Я-в-спектакль-попал-иммерсивный

      Звучащий лес остался позади, хотя его перешёптывания, казалось, до сих пор преследовали своих беглецов; по крайней мере, Петя не мог отделаться от этого противного, сводящего с ума, звона в ушах. Но это всё было неважно. Не были важны ни колыхавшиеся ветви последних деревьев, ни колкие колосья под ногами, ни порывы ветра, так и тянувшие обратно. Важна была только она. Петя смотрел в её огромные глубокие серо-зелёные глаза и… отчего-то не мог в них потонуть, как тонул раньше. Не мог отдать ей всего себя, не мог снова шагнуть в омут с головой, не мог… Петя понимал: он-то всё это мог. Вероника больше не принимала.       Он ласково положил ладонь на её щёку; тут же пришлось сдержать себя, чтобы вмиг руку не отдёрнуть: Вероника была холодна, как мрамор. Девушка улыбнулась: так же мягко, нежно и знакомо, как раньше; и при этом — совершенно незнакомо, чуждо как-то. Так, как можно улыбнуться ребёнку на улице или дворовому коту — не надеясь на долгое знакомство. Будто не было всех этих лет, и, главное, не было последних нескольких дней.       — Вероника, ты… — начал он; слова не подбирались. Тяжело говорить то, верить во что отказываешься всеми душевными силами. — Нет, нет, нет…       — Да, — выдохнула она, — мне нужно идти. Сёстры зовут меня.       — Сёстры?       Вероника выразительно кивнула в сторону леса; Петя догадывался об этом и без знаков. Понимал — принять не мог.       — Нет…       — Моё место среди них. Они ждут меня.       — Вероника, нет… ты… нет… — он сжимал её холодную ладонь истерично, крепко-крепко. В надежде, что та потеплеет. Но она оставалась мёртвой. — Не делай этого! Не покидай меня, милая, прошу тебя…       — Я должна. Моя жизнь уже кончилась. Нельзя так просто обратить это вспять, понимаешь?       Петя упал на колени и зарыдал. Сердце в секунду билось на крохотные осколочки, собиралось вместе, снова билось… Вероника опустилась рядом и взяла его за руку. Он, ухватившись за её пальцы, принялся целовать их: быстро, но при том ласково, нежно и осторожно, так, будто она может в любой момент рассыпаться и исчезнуть.       — Но мы… как же мы?.. А я?.. Как я буду без тебя?..       — Быть мне добрым твоим виденьем, — мягко протянула Вероника, стирая его слёзы большим пальцем, — это лучше всех наград. Я всегда буду рядом, всегда буду с тобой. Вот здесь.       Она положила ладонь на его грудь и сместила её на несколько сантиметров влево; там, где сердце по-прежнему билось — в такт и на осколочки. У неё, правда, уже не билось.       — Но ты ведь умрёшь, — всхлипнул Петя. — Ты ведь… ты ведь… уже?       — Я всегда буду жить. Буду жить в твоих песнях, в твоих стихах. Знаешь ведь, как говорят? Если в тебя влюбится писатель, ты будешь жить вечно.       Петя, словно маленький ребёнок, тянущийся к матери, упёрся головой в грудь Вероники. Тело, колотившееся в рыданиях, впрочем, никак не успокаивалось. Он хватал её руки, давился слезами, дрожал — унять его уже не мог ни он сам, ни она, ни даже, наверное, боги.       — Но ты ведь нужна мне, Вероника! — взмолился он отчаянно, цепляясь за последнюю надежду. — Я не смогу без тебя, я… я ведь люблю тебя!..       — Нет, мой Орфей, — уверенно ответила она и, прижимая его к себе, как раненного зверька, поцеловала темноволосую макушку. — Ты любишь не меня, ты любишь свою музу. Она нужна была тебе, когда ты был одинок, когда ты был слаб и потерян. И ты обрёл её во мне. Теперь… теперь ты сильнее, ты поборол их — змеев, волков и, главное, себя и свои страхи. Я больше не нужна тебе, Петя. Теперь у тебя есть ты.       Петя отстранился и вновь вперил в неё взгляд, надеясь увидеть ту Веронику, которую он знал: ту наивную, любящую, заботливую девушку, с которой он делил худую крышу, тетрадные пометки и всю жизнь. Не видел. Перед ним был призрак, не имевший с Вероникой ничего общего, кроме… всего.       — Если ты уходишь туда, — начал он робко, — уйду и я. И мы снова будем вместе. Навсегда вместе.       — Не смей говорить так, — Вероника поднялась на ноги и расправила плечи, возвышаясь над юношей устрашающе бледной башней. — Мой путь подошёл к концу, твой — только начался. Моё место — в нави, твоё — в яви. Ты нужен там, Петя. Ты там необходим.       — Но… почему?       — Потому что, мой Орфей, — она склонилась над ним и оправила растрепавшуюся чёлку, — ты должен рассказать всему миру эту историю. Эту — и сотню, тысячу, миллион других. Ты на это способен, и ты это сделаешь. А теперь, Петя… — Вероника дотронулась до его лба ледяными губами, — прощай.       Вероника мягко зашагала к лесу. Петя так и остался на коленях, глотая немые слёзы; он уже не плакал — он скулил, обнимая себя руками и дрожа всем телом. Через несколько минут он услышал в хоре шёпота Звучащего леса тот, самый знакомый и самый родной, голос:       — Смерти нет, ведь в смерти жизнь, — и Лес утих. Не было больше шёпота. В ушах стояла звенящая тишина.       И вдруг — он не заметил, сколько времени прошло, — в эту тишину вероломно втиснулся птичий крик. Петя прислушался: из глубины леса, ставшего уже самым обычным, куковала кукушка. Он бросил считать на двадцатом вскрике; бросил считать — и улыбнулся, поднимая глаза к раскалённому летнему солнцу.       «Смерть бессильна, бессильны змеи,       Значит,       Сильным       Стал       Я».