Балконы напротив

— Ты мне был нужен, чтобы похитить Осаму. Как думаешь, теперь это необходимо, раз он полностью в моей власти? — Достоевский прижал его к себе намного сильнее и, чуть наклонившись, облизал кончик уха. Дазай поморщился и попытался вырваться, но спорить с тем, у кого пистолет — глупо и безрассудно. — Осаму, не нужно лишних движений. Я же могу задеть тебя. — Да лучше пристрели меня! Я не хочу быть с тобой! — выкрикнул он, пихая Достоевского. — Я знаю, что мой отец в психушке, как и Мияко. Это твоя вина. Я знаю, что потерял память из-за тебя, — Дазай повернул голову чуть в бок, пытаясь увидеть выражение лица Фёдора, но тот не позволил этого сделать, грубо ударив того по щеке, а затем хватая за подбородок и не давая возможности смотреть куда-либо кроме Николая. — Ещё кого-то хочешь убить? Это в твоём стиле, — прошипел Осаму. — Это касается лишь меня и Николая. Ты здесь ни при чём, — он крепче сжал пистолет и снял с предохранителя. — Ведь ты не против смерти от моей руки? — на его лице расцвела безумная улыбка. Настолько ужасная, что казалось, перед Николаем не его Федя, а кто-то совсем незнакомый. Эти глаза пугали, они были почти чёрными. На фоне бледной кожи он выглядел жутко и отстранённо от всего. — Дам тебе право на последние слова. Ты всё же здорово мне помогал всю жизнь. — Я люблю тебя, — по щеке Николая скатилась слезинка, вторая. Он не опускал головы и смотрел своими заплаканными глазами на Фёдора. Затем он улыбнулся сквозь всю боль. — Всегда любил. Знаешь, я надеялся, что нужен и важен для тебя. Думал, что мы семья, но ты изменился. Ты будто-бы стал меня ненавидеть за что-то, но я не знаю причины. Я не знаю, почему ты так жесток со всеми и, особенно, со мной. Её смерть так повлияла на тебя? Но, ведь я не причём. Я не виноват в её смерти! Никто не виноват! — он повысил голос, затем стих. — Знаешь, кто любил тебя сильнее её? Я. У меня не было семьи. Ты, скорее всего забыл это. Я не помню своих родителей, не помню их любви. Ты подарил мне ту любовь, которую я никогда не знал. Ты стал для меня той семьёй, которой у меня никогда не было, — он начал задыхаться от нахлынувших эмоций. — Прошу, скажи на последок…ты хоть когда-то любил меня. Тебе было тепло и приятно, когда я обнимал тебя во сне? Ты мог меня вышвырнуть, но не делал этого никогда. Ни в начале, ни в приюте, ни когда мы стали взрослыми. Детство ушло, а привычка обнимать тебя осталась. Ответь, — кричал он. — Я хотя бы что-то значу для тебя? — Фёдор молчал, но с каждым сказанным словом он мрачнел сильнее и сильнее. Всё лицо Николая уже было в слезах и соплях. — Кивни хотя-бы! — крикнул Николай. Его колени подкосились и он опёрся рукой о стену. — Да, — тихо сказал он. Его палец начал медленно нажимать на курок, но Дазай не мог смириться с этим. Хоть ему был противен Фёдор и его любовник, но Осаму остаётся человеком, который ненавидит несправедливость. Он откидывает голову назад, разбивая чужой нос, отчего пуля прошла лишь по руке, оставляя кровавый свет на чёрно-белой одежде. — Осаму! — злобно кричит Достоевский, разворачивая его и ударяя по щеке, от чего тот теряет равновесие и падает на пол. Затем он прижимает нос, из которого льётся кровь. — Не лезь не в своё дело. Тебя это никак не касается, — он говорит уже спокойным тоном и наступает на его ногу, чтобы тот не сбежал. Посмотрев на него ещё пару секунд, развернулся к Николаю… Тот скатился на пол и придерживал истекающую кровью руку. — Уходи. Иначе я выстрелю ещё. В этот раз мне никто не помешает убить тебя. — А что…что, если я не хочу уходить… — слёзно говорил он. — Я хочу и дальше помогать тебе. Хочу быть полезным. Прошу, Федя, — он