Анабиоз

…говорил тебе, что хотел умереть в авиакатастрофе над океаном, это было бы романтично. Но тебе не понравилось, ты подумала, что это глупо, и мысль о том, что я умру, портит тебе настроение. cigarettes after sex — hentai

      Гоуст не всегда понимает людей, их неосторожные слова, временами опрометчивые поступки.       Гоуст не понимает её.       Тратить на него время — полнейший бред, выхаживать — пустопорожнее обстоятельство, делиться своей кровью — напрасное самопожертвование. Как можно делать всё возможное, чтобы он выжил, если Райли готов поздороваться со смертью; если когда-то хотел нажать на курок и запачкать ошмётками своего мозга стены?       Нет, женщина из лазарета со сломанной улыбкой точно делает странные вещи — не должна вести себя так, не должна спасать: разве Гоуст заслуживает такого отношения?       Он — сигарета, она — зажигалка, и порой их роли чередуются, однако Саймон остерегается резкого воспламенения. Как пропан и тротил — сиюсекундный взрыв, неизбежный, как закат и восход, где кто-то скрывается за горизонтом, а кто-то ослепляет лучами солнца — двое неотделимых, но далёких друг от друга. И мало ясности в их отношениях, мало смысла. Но он начинает искать его, когда осознаёт, что двенадцать месяцев в году имеют своё название и отличаются друг от друга.       Пятнадцатое июня в Кувейте; когда Эмер впервые прилетает, и Гоуст не обращает внимания ни на неё, ни на знойное лето. Этот месяц был создан для того, чтобы впустить в себя женщину, вспомоществующую и предупреждающую. Двадцатое февраля в Боливии; тогда он впервые сосредотачивается на каких-то частях своей жизни: на том, что приходящие бредовые сновидения — симптом малярии и результат копания в зарытых воспоминаниях. Рядом с ней что-то меняется, и Райли замечает значительные сдвиги не сразу. Этот месяц для него есть покаяние в грехах, поминовение усопших, малое очищение, где Саймон — податель смерти. И Белиз, седьмое сентября. Месяц долгий и мучающий, предвещающий нечто случайное без определённого знания; остаётся ждать либо глубокое исцеление, либо глубокое разрушение. Им обоим не спится, и он, и она думают друг о друге так, словно это негласный запрет, будто бы испытанные чувства — чистый блеф и их игра не стоит свеч.       Саймон не хочет ненавидеть Эмер и временами он воспринимает абсолютную растерянность и безволие перед ней как неумолимую враждебность. Но за что её ненавидеть: за вопрос «ну как ты, лейтенант?», за пластыри на ссадинах, аккуратно ею наклеенные, или за то, что женщина задерживает на нём взгляд чуть дольше, чем раньше?       Саймон не хочет так поступать с Эмер, однако продолжает тянуться. Вдруг начинает думать о том, что почувствовал бы, если бы она его коснулась. Совсем простое касание кожи, которая хорошо защищена одеждой, балаклавой, маской. Вдруг начинает думать о том, что почувствовал бы, если бы он снял всё с себя. Ведь тогда это значило бы, что Гоуст начинает доверять ей, и подобная мысль ослабляет.       Саймон не хочет терять Эмер. Видеть её опечаленной и заморённой, заботливой и заинтересованной — изуверская пытка. Поэтому всё что она говорит на протяжении этого года, чернильными штампами отпечатывается в голове; не смывается, не выцветает.

Вы слишком заметны для призрака, лейтенант Райли. Вы должны заботиться о себе, лейтенант Райли. Пожалуйста, позаботьтесь. Я ни на что не гожусь с тех пор, как увидела тебя.

