Анабиоз

…это так мило, знать, что ты любишь меня, пусть нам и не нужно говорить это друг другу. cigarettes after sex — sweet

      Эмер не сразу приходит к мысли о том, что Саймон совершает огромный шаг к ней. И запоздалое осознание ощущается прострелами по всему телу: особенно в голове и груди, когда некогда защищённые зоны оказываются легкоранимыми.       Она признаёт свою влюбленность не тогда, когда они тихо беседуют ни о чём в лазарете, а тогда, когда молчание начинает сближать сильнее разговоров; когда рядом с Гоустом женщина чувствует безопасность и видит его лицо — неулыбчивое и непроницаемое. И ей становится досадно, когда мужчина надевает маску, словно вновь отдаляясь. Но как бы далеко Саймон от неё ни ушёл, обоим известно, что хождение по кругу всё равно приведёт их друг к другу.       В размытых воспоминаниях Райли есть совсем маленькое место для одного магазина, в который он ходил семнадцать лет назад. Название, как и внешний вид здания, — примитивное и легко забываемое, но Гоуст отчего-то вспоминает его сегодняшней ночью.       «Тэско Экспресс» был непопулярен и находился на окраине города. Саймону через пару дней должно было быть восемнадцать, и он покупал там жвачку «Minti», хотя вкус никогда ему не нравился. Однако само действие — блуждать между прилавками и смотреть на редко приходящих покупателей — помогало Райли отвлечься от постоянного глумления отца-наркомана. Товары были с яркими обёртками, с определёнными запахами; просроченные и бракованные. Было странно наблюдать за тем, как люди покупали их, несмотря на негодность. Со временем, когда Райли был принят в SAS, консервы из сардины и жвачка сменились на MP5K и жёсткий бронежилет, где не было места контрастности. Ни дефектов, ни задержек: нужно следить за качеством выполненной работы и избавляться от неисправного оружия.       Маска черепа пугающего его брата, больничная койка гнусного родителя, орошённая влажной землёй челюсть солдата, мёртвые тела членов семьи и горящий дом жестокого палача перекрывают ничтожную невкусную жвачку, ради которой приходилось идти милю, чтобы увидеть жизнь покупателей, берущих те же самые излюбленные продукты.       Он будто бы тот старый магазин с заплесневелыми углами: малопроходимый и скупой на продовольствие. Когда кто-то пытается войти внутрь, то натыкается на неприветливость и не выдерживает и пяти в минут в столь затхлой атмосфере. Эмер же осторожно переступает порог, осматривается. Начинает с малого: берёт кислые леденцы, далее покупает сладкую газировку. Раз за разом приходит и опустошает понемногу, чтобы через определённое время забрать нечто большее. У него итак ресурсы, потерявшие цвет, в дефиците, и женщина забирает последнее, влюбившаяся, кажется, в абсолютно каждый разнокалиберный товар. Саймон замечает потери не сразу и не контролирует, не обращает внимания на то, что Эмер берёт с собой.       И теперь ему так же странно наблюдать за человеком, который из раза в раз приходит в опустелый магазин за желанным и дешёвым.       Райли не проводит аналогии, однако нечаянно, восьмого декабря, возобновляет в сердце то давно погибшее ощущение цельности, когда что-то незначительное влияет на понимание смысла его жизни.       Самая длинная окольная дорога — ближайший путь домой.       Эмер много думает. Чаще всего о последствиях её симпатии к лейтенанту в непростых обстоятельствах, где любовь — решето, которым в воде ловишь звёзды. Чем дальше они заходят, тем больнее будет, но сейчас, спустя год, упрямое сопротивление бесполезно. — Не хочешь потренироваться или посмотреть, как ребята это делают? — вошедшая в лазарет Этэйн весела и воодушевлена. — Если ты ещё раз хоть каплю вольёшь в рот, я буду с тобой иначе разговаривать, — её речь звучит угрожающе. — Мы работаем, ты понимаешь это? А если бы тебя тогда увидели? Осознаёшь последствия? — Не отчитывай меня, — улыбка с её лица сползает. — Я не была пьяной. Скорее расслабленной. — Да что ты? — Мак-Аластер приближается к сестре. — Столько пахали, чтобы оказаться здесь. Они — спецназ. Мы — врачи нескольких направлений, — Эмер серьёзна и напряжена, однако затем приходит к умозаключению: — Ты же тогда пила с кем-то, верно? — С чего ты взяла? — медленно облизывает губы, упирается ладонями в бока. — Ты не пьёшь одна.       