поднял голову, умоляюще смотря в фиолетовые глаза. — Коля, пойми, что в её доме тебе нет места. У тебя нет причин любить меня. Уходи и молчи о всём. Другого выбора у тебя нет. Что лучше: умереть от моей руки или прожить спокойную жизнь без меня? — Прожить спокойную жизнь с тобой, — улыбнулся он сквозь боль. — Охрана, — обратился он к людям, стоящим сзади в тени. Дазай сначала их не заметил. — Увезите его подальше от сюда. Пусть забудет это место навсегда. И пусть о нём позаботятся, — он проследил за тем, как Николая уводят двое крупных парней и дверь за ними закрывается. — Что же, когда мы избавились от всего, что нам мешает… — он повернулся к Дазаю и сел перед ним на корточки. Его мрачное лицо сменилось пошлым взглядом и улыбкой. — Приступим к веселью в спальне? — Дазай изменился в лице. Достоевский нежно провёл пальцем по его щеке, на что тот отдёрнулся. * — Мы точно туда едем? — спрашивал Чуя, паралельно зажигая сигарету. Как же давно он не курил. Дазай ненавидел запах табака. — Чуя, я не мог совершить ошибку. Смотря на датчик, мы найдём его. Мори подобрал разбитого Чую по пути. Лишь мысль о том, что Дазая ещё можно спасти, заставляла его бороться дальше. Мори второй раз видит сына таким разбитым и нервным. Первый, когда Дазай попал в аварию. Тот неделями сидел в своей комнате и лежал на кровати, смотря в одну точку, не ел, не пил. На это состояние было тошно смотреть. Мори казалось, что он заразится этой хандрой сына. Но всё прошло в один день, когда он решил бороться и найти Дазая. Это оказалось непросто. Как искать иглу в стоге сена. Но Чуя нашёл свою иглу, а сейчас теряет во второй раз. — Долго ещё? — донеслось слева от Мори. — Минут пять, — на мгновенье он повернул голову к сыну. — Вы будете вместе. — Прости. Я не стал слушать тебя. И из-за этого его нет рядом, — говорил Чуя, не отрываясь от датчика и затягиваясь. — Ты всегда был прав. Я ничтожен. — Не всегда, — он погрустнел. — Не стоило впускать Достоевского в свою жизнь. Ошибки прошлого не исправить. — Каким он был человеком? — До жути обычным, но иногда загадочным, — Мори замолчал. — Думаю, что он притворялся, чтобы узнать про компанию. — В его стиле, — Чуя скрестил руки на груди. — Он будто вам мозги промыл. — Я был идиотом. Прости, Чуя. Я чуть не потерял тебя, — он остановил машину. — Этот дом, — указал он пальцем на особняк, который, казалось, был совсем заброшен. — Проверим весь периметр. — Есть. Они бесшумно проходили по каждой комнате, открывали двери в надежде на чудо. Чуя весь был напряжён и расстраивался, когда в комнатах было пусто. Оставалась последняя дверь на втором этаже. Чуя, не медля открыл её, отходя в сторону и аккуратно, держа наготове пистолет, посмотрел внутрь. Вдали виднелся чей-то силуэт. — Дазай? — не медля, Чуя подбежал к нему. — Чуя! — крикнул Огай, злясь беспечности сына. Подойдя ближе он замер, как и Чуя. Это был манекен с маской клоуна и надписью: «Шутка!» Теперь им не найти его. * Его вели наверх как заключённого. Он пытался вырваться, периодически дергаясь назад, но Фёдор был сильнее… Ну, или Дазай слишком худой. Дойдя до первой двери на этаже, Дазая подтолкнули вперёд, давая зайти внутрь. Ему хотелось зажмурить глаза и не открывать их. Как и ожидалось, его прижали к двери всем телом. Достоевский наклонился к его уху. — Если ты не будешь отдаваться мне полностью, то мне придётся убить Николая, Рампо, Йосано, Оду и Чую. Они у меня на прицеле, — прошипел он, а затем облизнул ушную раковину Дазая. — Их жизнь зависит лишь от тебя. Он вновь принялся за его ухо, укусив того за мочку и медленно посасывая. Руки он спустил вниз и развязал верёвку, освобождая кисти Дазая. Затем