      Что же ему сказать, какую эмоцию продемонстрировать, стоит ли промолчать, стоит ли сделать хоть какое-то движение — из-за спутанности в сознании после услышанного он ничего не делает. Не знает, какие именно значения вкладывает женщина в примечательные фразы. И теперь он уверен, что нужно было ответить хоть что-то.       Тело подобно мягкой мишени в тире: в Эмер попадают молниеносно, и земля кажется ей ватой. Толедское солнце приобретает человеческие черты; человек, вмиг оказывающийся над ней, поначалу стоит спиной. Защищает, обстреливает — этот слитный грохот оглушает. Наступает онемение конечностей, она вот-вот потеряет сознание. После повержения противников Гоуст убирает винтовку, встаёт на одно колено и берёт её на руки, следом слыша невнятное: — Он… жив? — Ты ещё жива.       Злится, что после выстрела в бедро и плечо Эмер умудряется думать о том, кого уже не спасти. Злится, что пули ранят именно её. Злится, что женщина, будучи инфекционистом, попадает сюда в качестве парамедика. Злится, что переживает за неё.       Мак-Аластер теряет силы, болтается, как кукла без души, однако видит очертания Гоуста и его нервное поглядывание, когда он несёт её до вертолёта. Добравшись, мужчина укладывает Эмер на пол, и члены отряда искренне поражаются: всполошённый лейтенант — редкость. — Горячо… скорее всего ключица и плечо… раздроблены, — с трудом молвит женщина, находясь в шоковом состоянии.       На пальцах её кровь, она повсюду. Его преследует алый, но цвет, давно вошедший в привычку, Эмер не к лицу. Райли хочет закрыть кровоточащие раны, смыть с кожи Мак-Аластер жидкость; ту жидкость, которая теперь течёт и в его венах. Ему кажется это нечестным, ведь какой смысл спасать и следом быть павшей?       Вертолёт летит медленно, время растянуто, и Гоуста неистово разъяряет сложившаяся ситуация: начинает кричать на парамедика, приставленного к ним, и огрызается на Соупа, когда тот пытается его успокоить. — Пули внутри раневых каналов, — врач осматривает женщину, — Венозное кровотечение.       Парень останавливает кровь сдавливанием сосуда пальцами, следом использует метод тампонады. Но на его лице застывает странное, смятенное выражение. — Что такое? — Это пока всё что я могу сделать, остаётся верить, что она дотянет до… — В смысле, блять? — Саймон сейчас в самом деле походит на озлобленное призрачное существо, и бесить его ещё больше — себе дороже. — Она дотянет.       Медик, переживающий за свою безопасность, замолкает, однако не меняет позиции о том, что у Мак-Аластер мало шансов выжить.       Перетаскивать её тело — опасная затея, однако сейчас женщину необходимо разместить в более удобном и доступном для совершения медицинских действий месте. Оповещают хирурга Кейси, после чего тот сразу же направляется в лазарет к уже принесённой туда раненой. Мужчина обходит Эмер со всех сторон и отвлекается от наблюдения, когда в лазарет врывается Этэйн.       Она может пройти через всевозможные адские испытания, но видеть свою близняшку полумёртвой — сущее издевательство. Подрывается к ней, но боится дотронуться, поэтому окидывает бессознательную женщину беглым взглядом и с судорожной дрожью в голосе комментирует: — Пуля внутри? Или сквозное? — Внутри, я постараюсь вытащить, но, скорее всего, есть перелом плечевой кости, может быть, раздроблена ключица. Насчёт бедра… — задумчиво чешет небритый подбородок. — Там тоже пуля, от неё будет легче избавиться. Но от первой… не могу дать точный ответ. — Что значит «не могу дать точный ответ»? Ты, блять, врач или кто? — Гоуст издаёт грозный гортанный звук, из-за которого Кейси пугливо вздрагивает.       Этэйн, ранее охваченная чудовищной паникой, только сейчас замечает, что в помещении не три человека, а четыре: Эмер — пострадавшая, Этэйн — её дорогая сестра, Кейси — врач, готовый спасти жизнь и, непонятно как с ней связанный, лейтенант Райли. — Я не всемогущий, трезво оцениваю ситуацию. — Да что ты? А она была всемогущей, когда от червей в кишках мужики блевали, и ей приходилось всё это убирать? Или когда я чуть не сдох от ёбанной малярии? — мужчина приближается к Кейси и хватает его за ворот рубашки, немного притягивая к себе. — Ты же в это время спокойно попивал свой ебучий кофе, так что сейчас, блять, уж постарайся стать «всемогущим».       Этэйн оказывается права: между Эмер и Саймоном что-то есть. — Ей нужно будет физикальное и рентгенологическое обследование, включая рентгенографию грудной клетки в двух проекциях, если не в нескольких проекциях, — женщина начинает осознавать их затруднительное положение. — Верно, здесь такого оборудования нет, — теперь врач старается подбирать каждое слово, чтобы не нарваться на праведное возмущение рядом стоящего Райли. — Ещё кровь нужно перелить. — Могу стать донором, — не думая, отзывается Гоуст, и столь неожиданное предложение шокирует Этэйн — теперь она будет присматриваться к нему более тщательно. — У тебя, лейтенант, отвод на три года от донорства из-за перенесённой малярии, — поясняет Кейси. — Её сестра будет донором. Вы же однояйцевые близнецы? — Да, — подтверждает Мак-Аластер. — Я останусь здесь и помогу провести операцию.       Саймон вынужден покинуть лазарет. Он не в силах объяснить возникшее чувство, не в силах взять над ним контроль. Гоуст продолжает ждать окончания операции, стоя у двери.       Они вытаскивают только одну пулю из бедра, вторую же оставляют в плече, так как не хотят рисковать: есть шанс повредить мышцы и кости ещё больше, лишив Эмер возможности полноценно управлять рукой. Доктор Кейси покидает женщин, и Этэйн переливает сестре свою кровь, мысленно моля о том, чтобы та смогла выкарабкаться. — Le do thoil… — она сжимает в пальцах её ослабленную руку. — Просто выживи.       Этэйн сидит с ней несколько часов и после гемотрансфузии ненадолго отлучается, чтобы сходить в туалет. Заходит, включает кран и умывает лицо, желая прийти в себя. Она держится двумя руками за края раковины, и ей представляется самый плачевный исход.

