Анабиоз

…вертолёты в моём сердце заливаются красным, я разрезан пополам; ты наблюдаешь, как я лежу, истекая кровью. cigarettes after sex — flash

      Этэйн имеет дурную привычку думать о других чересчур, напрасно. Получая образование в сфере психологии, после ссоры с сестрой она принимает свою неправоту. Влюблённым людям нет смысла доказывать, что их вторая половинка — балаганный шут или лишённый чуткости кровопийца: даже те, кто понимают это, не всегда расстаются с подобными, имея серьёзную психологическую или материальную зависимость. Тогда женщина ещё больше погружается в изучение эмоциональных связей, последствий нездоровых отношений и определённого поведения агрессоров. Возобновляет контакт с Эмер и не давит, не способствует тому, чтобы сестра опять чувствовала себя неуютно. Они уже проходили этап, где Мак-Аластер делилась абсолютно несуразными историями о Бране, а затем оправдывала его так смешно и люто. Этот урок они обе запомнят надолго.       Теперь Этэйн чутка и внимательна, осторожна в выражениях. Некоторые сотрудники обращаются к ней, чтобы обсудить своё психическое состояние и получить советы, и она полностью отдаётся своей работе, этим людям. Пока она хранит сердца других, из её сердца вырывают аорту и полые вены, пробираясь к предсердиям. Ковыряются, заносят инфекции и отдают со словами «пустяки». Как дети из детского сада, с которыми обучались Этэйн и Эмер, отрывающие сенокосцам лапки и выбрасывающие их круглые тушки на песок: незачем думать о мёртвом. Она — Червонная Королева, но наоборот лечащая, хранящая их израненные души и думающая о безопасности своих «пациентов» и «близких». И такая же несломленная жизненными невзгодами, умеющая понимать себя и распределять чувства по оттенкам; собранная и одновременно разбитая.       С возрастом она осознаёт, что не цепляет людей. Хорошая советчица, подруга, сестра, но никогда любимая. Взаимность — нечто недостижимое; ощущение невысказанности и отсутствие тактильного контакта растворяет душу в соляной кислоте. Потому что Мак-Аластер нужно слышать, что её любят и ценят, потому что язык любви — это её тело, тело другого человека, объятия и прикосновения.       Принимает как данность то, что никто не полюбит её, не станет другом или подругой так же искренне, как может стать она; навряд ли кто по своему желанию выкопает ямы внутри неё и посадит семена белых роз и окрасит бутоны в красный. Попросту не верит в это и не ждёт, не плачет. Из-за чего многие знакомства и встречи с кем-то — просто искусная игра, где Этэйн ничего не требует от других и развлекается анализированием различных темпераментов и вниканием в характеры окружающих.       Заводя новые знакомства со здешними мужчинами, мимо не ускользает момент, который притягивает внимание женщины. Стоящая поблизости Эмер первая обращается к лейтенанту, с кем Этэйн ещё не познакомилась, и они уходят. Она не делает однозначных выводов, однако замечает скованность сестры рядом с ним. — И как там в Австрии? — Соуп отвлекает Этэйн, и та ощущает некоторую несерьёзную заинтересованность с его стороны. — Отлично, есть места, нетронутые человеческими руками, — подносит к губам сигарету и делает глубокую затяжку. — В Киттзе, например, проживает около четырёх тысяч человек, из-за чего природа мало страдает. Хотя и люди там заботятся об окрестностях, особо не гадят. — Как во Фронтере, портовый город, — поддерживает разговор Алехандро, вздёргивая кустистые брови. — Постройки старые, precioso.       На глаза Варгасу попадается Кёниг, которого тот сразу же подзывает к себе. Мужчина покорно подходит, и глаза его опущены, а на голове всё та же ткань вешателя. — О, у нас же есть большой брат-австриец, — Алехандро хлопает подошедшего по плечу, и Этэйн, даже не видя лица Кёнига, понимает по физической реакции — напряжению мышц и сжатию ладоней в кулаки — что подобное тактильное проявление ему не нравится. — Новоприбывшая всю Австрию объездила, но может быть ты, как уроженец, ещё что расскажешь? — Верно, а то уже задолбался слушать лишь про Мексику, — комментирует МакТавиш, — Особенно про одну и ту же сеньориту из леонского бара «Милагро»; всё, блять, у