Твоя стая за плечами

      Порой отношения натягиваются и от лишнего поворота, как гитарная струна, лопаются и бьют по коже, заставляя шипеть и переживать о замене струны на новую. И вот новая струна на гитаре, но она всё та же, всё на том же месте — и в отличии от гитарной, проволока отношений куда сложнее. Тем более та, что нитью вшита в жизнь с самого рождения — взаимотношения с родителями. С поколением старшим и опытным. В какой-то момент былая лёгкость может исчезнуть, навсегда для них ребёнок — но уже на самом деле человек со своими мыслями, ценностями и желаниями — может неожиданно начать уходить в себя или огрызаться, отстаивая свою ещё не до конца сформированную, но успевшую так полюбиться ему и зацепиться за сердце позицию.       Когда возраст отрока проходит и наступает подростковый период — на свет частенько начинают попадать ранее незаметные ямки и шероховатости от неидеального воспитания. Происходит конфрантация, различные мнения, чувства и желания врываются друг в друга, создавая пороховую бочку, которая ломает даже толстые струны.       Только начиная себя познавать и выстраивать свою отличную от родительской позицию кем становиться, Слава встретился с резким ответом, пощёчиной, и был поставлен на место, на своё место обычного ребёнка, ничего не смыслящего в этой жизни, а потому и не имеющего права рассуждать о своём будущем.       Первые ссоры, лёгкие, но показательные, начались, когда он был в пятом классе. Милая атмосфера единения, одна на всё учительница и детская непосредственность в раз испарились. Дети вступили в пятый класс с ноги, с криками и полностью за лето обновившимеся. Ласковое «дети» сменилось на чуть менее ласковое «чертята», а затем и на более грубое «черти».       Начались первые обсуждения взрослой жизни, первые сигареты, выпивки, разговорчики о девочках в туалетах, драки и вожделение настоящего подросткового бунта, с их одёжкой, настроениями и увлечениями.       И пока другие на переменах обсуждали новинки кинемотографа и музыкальной сферы, делились любимыми персонажами и песнями, собирали наклейки, звали в гости для игр на приставках или ПК, Слава учился и был в это всё не посвящённый. Нежелательные сайты и игры блокировала прошаренная в IT-сфере мать, она же понаставила пароли и, будучи постоянно дома, опекала его от всего внешнего пространства, с её слов отвлекающего от действительно важных вещей и по своей сути являющегося маловажным.       Обособленность от общей истерии и зацикленность на учёбе сказалась на других струнах — отношениях с одноклассниками. Его игнорировали и дразнили, никогда с собой не звали и за спиной подшучивали, называя «ботаником» с самым ядовитым оттенком, который только могли использоваться озлобленные взрослеющие дети.       В середине пятого класса, ближе к весне, Слава придумал гениальный, как ему казалось, план. Он планировал сблизиться с одноклассниками, старшеклассниками или сверстниками любой ценой, поэтому пошёл на первый в своей недлинной жизни крупный обман.       Мать любила науку, технологии и математику — сделав ей приятно, Слава записался раз в неделю посещать внеклассные уроки робототехники. Родители эту новость, ожидаемо, встретили положительно и не заподозрили ничего дурного.       Первый день Слава отсидел — ему нужно было придумать правдоподобное описание своих занятий, а для этого нужен был какой-никакой опыт. Он поделился своими наигранно восторженными эмоциями и от него отстали, дав заниматься этой безобидной вещью. На второе занятие Слава пришёл и отказался посещать все последующие, сославшись на то, что ему не понравилось. Учительница приняла это, родителям говорить ничего не стала, не видела смысла, классной руководительницей она не была и кружок этот не был обязателен. Таким образом родители не узнали о его прекращении посещения этих занятий.       