Вспомнить и попросить

Тепло. Тепло, трепетно и очень-очень нежно. Медленный поцелуй ощущался долгим, осторожным, пьянящим — так что со временем голова даже начала кружиться. Хотелось отдышаться. Хотелось успокоить сердцебиение и приятное щекотание в животе. Хотелось отстраниться, но рука на затылке, то и дело мягко пропускающая сквозь пальцы блондинистые волосы, не позволяла прервать это сладостное мучение ни на секунду. Кажется, они вместе раскрывают значение слова «неправильно» с новых и новых сторон. Просто именно на это «давай попробуем» от Кая невозможно было не согласиться: одна мысль о столь интригующем способе получения удовольствия вызывала мелкую дрожь по телу и единственную мысль: «Хочу». Хочу-хочу-хочу: чтоб всё ванильно, аккуратно и как с маленькой влюблённой девочкой. Хочу-хочу-хочу узнать, до какого состояния ты сможешь меня распалить, только касаясь губ, только целуя, совсем не прибегая к иным разновидностям ласк. И вообще — хочу-хочу-хочу твоих поцелуев, раз уж на то пошло, потому что целоваться ты — что б тебя! — умеешь. Ллойд не жалел, что согласился. Так, как сегодня, его ещё ни разу не целовали. Его, если говорить прямо, до Кая не целовали вообще, но в этот раз даже он впервые был таким… аккуратным. Тёплым. Нежным. Заботливым. Да и чёрт знает, каким ещё — кажется, Ллойд потерял голову на первом же по счёту, в бреду тянясь вслед за чужими губами, когда они наконец решают отстраниться. — Ты как? Хорошо? «Просто потрясающе, продолжай сейчас же», — проносится в мыслях бегущей строкой, и парнишка прикусывает язык, чтобы случайно этого не сболтнуть. Кивает. — Мне продолжать? Ллойд поджимает губы раздражённо. Единственным, что сдерживало его от колкого комментария в ответ на этот, казалось бы, обычный вопрос, было то, что кои-то веки Кай говорил с ним без издёвки. Нет. Сейчас он был искренен. Сейчас он терпеливо заглядывал в глаза, желая получить честный ответ, слабо приобнимал за талию и гладил по голове, расслабляя и успокаивая, не ухмылялся самодовольно, не смеялся — и, кажется, в уютной тишине вокруг Ллойд мог услышать неторопливое биение его сердца, что дополняло эту атмосферу невероятного доверия друг к другу. И это ощущалось непривычно, но безумно приятно вкупе со всеми этими ласками. И это тушило любую вспыхнувшую в душе искру злости — и хотелось дальше играть в романтику, играть в любовников, играть-играть-играть свои роли и не отвлекаться ни на что извне. — Да. Коротко, шёпотом — и губы снова накрывают, тело снова мягко прижимают к себе и целуют безумно-чёрт-возьми-нежно, заставляя задыхаться и очень сбивчиво дышать. Ллойд обнимает его за шею, неосознанно гладит по выбритому затылку и целует-целует-целует в ответ, прикрывая глаза от тягучего удовольствия. Хочется больше. Больше-жёще-злее — но нельзя. Можно только терять голову, растворяясь в тёплом дыхании и шёлковой мягкости, можно только беспомощно прижиматься к обнажённой груди напротив, можно только считать, путая в голове почти все существующие цифры: первый был, второй закончился, вдох-выдох — и начинается третий, чуть более напористый, но всё ещё не выходящий за рамки тягучей нежности. Заканчивается быстрее, чем предыдущие. Они замирают в паре сантиметров друг от друга, смотрят то в глаза, то на приоткрытые губы и только согревают их тёплым дыханием. Таким разным у каждого, опьянённым и пьянящим. Кай дышит глубоко, тихо и медленно, Ллойд либо не дышит совсем, либо делает это ненормально сбивчиво и часто. Кай терпеливо ждёт, пока тот отдышится, опасаясь, поторопившись, сделать что-то не так, Ллойд сам припадает к чужим губам, не может удержаться. Четвёртый становится коротким беззвучным прикосновением, а пятый — наконец-то влажным, пошлым и требовательным. Ллойд мычит от удовольствия, когда чувствует, как в его рот пробирается горячий язык — вздрагивает, когда следует прикосновение к его собственному, когда под лёгкой тканью футболки рука щекотливо