Балконы напротив

— Чуя, хватит. Этим ты ему не поможешь, — прозвучал выстрел. — Он как-то узнал о жучке, — ещё один выстрел. — Чуя, послушай меня, если хочешь его вернуть, — крикнул Огай, показывая то, что игнорирование собственного отца — некрасиво. — Я не заинтересован в этом. Буду продолжать поиски лишь ради тебя. Ты сам знаешь, что я его недолюбливаю. — Па, я опять потерял его, — Чуя выстрелил в мишень, стоящую впереди. — Из-за своей глупости и упёртости, — крикнул он и отбросил пистолет, наконец, разворачиваясь к отцу. — Чуя, вини в его похищении только Достоевского и меня, — Мори подошёл к нему и положил руку на плечо. — Я мог защитить вас обоих. — Твоей вины в этом нет. Ты же не знал, что Фёдор за человек на самом деле, — его глаза были красными и мокрыми. Он явно сдерживался, чтобы не заплакать. — Я не могу представить жизни без него. Папа, я потерял его один раз и второго быть не должно. В чём я просчитался? В том, что полюбил его? — произнёс он дрожащим голосом и опустил голову вниз, смотря на свою обувь. — Чуя… — он быстро и крепко обнял его, прижимая к себе. — Мы вернём его, слышишь? — они стояли так довольно долго. За это время Огай предался своим мыслям. Чуе явно пора услышать кое-что важное от него. — Я познакомился с ним когда тебе было где-то года четыре. Ты же помнишь, что тогда было, да? — Чуя кивнул, всё так же утыкаясь в грудь отца. — Я был косвенно знаком с Мияко. Она решила нас познакомить. Ну, или это он решил. Фёдор казался мне самым обычным мальчиком из приюта. Иногда его советы были действенными. Кто бы мог подумать, что он с таким талантом решит создать своих крыс. У него это получилось очень быстро. С самого начала их появления, я не мог понять откуда они взялись вообще и кто их глава. Всё было у меня под носом. Я помню тот день, когда он привёл Дазая. Мне показалось это очень странным, ведь я даже не знал, братья ли они? Оказалось, что он отчим Дазая. Это я ещё мог понять, но то, что заставило меня возненавидеть его… — весь рассказ он не прерывался, но тут что-то вынудило его сделать долгую паузу. Чуя, внимательно слушавший его и не перебивавший, облизал высохшие губы, ожидая, пока Огай найдёт силы продолжить. Чуя понимал, что сейчас узнает то, что перевернёт его жизнь. То, из-за чего Дазай ненавидит Достоевского. Огай набрал полные лёгкие и резко выдохнул. — Я решил навестить его. День рождения всё-же. Я подошёл к двери и не успел постучать, как услышал крик. Решил посмотреть в окно…зря… Там был Достоевский и полуголый Дазай на кровати, — он вновь сделал паузу. Лицо Чуи помрачнело. Это не то, что он ожидал услышать. Этого просто не может быть. — Я не уверен в том, что у них ничего не было. Он заметил меня. Нужно было помочь мальчику, но в этот дом практически не попадёшь. Стёкла не разбить, дверь не выбить. Я просто был бессилен. Когда он пришёл на следующий день ко мне, то я поговорил с ним по душам. Он сказал, якобы это их семейные дела и лезть в них было бы не красиво, — он крепче обнял сына. — Знаешь как я был зол? Всю жизнь я знал педофила, но не замечал этого. Боже, Чуя, мне надо было послушать тебя и узнать в чём дело, но нет же. Я настоял на том, чтобы он больше не приходил, но Осаму мог тебя навещать, иначе я бы сделал всё, ради того, чтобы убить его. Я же видел, как ты дорожишь им. Достоевский сказал молчать, иначе он заберёт его навсегда и сдаст нашу организацию. Я ведь просто не мог поступить так с собственным сыном и нашей семьёй. Эта авария, твоё состояние после… Чуя, я не хочу проходить через всё это ещё раз. Мы должны бороться, — он положил ладони на