Анабиоз

…мне так нравится, что ты всегда говоришь прямо. cigarettes after sex — truly

— Это ты ему руки сломал?       Спустя тринадцать часов Гоуст и Соуп сидят в комнате для курения; Джон уведомлен о травмах доктора Клери и о том, что он больше не может работать из-за переломов, по причине этого уезжает обратно в США. — Молчишь? — МакТавиш не желает отчитывать лейтенанта, но приходится, — Тот медик крутился возле Эмер, я прав? И ты разозлился, так как его ранения получены очевидно не от падения, как он сказал. — Нет смысла отрицать. — Конечно, я так и понял, — Соуп делает затяжку, — Блять, Гоуст, ты чего наделал? Необязательно херачить тех, кто пытается подкатить к ней. Ревность такая себе вещь.       Джон понятия не имеет, о чём говорит. — Твою мать, Соуп, — лейтенант повышает голос, неохотно продолжая: — Какая ревность? — А как это иначе назвать? Думаешь, я не вижу, как ты смотришь на неё, как ходишь в лазарет, когда есть свободное время. Я правда рад, дружище, ты пойми меня тоже правильно. Но избивать… — Сука, — бранится: его накаляет случившееся. — Чего злишься-то? Последствия будут, ты знаешь. Вдруг он пожалуется, — Соуп переживает за своих ребят, за Гоуста. — У него руки не функционируют, скорее всего инвалидом останется. — Ничего страшного, — Райли холоден, резок, — Он проходил военную подготовку, мог бы хотя бы защититься. — Я серьёзно, — настаивает на своём МакТавиш, — Хер знает, как…       Саймон на нервах, теряет самообладание. — Блять, он издевался над ней.       Наступает полная тишина, и слышится лишь вздох гневного раздражения: Гоуст хотел бы сейчас прекратить щекотливый разговор. Бьётся о прутья клетки, как лишённый свободы зверь, и не контролирует ситуацию. — Как ты это понял? — Джон замечает, как Райли с трудом претерпевает происходящие с ним метаморфозы. — Слышал, — обсуждать Эмер и её личную жизнь нет желания. — Видел. Ещё думаю… он избивал её. И затем начал мне затирать о том, как с ней якобы нелегко, выражался пошло, назвал сукой, — достаёт из пачки сигарету. — Она трясётся тут над каждым, с ног валится, и ради чего? Чтобы какой-то уебан так с ней обращался? Эмер сказала, что Клери этот — её бывший, который явно больной.       Соуп слушает внимательно, щурится, когда до него приходит полное осознание. — Ты влюблён в неё. — Никак нет, — мгновенно реагирует Гоуст и поднимает нижнюю часть балаклавы, чтобы закурить. — Допустим, он и правда конченный ублюдок, — предполагает Соуп и хмыкает, выражая лёгкое сомнение. — Но ты-то тут причём? С каких пор так яро защищаешь тех, на кого тебе, в принципе, насрать. Однако, получается, что не насрать, тогда почему ты ломаешь ему руки? Хочешь обезопасить её? Она просила помощи?       МакТавиш задаёт логичные и изобличающие вопросы, ведь за каждым совершённым поступком следует определённый исход. — Ты последователен, Гоуст, — продолжает Соуп, настороженно наблюдая за поведением лейтенанта, — И тебе известно, что такое причинно-следственная связь. Тут-то больше он к ней лезть не будет, ты молодец, бесспорно, — без сарказма произносит товарищ. — А потом, когда Мак-Аластер вернётся, то что? Говоришь, он не оставлял её в покое, унижал, тогда вот в чём дело: а не захочет ли отомстить? Будешь ли ты рядом с ней, когда чувак докопается или что-то в этом духе? И, по твоим словам, он, вероятно, бил её… — Блять, Джонни, — теперь Гоуст действительно сожалеет о содеянном, — Прекращай. — А я не прав? — Прав.       Дым впитывается в форму, проникает внутрь, травя. Излишняя импульсивность Гоуста играет с ним злую шутку точно так же, как и непреодолимая склонность к одной женщине. — Не думаю, что ей это понравится, когда узнает, — Соуп не пытается задеть Райли: считает его своим другом и эта личная беседа помогает их отношениям выйти на новый уровень. — Не узнает. — Откуда такая уверенность?       Гоуст действительно не хочет, чтобы Эмер была в курсе. Принимает неправильность намеренного действия в сторону Брана и, словно беспечный, позволяет себе ту недопустимую вольность и не справляется с растрёпанными, недавно засевшими внутри, чувствами. — Давай закроем тему, — лейтенант изнурён, — Я будто на ёбанной исповеди.       