Слава появившееся свободное время уделял общению со сверстниками. На прогулки его одного никогда не отпускали, мать отводила его в школу и забирала всегда в одно и то же время, строго по часам — с педантичностью отца. Сперва общение было цивильным, он терялся среди одноклассников и делал вид своей к ним принадлежности. Довольно скоро его выкинули из компании, но ребята из старшего класса, увидев это, посмеяться ради позвали его с собой.       Над ним издевались, хохоча, делились сигаретами и спиртным, заставляя давиться дымом или дешёвым алкоголем, но не прогоняли, всегда таская за собой. По воспитанию своему Слава был скорее бесхребетным и слишком дорожил появившейся компанией, чтобы сопротивляться их травле.       Его заставили отстоять своё право ходить в школу и обратно одному. Таким образом Славе не нужно было приходить за несколько минут до матери и выходить навстречу ей из школы, как бы с внеклассных занятий. Лишние минуты приятно зазвенели в копилке времени.       Скудные карманные деньги стали уходить на жвачки, которые всё равно не помогали скрыть запах курева и самого дешевого из возможных пива. Слава и на это придумал действия — стал бегать до появления душистого пота, а придя домой, сразу скрывался в ванной под предлогом душа.       Неожиданный порыв любви к спорту мать встретила с настороженным непониманием, но быстро пришла к выводу: ничего плохого от вечерних пробежек быть не может. Слава для поддержания вида прибегал запыхавшимся не только раз в неделю, по четвергам, но и в некоторые другие дни — выборочно, по настроению.       Но друзья не были друзьми, общение было токсичным, от него многое утаивали и при нём важные вещи старались не обсуждаить. На целый год он был лишь игрушкой, которую можно было смешно споить, и призраком.       В последней четверти на собрании Славины родители выяснили правду, часть правды. Предвидя нечто подобное, Слава давно придумал относительно красивое и достоверное оправдание: по новой легенде он убегал на поэтические вечера, о которых узнавал от знакомых знакомых, по листовкам и на месте. Отец из-за самого факта обмана обязал приходить домой к определённому времени (которого хватало в притык, если после последнего урока сразу идти домой) и запретил любые прогулки вне школы и дома. Мать обозвала литературу бесполезной и зарекла увлекаться чем-то подобным.       Надзор за ним усилили до невозможности, и Слава это стерпел, подавляя обиду и ненависть, сидящие глубоко внутри него, и забивая их ещё глубже, стиснув зубы и пальцы в ком.       — Делай уроки, — звучало, стоило Славе спросить, можно ли ему поиграть, посмотреть фильм или почитать.       — Читай дополнительную литературу, у меня здесь есть и по химии, и по физике, и несколько по программированию и системному администрированнию, — отвечала мать, стоило сказать про сделанную домашнюю работу.       — Ты чего лежишь без дела? — шумело моментально, если мать замечала отсутствие у Славы каких-либо дел.       Поэтому Слава полюбил готовить и литературу.       Во время готовки он ничего не изучал, не нагружал мозги, только успокаивался, уплывая в мир запахов, шкворчащей посуды и полной беспечности.       Школьная же литература воспринималась матерью как нечто обязательное, к её несчастью, поэтому это стало его единственной отдышкой от вечной зубрёжки формул, правил, дат, веществ и кучи другой информации. Он мог просто сесть и прочитать чужие размышления, узнать интересных людей и погрузиться в чудовищные беды и сладкие страсти, которых совсем не было в его скучных буднях школьника-зубрилы.       Перечитав всю программу для своего класса, Слава упросил учительницу составить ему индивидуальный план, для олимпиады, на который, сквернословя и препираясь, мать всё же согласилась.       Все перемены проходили в библиотеке, уроки заканчивались очередной книгой, а школьные предметы и тем более наука навевали с каждым днём всё больше и больше тоски и нежелания учиться.       Чего ещё ожидали родители с таким нажимом веля заниматься естественными и математическими науками, Слава не знал и начинал уставать это всё терпеть. Успешно окончив девятый класс, в десятом он поплыл по течению пропавшего задора. Его спутниками всё также были готовка и художественная литература. По всем предметам «2» и «3», только по русскому и литературе «5», что несомненно вызывало спесь и недовольство в каждом жесте и взгляде матери.       