Этэйн закатывает глаза, резко выдыхая. Это неприятная правда, ведь в одиночестве женщина боится перепить, иначе погрузится в радиоактивный ад — в собственную голову. — И пришла ты тогда какая-то… смятенная? — Foc, aon rud mar seo, — злит разоблачение, тем не менее она пытается сохранить безразличный, слегка потешный образ. — Не повторится, не переживай.       Эмер не зануда, однако не поощряет такое поведение в стенах серьёзного заведения, в рамках властной и сложной структуры, где промахи непростительны. Она не понимает Этэйн, не может вытащить из неё информацию, ведь за это короткое время с ней что-то происходит, и это «что-то» озадачивает Мак-Аластер. — Кстати, ты молодец, что попросила выслать больше тампонов и прокладок для женщин. Обычно об этом мало кто думает. — Такая же гигиена, такая же медицинская помощь. Я запросила ещё контрацептивы. — Что? — искренне удивляется она. — Зачем? Нет, я понимаю, конечно, но… — Это смешно, Эмер, но две женщины забеременели во время службы. Необязательно это происходит с теми, кто есть на базе. Выходят в города, встречают кого-то там. Плюс, никто не отменял венерические заболевания. Думаю, ничего такого в моём запросе нет, хотя позиция у капитана одного была «вы же не трахаться сюда пришли», — на лице Этэйн ядовитое презрение. — Это здоровье, вообще-то. — Надо было ему сказать, что презерватив можно использовать как односторонний клапан, — смеётся женщина. — При декомпрессии грудной клетки. — Он был бы в шоке, отвечаю, — Этэйн так же посмеивается. — Кстати, у тебя пошли месячные? Ты вообще брала с собой препараты? — Брала, принимаю. Но… психогенная аменорея… — Понимаю, организм ещё не может отойти от того многолетнего стресса, — Этэйн сочувственно гладит сестру по руке. — Тварь. Жаль, что его не прибили до конца.       Мак-Аластер не желает поднимать болезненную тему, и женщина, видя её поникшее лицо, вспоминает о своей изначальной идее: — Так пойдём или нет? Свободное время как никак.       Эмер кивает, следует за сестрой в тренировочную, думая о необходимости размяться. Заходя внутрь, женщины видят тренировку солдат, которые так же являются сюда, чтобы хоть как-то потратить выделенные часы отдыха до следующей миссии. Мак-Аластер замечает там и Гоуста: мужчина в балаклаве и чёрной футболке, по причине этого Эмер задерживает заинтересованный взгляд на его руках. Она осознаёт, что слишком часто на него смотрит особенно тогда, когда знает, как он выглядит: это усиливает эффект физического притяжения.       Мужчины по очереди устраивают спарринг; кто-то вообще ничего не делает, кто-то делится историями, некоторые перекусывают батончиками. И атмосфера такая дружественная, что хочется остаться. Эмер поворачивается к сестре, чтобы спросить чем они будут заниматься дальше, однако не упускает её хаотичного поиска глазами кого-то. Может, ей кажется, но создаётся впечатление, что Этэйн зовёт её с собой не ради спортивного досуга. И когда та находит Кёнига — без неудобной и непрактичной ткани на лице: вместо неё тёмная балаклава, — то почти незаметно улыбается, проходя вперёд. — Глянем, как борются? — с энтузиазмом предлагает она. — В медпункте так тухло, а здесь… — Красивые мужчины? — дополняет Эмер, безобидно усмехаясь. — Ты падка на них. — Разве? Просто развлечение, не более.       Но Мак-Аластер в последнее время абсолютно не верит сестре. Она не ведёт себя, как ребёнок, однако постоянно что-то утаивает, и женщина действительно за неё беспокоится.       Этэйн подходит ближе к тренировочной площадке, чтобы взглянуть на своего новоиспечённого друга, с которым недавно распивала кислый апероль. Однако стоит ей мысленно прогнать в голове слово «друг», женщина вспоминает их полупьяный разговор:

Тогда в чём же дело? В интересе.

