Эти безумные мечты

Вейре шестнадцать, когда она снова сталкивается с Эймондом. Направляясь через тренировочный двор к карете, которая должна доставить её в Драконье Логово, Вейра думает о том, что они прибыли ко двору едва ли три дня назад, но находиться здесь невыносимо. Многозначительные взгляды, намёки, сплетни тянутся за их семьёй, липнут, сжимают горло невидимыми ледяными пальчиками. Пусть новый муж её матери и советует им наплевать на мнение овец, что толпятся в коридорах и залах Красного Замка — шепотки за спиной раздражают. Может, они и не выглядят как Веларионы, но если б не драконья кровь — у Джейса не было бы его Вермакса, у Люка — Арракса, а у неё — Серебряного пламени, самой красивой драконицы на свете. Мысль о драконе, с которым Вейра спала в одной колыбели, заставляет девушку улыбаться от предвкушения встречи. Гребень и рожки белее кости, серебристая чешуя на морде и бледно-розовые перепонки крыльев — Вейра уверена, что ни один другой дракон не сравнится с её красавицей, а до тех, кто считает иначе, ей и дела нет. — Куда ты так спешишь, племянница? — раздаётся сзади, и Вейра оборачивается раньше, чем успевает понять это. Год, что они не виделись, пошёл Эймонду на пользу. Он выглядит старше, сильнее, не мальчик, но мужчина — широкая грудь, вздымающаяся при каждом вдохе, выпуклые мышцы рук. Должно быть, тренируется целыми днями, решает Вейра. От рассвета до заката. Белоснежные волосы растрепаны, одежда в грязи (ведь во время поединков приходится падать), лоб блестит от пота, а губы кривятся в той самой усмешке, от которой у Вейры поджимаются пальцы на ногах. Если бы… если б поцеловать эти губы — каково это будет? Внезапное безумное желание накрывает приливной волной — поцеловать, стереть усмешку с его лица, сорвать маску, за которой он прячется в последнее время куда чаще, чем раньше. Едва подумав об этом, Вейра готова провалиться сквозь землю — она-то надеялась, что за год, проведённый порознь, выздоровела, избавилась от той идиотской одержимости Эймондом, что мучила её раньше, но нет. Сердце колотится как сумасшедшее. — Не думаю, что тебя это касается, дядя, — роняет Вейра со всем равнодушием, на которое способна сейчас, отворачивается, чтобы уйти, но Эймонд успевает ухватить её за запястье. — Как твой родственник, я обязан за тобой присматривать, — произносит он, стискивая тонкую кисть до боли. — Какой бы хорошей ни была твоя стража, но они — не я. Его взгляд скользит снизу вверх, рассматривая, оценивая её, изучая, и Вейра вспыхивает, заливаясь пунцовой краской от выреза платья до кончиков ушей. Нет, конечно, нет, стражники её матери — не он. Как будто кто-то вообще мог бы сравниться с ним. Эймонда часто сравнивают с её отчимом, но Вейре кажется, что их сходство глубже, сложнее, чем выглядит со стороны. Деймон — воплощённый хаос, он непредсказуем, неудержим, жесток и непостоянен, как драконьи всадники Старой Валирии. Словно меч без рукояти, пойманная в бутыль молния, Деймон — это дракон, запертый в клетке жалких человеческих костей, крови и плоти, и у него свои счёты с богами, сыгравшими с ним злую шутку. Эймонд же … Её дядя — особенный. Возможно, своей целеустремленностью он обязан крови Хайтауэров, доставшейся ему от матери, но Эймонд всегда знает, чего хочет. Он дракон в той же степени, что и отчим Вейры, его суть — те же пламя и кровь, но ещё и стремление к справедливости, которое он несёт как щит. Он словно стена, сложенная из камня, льда и драконьих костей, стена, о которую расшибаются недруги семьи Эймонда. Всё в нём — от одежды, которую он