Балконы напротив

Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века — Все будет так. Исхода нет. Умрешь — начнешь опять сначала И повторится все, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь. А.А Блок.

Очень громкие удары плетью по коже раздавались на всю комнату. Удар за ударом. На белоснежных ягодицах николая появлялись кровавые следы. Гортанный смех одного, сводил с ума другого, что возбуждался всё больше и больше. Плеть рассекает воздух с оглушительным свистом, а чужое сбитое дыхание такое частое и громкое. Лицо Достоевского, несмотря на полнейшую ярость, было до омерзительного довольным. На нём красовалась до ужаса безобразная улыбка сумасшедшего, становящаяся всё шире и бешеные глаза, явно наблюдающие за столь развратной картиной с удовольствием. Кабинет Достоевского был освещён лишь настольной лампой. Николай, лежал на большом деревянном столе. Его полностью раздели и заставили встать раком, задом прямо к лицу его господина. Он был непослушной школьницей, чей отчим пришёл с родительского собрания и, теперь, наказывающий её столь грязным способом, разрезать плоть кожаным кнутом. Крики Николая были сладки, никто не ограничивал его, да, и сам Достоевский не ограничивал себя. Ему надоело наслаждаться задом, перейдя на другие участки кожи. Свист и следом жгучая, но приятная боль. Небольшие смешки его господина раздавались сзади. Холодные пальцы того, что и дело проходили второй раз по кровоточащим следам, на что Николай чуть ли не выгибался, но его голову только сильнее прижимали к столу, больно дёргая за седой волос. — Ты грязная и развратная шлюха, посмел ослушаться моего приказа. Николай обмяк, когда чужой язык прошёлся по его позвоночнику вниз и остановился на копчике. Одним движением, Достоевский переместил того прямо коленями на стол из тёмного дерева. Он не смел смотреть никуда больше, кроме бледного Николая, чьи шрамы, порезы, и следы после их секса очень шли ему. Мокрые поцелуи оставались бёдрах и постепенно перемещались вверх на ягодицы. Слёзы выступили на глазах Николая, когда что-то мокрое и мягкое обводило колечко мышц, а затем проникло внутрь. Круговые движения языка и поглаживание мягких стенок раззадорили возбуждение обоих. Николай сильно сжимался и двигался в заданном ритме. Когда он попытался хотя бы прикоснуться к нетронутому члену, всё резко прекратилось, на что он издал недовольный стон. — Я запрещаю тебе. Получив полу-кивок, он снова вошёл внутрь, но начал двигаться интенсивнее и глубже. Николай на пределе, но ему нельзя кончать, ведь господин не давал разрешение. С каждой новой секундой его ноги подкашиваются. Крик, почти на весь дом и выступившие слёзы появились, когда кончик языка нашёл простату. Достоевский обрадовался реакции и продолжил в том же духе. Он играл с ним, дразнил и все мольбы просто игнорировал. С более медленного шевеления языком, переходил на быстрое. Ещё несколько секунд, тело Николая съёжилось, спина прогнулась, а лицо застыло в немом стоне, когда тот кончил. В те же секунды он не выдержал и упал лицом прямо на стол, пытаясь отдышаться. — Убери тут всё, — под всем он подразумевал кровь и сперму Николая. Уйдя, в ванну, он даже не взглянул назад. Во время процесса абсолютно не прикасался к себе. *** Всё случилось слишком быстро. Телефонный звонок заставил каждого отпрыгнуть друг от друга, как пристыженных детей. Пока Дазай смотрел на то, кто звонит, Чуи и след простыл. Он ушёл, не попрощавшись. Ушёл, как-будто бы совершил большую ошибку. Дазай был его ошибкой. Всё это было ошибкой. Дазай понимал, что не нужен ему. Но… «Я люблю тебя» Было искренним. Кожа Дазая покрылась мурашками, когда он прочитал «грязный Бог». Желание откинуть телефон с каждой секундой возрастало всё сильнее. Дазай застыл над телефоном с поднесённым к экрану пальцем. Сбросить или ответить. Он направился в ближайший туалет. — Осаму, я рад, что ты ответил с первого вызова. Мне считать это за улучшение наших отношений? Достоевский заранее расстегнул ширинку. — Считай это милостью и ценнейшим моментом твоей никчёмной жизни. Ты скоро умрёшь, старик, и мой ад закончится. Рука Достоевского опустила штаны вместе с трусами. — Свобода развязала тебе руки и язык. Испоганила разум. Ты