      Несусветный бред; разве она может быть кому-то интересна? Мак-Аластер ловит на себе взгляд Кёнига, улыбается ему. По-дружески, ненавязчиво. Она рассматривает его широкую спину, массивные бёдра, большие ладони, и со стороны выглядит это совсем не «по-дружески».       Кто-то вызывает мужчину на товарищеский поединок, и тот соглашается. Проходя мимо Этэйн, он вдруг слышит: — Удачи, Кёниг.       Эмер поворачивается к спутнице, анализируя. Обычно женщина дружелюбна со всеми, подшучивает над мужчинами, наигранно флиртуя, однако никогда ни с кем не сближается. И о тех трёх годах разлуки Эмер ничего не знает, ведь сестра попросту не говорит о них. Точнее о людях, которые были в её жизни.       Она поглядывает на неё: Этэйн скрещивает руки на груди, подносит палец к приоткрытому рту и слегка покусывает ноготь, явно пленённая впечатляющим представлением.       Руки, торс, шея. Мак-Аластер изучает его медленно — услада для глаз. Но её мысли заходят дальше, ведь теперь возникает сокровенное желание поговорить с ним, выпить вне стен базы где-нибудь в Киттзе, посмотреть на привлекательное лицо, в яркие глаза. Облизывает верхнюю губу, задумываясь, а вскоре, горько ухмыляется собственным никудышным мыслям, осознавая, что соблазнительное самообольщение никогда не идёт ей на пользу: лишь губит и тыкает в жестокие разочарования.       Вдоволь насмотревшись, она собирается уходить и не упускает возможности подколоть сестру: — А ты постой, подожди, — похлопывает по плечу. — Лейтенанта, может, кто рискнёт вытянуть. Встань рядом, хоть подышите в сторону друг друга. — Иди уже, — Эмер шутливо толкает ту в бок.       Этэйн возвращается в лазарет, погруженная в невесёлые раздумья. Они выходят через означенные самой женщиной границы, как несколько лет назад. Интересоваться кем-то в очередной раз, словно открытый капкан, который Мак-Аластер видит и специально поднимает над ним ногу. Если она потеряет равновесие, то лишится стопы, если же нет, то продолжит стоять, не шевелясь. И никогда не сделает шаг назад, чтобы отступить и обойти ловушку.       Эмер давно нет, и женщине становится скучно. Зацикливается на предстоящей поездке в Инджирлик. — Заменила что ли кого-то в другом медпункте? — невольно и шёпотом срывается с уст.       Этэйн садится за стол, далее берёт ручку и начинает стучать колпачком по столешнице. Ей следует разобраться в собственных мотивах, стоит пообщаться с собой, как и делала это ранее. Обычно любовные симпатии Мак-Аластер сопровождает словами «переболит», автоматически перенося мужчин в статус «друзей». Так проще, неопасно.       В лазарет является Кёниг; они впервые встречаются лично спустя несколько дней их совместного времяпрепровождения с алкоголем. — Кажется, растяжение, — его голос звучит несмело. — Из-за тренировки?       Кёнигу стыдно за своё прошлое поведение, однако ноги по-прежнему влекут к ней. — Давай посмотрим, что можно сделать, — лучше бы мужчина не приходил, чтобы Этэйн не думала, что он делает это ради неё. — Где именно? — Левая рука. — Так… растяжение связок лучезапястного сустава? — доктор осматривает конечность. — Отёка пока ещё нет, движение руки не ограниченное… Странно. Не похоже на растяжение. — Значит, ошибся.       Этэйн теряется, ведь, как ей думается, он лишь ищет предлог, чтобы прийти сюда. Это исключено; неужели кто-то будет тратить на Мак-Аластер своё время? — Тебе эта маска больше идёт, — возвращается к простым комплиментам. — Хотя лучше и без неё.       Кёниг ошарашенный и оробелый: обычно мало кто говорит ему о том, что тот приятной внешности. Из-за шалящих нервов Этэйн закуривает, вслушиваясь в речь собеседника. — Я бы поспорил.       Этэйн ставит стул напротив и садится на него. Вытаскивает из зубов сигарету и выдыхает дым в сторону, чтобы не попасть им в лицо Кёнига. — И что же тебе в себе не нравится? — она так откровенно на него смотрит, что мужчине вновь не по себе, как и во все предыдущие встречи.       