плечи сына и отодвинул его так, чтобы смотреть прямо в глаза полные слёз. — Не сдавайся, ведь мы с мамой всегда будем рядом с тобой. Чуя не знал как реагировать на это. Он был зол, расстроен и обижен. Ведь понимал же, что происходит что-то плохое в жизни, но просто решил не лезть. Из-за такого отношения Дазая с ним больше нет. Он бесконечно винит себя за своё бездействие. Его Осаму больше нет с ним… Вместо того, чтобы выпускать пар в мишени в тире, он мог бы заняться чем-то полезным. Но только чем? Почему он ничего не может сделать? От этого хочется злиться ещё сильнее! Чуя скалит зубы и сжимает кулаки, смотря на отца. — Почему тебе не нравится Дазай? Он ведь не виноват в том, что Достоевский моральный урод и педофил в одном лице? Этого вопроса Огай точно не ожидал. Он всю жизнь показывал свою неприязнь к нему, хоть и не открыто. Долго смотря на сына, весь Огай сгорал от напряжения. Взгляд его сына заставлял того поджать губы. — «Я ведь просто должен сказать это!» — он всё так же не мог ни ответить, ни опустить взгляд. Чуя всё смотрел и смотрел на него. — «Чёрт возьми!» — вскрикнул Огай внутри себя и зажмурил глаза, схватившись за свои чёрные волосы. — Не знаю, Чуя! — он - полная твоя противоположность! Вместо того, чтобы пытаться спастись, он молча всё терпит, а ты всегда сражаешься за свои принципы и идеалы. Вы словно Инь и Янь. Я ведь люблю тебя, Чуя. Но и того, что твой сын гей, невозможно принять. — Он томно выдохнул и попытался очень мягко улыбнуться, — Коё сейчас на всякий случай обзванивает все ближайшие больницы и… морги. — Добавил он, явно не желая этого, — мы можем объездить весь город и посмотреть в каждом здании, надеясь найти его в одном из них, но это будет очень долго. — Нам нужно сделать хотя бы что-то, — Чуя очень хотел начать поскорее. — Осаму может быть где угодно и мы никак не можем помочь ему. Ему сейчас страшно, но у него есть надежда на то, что я найду его, — Чуя фыркнул, очень раздражаясь происходящей ситуации. — Почему это всё свалилось, именно тогда, когда у нас с ним всё начало налаживаться. Ведь знал же, что не стоит даже подходить к нему близко. Мог защищать и со стороны. — Ты всё сделал правильно, — Мори вновь улыбнулся сыну и легонько потрепал его по макушке. — Босс, Вы должны это знать! — один из подчинённых Мори подошёл к ним. — Что за срочное дело? — Николай Гоголь явился в штаб и просит Вашей аудиенции, — глаза Чуи чуть ли не вылетили из орбит, услышав это. — Идём, возможно, допросим его. Просто так он не уйдёт… — Я же говорю вам, что не собираюсь предавать Федю, — они встретились в кабинете Мори. Чуя чуть не накинулся на него, но его сдержали. — Зачем ты тогда явился в логово врага, да ещё и без предупреждения? — Мори сидел на своём излюбленном месте, скрестив пальцы рук в замок. — Ты же понимаешь, что теперь наш заложник? — Я знаю, но я лишь хотел избавиться от Дазая и убить Фёдора, — Мори насторожился, как и Чуя. — Понимаете, только так он сможет освободиться! Вы вроде бы добрый дядька, который может всё. Так что помогите мне! — Сперва скажи мне, ты знаешь местоположение Дазая? — Знаю, но не могу предать Федю! — Ты смеёшься над нами? Мы по-твоему должны верить этой лапше, которую ты продолжаешь вешать нам на уши? Ведь ты похитил Дазая и можешь сказать нам, где он находится. В чём проблема? — Вы найдёте его лишь в больнице. Федя не отпустит его, он может это сделать только тогда, когда Дазай будет умирать по-настоящему. Именно в тот момент мы сможем перехватить его… *** Когда закрываешь глаза, то всегда темно. Дазай так поступил и провалился в безумно длинное