Один — для горя.

      Дышать страданиями утомительно. Съезжать от родителей, ссориться с сестрой и гадать умрёт ли она сегодняшней ночью — страшно переносить, и Этэйн намного чувствительнее Эмер, из-за чего каждое событие пропускает через себя разрушительно.

Два — для забавы.

      Но даже хорошие воспоминания подпитывают ощущение беспомощности: хурлинг с сестрой на заднем дворе их подруги Маржолайн; школьные вечеринки со спрайтом и водкой в кругу друзей и совместное написание рефератов. Этэйн старается не думать о том, что последнее, что она запомнит об Эмер, — это её бледное лицо, разорванную плоть и одежду.

Три — для девочки.

      Как бы она ни старалась, Этэйн не способна отключить свою восприимчивость. Всегда знает, что чувствует, знает, как управлять собой, но из-за эмоций, будь то позитивных или негативных её тело трещит по швам от их избытка.       Женщина выходит из туалета и делает маленький круг по коридорам, пытаясь привести мысли в порядок. Мимо идёт Кёниг, и Мак-Аластер удаётся заметить, что тот замедляет шаг, ступая в её сторону. — Кёниг, — ей нужно отвлечься, пообщаться с кем-то. — Спасибо, что прикрыл меня сегодня. — Ну… — мужчина совсем не ожидает порыва Этэйн заговорить с ним. — Не за что.       Он другой на миссиях, не такой зажатый, как обычно, будто бы поле битвы для него нечто большее, чем выполнение долга. Временами остервенелый, присыпанный малым безумием, намеренный терзать незнакомцев жестоко, мстя совсем другим людям. — У тебя, кстати, нет ранений? Ещё тот перелом…       По какой причине женщина улыбается, почему останавливает и завязывает разговор именно с ним, когда в отряде много других людей, более интересных, чем Кёниг? Мужчина теряется, ловя себя на необычных размышлениях. — Нет ранений, — его ответ скор и короток, однако Этэйн не догадывается, как собеседнику трудно даётся поддерживать диалог. — Ну тогда, — проявляет непривычный для Кёнига жест: кладёт свою руку ему на предплечье и похлопывает по нему. — Gut gemacht.       Внезапная похвала ни за что побуждает мужчину спросить Мак-Аластер о её сестре, но Кёниг не решается задать вопрос, беспокоясь о том, что будет выглядеть глупо; вдруг, если скажет что-то неправильное, то Этэйн возненавидит его или посмеётся. Однако видно, как та грустна и как усердно натягивает на лицо широкую улыбку, чтобы не показывать оттенок слабости.       Хочет поддержать да молчит. Она и не ждёт поддержки.