Кёниг отводит смущённый взгляд в сторону, однако осмеливается снять балаклаву и указать на свой главный физический недостаток — отметину на коже. — Вот это? — женщина протягивает руку, и далее её палец очерчивает линию вдоль кривого шрама. — А что с ним такое?       Мужчина вздрагивает, и к его вискам приливает клокочущая кровь: прикосновение столь невесомое ощущается ножевыми порезами. — Ещё с детства, — поясняет он и считает, что может поделиться этой историей с Этэйн. — В школе называли «больным громилой», после чего я пришёл домой и разбил зеркало кулаками. Стекло отлетело, наложили семьдесят швов. К «больному громиле» добавили ещё и «стрёмный».       Рассказ получается скомканным без особых деталей. Но Мак-Аластер достаточно и этого, чтобы ещё больше проникнуться Кёнигом. — Никогда не любила подростков, — она продолжает гладить его шрам, тем самым пробуждая в мужчине новые чувства. — Столько жестокости в них, деградации.       Женщина смотрит неотрывно в глаза, видя там маленького беззащитного ребёнка с разбитыми коленями и синяками по всему телу. — Ты не странный, — подтягивается ещё ближе, когда замечает, что мужчина украдкой поглядывает на её губы. — Ты не «громила». И уж тем более не «стрёмный», — продолжает трогать лицо, слыша в ушах своё бешено бьющееся сердце. — Ты сильный, Кёниг. И красивый. Ты глаза свои вообще видел?       Он готов распасться на частицы из-за только что испытанной эмоции. И повышенная тревожность, и сердечное влечение к этой женщине проявляется в виде дрожащих рук. — Всё в порядке, — одну ладонь кладёт на его запястье, а другую оставляет на лице. — Тебе не о чем сейчас беспокоиться.       Этэйн такая успокаивающая, и по этой причине Кёниг думает о том, что хотел бы засыпать с ней. Такая заступающаяся, что хочется защищать. Такая обворожительная, что хочется влюбиться.       Умеренность — лучшее лекарство.       Эмер действительно находится в другом лазарете, так как приглашает туда Саймона, чтобы тот сдал кровь: она озабочена его здоровьем из-за когда-то вредящей ему малярии. — Нужны постоянные проверки, поэтому не смотри на меня так, — готовит одноразовое маленькое лезвие, наперёд думая, что возьмёт на анализ ещё из вены. — Я же здоров. — Тот синяк, — вспоминает она, завершая процедуры, — проходит? — Да, — Гоуст тяжело вздыхает, несмотря на то, что чуткая забота ложится на него мягким одеялом. — Покажи, — продолжает стоять на своём Эмер, после чего лейтенант повинуется и снимает балаклаву. — Всё в порядке, — констатирует женщина, садясь на табурет. — Рад, что мы все будем бессмертными благодаря тебе.       Мужчина в первый раз слышит её смех. Только затем он затихает, ведь Эмер знает, что никто из них далеко не бессмертен. Они чрезмерно долго смотрят друг на друга, и Мак-Аластер пододвигается, не совсем здравомыслящая: чувства пьянят.       Всё ближе и ближе, она очень аккуратно касается уголка его рта. И Райли никак не ожидает лёгкого поцелуя; не ожидает того, что она потянется поцеловать и во второй раз.       Его губы, её губы — неизбежный апокалипсис. Ощущать их мягкость — радиоактивная сласть, парадоксально токсичная и насыщающая. Гоуст встаёт с кушетки и поднимает Эмер, держа за талию, а вторую ладонь немного резко кладёт на шею. Это движение женщина расценивает как грубое и рефлекторно отшатывается, возобновляя отвратительные слова Брана в голове:

У тебя даже кожа какая-то… блять, словно капли дерьма разлетелись.

      И после таких же прикосновений и сквернословия следовало нечто ужасное.       Саймон понимает, что не контролирует своё тело, по причине этого Эмер пугается. — Прости, я просто… — виновато опускает голову. — Ничего, могу выйти, если нужно, — надевает маску обратно на лицо.       Не дожидаясь ответа, он выходит из помещения, далее прислоняется спиной к двери медпункта, сжимая губы. Твою мать.       Эмер ненавидит себя: проявляется первая, тянется первая, но затем отстраняется. Ей стоит принять Саймона, перестать бояться, полюбить кого-то снова. Она обязана это сделать.       Для себя, для него, для них.