путешествие по своим снам и чертогам разума. Ведь после смерти ничего нет. Так почему он всё ещё способен на мысли? Когда Дазай проводил лезвием по коже, то надеялся уйти навсегда. Но какого-то чёрта он, кажется, что жив. В полной темноте он отчётливо слышит своё слабое сердцебиение. Так сложно родиться и так просто умереть. Почему? Он ведь не мог выжить, так почему? Сейчас не в силах даже пальцем пошевелить. Остаётся просто лежать… И думать о том, насколько эта жизнь ему надоела. Всё тело ломит. Но он немного рад, ведь эта не та, ломота, которую он стыдится и ненавидит. Потеря крови. Горло невыносимо пересохло. Он попытался открыть хотя бы один глаз, но тело напрочь отказывается его слушать. Та ночь… Нагло всплывает в его сознании. Скупая слеза скатилась по щеке, отдавая теплом. Прикосновения, губы, язык, зубы, руки… Он помнит все места, где его трогали. Ему не жить дальше, пока всё его тело не превратится в сплошное месиво. Дазай готов терзать каждый миллиметр кожи, чтобы вместо его прикосновений вспоминать жгучую боль. Быстро приходит осознание того, что его тело всё в бинтах. Все его изъяны скрыты от глаз. За месяцы, проведённые с Чуей он ни разу не заматывал своё тело. Ведь тот никак не реагировал на шрамы. Дазай подумал, что они ему не противны. Он уже отвык от их ношения. Достоевскому явно не нравилось его не идеальное тело. От всех этих размышлений он снова вспомнил о нём. Чуя, скорее всего, снова винит себя. Что за идиот. Дазаю очень хочется, чтобы он нашёл то, что он действительно будет делать его счастливым. Найдёт того самого человека, которого будет любить. Пусть забудет о Дазае. Ему нужно забыть его. Он просто обязан это сделать, чтобы быть счастливым. Дазай приносит ему лишь муки. Ну вот почему он снова выжил? Достоевский ведь не ограничится лишь одной их ночью вместе. Об этом думать даже противно. Приложив многие усилия, он приоткрывает глаза и смотрит на белый потолок этой комнаты. Откуда-то исходил приглушённый свет, дающий увидеть очертания предметов. Конечно же, пара камер, которые направлены так, чтобы можно было видеть всю комнату. Прямо перед двуспальной кроватью расположена дверь из тёмного дерева. Вообще вся комната была тёмной, из-за отсутствия окон, что было логично, в связи с тем, что Дазаю явно не будет сидеться на одном месте. Справа от себя он видит шкаф для одежды. Слева небольшой столик с той самой лампой, от которой исходит жёлтый свет. И рядом прикроватная тумбочка. — Осаму, я увидел, что ты открыл глаза. Думал, пропущу такое? — Фёдор стоял в проходе, облокотившись плечом о косяк. — Ты совершил очень глупую ошибку, — говорил он, проходя дальше в комнату. — Ведь теперь ты полностью обездвижен, — Фёдор ухмыльнулся, присаживаясь на край кровати. У Дазая нет сил даже на то, чтобы злиться. В таком состоянии он ничего не будет делать с ним, так что можно не особо волноваться. — Ну как тебе наша первая совместная ночь? Знаешь, мне очень понравилось. Ощущения ведь намного приятнее, нежели с Чуей, — Дазай немного напрягся. Ему уже надоел этот разговор. Он с самого начала был обречён на провал. Скорее, это был некий монолог, потому что Достоевскому никто не отвечал. — Как ты его смог простить? Я ведь сделал всё так, чтобы было наоборот. Сперва Шибусава, Тачихара, но ты простил ему всё. Осаму, ты слишком добр ко всем. Зачем помог Гоголю? Он похитил тебя, хотя мог бы не делать этого. Просто именно я попросил его. Если люди привязаны к тебе, то ими управлять гораздо проще, чем остальными. Хоть ты и ранишь их, но это помогает тебе двигаться дальше. Осаму, ты нужен мне, — его пальцы