Четыре — для мальчика.

      Этэйн, возвращаясь в лазарет, видит за открытой дверью Гоуста, сидящего у каталки Эмер. Она не знает лейтенанта, судит лишь по внешним признакам, и мужчина создаёт впечатление отрешённого и напористого, который навряд ли бы смог построить здоровые отношения с кем-то.       Так или иначе сейчас он с Эмер. Может быть, Этэйн спешит с выводами.       Из-за этой женщины Гоуст год стоит шатко. Она лежит без сознания, и Саймон следит за её вздымающейся грудью, опасаясь остановки дыхания. — Будет задержка здесь на неделю, — вошедшая Этэйн даже не отвлекает Райли от наблюдения за Эмер. — Медикам нужно всё обсудить… Состояние стабильно-тяжёлое. Скорее всего, её отправят в США в ближайшее время на госпитализацию. Ранения серьёзные.       Мак-Аластер хочет плакать, однако стойко выдерживает прилив болезненных уколов. — Понятно, — жёстко отвечает Саймон; его кулак сжимается. — Тогда пойду, раз ты пришла.       Но Гоуст не хочет уходить, думает даже взять руку Эмер, чтобы выразить тревогу не через отчаянную злобу, а через нечто менее губительное; через робкое прикосновение. Но вместо этого мужчина встаёт, не отводя от женщины взгляд, и покидает медпункт.       Ему необходимо покурить и выпить в огромных дозах, чтобы ядовитая горечь разъела горло. Лучше ощущать физическую боль, чем ту, которая превращает его в неустойчивого и податливого.       Саймон идёт в курилку, надеясь оставить там мучающие его переживания. Сигарета за сигаретой, и лёгкие изнывают от интенсивного втягивания дыма внутрь. — Пришёл снова «вести разговоры о важном»? — невесело усмехается Райли, видя в пороге МакТавиша.

Ты влюблён в неё. Никак нет.