него из башки какой год не выходит. — Да там просто история весёлая, Соуп, — он хочет договорить, однако Мак-Аластер его перебивает. — Я бы тоже хотела послушать про Австрию, Кёниг, — обращается к нему, и их взгляды на секунду пересекаются, но далее мужчина несколько раз моргает и вновь опускает веки. — Мне нечего сказать, — голос с хрипотцой, кажущийся Этэйн встревоженным. — А как же австрийская кухня? О венских колбасках ходят легенды, такие ли они вкусные? Уже, кстати, не в первый раз вижу австрийцев-здоровяков. Видимо, кухня реально годная, — Варгас воспринимается Этэйн слишком разговорчивым. — Алехандро, милый, похоже, у тебя какие-то комплексы? — ребячливо произносит женщина, не желая задеть; для неё весьма странно так часто брать во внимание телосложение человека, поэтому она решает соскочить с этой темы, — Что же ты тамалис так мало ел? — А что, плохо выгляжу? — он делает оборот, разводя руки и красуясь. — Ну-у-у, однозначно нужно больше есть тамалис, — женщина оценивающе его разглядывает, недовольно выпячивая губы, будто бы мужчина её совсем не впечатляет. — Нравятся большие мальчики? — Алехандро не обижен: забавно разговаривать с ней. — О, ты не представляешь насколько.       Когда Кёниг в очередной раз попадает в игру переглядками с Этэйн, он мысленно благодарит свою маску, скрывающую горящее розовое лицо: им овладевает невольное удручающее смущение. Женщина заканчивает курить, проходит мимо и улыбается, будто бы невербально поддерживая.       Королева сердец.       Этэйн направляется в лазарет, чтобы поговорить с сестрой о своих впечатлениях пребывания здесь. Но, заходя внутрь, она становится свидетельницей небезынтересной картины: лейтенант, смирно сидящий на стуле, молчалив; Эмер, стоящая напротив, выглядит так, будто сожалеет о чём-то, а на полу хаотично лежат осколки. — Всё в порядке? — у Этэйн включается режим защитницы; начинает думать, что Райли обидел Мак-Аластер и сам в порыве гнева разбил бутыль с раствором, поэтому приближается к сестре, немного закрывая её своей спиной. — Да, — женщина заправляет волосы за уши и следом наклоняется, чтобы собрать стекло. — Я пойду, — Гоуст встаёт, и Этэйн замечает, как Эмер смотрит ему вслед то ли с какой-то угасающей надеждой, то ли с видимым огорчением.       И когда дверь захлопывается, Мак-Аластер принимается спешно собирать осколки, после чего Этэйн предупреждает её: — Ты же порежешься. Давай помогу.       Но Эмер всё равно: может, ей следует изрезать свои руки, чтобы прийти в себя.       Гоуст жалеет о том, что поддерживает её ненужную инициативу коснуться его лица. Однако была ли она таковой, если Райли с каждым разом поддаётся гнусным слабостям; если само тело тянется к Эмер, что совсем Саймону несвойственно: он им не управляет и боится. Боится того, что захочет причинить ей боль, сделать самые ужасные вещи с женщиной, которая латала его раны. Он до сих пор помнит, как говорил ещё живой матери о том, что ему снятся страшные сны, где он издевается над девушками, — подобное сильно бьёт по психике. Райли стремится уничтожить себя, ищет смерти и принимает тот факт, что он не в норме. Совсем не в норме.       И идёт вымещать разрывающую на части злость на тренировочных дряхлых манекенах, просит не совсем желающих членов отряда побороться с ним и отправляется на миссии, где безжалостно и изощрёнными способами убивает противников.       О какой ласке думает? Неужели считает, что она будет всегда ждать его и не предаст, как многие? Будет любить чистой любовью и избавлять от вездесущих кошмаров? Саймону уже далеко не десять, чтобы верить в подобную чушь и надеяться, что кто-то протянет ему руку помощи.       Этой ночью, когда часть команды с несколькими парамедиками отправляется в округ Коросаль, сёстры Мак-Аластер остаются на базе. Эмер неразговорчива, всё думает над тем, что сказала Гоусту. Думает над тем, что он промолчал в ответ.       