знаешь, зачем я звоню. Ода уже должен был тебе сказать, что за судьбу я тебе уготовил. Или же я первым сообщу эту новость? Рука обхватила основание члена. — Я не понимаю. Ода говорил, что ты недоволен мной. Тебе не нравится моё окружение. Ты обязан ответить на все мои вопросы. Иначе, я просто сбегу в какой-нибудь Париж и буду злорадствовать. Рука блуждала по всей длине. Большой палец начал играть с уретрой. — Ода трус. Он решил не травмировать тебя ещё больше. — О чём ты? Отвечай. Я уже сказал о последствиях твоей игры в молчанку. Его движения стали интенсивнее, когда он откинул голову назад и раздвинул ноги шире. — Ты не посмеешь. Пока я жив, ты будешь делать то, что скажу. Я тобой повелеваю и никто другой. Ты слишком слабохарактерный. Голос удавалось сохранять ровным. — Говори, Достоевский, что ты скрывал все эти годы? Почему Чуя знает тебя и говорит, что ты сделал что-то со мной? — Я ничего никогда не скрывал от тебя, Осаму. Моя душа и руки чисты. Фигурально, конечно. Он прикасался к своим соскам и сильно прикусывал губы до крови. — Ненавижу тебя. Ты каждый день закапываешь меня в могилу всё глубже и глубже. Может, ты украл меня, для своих сексуальных потех? Фантазия разбушевалась, Достоевский стал ещё твёрже. Небольшие вздохи делали маленькую комнату очень жаркой. — Почему ты так решил? Я ведь и пальцем тебя не тронул за все эти годы. Ты такой нежный. Тебя даже обнять нельзя? — Я помню, как ты приставал ко мне. Помню прикосновение твоих губ. Я помню твой похотливый взгляд, помню, как ты еле сдерживался, чтобы не изнасиловать меня. Ты больной ублюдок. Я помню каждый острый взгляд в мою сторону. Достоевский начал двигаться ещё интенсивнее. — Осаму, я лишь обнимал тебя и проявлял заботу, как и любой нормальный отец. Я старался быть хорошим, но ты вынуждаешь меня применять силу. Твой детский мозг исказил твои воспоминания. Ты же знаешь, что я полностью вменяем. Меня привлекают девушки, а не маленькие мальчики. — Тебя не привлекают ни женщины, ни мужчины. Всё чего ты добиваешься все эти годы — это я. — Ты преувеличиваешь. Я проявляю заботу отца по отношению к тебе. — Но ты не мой отец. Я не знаю, что ты сделал с ним, но это нельзя простить. У меня уже нет уверености в том, что Мияко — моя родная мать. — Родная мать? Ты прав. Твоя биологическая мать — Сасаки Дазай. — Что? Ты сейчас серьёзно? Отвечай. — Разговор окончен. Если хочешь ответы, ты знаешь, чего я хочу. — Никогда. — Тогда…умоляй меня. Он был на грани потери рассудка, когда его член начал невыносимо ныть и просить ускориться и закончить это всё. — Я, конечно, могу сказать: «Папочка, я так хочу, чтобы твой горячий член вошёл в меня. Хочу, чтобы я кричал от твоих интенсивных толчков, как последняя блядь. Хочу, чтобы ты кончил в меня, как в продажную шлюху. Хочу, чтобы каждый день я делал тебе минет. Твой толстый член в моём горле. Гортанные стоны слышны на весь дом. Ты кончаешь в мой рот, а я принимаю твоё семя. Дальше ты берёшь меня прямо на полу и мы трахаемся целый день», но я этого не хочу. Краем уха Дазай услышал приглушённый стон. Звонок резко оборвался. Фёдор сидел на туалете и опирался одной рукой о стену. Телефон куда-то упал. Вторая рука была в сперме. Безобразная улыбка появилась на его лице. Дазай оскалился. Этот мерзкий человек многое себе позволяет. Вот почему нельзя сказать правду? Оставалось всего несколько человек, знающих правду. Чуя сегодня наговорил лишнего. Он испугался и убежал, но Дазай получил сообщение о том, что тот узнает правду сегодня вечером. Появилась надежда. Хоть и ничтожная, но надежда. Дазай заебался, честное слово. От него скрывают правду абсолютно все вокруг. Всю жизнь его обманывали. Хоть и незначительно, но утаивали истину. Нет в этом мире людей, кому можно полностью довериться. Он никогда не знал свою мать. Достоевский обманывал его. Он просто ничего не знает. Дазай даже не уверен, что его имя «Дазай Осаму». Его воспоминания размытые и неполные. Достоевский без угрызений совести мог его накачивать каким-нибудь наркотиком и это никогда не узнаешь. Он любит Чую, но тот его тоже обманывает. Ему просто плевали в лицо. Он хочет просто отдохнуть от всего и всех. Так желает этого больше всего. Но снова… Ночь, улица, фонарь и бар.