Балконы напротив

«Я лишь кукла. Безжизненная вещь. Меня вылепливали на протяжении жизни. Я тоже хотел ошибаться, как и все дети. Я хотел быть обычным. Учиться на тройки, четвёрки, но меня растоптали. Я испытывал телесные наказания за это. Мне было больно я плакал, пока стоял в углу позора. Мне всегда говорили вести себя тише. Я был тихим в окружении родителей и громким в компании сверстников. Я всегда знал, что Достоевский не мой родной отец. Хотел ли я знать настоящего? Да. Определённо да. Но боялся. Боялся того, что меня бросили. Когда мать стала месяцами пропадать, я точно знал, что пустое место. Я никому не нужен. Я учился и учился. Учился, лишь бы часто не бывать у него в кабинете. Он почти не трогал меня, мог очень долго рассматривать, но не трогал. Давил, так сказать, морально. У меня были друзья, если можно из так назвать. Им нужны были лишь мои деньги. Я был обеспечен, а они нет. Часто мы ссорились, но в итоге не они извинялись, а я, потому что у меня больше не было друзей. В итоге они смеялись надо мной из-за вспыльчивого характера и странных привычек. Я был нормальным. Я нормальный. Пустышка. У меня были увлечения, что-то вроде рисования, чтения книг…и всё. Я никогда ни чем не увлекался. У меня не было постоянного хобби, кроме чтения. У меня была мечта. Лишь это я чётко помню. Мой детский мозг постоянно думал о путешествиях. Я вырисовывал различные сюжеты в голове, что никогда не сбудутся. Лишь зря себя обнадёживал…но мне было так хорошо в своих мыслях и…я даже думал, что такое может случиться. Я не готов отказаться от себя. Пусть они говорят, что я ненормальный. Пускай болтают. Раньше, за подобные слухи о себе я бы ввязался в драку. Сейчас я спокоен. Мои школьные годы пролетели в прямом смысле. Вспышка. Я просто напросто ничего не помню. Я хочу помнить, но не могу. Они были очень серыми и мрачными, что ничего особого выделить нельзя было. Детства нет. Я даже не помню, как решился поступить сюда…отец настоял. Опять он лезет со своими приказами. Я не хочу быть врачом! Я всегда хотел быть учителем или психологом. Я думаю, что это подойдёт мне больше, чем копание в жизнях и судьбах людей. Тут бы в своей жизни разобраться. Я знаю, что причинение себе вреда ничем не поможет. Я просто хочу. Хочу. Хочу вырвать вебе вены зубами. Когда совершил первую попытку, я надавил слишком глубоко. Мне было интересно увидеть их лица, полные, возможно безразличия, а возможно ужаса. Это было глупо. У отца чуть инфаркт не случился. Мать даже не знала об этом. Камера в моей комнате стала мне другом. Теперь я делал свои порезы в ванной. Он замечал мои длинные толстовки и штаны, но ничего не говорил. Это было прекрасно. Я дан сам себе. Слизывая кровь, я улыбался. Мне было приятно. Шрамы казались мне красивыми и я хотел их по всему телу. Вторая попытка закончилась тем, что он выкинул все мои канцелярские ножи и если я задерживался в ванной надолго, он открывал дверь. Замка, кстати, не было. Камеры зато были. Это смешно. Каждый день с утра я глотал таблетки и шёл в школу, надеясь упасть где-то там. Мне хотелось спать от этого, меня рвало, ноги стали совсем ватными. Третья попытка оказалась последней. Я не считаю все те разы, когда я даже в обморок не падал. Как можно было прекратить такую сильную зависимость? Никак. До сих пор я срываюсь. Но после месяца в каком-то санатории, я не полюбил свой дом больше, но я стал ненавидеть санатории. Мне ставили капельницы, давали таблетки, кормили, как овоща. Там стояли камеры. Я просто не мог ничего с собою сделать. Тогда я не полюбил жизнь и сейчас не люблю, но я хочу существовать сейчас ради Чуи, его