Она действительно ни на что не годится, и поток мыслей о нём после любого взаимодействия усиливается, преобразуется в мощное цунами, сносящее здравый рассудок. Поэтому со своими приевшимися фобиями она выстраивается в тевтонскую свинью и вынуждена либо защищаться, либо быть поверженной. Какова вероятность, что Гоуст не сделает с ней то же самое, что вытворял Бран; он — военный, запросто убивающий людей, блокирует сочувствие и остаётся с холодной кровью, и такая, как она, может оказаться лёгкой мишенью. Вдруг Райли будет играть с ней в «особую игру», начнёт принуждать к сексу, полоснёт по коже острыми предметами. Откуда ей знать, что он не окажется монстром спустя года, каким оказался Клери? Однако, стоит ли их вообще сравнивать — Эмер, запутавшаяся и ослабленная, понятия не имеет и не знает, как справиться с разительными противоречиями.       Она долго не может уснуть, и к трём часам ночи один солдат врывается в лазарет, прося помощи, так как у большинства прибывших с миссии ранения и переломы, даже у парамедиков. Эмер и Этэйн выходят наружу, чтобы помочь пострадавшим, и на пути возникают Соуп с другим бойцом, держащие хромающего лейтенанта Райли. — Кровь не остановлена, — Эмер подбегает к Гоусту, ощущая режущую тревогу за него: ей страшно испытывать это.       У мужчины продолговатый глубокий порез на бедре с самодельной перевязкой; порванная штанина полностью пропитана артериальной кровью, льющейся рывками. Состояние Райли приближено к обмороку из-за обильной кровопотери, и Эмер понимает, что необходима гемотрансфузия. Когда Гоуста, поддерживая, доводят до лазарета, Эмер готова закричать. На парамедиков, которые не смогли оказать полноценную помощь каждому, и на лейтенанта, который, очевидно, опять наплевал на себя. Соуп и солдат по имени Курт укладывают его на кушетку, а следом за ними остаются кровавые разводы. — Ножевое получил под конец, сам перевязал, кровь временно остановилась, но… — оповещает Соуп, переживая за товарища, ведь если тянуть время, то можно не спасти Райли. — Да, я вижу, — осознание того, что он мог умереть за две минуты, если бы не сделал повязку, расшатывает её нервы.       Затем солдаты уходят, чтобы оказать помощь остальным. Женщина снимает не совсем туго затянутую повязку, далее прижимает кулаком бедренную артерию. — Жгут и марлю, быстрее! — обращается к Этэйн, и та протягивает ей всё необходимое.       Она накладывает на рану марлю, попутно снимая с себя рубашку и подкладывая её под жгут, так как его наложение очень болезненная процедура. Мак-Аластер наблюдает за Гоустом: его конечность бледнеет, и кровь останавливается. — Фиксируй время остановки, — смотрит на часы. — Запиши без пяти три.       Этэйн незамедлительно помогает сестре, замечая её повышенную тревожность. — Сделай переливание, — просит Эмер. — А+, моя подойдёт. — Ещё бы провести полную совместимость… — Этэйн, прошу, быстрее. У него травматический шок.       Женщина готовит инфузионную систему, пока Эмер следит за пульсом Гоуста, держа пальцами его запястье. Этэйн тем временем прокалывает иглами их вены, и Райли теряет сознание. — Сейчас всё будет в порядке, — делает глубокий вдох, и подобная реакция на происходящее даёт понять Этэйн, что её сестра переживает конкретно за этого человека. Она всегда отличалась «идеальным выполнением работы», однако здесь есть нечто другое; что-то кроме совершения долга и профессионализма. — Я пойду в другой медпункт, помогу парамедикам и ребятам, если там не будет мест, то приведу сюда, хорошо? — предупреждает женщина, и Эмер утвердительно кивает.       Спустя несколько часов, когда Гоуст приходит в сознание, первое, что он видит, — это сидящую рядом на стуле Эмер; её форма, руки, лицо в крови. В его крови. Далее приспособление, похожее на капельницу, однако позже Гоуст понимает, что ему переливают кровь. Её кровь. — Как себя чувствуешь? — Эмер поворачивается и перестаёт черкать на альбомном листе всякие зарисовки; это действие помогало ей не заснуть. — Неплохо, — он пытается встать, но Мак-Аластер приподнимается, чтобы остановить его движением своей руки. — Ты потерял примерно литр крови, средняя степень, — оповещает женщина, — Ещё минут десять, а затем отдыхать. Я уже обработала рану, осталось зашить, так что тебе придётся быть здесь. — Стала донором, — не может разобрать, что именно ощущает, произнося эти слова: её поступок — жертвенный. — Одна и та же группа крови, и… помню твою, потому что долго лечила. Тем более свою я проверяла месяц назад, там хорошие показатели. Выбор отсутствовал, нужно было действовать быстро, — Эмер оправдывается, не желая казаться требующей поощрения, особенно учитывая двусмысленную фразу, сказанную ей недавно. — Спасибо, — Гоуст знает, что слов будет недостаточно: она в какой раз спасает ему жизнь.       