Вкус новой жизни

      Лайя не помнила, как уснула, но пробуждение было ознаменовано слишком ярким светом с улицы, раздражающим мерцанием гирлянды и тупой головной болью. На ней была вчерашняя помятая рубашка, а внутри от занявшегося было цвести сада осталось лишь пепелище. Кое-как поднявшись, Лайя пошла умываться.       Начались каникулы, и она не представляла, что будет делать. Ехать на ранчо Лайя точно не собиралась, устраивать себе культурную программу не было сил. А с Владом они собирались поехать в Монтерей, и Лайя готова была рассказать ему, как много лет назад осталась одна. Открыть ту сторону души, которую всегда прятала от всего мира. Хотела показать маяк, куда её, ещё совсем малышку, водил папа, и место на пляже, где они с мамой устраивали пикники и читали книжки. Эти воспоминания были в памяти такими живыми и яркими, словно произошли вчера, а не более пятнадцати лет назад. Либо Лайя просто каждый раз придумывала их заново. Но в любом случае эти ошмётки памяти пришлось снова спрятать в коробки и плотно закрыть.       Вернувшись в комнату, Лайя подумала, что нужно сходить в магазин. За последние три дня она ела только вчерашний торт и того смогла затолкать в себя лишь пару ложек. Теперь только при одном взгляде на него захотелось блевануть.       Уже направляясь с тортом и пустой бутылкой к двери, Лайя заметила подарок в углу. Она всё-таки купила его Владу. Прогуляла пару и съездила в торговый центр. В коробке, обёрнутой бумагой в красную клетку — как и подобает настоящему подарку — был красивый шарф и ежедневник, на первой странице которого Лайя написала «душному, но самому сексуальному преподу» и нарисовала мультяшную парочку в миссионерской позе. Захотелось пнуть его ногой.       На кухне Лайя заварила кофе и, забравшись на стул с ногами, долго курила. Она всё спрашивала у себя, почему это происходит именно с ней. Неужели её так наказывали за блядский характер? Слишком жестоко.       Лайе казалось, что слёзы закончились ещё вчера. Они унесли с собой её душу, оставив только пустоту: огромную, чёрную, зияющую, всеобъемлющую. И один единственный вопрос: «почему?», но ответа, разумеется, никто не написал.       Лайя крайне долго собирала свои моральные силы, чтобы подняться на ноги и выйти в магазин. Воспалённым сознанием она понимала, что нужно что-то есть, но точно была уверена, что в продуктовой корзине окажется вино со вкусом новой жизни. Снова. Она впервые почувствовала этот вкус, когда поцеловала Влада, он был сладким и крышесносящим, а теперь сменился жуткой горечью и одиночеством.       Лайя уже не верила, что что-то вернётся обратно. Знала, что это точно конец. Влад её бросил и свалил, и отчаянно хотелось понять причины, разобрать его поступок, как блядские сонеты Шекспира, записать мотивацию в тетрадь по литературе, но, конечно, хрена с два это было возможно.       Наконец-то она оделась и вышла на улицу. Прямо на ступеньках стояла картонная коробка с красной наклейкой «переадресовано», а ниже были имя и адрес Лайи. Она присела на корточки и, аккуратно подцепив гладкую бумагу, отклеила её. Под ней был адрес квартиры, где жил Влад, и дата доставки — двадцать третьего декабря. К этому времени он уже куда-то уехал. Лайя подхватила коробку и вернулась обратно в дом, думая, что, наверное, её привезли вчера, но звонок у них дома уже сто лет как не работал.       Лайя бросила посылку на диван и пошла в супермаркет. Как и планировала, она взяла пару бутылок недорогого вина и полуфабрикаты, которые не требовали готовки, хотя только при взгляде на еду желудок сворачивался в трубочку и нестерпимо хотелось его очистить. Было бы ещё от чего.       Счастливые семьи и компании шатались по улицам Сан-Франциско. У всех было Рождество, а у Лайи — только ублюдочная жизнь.       Дома она загрузила немногочисленные продукты в холодильник, опять взялась за вейп, а заодно и ножницы: пошла открывать посылку. Внутри была куча коричневой бумаги и три книги Фицджеральда. Лайя поочерёдно вытащила их и разложила на диване, будто на витрине.       «Прекрасные и проклятые».       «Великий Гэтсби».       «Ночь нежна».       «А почему не «Пятьдесят оттенков серого»?» — спросила сама себя Лайя, потому что это было бы актуально, зная, что жизнь знатно её поимела в очередной раз. Разумеется, без смазки.       Потом она подумала, что, возможно, это её рождественский подарок. Но если так, то Влад точно долбанулся дарить ей книги, которые чёрта с два она бы стала читать. Лайя решила, что он заказал их всё-таки для себя, вот только начерта теперь бередит её выжженную дотла душу.       Лайя небрежно сунула книги назад в коробку, села на пол, упираясь спиной в диван, и, прижав колени к груди, разревелась.       Все каникулы Лайя именно этим и занималась: рыдала. Иногда громко, со всхлипами, иногда беззвучно, только слёзы быстро-быстро катились по щекам. Ещё она пила вино и курила, а в перерывах спала и читала блядского Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, который умер, как она некстати помнила, в тысяча девятьсот сороковом. Нужно было заниматься дипломным проектом, но было не до того. Иногда она пыталась есть, но от всего воротило.       Влад не звонил и не писал. Он ни разу не зашёл в «Фейсбук», а значит, и сообщения не видел. Волна беспокойства немного улеглась и превратилась в злость. Лайя думала, что лучше бы его вообще не было в её жизни. Она бы точно так сидела одна в этом слишком большом доме, потому что у всех соседей были любящие семьи, к которым они разъехались, но не испытывала бы вот этой тотальной пустоты и бездны.