Они с отцом ругали, запрещали, постоянно ставили ультиматумы, никуда не пускали, следили за выполнением домашнего задания, только вот Слава нарочно делал его неправильно и медленно, вызывая ещё большее раздражение и негодование в свою сторону.       И делал это совершенно нарочно — в том был его протест.       «На уроках слушать надо было», ответ отца на «я ничего не понимаю» и «тупой что ли?» от матери на тот же самый вопрос.       Он стал закрытым в лабиринте книг, в их бумажной решётке, человеком и вырастил шипы, направленные в сторону одноклассников и учителей.       Лето перед одиннадцатым классом он провёл полностью дома — домашний арест был наказанием за плохо оконченный год. Слава эти три месяца очень много рефлексировал и впитывал в себя негатив, так и не отвечая на него. Создавал вид пассивной деятельности — на активную его не хватало.       Во вторую неделю одиннадцатого класса он пришёл домой с «1» по алгебре. Выслушал ошеломлённые крики матери, проглотил их в себя, сел в своей комнате и стал читать.       Потом пришёл отец, это было около восьми часов вечера. Наказанный, Слава свою комнату не покидал, пытался выучить шестое по счёту стихотворение Маяковского — в тот момент к нему было наибольшее расположение. Для заучивания он брал самые хлёсткие и болезненые произведения, они ему больше всего нравились. Особенно запал почему-то в душу «Себе, любимому, посвящает эти строки автор», его он выучил самым первым и бормотал себе под нос во всех стрессовых ситуациях.       Пришлось убрать учебник литературы, в котором были выписаны на тетрадный лист стихотворения разных поэтов, и поднять глаза на вошедшего отца. Он был уставшим и недовольным, твёрдые черты лица и прямые тусклые глаза взирали на него, переливаясь белой лампочкой. Слава не хотел на него смотреть и не хотел его слушать.       Он молчал. Вся комната молчала, наращивая напряжение.        — Мы всё для тебя делаем, — начал со своего любимого отец.       И Славу тогда прорвало. Неожиданно для него самого, он вдруг вскочил и агрессивно, громко и чётко стал объяснять — почему нет. Почему не всё и почему эти благородные слова на самом деле пустая скукоженная ложь. Он высказывался, перебивал, повышал голос минут десять, срывая связки.       Охрип под конец, смотрел на родителей: стоявшую в ужасе мать и злого отца; взглядом полным неприкрытой животрепещущей ненависти.       Началась совместная ругань. Каждый пытался перекричать друг друга, мать кричала сбавить тон, отец доказывал свою правоту непоколебимым голосом. Ещё минут семь это длилось, и по итогу Слава вихрем промчался мимо них, задев обоих плечом, молниеносно влез в свои кроссовки, толком их не надев, и едва успел выйти из квартиры, хлопнув дверью и прокричав:       — Идите на хуй,       Чтобы не быть жёстко пойманным и насильно возвращённым обратно.       Своё тело он ощущал чересчур живым, чувствовал буквально каждую молекулку, ощущал бурлящую в венах, аортах и капилярах кровь, слышал её ушами. Слышал сердцебиение. Только на улице у подъезда он быстро до конца надел обувь и побежал, стоило только зазвенеть железной двери.       Ему в след кричал отец.       Слава перестал бежать только когда в лёгких не осталось воздуха. Когда левый бок уже нельзя было игнорировать, а икры настолько изнывали, что казались изрезанными. Он рухнул на тонкий дворовый заборчик, опасно кренившийся набок, и задышал полной грудью свободным чистым воздухом. Смотрел без всяких мыслей, с до ужаса пустой головой в тёмный асфальт, блестящий фонарными лучами.       Через ещё какое-то время к нему начали возвращаться мысли, а помимо неимоверной сердечной и телесной боли он вдруг ощутил улицу со всеми её шумом и сыростью. Недавно проходил грибной дождь. Было только начало сентября, воздух сохранял благожелательную теплоту, но всё равно переделывал её в осеннюю. Холодный ветер пробирал сквозь лёгкую худи, в которую Слава был одет. Он выбежал из дома прям так: без верхней одежды, без телефона, без ключей. Без всего. И был в кое-то веки доволен собой и своим поступком.       