поправили чёлку Дазая, спавшую на глаза, затем переместились на щеку и нежно гладили её. — У тебя прекрасное лицо. Сейчас оно безжизненное, ты словно на грани смерти, но всё же я смог удержать тебя со мной. Ты никуда не денешься от меня. Знаешь почему? Об этом доме нет никакой информации, его будто бы и никогда не существовало. Лишь пара человек знают о нём. Не смотри на меня такими глазками, ты итак понимаешь, что мы теперь всегда будем вместе, — он ещё раз огладил его щеку, а затем чуть прикоснулся губами к губам, не собираясь углублять поцелуй. — Я терпеливо буду ждать твоего востановления, а потом мы повеселимся с тобой. Я уже придумал кучу игр, которые тебе понравятся. Это звучит так интригующе… Будем вместе, пока смерть не разлучит нас. Знаешь, как и обещал, я не стану показывать наше видео Чуе. Он просто не достоин, чтобы видеть тебя такого… Раскрепощённого, горячего, желанного. Осаму, я хочу каждую секунду прикасаться к тебе, — он вновь поцеловал Дазая, который, уже давно прикрыл глаза и старался не слушать его бессвязную болтовню. Сейчас он максимально старался очистить свой мозг от ненужной информации. Дазай старался не думать о том, что язык Достоевского играет с его ухом. Это что-то вроде фетиша на уши? Стало мокро, противно и холодно. Руки легли на его талию и прошлись вдоль, останавливаясь на шее и поглаживая её. Губы вновь наровились поцеловать его. На мгновение Фёдор замер и посмотрел в карие глаза, полные боли и усталости. И в ту же секунду руки на шее стали давить на неё сильнее. Взгляд Осаму наполнился ужасом, своими ослабшими руками он попытался хоть как-то защититься, ударяя Достоевского, но этого было недостаточно. Руки сдавливали его шею так, что даже вздохнуть было невозможно. На Осаму нашла настоящая паника. Глаза Достоевского в этот момент были нечитаемы, будто бы он находится не здесь и мысли его далеки отсюда. Один вопрос, который задавал себе Осаму с самого рождения: «За что?» Действительно, за что мир с ним так обошёлся? Почему сейчас он даже вздохнуть не может и скоро, вероятно, отключится. Пусть задушит. Тогда его мучения закончатся. — Чёрт, Осаму, прости меня, — говорил он, резко отдёрнув руки и соскакивая с кровати, отходя от Дазая, как от чего-то опасного и страшного. *** Грусть. Тоска. Печаль. Страх. Паника. Безнадёжность. Обречённость. Безвыходность. Горе. Тягость. Сокрушение. Трагедия. Тревога. Ужас. Беспокойство. Оцепенение. Обида. Подавленность. Волнение. Смятение. Робость. Злость. Гнев. Отчаяние. За полгода Дазай испытывал все эти чувства. С самого начала он был загнан в угол. Этим воспользовались и решили сломать ему жизнь. Дазай видел то, что ни при каких условиях бы не хотел лицезреть самостоятельно. Он просто очень удобный. Каждому же моральному уроду нужна дырка для своего удовлетворения. Дазай, не осознавая того, стал ей. Нормальная жизнь невозможна, если уже и ты сам стал считать себя куклой, которой то и дело говорят, что можно, а что нельзя делать в присутствии хозяина. Он потерял себя. Где же тот улыбчивый Дазай, любящий над всеми подшучивать? Где тот человек, хотевший изменить свою судьбу? Где тот, кто до безумия был влюблён в Чую? Сперва его убили, а затем он и сам покончил с собой. Дазай уже забыл, какого это — жить. Он просто всё это время существовал. Зачем тогда цепляться за прошлое и пустые надежды на спасение, когда можно умереть и не страдать от изнасилований этого больного ублюдка. Дазай пытался покончить с собой практически каждую неделю, после того, как хотя бы немного восстановится и сможет поднять руку, достать спрятаное лезвие и провести