носит, до походки, от повязки на глазу до опасной жестокости его улыбки — всё это кирпичики стены, чешуйки панциря, который надёжно скрывает то, что прячется в глубине чёрного сердца Эймонда Таргариена. Ведь хотя он и приручил самого большого из оставшихся в мире драконов, хотя никто не сравнится с Эймондом в учёбе, а его влияние среди Зелёных столь же значимо, как роль Деймона — среди сторонников Рейниры — всего этого недостаточно. Долгими бессонными ночами в тишине своей спальни Вейра пытается понять, почему её дядя всё ещё уверен, что недостаточно хорош. Они никогда не говорили об этом, но взаимопонимание между ними — дядей и племянницей — больше, чем слова. Деймон делает то, что делает, потому что может. Эймонд — потому что должен. Вейра смотрит на него, не зная, чего хочет сильнее — чтобы он отпустил её немедленно или чтобы не отпускал никогда. Всё остальное неважно — рухни сейчас Красный Замок, она и не заметит. Подушечка его большого пальца прижата к тому месту на запястье, где частит под кожей Вейры пульс, и Эймонд наверняка его чувствует. Он склоняется ближе — чтобы поцеловать, успевает на какое-то сумасшедше прекрасное мгновение поверить девушка. — Племянница, платья тебе к лицу, но должен признаться — кожа мне нравится больше. Она оставляет гораздо меньше простора воображению. Ярость буквально ослепляет Вейру, взмывает таким мощным бурлящим потоком, что не держи её Эймонд за руку — и её унесло бы, словно семечко порывом ветра. За плечом дяди она видит всех, кто на них пялится, даже самые преданные из её стражи не отводят глаз, так же как и сир Кристон Коль с парочкой золотых плащей, что пришли на тренировочный двор. Словно стервятники в ожидании поживы, навострили уши в ожидании пищи для сплетен. — Я вполне способна сама за собой присмотреть, дядя, — еле слышно произносит Вейра. — А теперь отпусти меня. Она не кричит, но что-то в тоне её тихого голоса заставляет стражу занервничать и шагнуть ближе; Вейра останавливает их взмахом руки. Эймонду нравится её задевать, но даже он не настолько безрассуден, чтобы затеять драку со стражниками Рейниры. Правда, если не безрассудство, то гордыня может подтолкнуть его к чему угодно, и Вейра готова к гневу, оскорблениям, издевкам, на которые дядя так щедр по отношению к её братьям и к ней самой, но ничего подобного не происходит. Эймонд улыбается, будто она его рассмешила, и разжимает пальцы. Вейра встряхивает и потирает кисть, словно это поможет избавиться от следов его прикосновения, отпечатавшегося клеймом. С глаз долой, из сердца вон, только не вспоминать, как он её удерживал… коротко кивнув, девушка идёт — бежит, спасается бегством — к карете, чувствуя на себе его взгляд и изо всех сил стараясь не показать, как ей хочется спрятаться прямо сейчас. Только оказавшись внутри, в безопасности, когда колёса кареты начинают неторопливо вращаться, а громада Красного Замка в окне — становиться всё меньше и меньше, Вейра прижимает ладони к груди. Если бы можно было замедлить этот заполошный стук, унять панику, всего лишь коснувшись, накрыв ладонью мечущееся птицей сердце. *** Серебряное Пламя так рада ей, что ревёт и рвётся, едва не опрокидывая двух смотрителей, что выводят дракона из Логова. Они не виделись всего три дня — с момента прибытия в Королевскую Гавань, но Вейра чувствует, как её переполняет такая же безудержная радость и волнение. — Благодарю вас, — произносит Вейра на высоком валирийском, спеша встретить своего дракона на полпути. Конечно, её валирийский ещё не так хорош, как у мамы или отчима, но уж лучше, чем