ползёт по позвоночнику вверх и вниз, и ёрзает на месте, на чужих бёдрах, вцепляясь в его плечи непривычно крепко. Сжимает сильно. Не знает, куда себя деть от этих потрясающих ощущений. Но когда становится неприятно, даже больно, Кай и не думает отстраняться: не разрывая поцелуй, он медленно берёт его руки в свои, гладит большими пальцами нежные запястья, дрожащие ладони и осторожно укладывает его на спину, возвышаясь. И снова следуют поцелуи. Шестой-седьмой-восьмой: выходят короткие, невесомые дразнящие. Ллойд кусает губы в недолгих перерывах между ними, ластится, сжимает пальцы в кулаки, чтоб не выпасть из реального мира, и считает опять. Девятый-десятый в шею. Ллойд вертит головой и стонет, сплетает их пальцы в замок — и друг его, кажется, совсем не против. Всё тело дрожит, поддаётся — и парнишке не приходится думать о том, как сказать, что он хочет ещё: собственная рука, словно не слушаясь приказов расслабленного мозга, ложится на тёмный затылок и тянет-прижимает снова туда же, где он только что был, когда Кай уже хочет отстраниться. Не позволяет. А затем слышит мягкую усмешку. Чувствует, как язык влажно проходится вдоль сонной артерии, вызывая ещё один стон, и оставляет там очередной: одиннадцатый. Кай осторожно оттягивает горловину футболки, забирается языком в ярёмную ямку и целует ключицы, поглаживает налившуюся румянцем щеку пальцами. Двенадцатый. Тринадцатый. Четырнадцатый-пятнадцатый. — Б… лять… — слетает шёпотом с расцелованных губ. Ллойд спешно задирает голову, снова подставляясь под неторопливые ласки, Ллойд сжимает его тёплую руку своей, Ллойд хватает короткие волосы — и тут же отпускает, когда единственная трезвая мысль за последние несколько невероятно длинных минут остужает его пыл: «Договорились максимально нежно». Шестнадцатый куда-то под ухо. Кай поднимается, смотрит ему в глаза, следит за выражением лица и понимает, что мальчику совсем не стало легче восстановить дыхание или прийти в себя от переключения с губ на шею — даже, наверное, наоборот. То, что его так сильно плавит от этого процесса, ощущалось, конечно, приятно, довольно лестно, но к тому же и вызывало опасение, что в один момент Ллойд может просто задохнуться — а это вообще не лучшая перспектива на сегодняшний вечер. — Ты уверен, что тебе не нужна передышка? Вместо ответа в семнадцатый завлекают почти насильно: резко опускают за плечи, прижимают к себе и нетерпеливо, жадно впиваются в губы. Легонько покусывают, смакуют. Желают-просят-умоляют его повести снова — но тот отстраняется. — Я же не шучу, мальчик. Ллойд хмурится, шумно дышит, часто-часто вертит головой по подушке и не может найти в себе сил злиться на то, что Кай догадался о его любви к этому бережному «мальчик», произнесённым этим тихим, приятным тембром. Желание послать Кая нахуй с каждой секундой увеличивалось в геометрической прогрессии, но тот — везунчик херов — был для такого слишком хорош в сексе. И Ллойд просто смотрел на него. Смотрел умоляющим взглядом. Мотал носом, жмурил глаза, словно слепой котёнок — и смог произнести только почти неразличимое, тихое: — Продолжай… пожалуйста… Слышится глубокий вздох, проходит мгновение, и губам снова становится тепло-приятно-охуенно, во рту снова сплетаются языки — восемнадцатый выходит нетерпеливый, горячий, влажный и желанный аж до потемнения в глазах. И Ллойд прогибается в спине от удовольствия, несдержано, протяжно стонет в поцелуй, снова обнимая Кая то за плечи, то за шею, то за голову и молясь в мыслях всем, кому только можно, чтобы это не заканчивалось никогда. Пауза. Несколько вздохов трепещущей в блаженстве грудью — и девятнадцатый тут же остужает пыл, успокаивает. Лёгкое невесомое прикосновение на пару секунд, параллельно нежному поглаживанию по щеке. — Последний? — шепчет Кай, заглядывая в расслабленные прикрытые глаза. — Ещё один, — шепчет в ответ Ллойд, облизывая губы. Предвкушая двадцатый. Самый крышесносный. Самый чувственный. Самый