милых веснушек и улыбки». Осаму Дазай. Он не должен был говорить этого. Его слова будут иметь серьёзые последствия. Если честно, то ему глубоко насрать на эти последствия. Он не слабохарактерный, как остальные. Отец учил его всегда стоять на своём и идти вперёд по головам других. Он ведь способен взять Достоевского за яйца, но почему-то боялся этого. Боялся всего. Он боялся того, что больше никогда не увидит Дазая, того, что его близкие умрут. Играть с Достоевским — это сразу же пустить пулю себе в лоб. Он демон во плоти. Одному Богу известно, что у того в голове. Это псих, способный свести человека с ума и запихнуть того в психушку, а самому завладеть его имуществом. Чуе страшно. Он в ужасе, но процесс уже запущен. Дазай, вероятнее всего, уже позвонил Достоевскому и попытался что-либо разузнать. Это всё значит, что «демон» разозлится из-за того, что сделал Чуя, но тот ещё не рассказал ничего в подробностях. Поэтому, для Достоевского будет верным решением — это похитить Дазая. А для Чуи — рассказать всю правду и, скорее всего сбежать с ним. Осталось лишь сделать свой ход первым. Уплетая булочку с клубничным джемом, Чуя думал о многом, но весь его сосредоточенный поток мыслей сбил рингтон его телефона. «Босс» Сердце замерло, как и сам Чуя. Глаза стали широкими, а дыхание частым. Не раздумывая лишние секунды, он ответил. — Соизволил поговорить с отцом в кои-то веки? — прозвучал мужской голос. — Па, я занят. — Занят он! Вы посмотрите! Какое неуважение! Его родная мать тут убивается, а ему хоть бы хны! — Коё приблизилась и начала громко говорить прямо в ухо мужу, на что тот чуть отодвинулся. — Ма, я не звонил всего-то три дня. — Целых три дня мы думали, что ты…я не хочу вспонимать это, — она немного отодвинулась. — Всё в порядке. Я просто устаю от учёбы. Не вы ли хотели, чтобы я жил обычной жизнью подростка? Много дел, — ему стыдно. Очень, но нужно стоять на своём. — Чуя, дорогой, пойми нас. Ты мой сын, а я твой отец. Тебя в любой момент могут похитить, приставив во сне нож к горлу, — голос матери звучал где-то позади: «Огай, ты разбаловал его!» — Я жив и здоров! Не волнуйтесь. — Что-то не так. Во что ты ввязался опять? Сынок, я же чувствую это. — Если бы мне нужна была твоя помощь, то я бы попросил. Па, отвали пожалуйста и дай мне сосредоточиться на задании. — Чуя, я хотел уже звонить моим парням в Йокогаме и просить разыскать тебя по всем канализациям и моргам. Ты говоришь мне не беспокоиться? — Папуль, мамуль, это во имя любви! Я бы посвятил вас в это дело, но я могу справиться самостоятельно. Это плёвое дело. Я всё тщательно спланировал. — План действий даже есть? — Я расскажу Осаму о всём грязном белье Достоевского, когда вы меня отпустите и я вернусь в комнату. У меня есть поддельные документы, так что мы улетим. На территориях других стран его могущество не так велико. — Не смей в это ввязываться, — голос Огая стал немного громким и серьёзным. — Сейчас же ты уедешь домой. — Папа! Но что такого опасного в богатеньком старике? Он может убить меня, но я сильнее. Я смогу защитить всех. Никто не пострадает. — Достоевский — это так же известный лидер организации «Крысы мёртвого дома». Они наши главные соперники и конкуренты за первенство в Японии. Ты уедешь, — повисло недолгое молчание. — Осаму должен полететь с тобой. — Я не понимаю…я не думал, что всё настолько серьёзно. Я смогу. — Не веди себя как ребёнок хотя-бы в этот момент. — Я давно не маленький мальчик и могу за себя постоять. — Береги себя и едь домой. Этого быть не может. Везде эта мафия! Нормального детства у него не было и не могло быть. Вечные смерти перед