у Джейса. — И прошу прощения за её поведение. Старший из двух смотрителей отвечает поклоном. — Не стоит, принцесса. Летите быстро. Будьте благоразумны. — Как всегда, — тихонько фыркает Вейра. Припав к земле как можно ниже, Серебряное Пламя терпеливо ждёт, пока девушка заберётся ей на спину и устроится в седле. И седло, и сбруя похожи на те, что надевают на Сиракс, но цвета дома Веларионов — тёмной, почти ночной синевы сиденье и серебряное шитьё — морские коньки — на коже оттенка прибрежных волн. Чуть времени на то, чтобы усесться понадёжнее, и с губ Вейры срывается слово, произнести которое она мечтала, едва оказавшись в столице: — Soves! Не медля ни мгновения, дракон отталкивается от земли мощными задними лапами и взмывает вверх, в небо, оставляя за собой лишь ветер, и пыль, и эхо звонкого смеха девушки, тающего в вышине. Паря над Королевской Гаванью и Красным Замком, Вейра видит далеко внизу людей, которые кажутся крохотными, как муравьи. Говорят, что Таргариены ближе к богам, чем к людям, и, скользя меж облаков, ныряя и петляя в воздухе, как вздумается, Вейра чувствует себя почти богиней. Здесь, в небе, она может забыть обо всех своих тревогах. Не задаваться набившим оскомину вопросом, кто же её настоящий отец. Отмахнуться от мысли о том, что мать и отчим уже начали присматривать ей подходящего кавалера. Не вспоминать, как Эймонд смотрел на неё, а она на него. Они уже возвращаются в Драконье Логово, когда внезапный звук заставляет Вейру содрогнуться. Нечто, похожее на далёкий раскат грома заглушает свист ветра в ушах девушки, но на горизонте ни единой тяжёлой тучи. Оглянувшись, Вейра видит клонящееся к закату солнце, облака всех оттенков розового и оранжевого; небо темнеет, но нет ничего, что предвещало бы грозу. Только огромный, невероятно огромный силуэт, который всё ближе. Вхагар. Вейре было лет восемь, когда она видела громадную драконицу в полёте в последний раз. Вхагар так велика, что Эймонда на её спине едва удаётся рассмотреть, пока они проплывают мимо. Ни кивка, ни взмаха руки — ни намёка на то, что Вейру заметили, но девушка уверена — Эймонд знает, что она наблюдает за ним. Внезапно Вхагар и её всадник ныряют вниз, туда, где с рёвом несёт свои волны Черноводная. Это стоит увидеть, тут же решает Вейра, надо же, древнее злобное чудовище хочет рискнуть, и со смешком разворачивает Серебряное Пламя следом. Вейра не сомневается ни минуты, ведь это всего лишь игра, такая же игра в догонялки, как они развлекались с братьями дома, на Драконьем Камне. Вода внизу приближается стремительно, но Вхагар и Серебряное Пламя рвутся вверх, едва задев её кончиками крыльев — повторяя друг друга, словно пара танцоров; брызги рассыпаются следом туманным шлейфом. Вейра встречается взглядами с дядей — и её сердце замирает. Она готова поклясться, что видит его улыбку. Вейра ни с кем не летала прежде — только с матерью, отцом или братьями, но летать с Эймондом… эту возможность нельзя упустить. Девушка натягивает поводья, заставляя Серебряное Пламя подняться выше, так чтобы зависнуть над Вхагар, а там — взмахнуть крыльями и осыпать дядю брызгами воды словно дождём. Прищурившись, Эймонд усмехается презрительно, явно давая понять, что Вейре эта выходка даром не пройдёт. Понукаемая всадницей, Пламя стрелой взмывает всё выше и выше — к облакам, и звёздам, и лиловому бархату вечернего неба. Вейра ждёт погони, но ничего не происходит. Что ж, возможно, она взбесила дядю так сильно, что он просто полетел домой, решает девушка, и отпускает поводья, позволяя драконице парить, как ей нравится, но