***

      Первой с каникул вернулась Лола. Лайя увидела, как она затолкала в гостиную чемодан и сумку, когда сама шла в ванную, чтобы умыться и высморкаться после очередной порции рыданий.       Лайя неожиданно поняла, что пора заканчивать. Она дала себе достаточно времени пострадать. Просто несчётное количество бутылок из-под вина и баночек от жидкости для электронных сигарет. А теперь она напомнила себе, что её яйца вообще-то больше, чем у половины знакомых мужиков, и если кто-то не доиграл в спасателя бедной и несчастной Лайи Бёрнелл, то она сама должна себя спасти.       Лайя вернулась в комнату и взяла полотенце и халат. Она не принимала душ уже дня три, и волосы напоминали нечто слипшееся в один клубок. На самом деле это было только навскидку, потому что все дни каникул слились в один бесконечно долгий и нудный. Лайя выходила только в магазин и ни с кем не разговаривала, даже с продавцами, и не выключала гирлянду на окне ни днём, ни ночью. Подарок для Влада она затолкала на верхнюю полку шкафа, чтобы не мозолил глаза, но с завидной частотой надевала его свитер, каждый раз мысленно говоря, что она — конченая дура, а эту блядскую кофту нужно сжечь.       Лайя очень долго лежала в горячей воде, то и дело опускаясь в неё с головой, ухватившись руками за бортики ванны.       Опуститься — всплыть.       Опуститься — всплыть.       Опуститься…       Лайя на слишком долгий период задержала дыхание и резко вынырнула, хватая ртом воздух, а потом закашлялась. С водными процедурами тоже пора было заканчивать.       Выбравшись из воды, Лайя посмотрела наконец на своё отражение. Она стала ещё более худой и страшной. Под глазами были два мешка для картошки и бесконечные тёмные круги. Губы потрескались, кожа казалась серой.       «Красотка», — подумала Лайя, протирая начавшее снова запотевать зеркало ладонью, но зря, потому что дамочка напротив вообще не нравилась. Минус один из десяти. Возможно, даже минус два.       Лайя прибралась дома и вынесла кучу бутылок. Попробовала поесть, но смогла осилить только половину и без того небольшой порции. Она выключила гирлянду и спрятала свитер Влада в шкаф, а потом даже вышла прогуляться, включив музыку в наушниках на максимум.       Больше не плакать — была единственная установка в голове.       Завтра снова нужно было в университет: на лекции, а потом на работу. И больше никто не оставит ей две конфеты возле клавиатуры. Подумав об этом, Лайя свернула в сторону магазина. Она долго бродила в отделе сладостей, пока не нашла то, что искала: шоколадные конфеты в тёмной блестящей обёртке. Самые вкусные были в красной и фиолетовой, хотя остальные тоже нравились. Лайя насыпала в пакет сразу три фунта, решив, что теперь сама себе будет оставлять конфеты, как бы жалко это ни выглядело со стороны.       Январь пролетел незаметно. Лайя заставляла себя есть по утрам и меньше курить. Почти каждые выходные она работала в «Весёлом джинне», потому что Мэри уволилась после каникул. Они звали Лайю обратно, но она всё-таки выбирала кафедру, там было проще и легче, а бонусом — отсутствие наказаний от декана.       Почти сразу после каникул пришла новая преподавательница литературы — миссис Блэк. Профессор Рид попросил Лайю подготовить для неё стол, и она с разрывающимся от тоски сердцем выбрасывала бумаги, исписанные размашистым почерком Влада с ублюдочными завитками на заглавных буквах. Все личные вещи он забрал, остались только небольшие песочные часы, которые стояли за монитором. Выбросить их рука не поднялась, и часы перекочевали на стол Лайи.       В начале февраля Лайя купила тест на беременность. Потому что её продолжало мутить, в последний раз они с Владом не предохранялись, а идеальность её цикла — единственное постоянное в жизни — вышла из чата. Облокотившись на умывальник в ванной в ожидании результата, Лайя думала, что будет делать, если вдруг он окажется положительным, а в голове настойчиво звучало уверенное предупреждение бабки, что такая, как она, обязательно залетит ещё до конца школы. Квест со школой был успешно пройден, а вот по университету возникли вопросики.       «Выкуси», — через пару минут Лайя швырнула тест с одной полоской в мусорку, облегчённо выдохнув. Видимо, причиной были нервы, алкоголь и почти полное отсутствие жиров в рационе. Но в любом случае необходимость думать, что же делать и как же быть, отпадала, и это не могло не радовать.       В марте все начали шептаться, что Сандра пыталась вскрыть себе вены. Её соседка по комнате разболтала, что девушка сделала это из-за бывшего преподавателя по литературе, потому что он игнорировал все её попытки связаться.       Если бы Лайя была более эмпатичной, то даже пожалела бы Сандру, но Лайя такой не была и только раздражённо подумала, что та полная дура и уж точно не стоит так убиваться — в прямом смысле — из-за мужика. Пусть даже из-за Влада. Пусть даже сама Лайя недавно вылила по нему океан слёз, но это, конечно, было другое.       И снова студенты вспомнили про ту, из-за которой мистера Эванса уволили, и вернулись к построению своих блядских теорий. Но Лайи ни в одной из них не было, потому что она была недостаточно хороша. Возможно, так было даже лучше, пусть и совершенно горько.       Сандра вернулась к учёбе в конце месяца. Она больше не ходила на литературный кружок к Кейт, почти ни с кем не общалась и садилась теперь не напротив стола преподавателя, а в самом углу первого ряда.       В апреле Лайя скачала «Тиндер». Она не знала, зачем это сделала, потому что всегда свайпала влево, даже не глядя на фото. Это было сродни какой-то ублюдской медитации, приложения для которых постоянно всплывали в рекламе.       Но Лайя прекрасно знала, для чего преимущественно другие его устанавливают, и в такие моменты, вместо того, чтобы попытаться наладить с кем-нибудь контакт, неизменно вспоминала, как они с Владом трахались на всех горизонтальных поверхностях его квартиры. И в номерах отелей маленьких городков, где останавливались на выходные, и однажды прямо в его машине под её домом. Со злостью и ненавистью Лайя понимала, что до одури скучает и всё ещё его хочет. И появись вдруг Влад в Сан-Франциско, она, перед тем как высказать всё, что думает, не отказалась бы быть поставленной раком с накрученными на кулак волосами, потому что это была его любимая поза.       Лайя вообще всё про него помнила: и сколько сахара класть в чай, и что он стригся раз в три недели, и какую таблетку пил при головной боли, и что нельзя выбирать пиццу с халапеньо, потому что из острого он предпочитал только её язык. И как выглядят его блядские глаза. Особенно как выглядят его блядские глаза.       Она убеждала себя, что вообще-то в их отношениях кроме секса ничего не было, а значит, и за отношения их можно не считать, но в конечном итоге понимала, что не права. Потому что они действительно много разговаривали обо всём на свете, гуляли по кромке воды, крепко держась за руки, а иногда по вечерам Влад читал вслух, а она перебивала и комментировала, заставляя его хохотать. С ним было уютно молчать, положив голову на плечо, и лучше всего засыпать, укутанной в крепкие объятия. Лайя неизменно окрещивала все эти воспоминания блядством и бралась за вейп.       В мае Лайя едва не переспала с Лео. Она поехала вечером в бар, а когда вернулась, он ещё не спал и сидел в гостиной, играя в приставку. Лео попросил поговорить, и Лайя опустилась рядом с ним на диван. Он много извинялся и говорил, что был не прав, хотя прошло уже столько месяцев и давно пора было бы забить. А потом неожиданно её поцеловал. Лайя была пьяная и давно одинокая, поэтому ответила, чувствуя, как он торопливо пытается расстегнуть молнию на её платье. В первый момент она поддалась. Положила ладони на широкие плечи и сжала ткань футболки.       Но почти сразу Лайя его оттолкнула, выкрикнула, что Лео — мудак, мгновенно трезвея, и побежала наверх, а затем заперлась в ванной и долго тёрлась губкой, беззвучно плача от ненависти к себе и ему. И Владу заодно, потому что он оставил её одну.       