Ему не нужны отпущения; понять бы собственный мотив, причину возникновения столь свирепого желания уничтожить Клери. Руководит ли взыгравшая в нём признательность за то время в Боливии, или же резкая антипатия к похожим на его отца личностям. Может быть, дело в неуправляемости эмоциями, непониманию самого себя — нужно разобраться и сделать так, чтобы всё вернулось на круги своя.       Эмер получает известие о Бране, и ощущения от услышанного смешанные. Пробыл тут всего лишь сутки, уже возвращён в США и, наверняка, направлен в больницу.       «Разве я не должна быть рада? Не понимаю, как он умудрился так… упасть?» — женщина всю ночь проводит в лазарете, ей совсем не спится.       За проходящие два дня Мак-Аластер и Райли не контактируют, и некоторая суровость лейтенанта озадачивает женщину. Она продолжает обитать в спальном помещении, однако даже там очень редко можно встретить Гоуста. Душевная маета мучает Эмер, и она полностью уходит в работу, чтобы не думать о том, о чём думать не стоит.       Обрабатывая раны одному из бойцов, Мак-Аластер вдруг слышит неумолчный гул винта с лопастями и смотрит в окно; видит приземляющийся вертолёт. — Ещё медики, — напоминает мужчина и встаёт, когда женщина заканчивает процедуру. — Да, точно, я уже и забыла.       Солдат покидает лазарет, и Мак-Аластер подходит к корзине, чтобы выбросить использованные и окровавленные перчатки в урну. Мельком посматривает в сторону посадочной территории, замечая знакомую выходящую фигуру. — Не может быть, — вслух произносит Эмер, каменея на месте: такое количество бурных событий потрясает.       Она спешно выходит наружу, и с каждым шагом наращивает темп, чтобы скорее обнять родного ей человека. Этэйн здесь, рядом с ней, и в это слишком трудно поверить. — Ó Mo Dhia, chaill mé an oiread sin duit, — Эмер сжимает сестру в объятиях, чуть не сбивая её с ног. — Эй, сердце моё, ты чего? — Этэйн отодвигается от женщины, приподнимая пальцами её подбородок. — Плачешь?       Порыв тёплого ветра разметает крашенные светлые волосы сестры и несёт за собой аромат масляных духов с нотами померанца, который так не нравится Эмер. Однако в данный момент — это самый лучший запах, напоминающий о доме, о долгих сокровенных разговорах, о белом сухом вине. — Ладно, пойдём внутрь.       Этэйн понимает сразу, отчего Эмер так эмоциональна: проклятый Бран потрепал нервы всем. Женщины собираются в лазарет, чтобы оставить там личные вещи, однако на пути им встречаются Соуп и военнослужащий, которого ранее Мак-Аластер даже не замечала. — Ого, так похожи, — комментирует МакТавиш, поглядывая то на одну, то на вторую. — Джон, Соуп, как угодно, — протягивает руку в знак знакомства. — Этэйн, — пожимает её в ответ, далее переводя взгляд на осанистого, складного мужчину, чьё лицо скрыто тонкой тканью; похож на палача. — Кёниг, — говорит за него Соуп. — Немногословный парень.       Он внушительных размеров, сцепляет руки за спиной и урывками смотрит на Этэйн, пока та беззастенчиво разглядывает его с ног до головы. Замечая нашивку с флагом Австрии, женщина улыбается открытой и искренней улыбкой. — Vielleicht sollte ich Deutsch sprechen? — Ich verstehe Sie, — подаёт голос Кёниг, прокашливаясь; создаётся впечатление, что мужчина нервничает. — Тогда, — Этэйн выставляет руку вперёд. — Поприветствуем друг друга?       Кёниг неуверенно здоровается, следом быстро убирая ладонь, ведь подобное прикосновение к незнакомому человеку вызывает безотчётную тревогу. — Нужна помощь? — отзывается Соуп, покачиваясь. — Нет, спасибо, — произносит Эмер, отрицательно мотая головой; женщина осматривает базу и идёт против самой себя, когда до неё доходит осознание постоянного желания видеть Райли.       Сёстры проходят в пустующий медпункт, и Этэйн скидывает рюкзаки на пол. — Почему ты не приехала? Клери сказал, что заболела, поэтому отправился он, — начинает Эмер, садясь на стул и устало потирая виски. — Опять цирк устроил тут. — В какой-то степени он был прав, — сестра опускается на корточки перед Мак-Аластер. — Я правда приболела, однако не отказывалась от поездки. Но меня почему-то заменили без предупреждения, хотя я со всеми перессорилась до этого, чтобы быть в Белизе, — Этэйн охватывает пальцами запястья женщины и опускает их на её колени.       