ладони оказались на его ягодицах, на что Осаму возмущённо выдохнул и злобно посмотрел Фёдора. Тот в свою очередь лишь игриво подмигнул ему и прижался пахом к паху. В следующую секунду он жадно впился в губы Дазая. Тот, очевидно, не отвечал на поцелуй, но его ягодицы сжали сильнее, намекая ответить. Дазай, пересилив себя, чуть приоткрыл рот, позволяя языку Фёдора проникнуть внутрь. Хотелось блевать от этих ощущений. Его губу нагло укусили и оттянули, затем чмокнули с характерным громким звуком. Язык Фёдора прошёлся по его нижней губе, затем нежно посасывал, прижимаясь своим возбуждением к Дазаю и еле заметно вздыхая. Руки отлипли от ягодиц, накрывая чужой пах. — Я так долго ждал этого момента… Ты просто прекрасен. Достоевский был доволен, ведь Дазай был возбуждён и даже немного стонал, хоть пытался это скрыть, кусая внутреннюю часть щеки. Рука Фёдора зацепилась за край его ремня, расстегивая. Дазай думал, что может перенести любые муки ради Чуи. Так и есть. Возможно, если втереться в доверие этого монстра, то можно хоть как-то сбежать. Поэтому… Ладонь Дазая накрывает руку Фёдора. Тот недовольно хмурит брови и смотрит в закрытые глаза, прикусывая его губу до крови. Не обращая на это внимания, Осаму расстегивает замок на своих джинсах и пуговицу, а затем и вовсе стягивает их и бросает прочь. Фёдор стоит в неком ступоре, смотря на него, а затем нежно целует в нос. В это время Дазай лишь пытается представить, что это руки Чуи. Кажется, теперь он может понять его и простить, но как же жаль, что уже так поздно. Руки Достоевского невесомо подцепили края его белой футболки и потянули наверх, в немом жесте он попросил Дазая поднять руки и тот подчинился. Теперь он стоял перед этим психом в одних трусах. Его губы поцеловали ключицу, затем он оттянул кожу и облизнул покрасневшее место. Фёдор двигался дальше и выцеловывал каждый сантиметр его тела. Дазай сбивчиво дышал и старался сохранять рассудок. Губы Достоевского остановились у него на соске, посасывая и покусывая. Дазай приоткрыл один глаз и положил свою руку на макушку, к которой так не хотел прикасаться. Нужно быть послушным. Достоевский резко прижался к Дазаю всем телом, припадая к его чуть приоткрытым губам. Его ладони оказались на ягодицах и начали их поглаживать. Затем его пальцы коснулись резинки трусов и оттянули их, спуская вниз. Дазай послушно отбросил их ногой в сторону. Он всё так же не открывал глаз, пытаясь не думать, а просто чувствовать. Губы Достоевского прикоснулись к вытянутой шее, затем он прикусил её и оттянул кожу. Одним быстрым движением тот поднял Дазая в воздух, удерживая за бёдра и вновь страстно целуя в губы. Чуть помедля, и не разрывая поцелуй, Фёдор зашагал в сторону кровати. Дазай ничего не понимал и решил приоткрыть глаз. Паника Дазая росла всё больше. Его мягко толкнули на двуспальную кровать, застеленную красным шёлковым покрывалом, сев сверху. Руки нежно прошлись по выпирающим рёбрам. Руки Фёдора начали расстегивать пуговицы своей рубашки, затем бесцеремонно отбросили её на пол. С остальной одеждой он поступил точно также. Он сидел на Дазае и некоторое время просто пошло разглядывал его, такого нежного и краснеющего от каждого прикосновения. Затем Фёдор слез и сел рядом с ним. Он прикоснулся к его ногам, задавая им нужное для него положение. Дазай лишь сильнее сжался. Это всё казалось лишь страшным сном, в котором ты не можешь проснуться. Тем временем Фёдор, кажется, достал смазку. Его указательный палец прикоснулся к колечку мышц Дазая, на что тот дёрнулся, не давая в себя войти. — Осаму, не дёргайся, — скомандовал Фёдор своим приказным тоном. — Ты должен этим наслаждаться