Пьеса №1 "Свобода"

*** Комната Лукреции– это два десятка метров гробовой тишины. Комната Лукреции– это тяжелейшая и истощающая боль. В комнате Лукреции пахнет французскими духами и терпким запахом табака. Комната Лукреции– это квинтэссенция горя, безумия и отчаяния. Комната Лукреции– это множество вопросов о жизни и существовании, о любви и сексе, про их смысл и противоречие. Комната Лукреции– это одно сплошное разочарование. Комната Лукреции– комок невысказанных чувств. ЛУКРЕЦИЯ: (в зал через зеркало туалетного столика). - А у меня, знаете, сегодня «годовщина». Годовщина расставания. Точнее годовщина того, как ОН меня бросил. Мне сегодня впервые совсем не больно, а даже наоборот, весело. А я знаете, где была днем? На кладбище. Ходила по нему, думала, взвешивала и что-то решала. А потом пошла и купила вот этих ирисов. Они особенные. Почему? Да просто так. Потому что кладбищенские. А прошлый год, знаете, я вообще не помню. Помню только, что ночь была страшная, бесконечная. Вьюга- зги Божьей не видно. Только фонари, обычно очень яркие, тускло мерцают перед входом в наш дом. Точнее в мой. А в ту ночь будто Бесы сговорились- потянулись двумя чёрными и длинными тенями, и весь свет «выпили», подвигаясь сюда. Тени эти, приближаясь, приобрели очертания побитой и истощённой любви, которая надеялась ещё выжить, и меня… Мы шли тихо, беззвучно, не сближаясь и не отставая одна от другой. Мы с любовью как-бы замкнули собою все выходы. Мне подарков ОН три года уже не дарил. До вьюги. Три года- это же целая жизнь. Три года ниточка натягивалась, и не выдержала- порвалась. Но я знала, я уверена была, что она порвётся. Потому я ему документы на квартиру и ключи не отдала. Не потому, что жалко было, а потому что любовь для меня была важнее четырёх стен. Я б и отдала ему, если бы не это он любил больше, чем меня. И не за это любил, а меня. Всем сердцем, всею своею душой. Но не любил. Потому ниточка-то и порвалась. Потому я и ходила утром на кладбище, потому и грызлась, думала, потому ирисы и купила. А теперь у меня «годовщина» расставания, но поздравить-то меня с ней некому… С тех пор, как я здесь поселилась, ниточка всё натягивалась, а напряжение всё росло. Я думаю, любовь слышит и видит всё, что происходит вокруг, но не может сделать ни единого движения. Её тело давно уже охладело, и ресницы смежаются навеки… Вот она, кажется, совсем уснула. Грудь больше не вздымается, не опускается. - Всё кончено! И из моей груди, как тогда, раздаётся крик надорванной боли- и по всему дому отдаётся одним общим взрывом воя: - Ушёл! Предал! И комната, в которой он жил, опустеет в несколько мгновений, словно он не ушёл, не бросил, а скончался. А потом будет пинать ногой дверь и кричать, что у него руки заняты, чтоб «барахло» своё забрала… Он так каждый год меня «поздравляет» с тех пор, как я здесь поселилась. А я всё не забираю, обескураженная тем ловким манёвром, с которым он меня бросил. Сколько ж ему потребовалось бестактности и решимости, чтобы убить любовь… А свечек в его кексе будет всё больше и больше. Я думаю, он испытывает извращённое удовольствие, когда спустя год втыкает ещё одну свечу в кекс, празднуя свой «уход». (Удар в дверь снаружи. Громкий голос.) АРТУР: - Лукреция, открой дверь, у меня руки заняты! И забери своё барахло! Мне от тебя ничего не нужно! ЛУКРЕЦИЯ: - Пинай сильнее, у меня открыто! (В зал.) Сначала я на кладбище сходила, а теперь убийца сам ко мне пришёл.