вдоль своей израненной, покрытой новыми шрамами руки. У него ничего не получается. Фортуна отвернулась от него и больше не хочет быть с ним. Как его вечно спасают? Какого хрена у него столько лишней крови, чтобы перелить её Дазаю? Каждую неделю пополняет запасы, убивая людей? Дазаю уже плевать на всё и всех в этом мире. Каждый день сменяется новым, а он даже не понимает, какое сейчас время суток. Достоевский убрал часы, после того, как он вскрылся стрелкой от них. Вечная апатия стала его единственной подругой, которая его ещё ни разу не бросила. Он даже представить не мог, что человеку бывает настолько грустно. Он почти не ел, ведь даже от вида пищи его рвало. Из-за этого состояния он был похож на ходячий труп, с выпирающими костями и синяками под глазами. Достоевский, будто бы не замечал этого и продолжал доводить его и упрекать за попытки свести счёты с жизнью. Он потерял абсолютно весь интерес к жизни. Когда он был в своей комнате, а это было почти всё время, за исключением тех случаев, когда ему позволялось под присмотром Достоевского прогуливаться по дому или бывать в спальне вышеупомянутого, Дазай лежал на кровати и смотрел потолок, пока из его глаз лились слёзы. Он не истерил, он уже ничего не мог почувствовать. Просто лежал, а слёзы сами скатывались на подушку. Он не вырывался, когда приходилось спать с Фёдором. Его голова была давно пуста и никакие мысли не докучали ему. Пустота. Он был пуст. Возможно, уже не осталось никаких отголосков его личности и сознания. Лишь пустота, как и в мыслях, так и в действиях. Хотелось лишь умереть. Сдохнуть, чтобы это всё наконец-то закончилось. Сдохнуть. Умереть. Сейчас Фёдор позвал его обедать или ужинать… Какая разница? Ещё и нарядиться приказал. Дазай плевал на это всё. У него не было никаких сил. Он спускался по лестнице, надеясь споткнуться и упасть. — Осаму, я заждался, — говорил Достоевский, сидя сидя за тёмным дубовым столом, полным еды. — Где твои бинты? Я же просил не снимать их, — фыркнул он. — Я не хочу видеть все эти шрамы, особенно за столом. И ты не переоделся, — он закатил глаза, подложил руку под подбородок и глубоко выдохнул, спуская Дазаю такую дерзость. — Присаживайся, я хотел поговорить с тобой, — он указал на дорогой, обшитый красным бархатом стул со спинкой. Дазай присел на него и опустил взгляд вниз, на свои ноги. — Знаешь, для чего я позвал тебя? Возможно, что ты помнишь, что сегодня за день, — Дазай всё так же смотрел вниз, никак не реагируя на постороннюю болтовню. Достоевский старался быть любезным, но внутри испытывал жуткое раздражение. — Твой день рождения. Тебе сегодня двадцать лет. Поздравляю! — Дазай всё так же никак не реагировал. Всякие праздники давно уже потеряли смысл. — Именно поэтому я исполню твоё любое желание, но имей совесть и не проси меня освободить тебя. Могу ответить на любой твой вопрос, ты только скажи, — Дазай поднял на него свой пустой взгляд. — Кто такая Сасаки? — прохрипел он и прокашлялся. Дазай давно уже не говорил с кем-либо. — В тот день, когда ты меня похитил, назвал этим именем. Достоевский заметно напрягся. Не очень хотелось ворошить прошлое и память об этой замечательной женщине. Он долго думал, прежде чем ответить. Возможно, что Дазай уже готов услышать правду. И что Достоевский теряет, рассказав ему эту историю? Всё равно он не сможет сбежать и использовать эту информацию против его. И он точно не сможет возненавидеть его ещё сильнее. — Сасаки — твоя биологическая мать, — Дазай его внимательно слушал. — У неё был свой приют и она помогла мне в трудную минуту. Обещала забрать меня к себе, но