Они говорят между собой на английском языке, так как за десять лет учёбы и службы в Америке привыкают к нему. Этэйн имеет степень профессионального медицинского врача-невролога и клинического психолога, но мало работает по специальности из-за ненадобности; единственный солдат, которого она когда-то лечила, страдал от мерцательной скотомы. В остальных же случаях ей приходится использовать стандартные навыки парамедика. — Ты же знаешь, что у урода переломы? — Этэйн злорадствует, — Кто-то неплохо постарался, чтобы костям было сложнее срастись. — Знаю, но он говорил… — Ага-ага, мол, упал? — женщина приподнимается, — Предположим, что при падении люди реально могут выставить руки вперёд, вот так, — показывает на себе. — И тогда удар придётся на суставы рук, но это с какой высоты нужно было упасть, чтобы сломать локтевые кости? Очевидно, что кто-то помог. Не ты ли? — Нет, — как бы Эмер ни хотела поступить с ним так же, она бы не стала марать руки. — Может, конфликты какие были с другими? Он та ещё гнида, — Этэйн принимается доставать из рюкзака вещи. — Так, места же в общей комнате ограничены? Один парамедик ночует во втором медпункте, а мы в первом, или ты в общей? Или я в общей?       Женщина тараторит, Эмер же не успевает за ней, до сих пор размышляя на тему покалеченного Клери. — Доктор Кейси на постоянной основе во втором, я в первом была. Но явился Бран и занял место, поэтому была вынуждена сместиться в общую, а ты будешь здесь, чтобы я не перебегала туда-сюда — поясняет женщина, кусая губы. — Подожди, а когда Бран вернулся, то что сказал? — Вот именно, что ничего. Там не дураки сидят — поняли сразу, что кто-то из спецназа сделал, — делится Этэйн, задумчиво протягивая: — Но странно, что крыса никого не сдала, поэтому нет доказательств, слов потерпевшего и всего такого. Я бы, — женщине не стыдно говорить это, — сразу в канаву его скинула, сдох бы и никто бы не заметил. — Этэйн, — может, в чём-то сестра и права, но Мак-Аластер не хочет, чтобы женщина уподоблялась ему. — Эмер, — тем же отвечает она. — Он ещё легко отделался.       Эмер глубоко погружается в молчаливые раздумья.       «Лейтенант зашёл тогда… спросил, мешает ли Бран. Почему он использовал именно это слово? Если что-то мешает, то это сразу устраняют. Хотя нет, абсурд какой-то. Однако перестал приходить и ходил лечиться к Кейси. Клери любитель вылизывать задницы, с кем бы он тогда начал конфликт? Ничего не понимаю…» — Что-то не так? — обеспокоенно интересуется Этэйн, перенимая понурое настроение сестры на себя. — Всё в норме, — пока нет нужды рассказывать о мужчине, образ которого начинает пускать корни в голове, медленно прорываясь к сердцу. — Ты взяла полароид с собой? — подмечает женщина, когда Этэйн достаёт из рюкзака давний подарок Мак-Аластер. — Да, хочу в свободное время сделать фотографии: красивое место, — далее она достаёт маленькую банку «Vlasic», — И вот ещё. — Шутишь? Корнишоны? — на лице женщины неподдельное ликование. — Не говори, что ты ещё взяла… — Вот это? — вытаскивает коробку конфет «Schogetten». — Сестрёнка знает, что брать с собой. — Я тебя люблю, — Эмер обожает американские солёные огурцы и немецкий молочный шоколад, который продаётся и в Австрии; Этэйн как-то привозила эти конфеты, поэтому их утончённый вкус очень полюбился женщине. — Mise freisin.       Они разбирают вещи, и потом Этэйн тщательно рассматривает наличие препаратов, чтобы в случае чего быстро сориентироваться. Эмер по-доброму завидует сестре, ведь та уже через несколько часов адаптируется и вливается в коллектив, способная найти язык с любым из отряда. Она стоит неподалёку на улице, пока Этэйн разговаривает с некоторыми бойцами, выкуривая сигарету. Наблюдает за той, которая является её личным психологом, открыта для других и бескорыстна, однако уверенная в том, что такой же отдачи никогда ни от кого не получит. И Эмер кажется, что она делает недостаточно для сестры, ведь та всегда была благой надеждой, когда мир — вопиющая несправедливость, когда люди злоречивы; была витамином в сезон простудных заболеваний, лечила собой и, как считает Мак-Аластер, истрачивала.       Эмер отвлекается, видя идущего в её сторону Гоуста. И тот проходит мимо, а женщина, ведомая сиюминутным импульсом, вынуждает мужчину остановиться. — Лейтенант, — не верится, что приходится вести себя таким образом, и Мак-Аластер думает идти на попятную, — Ну… — Райли проницательно смотрит на неё, из-за чего женщина неуютно сводит плечами назад, распрямляясь, — как швы? Могу посмотреть?       