      Соуп садится рядом, достаёт зажигалку. Он бы сказал, что с Эмер всё будет в порядке, однако не может знать наперёд. — Задержимся, ты же слышал? — Слышал, — Гоуст знает, к чему он клонит. — И её увезут, да. — Между вами что-то было? — Нет, — Саймон не понимает, что мужчина подразумевает под «что-то». — Не знаю.       Джон сочувствует другу и подмечает, что с каждым разом тот раскрывается перед ним ещё больше. — Ты беспокоишься о ней, — констатантирует весьма очевидный факт. — Блять, Джонни, я так и знал, — выбрасывает сигарету в окошко. — Ты специально момент подгадываешь или что? — Ну так просто поговори со мной, лейтенант, выпусти пар, хотя ты и так разорался на всех, — он не планирует ковыряться в его душе, но полагает, что хоть как-то сможет помочь.       Райли резко поднимается со скамьи, собираясь уйти, однако вмиг останавливается. — Я по глазам твоим вижу: переживаешь о ней не как о коллеге. — Твою мать… — психует, разводя руки в стороны. — Да! Ты прав, прав, блять. — Но дело ведь не в том, что её ранили? — Гоуста раздражает поразительная проницательность Джона. — И в этом, и в том… — признаваться себе — невыносимо, делиться с кем-то — невыносимо вдвойне. — Потому что… — ему тяжело формулировать мысли. — Либо смерть, либо предательство. Что же мне, блять, выбрать, Джонни? Каждый день думаю о ней, как ебанутый, и сейчас Эмер лежит там полуживая, а я понятия не имею, что делать.       Наконец он не только принимает привязанность к ней, но и озвучивает вслух. Катастрофическая ситуация, произошедшая с Мак-Аластер, — нож острый, вонзённый в сердце. И рваный порез, подверженный инфекциям, становится шире. — А что ты сделаешь? Вы встретитесь нескоро, будет долгое восстановление. Кейси накидал своих этих терминов, но всё что я понял было про сломанные кости и задетые кровеносные сосуды. — Если вообще встретимся, — Гоуст смотрит через чёрные стёкла, видя лишь плохое, поэтому готовит себя к худшему: ему не впервой. — Страшна не только её смерть, но и чувства, да?       Эта комната для Саймона — тесный вольер, и металлическая сетка медленно сужается из-за до ужаса правильных суждений МакТавиша. — Заочно получил образование психолога? — всеми силами отталкивается от глубокого самоанализа: бередить душевные раны — печальная и неудачная миссия, где все выходы запечатаны; где непонятны ни цель, ни задачи.       Гоуст по-прежнему борется, ведь если подчиниться, то возрастёт желание трогать Эмер, обнимать, целовать. Мужчина уже улавливает эту странную тягу, боясь привязаться ещё больше, боясь напугать неумением физически демонстрировать свои чувства. — Дружище, я тебе скажу одну вещь, твоё дело послушать или нет. Помнишь, как я влюбился в Яру, когда мы были в Афганистане? Интересная была женщина, я бегал за ней, словно мальчишка, — вспоминает Соуп, и Райли не сразу вникает в его рассказ. — Но ты же понимаешь, что любовь в нашем случае… ну, может быть тяжёлой ношей. Нет, всё это случается, люди женятся в конце концов, знаю случаи. Однако, я это к чему, — мужчина делает затяжку, следом выдыхает дым. — По большей части мы одиноки и ищем человека, чтобы отдохнуть. Блять. Испытывать такое — норма, но нужно уметь это всё понимать. — Ты это к чему? — Я думал, что влюблён в неё, мы уехали на полгода, затем вернулись туда. Увидел её и ничего не почувствовал, — Джон учитывает то, что Саймону проходить подобное намного сложнее, однако товарищ желает направить его, используя свой жизненный опыт.       Гоуст пытается схватиться за мысль Соупа, хотя до сих пор не до конца её понимает. — Ты когда Эмер увидишь, то сосредоточься на том, что испытаешь. Это может быть любое чувство. Но если внутри ни хера нет, то ни хера не будет. Сейчас — да, ты на стрессе. Но пройдёт время, и ты сам всё поймёшь. А если ты реально в неё влюбился, то и зачем избегать? Живите, блять, счастливо.       Может показаться, что наставления мужчины чересчур просты и наивны, однако в чём-то он оказывается прав: если сейчас — это всего лишь временное одурение, то нужно время, чтобы остыть. В случае возобновления чувств после долгой разлуки следует принять их и делить путь уже на двоих. — Что-то я не вижу, чтобы это с той шумной американской девчонкой сработало, — Райли делает попытку сместить фокус с себя.       И у него получается: Соуп опускает голову, немного разочарованный, и выдавливает из себя неловкий смешок. — Лейтенант... Кэсси— это совсем другое.

Пять — для серебра.

      Этэйн находится с сестрой, и та приходит в сознание лишь единожды. — Dheirfiúr… — Эмер, — женщина подскакивает и наклоняется к Мак-Аластер. — Тебя сейчас будут готовить к транспортировке. — Прости… что тогда бросила тебя, — она не совсем осознаёт реальность, и словно готовится к смерти, говоря прощальные слова. — О, нет-нет, не говори так, — гладит её лицо пальцами. — Всё в порядке, слышишь? — Лучше бы я была с тобой, лучше бы послушала… — Столько лет прошло, прекрати, прошу, — слышать откровенную исповедь тошно.       У Эмер затруднённое дыхание; веки подрагивают. — Лейтенант… — Он был здесь, был с тобой, — торопливо молвит Этэйн, — Тебя отправят в больницу, только потерпи, пожалуйста.       Её глаза закрываются, тело покрывается горячим потом. В скором времени Эмер грузят на вертолёт, но Саймон, отправленный на задание, даже не успевает с ней попрощаться.

Шесть — для золота.