в тот самый момент, когда Вейра решает повернуть к Драконьему Логову, из-за облаков выныривает огромная стремительная тень, едва не сталкиваясь с Серебряным Пламенем. Взвизгнув, Пламя шарахается влево, уворачиваясь от клыков Вхагар. Вейра видит, как Эймонд хохочет, и этого почти достаточно, чтобы простить его. Она не помнит его смеющимся — ни разу, и уж точно никогда так — самозабвенно, зажмурившись и откинув голову. Улыбнувшись, Вейра тянется потрепать Пламя по шее и драконица отвечает довольным ворчанием. В конце концов, Эймонд и Вхагар приземляются в дюнах, за окраиной города — для Логова старая драконица слишком велика. Дедушка Вейры говорил как-то, что Вхагар слишком велика для их мира, и после увиденного сегодня девушка склонна с ним согласиться. Вейре хочется сойти на землю там же, в дюнах, но она не решается. Нет, только не сегодня, когда перед глазами его смеющееся лицо, и беззащитно открытая шея, и взгляд. Вейра не доверяет себе настолько, чтобы остаться с Эймондом наедине. *** Стоит Серебряному Пламени приземлиться в Логове, как пожилой смотритель уже спешит с упрёком. — Принцесса, драконы могущественны, но они не бессмертны и могут страдать от голода. Вам давно следовало вернуться. — Прошу прощения. Я не знала, что уже так поздно. Это не ложь (хотя и не совсем правда), но смотритель отмахивается от неловких извинений Вейры с тем же недовольным лицом, что бывает иногда у Рейниры, когда дети уж слишком выводят её из себя. — Передайте вашей матери моё глубочайшее уважение, принцесса. Судя по тону, ей здесь больше не рады. Серебряное Пламя легонько тычется Вейре мордой в плечо и глухо ворчит. Это может значить что угодно — вопрос, утверждение, или попытку подбодрить, драконица пока не научилась отвечать, сколько бы хозяйка с ней ни разговаривала. — Спасибо тебе за сегодня, — улыбнувшись, Вейра гладит серебряные чешуйки на драконьей шее. Довольно чирикнув, Пламя снова толкает её в плечо. Иногда слова ей и не нужны совсем. Только дождавшись, пока и кончик хвоста скроется в тенях за порогом Логова, Вейра идёт к ожидающей её карете. Стражники всё еще там; один вскакивает, завидев принцессу, и толкает второго, успевшего прикорнуть. При виде их помятых, заспанных лиц радость Вейры съёживается под чувством вины. — Мне так жаль! — Конечно, она знает, что ждать её — это их обязанность. Они прождали бы весь день, если бы она их об этом попросила, но разве принцесса не должна беспокоиться о тех, кто ей служит? — Давайте поспешим вернуться, чтобы вы могли отдохнуть. — Не стоит, миледи. Мы здесь, чтобы служить вам. Вейра кивает, соглашаясь, но ей всё ещё не по себе. Пока она наслаждалась жизнью, паря высоко в небе вместе с Эймондом, стража из кожи вон лезла, стараясь не уснуть, пока не дождётся её. Единственное, что она может сделать — пообещать себе не задерживаться в следующий раз. Выходя из кареты в Красном Замке, Вейра решает ещё раз попросить прощения. — Благодарю, что сопровождали меня сегодня, и снова приношу свои извинения, что заставила вас ждать так долго… Стражник, подавший ей руку, не успевает ответить — его возражения обрывает голос одной из теней во дворе. Белеющие в темноте волосы заставляют сердце Вейры замереть, но говорящий делает шаг вперёд и свет из окон башни падает на мрачное лицо дяди Эйгона — бледное, отечное, с обведенными красным глазами. Не знай его Вейра, решила бы, что дядя тяжело болен и, судя по рассеянному взгляду не вполне понимает, где находится. Когда он открывает рот, слова падают тягучими вязкими каплями, приторно — ядовитые, словно