Я-в-спектакль-попал-иммерсивный

      — Не пой сегодня чужого, — у Вероники голос звонкий, словно десяток мелких колокольчиков. — Спой своё!       — Нет, нет, — а Пете страшно, как перед самым сложным экзаменом. — Я не могу, нет…       — Но я же не зря тебя называю Орфеем…              Спорить с ней практически невозможно, расстраивать её не хотелось тоже. Да и права Вероника была, наверное: пора уже перестать прятаться за стихами других поэтов и быть только ретранслирующим голосом, но не смыслом. Тем более раз уж он сам назвался поэтом; вернее, так его назвала Вероника, а чужое мнение в таком вопросе даже, пожалуй, важнее.              Только вот… что «своё»? Сказать просто, сделать — гораздо сложней. Что выбрать? Что спеть? Что можно услышать всему фесту, а что — лучше оставить навсегда в закромах своих записных книжек, а ещё лучше — и вовсе нацарапанным на какой-нибудь случайной салфетке? На мнение Вероники тут полагаться не приходилось: она наверняка скажет, что ей нравится абсолютно всё, что произвести неизгладимое впечатление он мог бы чем угодно. Ага, как же.              Первый певец был хорош. Очень хорош. А, главное, на Петю совсем не похож; не похож, правда, наилучшим образом. Пока тот во весь голос гордо воспевал любовь к себе, признание своих достижений и всё остальное, чему обычно учат на тренингах личностного роста, Пете хотелось провалиться сквозь землю. Нет, себя любить он так и не научился — хотя, честно, пытался. И страшно певцу завидовал.              Второй так же отозвался внутри чем-то, что Пете достичь так и не удалось. Тот был агрессивен, устрашающ и этого совсем, кажется, не стеснялся. Такой свободе Петя тоже завидовал: здорово было бы хоть раз быть не послушным пай-мальчиком. В драку какую-нибудь влезть, что ли. Или хотя бы с преподавателем поспорить. Этого бы вполне хватило.              Впрочем, сказать по правде, ни та, ни другая маска Пете не подходила: слишком уж гиперболизированные. А вот если чуть-чуть, хоть немножко…              Но думать об этом времени нет: ведущий объявил его, Петин, выход. Не то чтобы ему первый раз приходилось выступать на публике — нет, это-то его не пугало, беда крылась в собственном тексте. Оттого и ледяные влажные ладошки, и дрожь по всему телу, и глаза размером с пять копеек. Петя нервно сглотнул и шагнул в центр круга, ловя на себе сотню пар глаз. Может, сбежать? Нет. Ни в коем случае. Не сейчас, не снова… как там учат? Быть искренним с аудиторией? Хорошо же, пусть будет искренность. Лишь бы не новая.              — Мне не просто пред вами, — начал он осторожно, пробуя реакцию собравшихся на вкус. Она была вполне располагающей — можно и продолжать: — быть собой, говорить и петь…              Люди заулыбались. Всё было хорошо. Петя почти расслабился, и… почти.              Свет в глазах померк. Сердце больно врезалось в грудную клетку и, отлетев рикошетом, застряло в горле. Случилось то самое страшное, что только могло произойти. То, чего боятся все актёры, все певцы и, пожалуй, все студенты: из собственного текста Петя не мог вспомнить ни единой строчки.              Музыка лилась, бежала вперёд, а он всё стоял, пригвождённый к месту, и растеряно смотрел на публику. Реакция той сразу же с одобрительной сменилась на вопросительно удивлённую, а с неё — на раздражённую. Ну всё. Сейчас его обсмеют, начнут тыкать пальцами, достанут откуда-нибудь помидоры… подумать о том, больно ли от удара помидором, Петя успел, а вспомнить текст — нет.              А мелодия всё шла, шла, а он молчал, молчал… искал глазами в толпе Веронику. Она, как назло, так и не находилась. Ну, что ж, раз позориться, то уж до конца. Пока не обсмеяли, надо что-то выдумывать. Петя покосился на двух предыдущих певцов.              — Я не тот, кто стремится, — начал он, едва попадая в музыку, дрожа, нервничая и смотря на собравшихся так, будто они могли дать понять, верны ли его слова. — Всё порвать?..              Кто-то покачал головой. Петя смутился ещё сильнее и переключился на второго оппонента.              — С детства в птичек стрелял?.. — да, кажется, это было в изначальных заметках. Но дальше — полнейшая тьма.              Хочется исчезнуть, сгорая со стыда. Тьма, тьма, тьма вокруг — одна тьма. И вдруг где-то далеко, позади всего круга, заблестел огонёк телефонного фонарика. И он, наконец, заметил её. Он пытался что-то наговаривать ещё, чтобы заполнить музыкальную пустоту, уже твёрдо зная, что нужно сказать дальше. Когда будет нужный момент. Слова в голове сами сложились в необходимую, самую правдивую, самую искреннюю истину. Пусть и одновременно самую личную. Ничего страшного.              Петя аккуратно выставил вперёд руку, чтобы тот самый одинокий огонёк понял, что обращаются к нему. И огонёк, кажется, улыбнулся.              — Знаю, путь мой опасен… столько яда вокруг и бед… но сквозь тернии, вижу, ясный пробивается свет!..              Он и сам уже улыбался. Мягко, уверенно. И больше ничего не боялся. Пускай смеются, пускай гонят. Это уже неважно. Главное — чтобы огонёк улыбался.              — Ты — мой свет!              И фонариков вдруг стало больше. Но один, один — самый важный. Она — его свет.