Балконы напротив

— Моя милая Сасаки, я хочу сделать тебе кое-что очень приятное. Тебе понравится. Ты позволишь мне это? — Что ты задумал, проказник? — сидя на кресле у теплого камина, она потрепала его макушку. Улыбка не сходила с её лица. — Просто сиди и наслаждайся. Я недавно научился этому. Думаю, что если тебе приятно, то тоже будет ощущать и Осаму, — подойдя сзади к девушке, он легонько оголил её тонкую шейку, отодвинув каштановые волосы. Тонкие пальцы проворно мяли бледную кожу. — Сасаки, ведь после его рождения ты сможешь забрать меня к себе? Я буду полезен. — Конечно, — уголки её губ немного приподнялись. — Ты с самого начала стал моей семьёй. И у тому же, я обещала тебе. По-другому поступить я не могу, — её пальцы легли на кисть Фёдора. — Знаешь, я понимаю, как тебе тяжело там. Все эти дети были без семьи. Либо их родители умерли, либо их бросили. Сейчас же для них всё иначе. Я спасла их и заменила мать. Весь приют — это огромная дружная семья, моя семья и твоя, — она немного повернула голову назад. — Почему тебе там не нравится? Это очень расстраивает меня. Я думала, что подарила тебе дом, семью, всё самое лучшее и ты будешь благодарен. Твоя семья будет грустить без тебя. — Они не моя семья, — его движения резко прекратились. — Язык не поворачивается так назвать этих жестоких детей. — Жестоки? — она легонько повернула к нему голову. — Мне поступали сведения, что Николай убил некоторых детей, и над многими жестоко издевался. Кто тогда для тебя семья? — Только ты, — он молча смотрел на уже потухающий камин. — И Осаму. — То-есть, я для тебя вообще не сделала ничего хорошего? — Те дети издевались надо мной, — Сасаки сидела на своём кресле словно статуя. Она невольно приоткрыла свои губы в красной помаде и смотрела прямо. — Полохо, что есть те, кто выжил после разбирательств Николая. — Почему ты молчал столько времени, милый? — её тело всё так же не шевелилось. — Я не счёл это необходимым для обсуждения в наших диалогах, — он опустил голову и продолжил. — Я, пожалуй, пойду. — Хорошо. Когда ты вернёшься, просто помолись за нас. Этого будет достаточно. Ты можешь идти. Только будь осторожен, — оперевшись на кресло, она встала и подошла к Достоевскому. Глаза их жадно пытались запомнить каждую деталь внешности друг-друга. Не выдержав, она поджала губы прищурилась и накрыла рукой ледяную щеку мальчика. — Я говорю правду, говоря, что ты особенный для меня. Рука Достоевского накрыла маленькую кисть девушки. Он лёгким движением поднёс её к своим губам и долго не мог отпустить. Фиолетовые глаза не отрывались от карих, безумно хотели запомнить. Сасаки была красива собой и добра внутри. У Фёдора не было никаких сомнений, что эта женщина добилась всего сама. Он любил именно таких людей: успешных и богатых. Все остальные — второй сорт, что даже жить недостойны. Это было что-то большее, чем любовь — восхищение, безумное влечение. Эта женщина стала огромной частью жизни для них обоих. Если бы не она, трудно представить их жизнь без скитаний, голода и холода. Он сидел на белоснежной кровати и обхватив свои коленочки, уткнулся в них головой. Всё эти шум, суета, детские улыбки были столь далеки от его мыслей. Он мельком поглядывал на соседнюю кровать и так старательно пытался воссоздать тот яркий образ. В голове крутились милые черты, холодный и рассудительный взгляд, полный ненависти к людям. И был ещё один, с которым тот когда-то смотрел на Николая, но теперь он отдаёт его другой. Возможно, что с самого начала всё было фальшивое. Все те слова Фёдора в детстве остались лишь отголоском прошлого. Он обещал, клялся, что всё будет по-другому. Они жили много где: рядом с мусорными баками. Уходили, когда их гнали ботинками от туда. Потом на различных заброшенных стройках. Иногда им везло и добрые люди пускали их погреться в магазин. Фёдор всегда говорил, что всё будет иначе. Это была правда. Теперь они живут в большом доме, где есть тепло, еда, душ и мягкие кровати. Но это всё не то. Жизнь оказалась просто ужасно жестокой для Николая. Фёдор, его Федя оказался в цепких лапах этой ведьмы Сасаки. Она околдовала его, сделала приворот. Он стал смотреть на Николая с равнодушием. Это было больно. На сердце невыносимо давило. Николай был с ним почти всю его жизнь, согрел, когда увидел совсем одного мальчика, одетого явно не по погоде. Тот просто сидел в углу и смотрел в одну точку. Казалось, что он был безумен и страшен, но это лишь детское воображение. Когда Николай обнял его, тот не шелохнулся. Он