Эти безумные мечты

Он находит её в королевской библиотеке. После катастрофы, которой обернулся семейный ужин — яд взаимных упрёков, лезвия оскорблений и насмешек, обёрнутые в тончайший шёлк этикета, взгляды и улыбки, ранящие больнее валирийской стали — после мучительно долгого вечера всё, чего хочет Вейра Веларион — чтобы её оставили в покое, но от Эймонда не сбежать так просто. О нет, он не из тех, кто откажет себе в удовольствии нанести последний удар, добить, особенно если при этом можно обойтись без свидетелей. Эймонд Таргариен всегда застаёт её врасплох. Только что напоенная ароматом благовоний комната была пустой — лишь бесконечные ряды книг и дрожащие язычки свечей — и вот он здесь, возникший словно из ниоткуда. Так близко что Вейра чувствует его тепло, его дыхание на своей шее, слышит, как стучит его драконье сердце. Эймонд пахнет дымом, тлеющими под тонким слоем пепла угольями. — Мы так мило беседовали прежде, чем ты и твои братья решили сбежать из-за стола. Кто-то может подумать, что вы ненавидите любимого дядюшку. Глядя на полки, заставленные книгами по философии, истории, поэзии, Вейра улыбается (пусть Эймонд этого и не видит). — Я не питаю к тебе ненависти, дядя. Ненависть — слишком сильное слово для того, что я чувствую… но чего же ты ждал, задевая моих братьев снова и снова? Оскорбляя меня? Мало того, что весь двор шепчется за нашими спинами, теперь и ты унижаешь нас сплетнями? Обернувшись, она оказывается с ним лицом к лицу. Эймонд весь — резкие линии, жёсткие усмешки, взгляд, напряжённый, пристальный, от которого колени Вейры предательски слабеют. Чувств, названия которых она не знает, слишком много — смятение, страх, волнение… если б не стеллаж позади неё, Вейра упала бы. Спрятав руки за спину, она стискивает жёсткое ребро книжной полки, чтобы унять дрожь. — Плевать я хотел на то, о чём шепчется двор. Вам тоже никогда не было до этого дела. Никому из вас. Не могу сказать, что мне не нравится эта ваша гордыня, но правду, очевидную для всех, ей не скроешь. — Столько усилий ради вопроса, кто мой настоящий отец? Кто-то может подумать, что тебя это слишком сильно волнует, — замечает Вейра. Как бы то ни было, но она — дочь своей матери, и королевская кровь, что бежит в её жилах — лучшая защита от страха, то, что делает её храброй до безрассудности, не даёт отступить, даже когда пламя дракона лижет кончики её пальцев. (и в этом Эймонд понял бы её как никто другой из Таргариенов) — Не обманывай себя, племянница. Если я и обращаю на вас внимание, то лишь потому, что вы пропадаете из дворца на несколько лет, чтобы потом объявиться с целым выводком темноволосых кареглазых детей. Твоя мать утверждает на каждом шагу, что они — законнорожденные Веларионы, хотя любой, у кого есть глаза, видит, что это не так. — И что же? Скажи то, что считаешь нужным, здесь и сейчас, или оставь меня в покое. Фраза звучит как вызов, словно брошенная к ногам Эймонда перчатка, и в глубине души Вейра уверена — он не сможет её не поднять. Ужин был всего лишь прелюдией к этому моменту, их столкновение — схватка драконов — неизбежно. Вейра играет с огнем — о да, она знает об этом! — но ещё никогда ей не хотелось обжечься так сильно, как сейчас. Тонкие губы Эймонда кривятся в усмешке, пламя в уцелевшем глазу вспыхивает ярче и Вейра чувствует, как поёт, отзываясь, кровь в её собственных венах. Шагнув ближе, он опирается о книжные полки, впечатывая в них Вейру, запирая её в клетке своих рук. Такой же жёсткий, как дерево что впивается ей в спину, такой же холодный и непреклонный. Вейра дерзко вскидывает подбородок, отвечая на вызов