Этэйн тем временем принимает других солдат и парамедиков с порезами, ушибами и переломами. Ориентируется быстро, с наставления других врачей быстро запоминает местонахождение предметов. Проверив и полечив трёх человек, женщина устало разминает затёкшую шею. Видит в пороге Кёнига и расплывается в приветливой улыбке, приглашая сесть на кушетку. — Что болит? — Удар пришёлся на грудь, там и болит, — присаживается, терпя невыносимую боль.       Она слышит его поверхностное дыхание, наблюдает за сжатыми движениями. — Придётся снять верхнюю часть одежды и головной убор, мне нужно посмотреть на состояние кожных покровов, — Этэйн надевает чистые перчатки. — Я… — Кёниг заметно мнётся. — Понимаю, но пойми я — врач. Не заставляю, конечно, но тогда будет ещё хуже, ведь скорее всего тебе сломали рёбра.       Мужчина нехотя соглашается, но медлит со снятием маски и формы — Этэйн, замечая его явное нежелание раздеваться, делает вид, будто достаёт лекарственные средства, чтобы не смущать. И когда женщина слышит «я готов», она нацеливает свой взор на Кёнига.       Очень высокий, хорошо сложенный; она ненароком разглядывает его, словно находится в галерее самых изящных скульптур. Волосы тёмные, слегка взъерошенные, прилипшие к покатому лбу. И его угловатое лицо с жёсткими чертами выглядит так невинно, что глупый стереотип о грозных больших парнях разбивается вдребезги: его поведение пассивное, не грубое, и Кёниг заметно переживает, стоя перед малознакомой женщиной в таком виде. Приближаясь к нему, ей также удаётся рассмотреть застарелый извилистый шрам, тянущийся от виска до конца подбородка и рассекающий губы. Мужчина прикрывает его ладонью, стыдясь своего уродства. — Вижу кровоподтёк, — слегка касается кожи в области грудной клетки. — Сымитируй кашель или сделай вдох-выдох. Больно? — Да. — Кожные покровы бледные, проверю давление, и нужно будет сделать рентген. Левое ребро, возможно, сломано, надеюсь, что органы не повреждены, — её речь приятная для ушей, мелодичная. — Посмотрю степень перелома, может быть, там не всё так страшно.       Этэйн делает рентген с помощью портативного аппарата и подтверждает диагноз: трещина, поэтому в операции мужчина не нуждается. На всякий случай перестраховывается УЗИ, чтобы проверить состояние органов, но и там поводов для беспокойства нет. — Хотя… может, пункцию плевры сделать чуть позже? Обговорю это с хирургом… — вспоминает его имя, — Кейси? Надеюсь, такая возможность предоставится.       Кёниг не поддерживает разговор, однако смотрит на неё тогда, когда та не видит. По сравнению с ним женщина низкая: едва дотягивает до метра семьдесят; её короткие соломенные волосы обрамляют конопатые щёки. Улыбчивая, и это отличает Этэйн от Эмер.       Она даёт Кёнигу анальгетики и прикладывает пузырь со льдом к кровоподтёку, говоря: — Желательно отдыхать в течение трёх недель, но в здешних условиях… Нужна хотя бы неделя, я сделаю давящую повязку и буду давать все необходимые лекарства, хорошо? — женщина поднимает голову, глядя на мужчину.       Глаза бледно-голубые с неизъяснимой прелестью, меланхоличные. Плечи Кёнига подрагивают, и он не знает куда деть растерянный взгляд. В этот момент к Этэйн приходит осознание, что дело не в типичном смущении, а в чём-то более серьёзном, мешающем Кёнигу выходить на контакт; само его тело реагирует чрезмерно и начинает краснеть от волнения. Она бы сказала «не переживай, всё хорошо», но в подобных случаях не стоит делать акцент на этом, чтобы не вогнать в ещё более неловкое положение.       