      Третий день Этэйн не может найти себе место: связь ужасная, новостей по поводу сестры никаких нет. Остаётся ждать ещё несколько суток, чтобы после выполненных военных задач вылететь в США. В свободное время ей нечем заняться, поэтому женщина берёт с собой полароид и намеревается выйти из стен базы, чтобы сделать фотографии здешних пейзажей.       Когда Мак-Аластер видит сидящего на лавке Кёнига и проверяющего состояние оружия, в её голову приходит смелая идея. Она приближается к нему, неспособная объяснить причину своего желания. — Привет, — дружелюбно здоровается Этэйн, скрывая безутешную печаль.       Если бы сейчас здесь были женщины, она однозначно бы подружилась с ними. — Не хочешь прогуляться со мной? Если не занят, — предлагает женщина, что глубоко изумляет мужчину. — Я не занят, — почему-то хочет пойти с ней, хоть и стесняется.       Они выходят наружу, далее углубляются в рядом находящийся лес. Кёниг мысленно спрашивает себя зачем следует за ней, зачем так пронзительно смотрит, когда та отворачивается; почему интересно слушать то, о чём Этэйн говорит. — О, prosthechea cochleata, — произносит Мак-Аластер, но, осознавая, что спутник не знает названия обнаруженного в кустах цветка, поясняет: — Орхидея, называют ещё чёрной или орхидеей-улиткой. Моя мама увлекается растениями, и я часто слушала её, книги читала, которые она покупала по ботанике.       Кёниг хранит молчание, однако репетирует в голове то, что собирается ответить. Этэйн тем временем делает моментальный снимок, затем кладёт фотографию в большой карман просторной рубашки. Она фотографирует пролетающих над ними птиц и запутывающие их ноги растения, как вдруг прекращает. Переключает всё своё внимание на мужчину и клонит голову набок. — Хочешь, тебя сфотографирую?       Он столбенеет, не зная, куда направить свой взор. — Зачем? — если бы лицо не было скрыто, то ему было бы стыдно за то, как сейчас выглядит.       Женщина подходит близко, поднимает голову вверх, желая поймать его беглый взгляд. — Потому что глаза красивые.       Мак-Аластер не флиртует: дарит простодушный и внезапный комплимент; ей нравится говорить людям приятные вещи. У него ведь и вправду красивые глаза.       Лучше бы Этэйн не видела его лицо, не хвалила и не говорила сейчас этого. Кёниг так взволнован, что забывает многие слова на английском языке. — Scheisse… — Чего ругаешься-то? Я не прошу снимать маску, просто было бы здорово оставить на память фотку, верно? — всеми силами старается отвлечься от вечных раздумий о сестре, поэтому вымученно улыбается. — Я не ругался, не на тебя, я просто… — Эй, — делает ещё один шаг к нему, слегка касается локтя. — Всё хорошо.       Вновь видит кардинальные отличия: Кёниг на службе и Кёниг в общении — абсолютно разные люди. У неё срабатывает синдром спасателя — стремление узнать о мужчине больше, помочь ему, как клинический психолог, и разобрать поведение движет Этэйн. И сразу же убирает свою ладонь с его формы, чтобы не нарушать личные границы, через которые она уже нечаянно переступила.       Кёниг не отказывает ей, но и не смотрит в камеру. Мак-Аластер делает несколько снимков и отдаёт один ему. — Смотри, — показывает фотографию. — Очень хорошо получилось. Я бы ещё хотела в Индии побывать или в Египте…       Она продолжает что-то говорить, и Кёниг будто бы оглушён: глядит на Этэйн заворожённо. Понурая, утомлённая из-за стресса; открыта перед ним, о чём свидетельствуют её телодвижения. Поднимает плечи, не закрывает себя руками и посмеивается тогда, когда поводов для радости почти нет. — Сестра справится, — ему сложно подобрать нужные слова, поэтому произносит лишь это. — Ну, а куда она денется?       Располагающая к себе улыбка озаряет её лицо, и в Мак-Аластер что-то меняется внутри: люди редко её подбадривали, редко замечали, что она не в порядке. — Спасибо, — она благодарит Кёнига за простейшее проявление поддержки.

Семь — для истории, которая никогда не была рассказана.