Лайя пыталась иногда с кем-то знакомиться в баре, куда ходила теперь не работать, потому что они нашли нового сотрудника, а просто выпить в пятницу или субботу. Но всё неизменно заканчивалось полным провалом: как только доходило до вопроса «к тебе или ко мне?», Лайя сливалась и сваливала. Она прекрасно понимала, что чувствует к Владу не только грязное и пошлое желание, но и то большее, в чём они признались друг другу накануне его отъезда. Только вот Влад солгал, и Лайя имела полное право его ненавидеть и называть про себя ублюдочным ублюдком.       Ещё в конце мая началась сессия. Лайя, конечно, не стала прилежной студенткой, но умудрилась сдать всё без долгов. Не верилось, что университет подошёл к концу, и теперь было непонятно, что же делать дальше.       А в июне был выпускной. Лайя даже участвовала в «раз, два, эть, шапочки в воздух», получила диплом из рук декана с улыбкой для ублюдской фотографии, а на всё это блядство приехала посмотреть бабка, которая делано утирала слёзы и снимала на новый айфон.       Спускаясь по лестнице со сцены, куда вместо неё спешил следующий без-пяти-минут-не-студент, и крепко сжимая в руках диплом, Лайя подумала, что, наверное, справилась. Она закончила эту богадельню. Она не сдохла за эти полгода в одиночестве. Она собрала себя из осколков, которые остались пятнадцать лет назад от маленькой девочки, что неожиданно осталась одна против всего мира.       И сейчас эта маленькая девочка, облачённая в длинную чёрную мантию и ублюдскую шапку с кисточкой, ступала не с последней ступеньки — она ступала в новую жизнь. И Лайя не знала, какой та будет, и боялась, и волновалась, и ждала. И многое бы отдала, чтобы ей махала не бабка, которая её — несносного ребёнка и трудного подростка, которому нужно вымыть рот с мылом, — на самом деле ненавидит, а кто-то действительно родной, близкий и любимый.       Лайя сморгнула слёзы. Нет, она выше и сильнее этого дерьма. Она не вернётся в пучину боли и страданий, она возьмёт себя за волосы, вытащит на берег и больше никогда не станет той Лайей Бёрнелл, которой была до прошлого ноября: безразличной к своей жизни, считающей, что она хуже всех и не заслуживает счастья. И нехотя она понимала, что за это нужно благодарить Влада. Он своими действиями дал понять, что её, как минимум, можно уважать, считаться с её желаниями и просьбами. Ею можно восхищаться и делать комплименты, часто целовать и принимать без всяких «но». Её, возможно, даже можно любить. И Лайя прекрасно понимала, что влюбилась в отношение Влада к себе: в его заботу и нежность, готовность выслушать и поддержать, в ласковые прикосновения и восхищённый взгляд. Ей нравилось быть любимой и захотелось вдруг любить в ответ. Но это, конечно, не отменяло того, что он всё равно мудак.       Лайя не стала пробираться в центр зала к родственнице, присела с краю и положила диплом на колени. А потом до самого конца церемонии вручения оглядывалась по сторонам, тайно и страстно надеясь, что, словно в дурацком кино, приедет Влад. Но это, разумеется, было крайне глупо, потому что она была не в кино и не в книге, а в блядской жизни, и давно не верила в чудеса.       Сразу после вручения дипломов Лайя вместе с бабкой поехала в банк, решить вопрос с доступом к трастовому фонду. Они подписали массу бумаг, Лайя забрала папку со своими экземплярами, и вскоре они вместе спустились по высоким ступеням к парковке.       — Не желаешь ли поехать на ранчо? — её бабка, Джорджина, достала из изящной сумочки портсигар, тут же извлекла из него длинную тонкую сигарету и прикурила.       — Нет, — буркнула Лайя и устало привалилась к багажнику новенького блестящего «Мерина», который нагрело калифорнийское солнце.       — И почему же? — женщина изогнула брови.       — Свои планы.       Бабка смерила её долгим тяжёлым взглядом и сказала, что Лайя могла бы одеваться поприличнее, но та только пожала плечами. Всю дорогу назад до университета они молчали, и это было даже к лучшему. Лайя думала, что будет дальше, потому что предыдущие пять лет не были в полной мере взрослой жизнью, как сейчас оказалось. Настоящая взрослая жизнь начиналась завтра.       Никто не обнимался на прощание и не обещал позвонить. Лайя просто быстро вышла из машины, буркнула «пока» и громко хлопнула дверью с тонированным стеклом, а Джорджина дала по газам и умчалась в сторону города Ангелов.