Лёгкие горели.       Прикрыв глаза, он стал бормотать:              «Пройду,       любовищу мою волоча.       В какой ночи       бредовой,       недужной       какими Голиафами я зачат —       такой большой       и такой ненужный?»              Мимо прошёл высокий парень, он двигался к большущей чёрной машине, остановившейся перед его подъездом. Слава невольно посмотрел на очертания его фигуры.       — Какими Голиафами зачат? Это что? Что-то знакомое, — сказал тот высоким противным голосом.       Из машины раздался хохот, она была открытой, в ней сидело человек пять. На вопрос высунулось три головы. Слава нахмурился, понимая, что именно его прочтением Владимира Владимировича было вызванно замешательство незнакомца.       — Ну ты вафел, — с издёвкой сказала ежистая голова из машины. — Маяковского забыл? Ты ж вроде ток два года назад из школы выпустился. Не поверю, что этого не было в школьной программе.       — Да я же говорю, что знакомое! — попробовал защититься парень.       Слава оглядел его тусклым взглядом и покачал головой.       — Вот видишь, местная интеллигенция недовольна твоим невежеством.       Машина захохотала. Потом вновь заиграла негромкой ритмичной музыкой с английскими словами.       — Я не интеллигенция и нет ничего криминального в неузнавании русских поэтов, — защитил неизвестного парня Слава. Тот задакал и закивал башкой. Стал доказывать своим приятелям ровно те же слова, только налил в свою речь ещё пару литров воды.       Слава поёжился и вновь уставился в асфальт. Он начал думать, что делать дальше.       Незнакомец тем временем сел в машину, но из неё вышел другой, назвавший Маяковского Маяковским, он присел на корточки перед Славой и заискивающе заглянул ему в глаза.       — Пацан, а ты чего сидишь один на холоде в такой тонкой кофточке? Замёрзнешь и заболеешь ведь.       Слава сам не понял, какой звук издал, резко выдыхая. Попробовал собрать мысли для ответа, но в голову только ещё раз ударили строчки: «какими Голиафами я зачат — такой большой и такой ненужный?», губы беззвучно проговорили, глаза прикрылись. Ему на коленку легла ладонь.       — И штаны тонкие, спальные почти. Если ты сейчас свободен, можешь с нами поехать потусить, хочешь? Будет тепло и весело, я угощаю.       Слава открыл глаза и секунд тридцать пристально вглядывался в незнакомца, сидящего перед ним на корточках. Тот не отводил голубых глаз. Эмоций различить не получилось, слишком мало было сил. Все ушли на ругань дома и побег.       — Хорошо, — ответил наконец Слава. И представился. Незнакомец улыбнулся. Встал и протянул руку.       — Я — Мирон. Приятно познакомиться.       Слава её пожал и вместе с новым знакомым сел в машину. Внутри был запах кожи и сигарет. На полу валялись пустые пивные банки. Водитель сделал музыку громче и двинулся с места. Все начали представляться. Это была компания парней лет двадцати или ненамного больше. У трёх из них, включая Мирона, были раскиданы по телу татуировки, у одного крашенные волосы. Все ребята были добродушны и первое время безлобно шутили про Маяковского.       В машине было тепло.       — Кстати, ничего, что мы оборотни? — спросил Мирон, перебрасывая через Славино плечо руку.       Новость немного поразила и напугала. Так всегда было при упоминании оборотней. В классе у них был один парень оборотень, в целом приятный и спокойный, он тоже ни с кем не общался, но не выглядел задрипанным, и к нему почти никто не лез. Сам он на переменах вечно таскался с кем-то помладше, а в прошлых годах и со старшеклассниками, но это были всегда одни и те же люди — вероятно из одной с ним стаи.       Случаи нападения оборотней на людей были редки и особо страшны для них самих, потому что приковывали к себе всеобщее внимание и осуждение. Поэтому находиться с ними было безопасно. Если, конечно, те не затеивали драку. Обдумав, Слава пожал плечами и ответил:       — Ничего. У меня в классе есть оборотень, обычный парень на вид. Но так я ни с кем из оборотней толком никогда не общался.       — Да тут ничего в принципе страшного нет, — заверил Мирон. — Наши загоны в основном направлены на других оборотней, а сейчас мы едем в кальянную, там и людей предостаточно. Или в тот клуб сначала? Да давайте в клуб. В любом случае, разницы не почувствуешь. А из какой стаи твой одноклассник?       — Что-то на «Фе». Я не запоминал.       — Ммм, здесь рядом Фекда. Понятно, мы из Мирры, если что. Как понимаю, ты ещё школьник, и какой класс?       — Одиннадцатый, — вздохнул Слава. — Мне семнадцать, если что.       — Жаль, что не восемнадцать, — улыбнулся Мирон и похлопал его по спине. — Хорошо. Тебя, значит, если и спаиваем, то ненарочно. Чаем вот, например. Любишь чай?       — Только его и пью, — проговорил со вздохом Слава и натянуто улыбнулся. — Приму всё, чем угостишь.       Ехали минут пятнадцать, на некоторые песни подпевала вся машина, кроме Славы. Ребят это сперва поразило, с их слов это был хит уже лет десять. На его слова о том, что он вообще музыку не слушает, на время даже недоуменное молчание возникло. Он знал — все вокруг слушали что-либо, всем нужно было спорить, чей жанр лучше, скатился или нет исполнитель, обсуждать мировых легенд или субкультурных персонажей, но это всё проходило мимо него. Он понятия не имел, каким образом объяснить новым знакомым, что он вообще ничего не знает об этом мире, кроме как кипы сухих данных из школьных учебников. Лишь раз он негромко ответил, что ему запрещают родители. С тех пор подобных вопросов больше не задавали.       Они были в клубе.       Мирон быстро понял, что Слава удрал из дома. Он его втихаря от других пытался разговорить и объяснить, что всё нормально и не нужно сейчас париться, наоборот — нужно наслаждаться жизнью. Он поделился своим стаканом, от которого в нос сильно резануло спиртом. Слава сперва пригубил, затем выпил всё залпом. Он вспоминал пятый и шестой классы. Но в этот раз выпивка была элитнее и не вызывала тех отвратительных спазмов.       Все танцевали, Мирон предложил и Славе потанцевать, игнорируя его слова про неумение. Они тряслись под оглушающую музыку в центре толпы, а затем запыхавшиеся выпили ещё по стопке чего-то вкусного и обжигающего горло. Слава расслабился. Он был рад оказаться здесь, был рад общаться с этими оборотнями, все ребята были прикольными, со своими характерами и недостатками. Они добродушно подкалывали друг друга и постоянно что-то обсуждали. Чем являлись непонятные слова, о которых они говорили, Слава мог только гадать. И этот чарующий мир входил в него полностью, он хотел быть его частью.       И совсем не хотел возвращаться в старый мир сплошной серой зубрёжки.       — Тебе сильно прилетит от родаков, что ты пьяный? — спросил на ухо Мирон.       Слава покачал головой.       — Мне прилетает, когда я на несколько минут задерживаюсь в школе. То, что я ушёл — уже сродни со взрывом ядерной бомбы. Но меня не бьют, если ты об этом. Моральное давление порой хуже любых телесных.       — Я тебя понимаю, — задумчиво сказал Мирон. — Хотя и не так немного. У каждого свои проблемы и загоны, как говорится. Наверное, в кальянную пора. Потом можешь переночевать у меня. И не пугайся, я приставать не буду.       — А должен? — удивился, хмуря лоб и поднимая брови, Слава.       Мирон мимолётно улыбнулся и пожал плечами.       Выглядеть стал серьёзнее.       — У людей есть предубеждения насчёт оборотней, потому что у нас есть волки-омеги. Парни-омеги. То есть мы совсем не брезгаем, в отличии от некоторых гомофобных людей, разделить ложе со своим полом, и из-за этого о нас есть некие росказни, мол, мы нарочно затаскиваем мальчиков к себе в постели, чтобы переспать. А потом обратить, поработить и всё в таком нелепом духе.       — А ты хочешь? — всё также хмурясь, спросил Слава, — переспать.       Улыбка Мирона стала уже более осторожной.       — Я, как тебе сказать-то, известный, эм, бабник что ли… казанова, не знаю, какое слово здесь лучше употребить. И не брезгую случайными связями. И так-то ты меня привлекаешь, но…       — Я не против, — пожал плечами Слава, не давая ему договорить. — Мне интересно, — ответил он на удивление Мирона. — Мне родители запрещали буквально всё, отношений у меня не было и порно я не смотрел. Не сочти меня тупым, но я даже толком не знаю, что такое секс. Мать-компьютерщик заблокировала все нежелательные ресурсы. И я ни разу не целовался.       Мирон некоторое время смотрел на него растерянно, потом — пристально и молчал, у него только странно дёргался кадык. Низким подсипшим голосом он сказал:       — На пьяную голову лучше не решать нечто подобное.       Слава не понял своих эмоций. Музыка ударяла по ушам. Внезапный приступ откровения и разговор на такую щекотливую тему ударил по голове, к удару присоединился выпитый алкоголь.       — Мирка хочет несовершеннолетнего, — хмыкнул один из компании и стукнулся своим бокалом с его зажатым в белых пальцах. — Хотя возраст согласия есть, не смотри так на меня.       От одного взгляда в свою сторону парень сжался, его тональность поменялась с весёлой на осторожную, и взгляд он увёл куда-то в угол. Больше никто ничего не сказал — не решился.       Слава понял, что «хотел» Мирон с ним и поцелуи, и секс. Но своих эмоций от этого он понять не мог, только азарт и ощутил. Неизведанные действия так и манили за собой. Страшно, больно или приятно? Что должно было быть? Как это будет, если всё же произойдёт? Насколько ему понравится? Но Мирон резко качнул головой, видимо убирая с себя морок, потому что уже спустя секунд сорок он резко сказал всем собираться в кальянную, допивать недопитое и не заказывать ничего нового. И таким он был резким, грубоватым немного, что остальные слова ему противопоставить не могли, молча кивнули и только.       Вся компания поехала в кальянную, она была в пяти минутах от бара. Народа в ней было достаточно много, они заняли последний большой столик. Решили поиграть в настольные игры. Слава не знал никакую. Ему всем составом разжёвывали правила, порой переходя на сленг, который он не совсем понимал. Но уже через полтора часа разных игр и дополнительных стаканов спиртного втянулся и где-то стал относительно выигрывать, занимая вторые или третьи места. В одной из игр первое.       Мирон сначала, как только они приехали, сел в человека от Славы, но подвинулся ближе, стоило сидящему между ними отлучиться в туалет. Кальяна заказали два. Слабоватый, но не совсем лайтовый, чтобы и Слава мог покурить, и тяжёлый. Со второго Слава сильно закашлялся и больше к нему не притрагивался, а первый ему нравился. Его забавила ледяная свежесть во рту и густой выдыхаемый пар.       На третий час Слава стал ощущать утомление и зевать. От насыщенных событий за один лишь вечер, который тянулся не первый час, он был полностью вымотан. Тяжёлая голова клонилась вниз, нечаянно Слава даже пободался лбом о руку Мирона, из-за чего тот облился. Выглядел в первые секунды он испуганно, недоумённо смотрел на мокрое пятно у себя на толстовке.       Предложил всем расходиться.       Машина стала развозить всех по домам. Первым делом Мирон повелел ехать к нему. Так и сделали. Поэтому Слава скоро со всеми попрощался и не спеша пошёл в сторону пятиэтажного белого дома. Его поразила высота окон. Он видел такие дома и раньше, но встречались по городу они крайне редко. Потолки в них были не стандартные 2,7 метра, а раза в два больше.       На улице похолодало, было темно, и луна во всей красе светила на грязном небе. Слава поёжился, Мирон подтянул его к себе ближе, и ускорил шаг. Ввёл код от домофона, поднялся на второй этаж. Ступеньки в парадной были нормальной высоты, но их было во много раз больше. На стенах не располагалось граффити, этажи были чисто убраны, а на подоконниках стояли растения. Свет загорался от движений и пропадал без них.       Особо долго квартиру Слава не рассматривал, только огляделся, удивился тому, насколько она была просторная и какие высокие были потолки, а потом сразу отрубился на огромной притягательной кровати.