отравленный мёд. Интересно, сколько он уже успел выпить сегодня, думает девушка. — Это их работа, племянница. Не стоит извиняться. Ты унижаешь их, — Эйгон ухмыляется, — и унижаешь себя. Я провожу её, — заявляет он стражникам, в шутовской пародии на галантность предлагая Вейре руку. Эйгон не ждёт возражений, да и не станет их слушать, но стража мешкает, желая убедиться, что принцесса не против. Вейра колеблется под пристальным взглядом лиловых — но кажущихся почти чёрными в сумерках — глаз, и решает уступить. — Благодарю вас, дядя, — говорит она, беря Эйгона под руку и тут же жалея об этом. Люди многое говорят об Эйгоне Таргариене, особенно женщины. Дамы при дворе шепчутся, прикрываясь веерами, что он дикарь и пьяница. То же самое повторяет прислуга. Ходят слухи, что он поимел бы каждую женщину в замке, включая собственную мать, но только не свою леди жену. Утверждают, что он чудовище, человек без достоинства и чести. Вейра не знает, сколько из всего этого правда, а сколько — пустые домыслы и ложь. В одном из пустых сейчас коридоров Красного Замка Эйгон, наконец, выпускает её руку, но в его кривой улыбке мало искренности. — Прости мне эту хитрость, дражайшая племянница, но я просто обязан был спасти тебя от этих двоих. Ещё чуть-чуть, и ты кинулась бы им в ноги, вымаливая прощение. Вейра едва сдерживается, чтобы не закатить глаза и не пнуть его в голень. Словно прочитав её мысли, дядя отступает на шаг (интересно, где он научился уклоняться раньше, чем на него замахнутся?). — Я извинилась за то, что заставила их ждать слишком долго. Это всего лишь хорошие манеры, ничего больше. — Возможно, — задумчиво тянет Эйгон, — но всё равно хорошо, что я был рядом. Ты унижаешь их, оправдываясь. Это их долг — защищать тебя и ждать весь день, если понадобится. — То, что они обязаны нам служить, не значит, что мы можем злоупотреблять этой преданностью. Это всё равно, как делать качели из веревки, в то время как у тебя из дома тащат всё, что не привязано. Эйгон смеётся, но это безрадостный смех, скупой и сдержанный, жалкая тень того безудержного веселья, что Вейра видела на лице Эймонда. — У тебя богатое воображение, племянница. Теперь я понимаю, почему мой брат так увлёкся тобой. Вейра каменеет, чувствуя себя одним из накрытых банкой жуков Хелейны, силится улыбнуться, но губы словно онемели. — Не уверена, что поняла вас правильно, — едва выговаривает она, надеясь, что ослышалась. Надеясь, что он имел в виду кого-то другого. Эймонд не может быть в ней заинтересован, нет, он презирает её, и той ночью, в библиотеке, ясно дал это понять. — А я уверен, что поняла. Он смотрит на неё так, словно видит насквозь, и Вейру пробирает дрожь. Большинство людей считают Эйгона ограниченным, из-за того, что его интересуют только выпивка и шлюхи, но если надо — он может быть таким же холодным и растчётливым как его младший брат, и беспощадным, и плевать на препятствия, если ему чего-то хочется. Иногда Вейра думает об Эйгоне и Эймонде как о двух сторонах одной медали. Эйгон не хочет быть королём. Он никогда этого не хотел, и единственная причина, почему мог бы согласиться надеть корону — надежда, что это заставит его мать взглянуть на него иначе. Он не хочет править, и тратит всё своё время на то, что делает его непригодным для трона. Большую часть времени Эйгон пьян, но никогда так сильно, чтобы забыть, кем он является — принцем, которому не видать королевской короны. Он будто лодка, но без вёсел и парусов, и волны швыряют её туда-сюда. В Эймонде же есть всё, чего можно желать от будущего правителя