вдруг от кого-то забеременела. И умерла при твоих родах. Она была самым лучшим человеком на свете. Мияко, её сестра, усыновила нас троих. Я заботился о тебе. Ничего особенного. Всё также, как и в других семьях. — Ты педофил, который любил меня платонически. — Я любил тебя, потому-что видел в тебе Сасаки. Я очень скучал по ней. Сейчас ты абсолютно не похож на неё ничем, кроме внешности. Осаму, я просто хотел быть рядом с тобой. Кстати, это имя я сам выбрал тебе. — Ты не сказал мне ничего о потери памяти. Тебе нисколько не стыдно? — он взглянул в его фиолетовые глаза с ненавистью. — Ты похитил меня и насилуешь каждый день. — Осаму, я люблю тебя. И как я мог сказать что-то о твоей потери памяти, когда всё прошло по моему плану? Я просто не мог допустить того, чтобы ты вспомнил его. — О чём ты…говоришь? — он пребывал в неком смятении. Что ещё за план Достоевского? — Это я сбил тебя, — Дазай застыл в ужасе. — В тот день я собирался убить тебя. Тогда бы всё закончилось для нас обоих, но ты дал мне шанс, потеряв память. Я понял, что ещё всё можно наверстать. Я дал тебе немного пожить своей жизнью, но в неё вмешался этот рыжий. И мне не оставалось ничего более, кроме твоего похищения. — Ты…ты больной. — Скажи, ты теперь ненавидишь меня ещё сильнее? Тогда, когда я отправил всех твоих родственников в психушку, всё-таки отправил наши видео Чуе. Ты презираешь меня? — Дазай молчал. — Ешь и иди в свою комнату. Сегодня ночью ты будешь спать со мной, — он не отвечал ему. — Осаму, мне сейчас нужно будет уйти за твоим подарком. Веди себя прилично, хорошо? — Дазай медленно кивнул. Он мог сбежать, но вместо этого послушно пошёл в свою комнату. Достоевский сто процентов поставил кого-то смотреть за ним по камерам. Смысла сбегать нет… Когда он перестал пытаться? Дазай решил не ложиться, а немного походить по комнате и хотя бы раз в жизни пошариться тут. Возможно он сможет найти что-то острое. Лежать и думать вообще не хотелось. В шкафу висит какая-то одежда, которую он первый раз тут видит. И когда только она тут появилась? Ничего интересного, кроме железной вешалки. Он достаёт её и кладёт на кровать. Следущее — прикроватная тумбочка. Там смазка на те дни, когда Достоевский приходил к нему… Даже думать не хочется об этом. Стол. В нём два ящика. В первом бумага и ручка. Интересно, зачем? Листы пустые. Дазай достаёт один и делает самолетик. Уже хоть что-то. Можно будет сделать какие-то поделки, если на следующий день у него появятся силы. Нужно запомнить, что она тут есть. Он открывает последний ящик… Бумага, на которой что-то написано, шприцы с чём-то тёмно-жёлтым и жгут. Дазай читает записку: «Это мой тебе подарочек, если станет совсем хреново! Всё таки я заинтересован в твоей смерти! Подпись: Н. Гоголь» Что это, если не подарок судьбы? Дазай жутко улыбается, взяв в руку шприц. Всё сейчас закончится. Он станет свободным. Это, пожалуй, лучший подарок на день рождения. В одной из его компаний они торговали и употребляли наркотики. С первого раза Дазаю не понравилось. Сейчас он должен повторить это. Содержимое похоже на героин. Он затягивает жгут на предплечье, найдя вену, он медленно вводит содержимое, затем, не теряясь, второй шприц и отходит, сбрасывая жгут и садясь на кровать. Он зажмуривает глаза, борясь с резкой головной болью. В одно мгновенье его окрыляет и он чувствует себя прекрасно. Просто божественно. Это те чувства, которые он не испытывал уже множество месяцев. Ему очень хорошо… — Дазай, ты не должен был этого делать, — звучит какой-то знакомый голос, но Дазай не может вспомнить чей и смотрит на дверь. — Чуя?