***

      Этот день для Лайи был также последним рабочим днём на кафедре литературы. Она принесла кексы из супермаркета, а преподаватели подарили ей стильную ручку и ежедневник, и это было даже приятно, потому что после увольнения в баре её подарком была невыплаченная премия.       А ещё за неделю до выпускного профессор Рид сказал, что в музей неподалёку ищут экскурсовода, и если вдруг Лайя захочет, то он сможет замолвить за неё словечко. Это было очень неожиданно, и Лайя вдруг захотела. Она сама удивилась, что без особого труда прошла собеседование и отказалась от предложенного перерыва на отдых после университета. Предстояло выучить наизусть много материала, но в любом случае это было приятнее перспективы вернуться в бар.       За полгода Лайя не накопила на работе вещей. Ей даже не понадобилась пресловутая киношная коробка, в которую в обязательном порядке ставили чашку и зелёный цветок. На рабочем столе лежал блокнот, в котором Лайя когда-то рисовала в перерывах, пара карандашей, стояла кружка, а за монитором — песочные часы, принадлежавшие когда-то Владу. Всё это отправилось в красивый пакетик с прощальным подарком, и даже ещё осталось место.       Лайя протёрла стол и ровно расставила канцелярию. Можно было уходить. Лайя глянула на выдвижные ящики стола и со вздохом подумала, что, наверное, в них тоже нужно вытереть пыль, пусть они и остались ею не использованы. Она достала из сумки недавно убранную пачку влажных салфеток, вытащила одну и открыла верхний ящик.       В первую секунду Лайя даже моргнула, решив, что ей показалось, потому что она точно ничего не оставляла в столе. Но картинка не поменялась: на неё смотрел пакет с шоколадными конфетами, теми, которые всегда оставлял Влад. Лайя нерешительно их взяла. Под пакетом была тёмно-синяя бархатная коробочка и книга — сборник сонетов Шекспира в потрёпанной обложке, та самая, в которой Лайя сто лет назад нарисовала Влада.       Разложив свои находки на столе, Лайя пыталась понять, что это за блядство. Первой в руки она взяла коробку и осторожно открыла. Внутри были серебряные серьги-веточки, изящные и безумно красивые. Идеальный рождественский подарок. Лайя шмыгнула носом и открыла книгу.       Первая страница, на которой Лайя когда-то оставила рисунок, была аккуратно вырвана, а на обложке она заметила подпись знакомым почерком — Влад Эванс. А Лайя думала, что это библиотечная книга. Взамен отсутствующей странице лежал сложенный вдвое лист бумаги, который Лайя тут же развернула и увидела рисунок. На нём была изображена она сама. Простой карандашный набросок, сделанный, видимо, наспех, где она подпирает щёку ладонью и словно о чём-то задумалась.       Лайя улыбнулась и перевернула лист. Вторая сторона вся была исписана таким знакомым почерком с ублюдочными завитками. Положив бумагу перед собой, Лайя начала читать.