из рода Таргариенов. Он приручил самого большого дракона, он лучший на занятиях по философии, истории и политики, он тренируется с самыми опытными бойцами Семи Королевств — и всё ещё остаётся вторым сыном, всё ещё обречен находиться в тени старшего брата. Словно стрела, выпущенная наугад, по цели, скрытой в тумане неизвестности. Его судьба — сражаться за то, что он никогда не сможет сделать своим. Он стремится править, но никогда не получит этой возможности, мечтает о короне, но не сможет её надеть. Он стал тем, кем должен был быть его брат, но никто не оценит этих усилий. Семья в долгу перед ним, думает Вейра, пытаясь представить, какую цену запросит Эймонд за всё, чем пожертвовал ради родственников, что он потребует, когда придёт время платить по счетам. Эйгон снова подходит ближе, почти вплотную, но вместо смущения или волнения Вейра ощущает лишь панику; она едва сдерживается, чтобы не отшатнуться, когда дядины пальцы начинают перебирать её волосы — легко, почти нежно распутывая растрепавшиеся за время полёта пряди. — Ты ведь из Стронгов, не так ли? — мурлычет Эйгон, всматриваясь в её лицо так пристально, словно надеется найти одному ему понятный ответ. — С цветом твоих волос и глаз отрицать бесполезно. — Он касается уголка её левого глаза, проводит большим пальцем по спинке носа и контуру губ. — Но что-то есть в тебе и от дракона. У тебя нос твоей матери. Её улыбка. Даже взгляд её, моей дорогой сестрицы, когда ты смотришь на нас с мамой. Но на него — о, на него ты смотришь иначе! Спрашивать, кого он имеет в виду, бессмысленно, так что Вейра лишь шёпотом уточняет: — Как же я на него смотрю? — Когда-то он так смотрел на небо, когда видел там Вхагар, летевшую над Дрифтмарком. До того, как оседлал её. С надеждой и страхом, словно стать её наездником было единственным, чего он достоин. Вейра готова сгореть от стыда. В глубине души она знает, что Эйгон прав, и ей страшно от того, что он видит её насквозь. Ни один из братьев не подозревает о её странной привязанности к Эймонду. Матери она тоже не говорила. Не знает и Деймон, хотя если кто-то и мог бы догадаться, то это он. Если бы вдруг им стало известно — в тот же день Вейру выслали бы в Долину, или Винтерфелл, или другую богами забытую глухомань, или же, что ещё хуже, продали бы как племенную кобылу одному из лордов великих домов, выдав замуж. Наверное, ей повезло, что именно Эйгон оказался самым внимательным — Вейра даже чувствует к нему нечто вроде смутной признательности, ведь если это не мама и не братья, ещё не поздно сделать то, что она должна. Подняв подбородок повыше, Вейра смотрит Эйгону в глаза. Может быть, он чудовище, может быть, всё, о чём шепчутся сплетники при дворе — правда, но когда она отступает, он не пытается её удерживать. — Благодарю вас, дядя, за то, что вы мне рассказали. Я приложу все усилия, чтобы быть осторожнее в будущем, — обещает девушка, приседая в глубоком реверансе. Это кажется странным, особенно после того, о чём они только что говорили. — А теперь, если позволите, я хотела бы удалиться. Я устала. Безукоризненно вежливый, невыразительный тон, ни малейшего следа эмоций и чувств — перед Эйгоном снова та неприступная ледяная принцесса, какой Вейру обычно видят при дворе. — О, конечно, племянница. Помните, что Красный Замок — безопасное место, но даже здесь среди самых тёмных теней можно встретить чудовищ. Прощальная улыбка Эйгона отзывается россыпью колких мурашек по коже, пугает, как тёмное предзнаменование, но Вейра запрещает себе дрожать, пока не закрывается изнутри в своей комнате.