пошлый, долгий, сладкий… Самый-сука-самый! Тихий смех. — Чёрт, просчитался. Ну, ничего. Кай задерживается на чужих губах спокойным взглядом. Смотрит на них. Запоминает, возможно, или наслаждается этим видом — без разницы: в любом случае медлит. Проходит секунда. Проходит две. Он улыбается вдруг: слабо, сдержанно, но как маленький ребёнок, будто бы что-то задумал — а потом слегка приподнимается и чмокает парнишку в лоб. — Двадцатый. — Ты что, серьёзно… Ллойд не находит, что сказать, когда видит эту добрую, наивную усмешку напротив. Ну точно: с дураком согласился спать. — Серьёзно. Ты вообще сначала был против. — Больше не против, — Кай снова смеётся. — Давай двадцать один! — А давай без «давай»? — тот хмурится на эту детскую переговорку. — Ой, да брось. В следующий раз, мальчик, хорошо? А пока… Ллойд крупно вздрагивает и судорожно сжимает пальцами чужие плечи, когда тёплая рука игриво пробирается под нижнее бельё и неторопливо проводит по крепкому стояку подушечками пальцев. Обхватывает его в кольцо и начинает ритмично двигаться вверх-вниз — и парнишка стонет громко, и Кай с упоением наблюдает, как он откидывает голову на многострадальную подушку, как морщит нос и касается им своих же волос, как дышит через раз, забываясь и теряясь в чувствах. И буквально через минуту кончает, практически теряя сознание. Во имя Ниндзяго, его в прошлый раз не обманули, упоминая лучший оргазм в жизни! Ллойд никогда этого не признает — но какая разница, если Кай и так всё прекрасно видел? — Прикольно. Так быстро, — получает подзатыльник. Смеётся. — Ай-ай-ай, как больно. Я же не сказал, что это плохо. Мне вообще-то очень льстит, что тебе НАСТОЛЬКО понравилось. — Заткнись. Никогда больше не буду соглашаться на твои идеи. Никогда. Ллойд ужасно краснеет. Ллойд тяжело дышит и прикрывает запястьем пылающие губы. Ллойд отводит взгляд, лишь бы не убедиться, случайно встретившись с его усмешкой, в том, что то, что сейчас произошло, на самом деле произошло, а не привиделось в очередном подростковом влажном сне. — Не за что, любовь моя, — хохочет Смит издевательски, и тот рычит в ответ что-то грубое и неразборчивое. — А теперь, мелкий, давай: по шкале от нуля до двадцати одного— Внезапно Кая сшибает подушкой, прерывая эту искромётную шутку определённо на самом интересном месте, и, будучи совершенно не готовым к такому повороту, он беспомощно валится на спину и тут же встречается лицом с белой тканью. Кажется, Ллойд пытается его придушить. И, кажется, у него это совсем не получается, ибо даже смеяться от этого «жестокого» действия его и без того отбитый друг не перестал ни на секунду. Ллойд поднимает подушку, смотрит оскорблённо, максимально злобно и резонно замечает: — Мне по крайней мере не нравится, когда меня заставляют себе подчиняться! Кай теряется ровно на одно мгновение, а потом снова растягивается в издевательской ухмылке. — А мне по крайней мере не нравится, когда меня целуют мужчины, — а когда Ллойд замирает в ступоре, поднимается в сидячее положение и шепчет на ухо. — Особенно с языком и особенно очень долго. Но тот игнорирует последние слова и только, не веря, опускает взгляд на чужой пах. И тогда осознание добивает его: у Кая не стоит. — В смысле «не нравится»… А Смит лишь снова смеётся в ответ и щёлкает его по лбу. — Нравится. Просто тебе, видимо, намного сильнее. Ну, что ж, каждому своё. Пожимает плечами безучастливо и поднимается с кровати, разминая уставшую спину. Ллойд же следит за ним неотрывно, с видом человека, которого только что жестоко и бессердечно предали. Дуется. Ребёнок. — Иди в душ, а то не сдержишься и нападёшь на меня с двадцать первым прямо здесь и сейчас — знаю я тебя и твою знаменитую безумную настойчивость, зелёный ниндзя. Тот закатывает глаза. — Да иди ты… Кай хихикает недобро, и его друг расценивает это как предзнаменование очередной гениальной шутки. И представьте себе: не ошибается! — Как скажешь, Ллойд. Придурок.