во взгляде Эймонда жаждой, которую не скрыть. Легко, кончиками пальцев Эймонд касается серебряного ожерелья на шее девушки, медлит на ямке между ключиц, задевает край скромного выреза синего — цвет Веларионов — платья. — Что бы они ни нацепили на тебя, как бы ни нарядили — ничто не скроет секрет, который не знает ни одна живая душа в Семи Королевствах… — тихо говорит он, накручивая на палец непослушный каштановый завиток. Лицо Эймонда чуть меняется, смягчаясь, и Вейра не может не думать о том, как ему идёт эта неожиданная мягкость — почти так же, как привычное высокомерие, но стоит их взглядам встретиться — и нежность, которая ей почудилась, исчезает, вянет быстрее, чем лунный цветок на восходе солнца. Эймонд склоняется ближе, так, что между ними едва ли есть место для вздоха, касается её уха губами. — Секрет о том, — шепчет он, и Вейра чувствует, как шевелятся его губы, — что ты и твои братья — бастарды Харвина Стронга. — Ну и что, если так? — шёпотом отвечает Вейра; войди сейчас кто-нибудь в библиотеку — и её репутации конец. Незамужним девушкам негоже оставаться наедине с мужчиной без присмотра, даже если она принцесса, дочь будущей королевы Вестероса — ничто не убережёт её от насмешек и не спасёт её честь. Вейра знает об этом, но не уходит. Вместо того чтобы сбежать, едва только Эймонд Таргариен появился рядом, вернуться в свою комнату, запереться на все засовы, она медлит. — Мои братья и я от крови дракона. Так же, как Эйгон и Хелейна. Так же, как ты. Только это имеет значение, а не то, кто мой настоящий отец. — Приятно так думать, племянница, но мы оба знаем, что это ложь. Если кто-нибудь открыто поставит под сомнение вопрос о вашем происхождении, твоя мать предстанет перед судом и ей придётся забыть о своих претензиях на Железный трон. Её обвинят в измене. Признают виновной. Несложно догадаться, что будет дальше, не так ли? Вейра кивает. Она видит это так же ясно, как Эймонда прямо перед собой: голова её матери, насаженная на пику у дворцовых ворот; окровавленные тела её братьев, казненных на площади, и её собственное тело — бледное, раздутое, раскачивающееся в петле. Они будут уничтожены, все до единого, и не успеют спастись, разве что оседлать своих драконов и сжечь столько преследователей, сколько получится. Эймонд прав, и она ненавидит его за это, но ещё сильнее она ненавидит тот привкус, который страх оставляет на её языке, привкус тлена, ядовитый и тошнотворно-сладкий. — Теперь ты понимаешь, — говорит Эймонд. Он всё ещё смотрит на неё с той жадностью, с тем ищущим ответа вниманием, что заставляет колени Вейры подкашиваться. Ей почему-то кажется, что речь уже не об отцовстве, но она не понимает и не знает, как сказать об этом. Молчание сворачивается вокруг них коконом, тянется мучительно медленно, а слов всё никак не найти… пока Эймонд не отступает наконец, и ощущение потери такое сильное, что Вейра едва не тянется его удержать, но остаётся пришпиленной к книжным полкам бабочкой. — Добрых снов, племянница, — небрежно роняет Эймонд, так, словно мыслями он уже далеко отсюда, словно у него полно других, куда более важных забот, чем она. На какое-то мгновение Вейра задумывается, что вдруг произошло, и стоит ли задержать его, и потребовать так нужные ей ответы, но часть её хочет, чтобы он ушёл. Та самая часть, которая взволнована их странным разговором. Насколько же проще, когда между ней и Эймондом — лишь ярость, клыки и когти, когда влечение к нему ослепляет. С этим она может справиться, но с горечью, которая переполняет её сейчас — нет. Вейре всего пятнадцать, но она уже знает сожаление на вкус.