вместе со мной. — Н-нет… Нет! Не хочу! — всхлипнул он, жмуря глаза всё сильнее и прижимая ноги, чтобы нельзя было их раздвинуть. — Осаму, — Достоевский поднялся чуть выше к его лицу и нежно поцеловал, но тот отвернулся, всхлипывая. — Прекрати себя так вести, — сказал он, а затем схватился за горло Дазая двумя руками, сжимая его со всей силы и поворачивая его к себе. — Ты будешь меня слушаться, иначе, все, кто дорог тебе, умрут. Я убью их на твоих глазах. Как тебе потом жить с этим? Скажи, мне, Осаму?! — выкрикнул он последнее, а затем влепил ему пощёчину и схватил за подбородок, заставляя смотреть на себя. — Открой глаза и смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, — Дазай распахнул свои глаза, которые были влажными от слёз и со всей ненавистью посмотрел на обидчика. — Так-то лучше. Теперь раздвинь свои ножки для меня. Достоевский занял прежнее положение и, не церемонясь, вставил указательный палец в Дазая. Тот откинул голову назад и зажмурился, сдерживая слёзы. Достоевский прикусил его бедро. Средний палец отдался болью и всхлипом. Его начали растягивать, гладя стенки ануса. Третий палец оказался внутри и Дазай уже не сдерживал крики и слёзы… Простил бы Чуя его за это?..В него вошла головка члена… Дазай уже откровенно рыдал, когда Достоевский начал ему дрочить, а сам он толкался глубже. Не ожидая, пока тот привыкнет, Фёдор начал двигаться… Слёзы Дазая катились всё сильнее. Он закрывал глаза руками, карябая лицо. Фёдор, навис над ним, целуя шею и надрачивая ему. Движения стали быстрее, а стоны громче. Дазай издал истошный крик, когда понял, что он кончил… Кончил от действий этого психа! Это превращалось в настоящую истерику. Всё стало только хуже, когда и Достоевский излился прямо в него, а затем вышел из Дазая с довольной ухмылкой и приблизившись, поцеловал в лоб. — Хороший мальчик. А ты знал, что теперь всегда будешь моим? — Дазай не хотел слышать его голос. — Помнишь, что раньше я очень любил ставить камеры в нашем старом доме? — сердце Дазая остановилось вместе с дыханием. Пришло некое осознание всего происходящего. — Чуе понравится наше видео, как думаешь? Ты был таким податливым в начале. Могу обрезать и он будет думать, что ты его предал, — он нагнулся к его уху. — Если не хочешь этого, то просто будь послушным, — Дазай хотел просто провалиться на этой чёртовой кровати. — Теперь я отведу тебя в твою комнату. Помойся, — сказав это, он понял, что Дазай сейчас не очень способен на хождение, поэтому быстро поднял его на руки и понёс в соседнюю комнату. — Здесь ты будешь жить. Иногда будешь приходить ко мне. Отдыхай, — и с этими словами он оставил Осаму одного на кровати, захлопнул дверь и звкрыв на ключ. Дазай больше не истерил. Из его глаз медленно скатывались новые слёзы. Он смотрел на потолок и мысли его были абсолютно пусты. Он…смирился…? Была лишь надежда на то, что Чуя его найдёт, но тогда Достоевский покажет ему записи. Это так мерзко. Не зная как, он смог подняться с кровати и найти ванную комнату. Ему это было нужно. Это было просто необходимо… Достать лезвие из так наивно оставленной Достоевским бритвы… Закрыть дверь и сползти вниз. Смотря в камеру и улыбаясь, провести лезвием вдоль руки, а затем, накрест, вжимая лезвие сильнее в свою кожу. Мелкими каплями выступила первая кровь. Переложив лезвие в свою другую, трясущуюся руку, он провёл лезвием ещё два раза. Теперь из обеих его рук лилась тёмная кровь, но на этом он не мог остановиться. Дазай начал просто зверски разрезать свою плоть, проводя по старым шрамам, делая свежие порезы. Всё это время он улыбался, словно одержимый, даже тогда, когда в дверь начали стучать и что-то кричать…