Этэйн обматывает его грудь давящей повязкой, помогает одеться, чего Кёниг никак не ожидает. Она сразу заинтересовывается им, но скорее как «пациентом», ведь ей некуда тратить полученные навыки в магистратуре, учась вдобавок на клинического психолога. Женщина знает о наличии у многих солдат посттравматического стрессового расстройства из-за пережитых военных событий, или боевой психической травмы. Мак-Аластер хотела бы воплотить замысел помочь нуждающимся, если бы получила разрешение и если бы ей за это доплатили: она — парамедик, поэтому брать на себя дополнительную обязанность было бы неправильно.       Закончив с осмотром, возвращается в лазарет к Эмер. Замечает, что там она одна, без Райли. Сестра моет окровавленный пол, после чего Этэйн напоминает: — Донорам требуется отдых, и где, кстати тот лейтенант? — Вернулся в общую комнату, я зашила порез, — с Эмер что-то не так, и Этэйн знает это. — Эмер, я читала твои записи по Кувейту и Боливии ещё перед тем, как приехать. Кажется, у минимум двух в медкартах я видела А+, можно было и их донорами сделать. — Времени было мало, он бы умер. — Ты права. Он бы… умер, — специально выделяет последнее слово, наблюдая за вмиг изменившемся выражением её лица. — Как пациент, за которого переживаешь, — упрямо заявляет Эмер. — Ничего больше, если ты к этому клонишь. — Пациент ли? — подходит ближе, считывая эмоции женщины. — Только пациент.       Этэйн чувствует Эмер, понимает, когда та лжёт. Если задать ей провокационный вопрос и следить за реакцией, то можно заметить, что Мак-Аластер сначала прячет взгляд, зацикливая его на всём что угодно, кроме собеседника, а затем смотрит в глаза и отвечает. Но ответ этот так наигран или сух, из-за чего Этэйн каждый убеждается: Эмер не умеет врать.       Она подходит к сестре вплотную, забирая швабру из её рук. Изучает лицо, направление взора. — Тебя что-то беспокоит? — Нет, — Эмер пытается казаться непоколебимой, — Я в норме.       Что-то скрывает, и эта недосказанность задевает Этэйн. Но Мак-Аластер не стремится обременять сестру тем, с чем сама не в силах разобраться. Вываливать на неё переживания, как во время отношений с Браном, последнее что Эмер бы допустила. Она живёт со стойким ощущением недодачи моральной поддержки и желает слушать Этэйн, а не говорить о себе и своих проблемах, как это было раньше.       Через пару дней отряд разделяют на две группы: одна отправится на точку в Станн-Крик, а другая в Ориндж-Уолк. В первую распределяют Эмер, где присутствует Гоуст, во вторую Этэйн, где присутствует Кёниг. Мужчины, получившие травмы, всё равно вынуждены выполнить последнюю чистку, чтобы скорее вернуться в США.       В округе Станн-Крик на окраине Дангриги обнаруживается наркопритон и катран под видом СТО. Беспорядочная пальба, автоматный огонь, свинцовые пули под ногами и осколки гранат — Гоуст делает всё возможное, чтобы думать о задании, а не о том, что Эмер могут вызвать к покалеченным.       И её вызывают, чтобы остановить кровотечение оттащенного от места перестрелки солдата. Его товарищ покидает раненого сразу же, как только Эмер оказывается за заброшенным домом и подбегает к нему. У парня сквозное ранение в тазовой области, он говорит что-то на итальянском, и выглядит так, словно готовится к смерти. — У тебя кость раздроблена, — она оказывает первую помощь, однако в столь невыгодных условиях трудно выполнить задачу по максимуму.       Эмер помогает парню подняться, взваливает его руку себе на плечо и собирается дотащить до места посадки. Из-за чужого тяжелого тела её шаг замедлен; солдат кряхтит, и Мак-Аластер постоянно повторяет «потерпи».       Отряд, разобравшись с организованной преступной группой и собрав все нужные документы, собирается возвращаться к вертолёту. Выходя из СТО, Гоуст вдалеке примечает Эмер, добирающуюся с солдатом. Идущие с левой стороны террористы, оповещённые о нападении, выходят из соседних домов. И в члена отряда стреляют, после чего Мак-Аластер садится на корточки, пытаясь его спасти, но парень не подаёт признаков жизни. — Убирайся оттуда! — во весь голос кричит ей Райли, будто этот исступлённый громогласный крик убережёт её.       Два выстрела. Эмер падает на сухую пыльную землю, истекая кровью.       Слепящими вспышками, чудовищной резью по глазам, по сердцу, его атакует жестокое внутреннее истязание, подкреплённое багровой яростью.       Не уберёг.