Гоуст недолго отмалчивается, признавая невозможность сказать ей «нет».       Пока Этэйн продолжает знакомиться с коллегами, Эмер с лейтенантом оказываются в лазарете вдвоём. Сначала всё обыденно, без единого слова, но как только Мак-Аластер садится напротив, чтобы проверить заживление швов на руке и боку, она вдруг спрашивает, ставя Гоуста в тупиковое положение. — Я могу задать вопрос? Он может показаться бредовым, и я бы хотела заранее за него извиниться… — хочет избежать зрительного контакта, иногда запинается, представляя, как нелепо она сейчас выглядит в его глазах. — Но… у тебя были так сказать… проблемы с Клери?       Райли не даёт ответа, зная, к чему женщина клонит. — Почему не опровергаешь? — попутно Мак-Аластер смотрит на порезы, замечая новые, и вскоре начинает обрабатывать и их. — Нечего, — меньше всего хочется врать ей, несмотря на то, что Гоуст планировал огородить Эмер, себя от этого разговора. — Не от падения, значит… — сразу догадывается Мак-Аластер. — Но почему? — Потому что мешал. — Тебе? — ей любопытно узнать подробности: навряд ли бы такой человек, как Клери, напал первым или спровоцировал того, кто сильнее физически, и кого сложнее сломать морально. — Тебе, — но откуда ему знать, ведь они ни разу не разговаривали о личном.       Эмер понимает о чём говорит Гоуст: о звонких криках Брана, об угрожающем приближении и тыканье пальцем в лоб. — Я не буду за это благодарить, — может, подобное звучит достаточно жёстко: боится своеобразной защиты, к которой очень просто можно приноровиться, тогда и до рабского повиновения недалеко. — Знаю, — ему не по себе, и это зыбучее состояние берёт верх. — Однако… моя сестра здесь, поэтому… — не договаривает, мнётся. — Я рада.       Его поступок не геройский; он жестокий, кровожадный. Однако Гоуст не знает как ещё выразить то, что обычно люди называют беспокойством. Слабо выраженным беспокойством за неё, за её безопасность.       Саймон видит в Эмер себя. Именно поэтому весь её животный страх он впитывает и преобразует в желание наказать обидчика. Заслуженно и так, чтобы настоящий подонок кровью плевался и скулил; чтобы с ужасом вспоминал тех, кому причинил боль. В этом и есть непреложная истина Гоуста: уничтожать так же, как уничтожали его.       Она засматривается, сидя перед ним, и для Гоуста в новинку ощущать нечто щекочущее в солнечном сплетении. Неужели Райли пошёл на это ради неё? Хвастаться нечем, однако он сделал так, чтобы Этэйн прилетела сюда; чтобы чудовище получило свой несчастный конец в этой отвратительной сказке.       Его глаза — автомобильная катастрофа; всё разбито вдребезги, выживших нет. Там предупреждающие огни красного и синего, как мигалки, острые стёкла и полная безысходность, притягивающая своей чернотой. Она на секунду очаровывается этим человеком, отставляет в сторону пинцет с ватой и нерешительно тянет пальцы к его лицу. На маске — белое маленькое пятно, похожее на пыль; желает стряхнуть её. Не успевая коснуться до него, Эмер прекращает движение, обжигаясь о могильный холод Саймона. Женщина опускает руку, но Гоуст вовремя её перехватывает, поднося женские пальцы к своей щеке. — Всё в порядке.       Подушечкой большого пальца Эмер проводит под кожицей глаза, не скрытой балаклавой, и место становится чувствительным, ведь к его лицу давно никто не прикасался.       Нет, он не прав: всё не в порядке. Мак-Аластер, опоминаясь, внезапно встаёт, огорошенная. Отшатывается и нечаянно ударяется бедром о тумбу с препаратами, роняя стоящую на ней бутыль с изотоническим раствором. И она разбивается, после чего с неизбывной печалью женщина фокусирует внимание на мелких хрупких осколках. — Как же глупо, — на её лице появляется новая эмоция — невесёлая усмешка. — Я ни на что не гожусь с тех пор, как увидела тебя.       Гоуст не знает, как расценивать сказанные слова: он сам сейчас обескуражен. — Всё так… — Мак-Аластер принимает свои изменения и готова спрятаться от них, от себя, от него. — Запутано.       И она ждёт его реакции, втайне желая, чтобы мужчина осадил её, вернул с небес на землю и ограничил от себя; чтобы не было ни пустой веры, ни смутных сожалений. Тогда Эмер было бы проще изолироваться, отвыкнуть.       Но Саймон продолжает хранить многозначительное молчание.