«Моя милая Лайя! Как ты любишь повторять, в этой богадельне слухи разлетаются быстро, поэтому, думаю, ты уже в курсе, что произошло. Но если вдруг нет: вчера кто-то снял нас на балу и отправил фотографии ректору. Возможно, ты посчитаешь мои действия неверными (конечно, ты посчитаешь), но я договорился о том, чтобы ты окончила учебный год. Взамен я ухожу из университета и возвращаюсь в Нью-Йорк. Мы не можем быть вместе, пока ты не закончишь учёбу, это было главным условием ректора, а все университеты Калифорнии для меня теперь закрыты. Авторитет учебного заведения и всё такое. (Но видела бы ты лицо ректора, Лайя! Тебе бы точно понравилось!) Да, я понимаю, что делаю больно и тебе, и, поверь, себе, но мне действительно важно, каким будет твоё будущее. Ты очень талантлива, Лайя, и я могу об этом судить, потому что сам когда-то рисовал (но не картину в спальне, она, правда, ужасна; лучшее, что было в той спальне, — ты). Возможно, сейчас ты считаешь иначе, но образование — важная составляющая жизни. Ты можешь это отрицать, спорить и наверняка сейчас будешь закатывать глаза и цокать, думать, что я — душный препод, который всегда не прав. Но, поверь, твой диплом однажды тебе пригодится, как и знания, которых ты, моя девочка, так старательно пыталась избежать. Особенно по литературе, но здесь я с тобой согласен, должен признать. Твоё воображение богато просто донельзя. Я бы с радостью забрал тебя с собой. Но тогда тебе придётся бросить университет, и я не прощу себе этого. Я не должен становиться на твоём пути. Возможно, спустя эти долгие месяцы мы всё-таки сможем быть вместе. Будем гулять по Сан-Франциско или по любому другому городу, который ты выберешь, и никто не сможет нам помешать. Я безумно рад, что ты появилась в моей жизни. Такая смешная и колючая, но чертовски красивая. Я не говорил тебе этого никогда, но я помню тебя ещё на третьем курсе. Мы столкнулись на лестнице в мой первый рабочий день, и вместо извинений ты сказала, что нужно смотреть, куда прёшь. Конечно, меня ты не запомнила. Лайя Бёрнелл слишком крута, чтобы запоминать всяких ублюдских преподавателей, да? Ещё я часто видел из окна кафедры, как ты рисовала, сидя на траве в погожие дни. Тогда я и подумать не мог, что смогу когда-то к тебе просто прикоснуться. А потом совершенно внезапно твоей группе поставили обязательный курс литературы. Ты мне постоянно хамила, а я с каждым разом всё сильнее тебя хотел. Ты даже не помнила, как меня зовут, Бёрнелл! Мне так много хочется сказать, Лайя, но у меня совершенно нет времени. Здесь и так должно было быть втрое меньше текста, но мы всегда с тобой много говорили. Просто знай, Лайя, что ты талантливая. Ты красивая. Ты умная. Ты весёлая. Ты интересная и просто самая замечательная. И всё с тобой в порядке. А ещё с тобой моя жизнь действительно наполнилась смыслом.

P.S. Оставляю твой рождественский подарок. Надеюсь, тебе понравится, хотя я не очень-то разбираюсь во всех этих вещах. И конфеты. На первое время тебе должно хватить. Но, прошу, не забывай завтракать и поменьше кури. И не сквернословь!

P.P.S. Ниже мой личный номер. Рейс в Нью-Йорк сегодня в десять вечера, потому что завтра утром единственная возможность попасть на встречу с ректором Колумбийского. Если ты позвонишь, то я обязательно к тебе приеду. Если нет, то приму твоё желание закончить всё немедленно, я не могу обременять тебя на отношения на расстоянии. В любой ситуации и при любом раскладе, я тебя люблю, мой комочек ненависти и злости, пусть и не имею права писать сейчас этих слов. Ты у меня самая сильная девочка и ты заслуживаешь быть счастливой».

      Лайя закончила читать, а на лист упала первая солёная капля, размывая чернила. Девушка поспешила отодвинуть подальше письмо и дала волю слезам. Она беззвучно плакала, обхватив себя руками за плечи, которые дрожали, и закусывала губу, чтобы не издать ни звука.       Лишь спустя время, чуть успокоившись, Лайя подумала, что она — дура, но быстро пересчитала, что это Влад — идиот, потому что нормальные люди не оставляют записки так, чтобы даже чёрт сломал ногу при поиске. Внутри разлилось нечто, похожее на счастье. Она теперь была свободна от университета и всех этих условностей и дурацких правил. Влад её любил, но жизнь, как всегда, решила поиздеваться, однако сейчас всё можно вернуть обратно. Лайя схватила телефон и быстро набрала заветные цифры.       Гудок.       Ещё гудок.       И ещё один.       — Алло! — в трубке раздался звонкий женский голос.       Лайя сбросила и на всякий случай сверила номер. Она не ошиблась. Лайя небрежно сунула вещи со стола в пакет. Сад, который вновь начал цвести, поглотил пожар. Конечно же, Влад не ждал её полгода. Но выбросить эти осколки воспоминаний не было сил.