так же сидел и наблюдал за седым мальчиком, что пытался разжечь костёр из подручных средств и фиолетовой зажигалки. — Ты снова был с этой сукой, — цепкие пальцы смяли белоснежную рубашку только что вошедшего в комнату соседа. — Почему. Почему. Почему в груди так плохо от этого?! — он перешёл на крик, другой рукой смял рубашку в области своего сердца и опустил голову, до боли стискивая зубы и глаза. — Это чувство называется ревностью, — он сделал шаг назад, от чего Николай опустил руку. — Не веди себя словно ребёнок. Я был лучшего мнения о тебе. — Был, а после того, как эта женщина появилась в нашей жизни, ты видишь во мне лишь пустое место. — Будь благодарен, что я вообще разговариваю с тобой после всех оскорблений в её сторону, — прищурившись, он развернулся. — Ты мне противен. Я рад, что скоро съеду от сюда и больше никогда не увижу тебя. С самого нашего первого знакомства был мне никем и останешься никем. — Федя, ты ведь шутишь? — Николай двинулся к нему на полшага. — Ты лжец, — он подошёл ещё ближе. — Мы ведь на всегда останемся братьями. Я просто не смогу без тебя. Фёдор, почему ты причиняешь всем такую боль? — его рука слегда легла на чужое плечо. В ту же секунду Достоевский резко повернулся и сильно сжал запястье Гоголя. — Я могу делать всё, что пожелаю нужным. Если захочу, убью любого и даже не задумаюсь. Существуешь ты или нет — мне абсолютно наплевать. Твой жалкий мозг просто обязан забыть о моём существовании или тебе не поздоровится. Это было последнее предупреждение. Если ты хоть на секунду, — после неудавшейся попытки сбежать, он сжал запястье ещё сильнее. Каждый смотрел друг-другу в глаза пристально и с желанием убить. — Задумаешься о том, чтобы начать со мной хотя-бы диалог, то твоё тело испытает неописуемую боль, а затем холод и мягкую землю на глубине двух метров, — с неописуемой силой он отбросил костлявую руку Николая, развернулся и ушёл прочь. Этот день был последним. Последним для него и неё. Сасаки Дазай скончалась утром девятнадцатого июня после сложно протекающих родов. Лишь с трудом взглянув на сына, она отдала Богу душу. Её большое наследство, а именно компания по производству одежды, двухэтажный дом, бытовая техника, машина, приют и прочие материальные ценности достались Фёдору Достоевскому до его совершеннолетия. Также, родная сестра Мияко Дазай усыновила трёх детей: Осаму, Фёдора и Николая. О её смерти Фёдору сообщили на следующий день. Реакцию десятилетнего ребёнка можно представить достаточно красочно. Второй раз потерять близкого человека. — Я убил её. Это именно по моей вине она мертва! — с неописуемой силой он сжимал свой волос с зубами, сгорбившись на кровати и поджимая к себе колени. — Я не должен был этого говорить! Не должен был оставлять! — Федя… — уже больше часа он наблюдал за нарастающей истерикой. Николай был рад смерти этой женщины, но оставил празднование на другой день, ведь его мысли сразу направились на соседа, что дорожил ей. Отбросив все обиды, он просто медленно присел на край кровати и невесомо обнял Достоевского. Но это было так, чтобы на него обратили внимание. — Это не твоя вина. — Тебе не понять моих чувств. Отстань, ради Бога, прошу тебя. — Если умрешь ты, я буду испытвать тоже самое. Ведь мы семья, — его слова прошли как сквозь воду. — Подумай об её сыне, что нуждается в тебе. — Осаму ещё жив и когда он подрастёт, то возненавидит меня и убьёт. Я хочу этого. — Хватит! — с силой он убрал руки Фёдора от головы и заставил того смотреть ему в глаза. — Не веди себя как размазня. Меня точно сейчас вырвет. Куда подевался мой холодный ко всему Федя? — Умер в душе. Надеюсь, что скоро и физически. — Заткнись и просто живи ради Осаму. Самое главное — живи, — он сам не верил своим словам, но должен был сказать это, ведь Фёдр должен жить. Его брат не будет страдать. — Я хочу взглянуть на него, — он потупил взгляд прямо. — На то, единственное, что осталось от неё. — Увидишь, не переживай. Приходил воспитатель и сказал собирать вещи. Мы переезжаем в её дом. — Это мерзко. Переселиться сразу после всех событий — не позволительно. — Её сестра Мияко о нас позаботится. Мы должны ехать. Только твои желания здесь не помогут, — он мягко коснулся напряжённого плеча. — Но мы в любой момент можем сбежать. Лишь намекни мне. — Я не собираюсь оставлять память о ней, — он попытался встать с кровати, но тут же сел обратно. — Помоги мне. — Я всё сделаю. Ты главное не волнуйся. Фёдор сказал последние слова куда-то в пустоту: «Ты сдержала обещание».