь успеем до курьера и ты нормально это воспримешь. Кто знает, как тебя ебануть может. Только… раз ты упомянул. Сразу скажу, тебе говорить не надо толком. Выступаю я, ты рядом сидишь и делаешь гордый независимый вид, меня пародировать можешь. Омегам не принято вступать в разговор альф, у вас свои разборочки и они крайне редкие. Втянешься, короче.       — Сидеть и молчать, — вздохнул Слава. — Вот она — взрослая жизнь. Пошли ебаться, пока настроение не до конца выветрилось.       Мирон хмурился, Слава видел это боковым взглядом в зеркале. И уйти не дал, бросил на унитаз полотенце и обнял, запрещая куда-либо идти.       — Ты вкатишь. Я в тебя верю. И всегда на твоей стороне буду. Может, из-за неправильного поведения потом побазарю с тобой, но это будет с глазу на глаз, дома. Прилюдно я тебе ничего не буду говорить. А стая моя не будет на тебя пиздеть как-то. Посмотрит, может, косо, но это всё. И потом чуть обнулятся. Они ведь тоже понимают — ты только к нам вливаешься. Не рос вместе с нашими волчатами. А пришёл из другого мира. Человеческого. Похуй, мы примем. Они примут. И подождут, сколько надо. Только освойся. Я рядом всегда, слышишь? Теперь уже точно всегда, я обратил тебя. Ты моя омега, мой парень, мой ближайший друг.       Слава дышит тяжело, опустив голову. Он слушал внимательно и не перебивал, пусть порой хмурился и вёл плечами. Но ему было важно это услышать, и речь, её цель, до него дошли. Он выдохнул, прильнул доверчиво и замычал.       — Можешь мне пососать сначала? Я пока не особо на секс настроен.       Ему всё равно не всё нравилось в этой ситуации, и он всеми силами старался загнать это в себя поглубже.       — Сделаем, — улыбнулся Мирон и поцеловал его под ухом. — Пошли в кровать, сейчас же и займусь твоим пожеланием.       Спустя двадцать минут раздался звонок в дверь. Мирон в этот момент как раз стягивал презерватив. Бежать, сломя голову, он не стал: дело своё спокойно доделал, пусть вышло и кривовато, накинул на себя шорты, не надев трусы, и с голой грудью вышел встречать курьера. Тот был оборотнем, поэтому напрягся и сперва отпрянул, прижав к себе коробки. Мирон сухо поздоровался, оплатил картой и забрал еду.       — Не люблю, когда оборотни попадаются, — сказал Мирон, кидая доставку на кровать прям рядом со Славой. Тот заинтересованно полез всё распаковывать.       — Почему? Боишься, что свои за грязным делом застукают?       — И какое ж тут грязное дело? Со своим омегой поебаться? Это самое светлое и чистое дело из всех — уделить близкому внимание. Да и не свой это. Со своими ещё ладно — они улыбнутся, побратаются, почувствуют, что я такой же, как и они. Обычный чел со своей обычной жизнью. Доставочкой пользуюсь, дома хожу в чём попало и так далее. А вот для чужих оборотней — это вызов почти. Вдруг неадекват будет, драку затеем. И оскорбляет это — оборотня из другой стаи обслуживаешь, им неприятно очень, слышал истории. Оборотни вообще в сфере обслуживания не любят из-за этого работать, а то вдруг врага своего заклятого обслужат случайно. Локти грызть потом будут. Хочется быть цивилизованней, но прям прёт порой эта звериность. Ну хули, волки ж наполовину. А я так ещё и вожак чужой. И пахну немного по-другому, и веду, и ебало моё знают все, вожаков-то в лицо знать надо. И их ближайшее окружение, желательно. А приносить пиццу вожаку другой стаи — стрёмно должно быть пиздец. Сродни с изменой.       — Сложно у вас. И меня ждёт это всё, да? Рычать на доставщиков, знать непонятных людей в лицо, с которым я не контактировал и, вероятно, даже не буду. Да?       Мирон посмотрел на него тягучим тяжёлым взглядом. К еде не притронулся, хотя рука уже потянулась. Слава это проигнорировал, в глаза ему не посмотрел и с жадностью начал поглощать всё, что видел. Он после секса расслаблен был, наконец привык к запахам, а тем более — новые, вкусные, вытравливали все остальные из радиуса метра так точно.       — Ты ведь не жалеешь, что согласился? — спросил Мирон. Голос у него был напряжённым. Слава оторвался от еды и лениво его оглядел. Пожал плечами.       — Не знаю, в любом случае уже поздно и мне сейчас не до этого. А можно еду носом есть? Это так восхитительно! Я сдохну сейчас.       — Не нужно, — помедлив, ответил Мирон и всё же прикоснулся к еде. Но во взгляде остались невысказанные слова и чувства, которые нагружали голову. — Потом запахи не будут такими острыми. Только от оборотней, и те приглушённо.       Слава кивнул, но выглядел так, будто бы не слышал, о чём ему сказали.