глазами, переезды, домашнее обучение. Что делать семилетнему мальчику, который вынужден не ходить в школу, а учиться в так называемом доме. С ненавистными учителями, над чьими лицами он постоянно смеялся, когда те злились на несносного сына босса портовой мафии, подсунувшего им тараканов или прибившего гвозди на стул. Отец лишь смеялся на все их жалобы и трепал Чую по голове. Мать старалась быть немного строже, но нельзя ругать такого милого мальчика, что состроил грустные глазки, опустил головку и чуть всхлипнул. Тех, кто встанет на пути юного господина ждала только смерть. Огай самолично убивал всех тех людей, что посмели прикрикнуть на мальчика и довести того до слёз. Чуя разбил плазму, потому что испугался огромного паука на ней. Чуя разбил телефон, а заодно зубы своему новому учителю английского, потому что тот сказал что-то про неправильный акцент. Чуя разбил машину Мори Огая, когда хотел сбежать из дома. Чуя сломал нос, когда убегал от бездомной кошки. Чуя убил крысу, которая забралась в дом. Чуя первый раз убил человека. Чуя впервые влюбился. Хотя…детство у него было отличное благодаря родителям. Он единственный и всеми любимый сын босса портовой мафии. Избалованный мальчишка вырос собственником и агрессором с вредными привычками, о которых никто не знает, как и о его увлечениях и предподчтениях в сексе. Дверь в их комнату не заперта. Он тихо открывает её. Жёлтый свет просачивается в неосвещённую комнату. Чуя прикрывает ноздри от едкого запаха. Рука в любой момент готова вытащить нож. Левой рукой он щёлкнул выключатель. Свет озарил всё комнату. Едкий запах был от похмелья. Осмотревшись, он заметил где-то шесть пустых бутылок вина. — Осаму! — Чуя мигом подбежал к своему приоткрытому шкафу из которого торчала чья-то нога. — Что ты опять натворил? — Чуя…ты всё-таки пришёл. Я думал…думал, что ты не вернёшься, — он не сопотивлялся, когда ему помогли подняться и усадили на кровать. — Ты ведь не бросишь меня? — Всё хорошо. Я здесь, с тобой. Всегда рядом, — он присел на колени перед ним. — Как прошёл день? — выставив руку перед собой он нащупал шелковистый волос и запустил в него пальцы. — Я…всё хорошо, — Чуя смутился. — Ты врёшь, — рука расслабляла рыжего под собой. — Я вру. — Грязный лгун. — Да, я грязный лгун, мерзкий человек, а теперь вернёмся к делу. — Не-а. — Сахарок, мне нужно поговорить с тобой на очень серьёзную тему, — он перехватил чужую руку и поднёс к губам. — Лучше пусть твой грязный рот займётся моим членом. — Осаму, я не шучу. Ты…даже не возбуждён. И на это у нас нет времени! Достоевский может… — Чуя не успел договорить, как его ущипнули за нос. — Не хочу о нём слушать. Он мне не нравится. Лучше поговорим о его смерти. — Детка, это важно. Он очень опасен. Я договорился с некоторыми людьми. Они обеспечат нам побег. Сейчас ты пойдёшь со мной. — Нет. Вы заебали решать всё за меня! Я не готов отказаться от себя! Почему вы все решили как для меня лучше? Ты словно второй Достоевский. Я ни-че-го о тебе не знаю. Ты появился так-же неожиданно и занял место в моей жизни. Стал её частью. Я не доверяю тебе. Не смогу положиться на тебя, пока ты не будешь откровенен со мной. — Я буду, клянусь. — Блять, надо было быть честным с самого начала. Сейчас уже поздно. — Я люблю тебя. — А я тебя нет. — Осаму, ты врёшь. Чуя чуть приподнялся. Одним лёгким движением, он повалил Дазая на кровать и уселся на его бёдра. Натренированные руки оказались около его головы. Его тело чуть наклонилось, а чужие губы потянулись ближе, пока они не соприкоснулись. Дазай издал удовлетворённый вздох и прикрыл глаза, зарываясь в рыжий волос. «Я об этом не пожалею»