Какая красота

Ёлка – “Скучаю”

– Сон для слабаков, да, Арсень? – не только в голосе, но и в выражении лица Антона, в самой позе чувствовалось осуждение. Арсений отмахнулся (закрытый специальной крышкой стаканчик с кофе не подвёл, кофейного душа не случилось), придал лицу максимально бодрое выражение: – Я спал. Часа полтора, свернувшись в невообразимую позу в кресле “Сапсана”, но спал. – Как ты планируешь отработать день? У нас как минимум техничка, не говоря уже о прочем! А у тебя ещё и съёмки для этого, как его, из головы вылетело… Ну про спорт твоё! – Как-нибудь. – Чем ты вообще занимался? – Антон гневно пыхтел, ругался, но помогал ему снять ветровку, забрал стакан с кофе и отдал обратно, только когда Арсений привёл себя в видимость порядка: пригладил волосы, потёр покрасневшие, воспалённые от недосыпа глаза, поправил одежду. Не стал требовать ответа, когда Арсений неопределенно повёл плечами, оставил наедине с собой, когда попросили, и переключил на себя внимание парней перед техничкой, давая ещё пятнадцать минут посидеть в темноте и тишине. Украдкой сунул в руку банку энергетика, явно подхваченного у Матвиенко, когда после технички Арсений пристроился на стуле в углу и бездумно просматривал свежие сториз в инсте: – Жив? – Конечно, – но банку он взял. И даже не сдал Антона, когда гневный Серёжа явился по его душу: – Эй, кто спёр мой энергетик?! – Я тебе новый куплю, Серёнь, – Арс салютнул чёрной банкой, сделал ещё глоток, морщась от вкуса. Слишком сладко, хотя производитель клялся и божился, что сахара в составе нет, только искусственные подсластители. Но какая, в сущности, разница, если прежде он просто умирал от недосыпа, а теперь теперь умирал энергичнее. Надо было всё-таки собраться. Выскрести откуда-то силы, взять себя в руки и отложить умирание и тревожные мысли на несколько часов. В конце концов, у них ещё брифинг, а потом у него съёмки для “Спортивного инстинкта”. В конце концов, он же не только бахвалится, что он вообще-то актёр. * – Как ты это делаешь? – Делаю что? – Арсений открыл глаза, повернул было голову, но почти сразу снова прижался головой к стеклу. Мозг не успевал обрабатывать информацию, и огни ночной Москвы сливались в одну смазанную полосу, как на фото с большой выдержкой. Точно, у него же ещё фотосессия послезавтра… – Ты утром так выглядел – краше в гроб кладут. Я думал, ты где-то в середине дня свалишься просто. А ты… – А я что? – снова спросил, не дождавшись продолжения, Арсений. Скосил взгляд: Антон смотрел на дорогу, руки лежали на руле расслабленно и уверенно, и не сказать, что он чем-то взволнован, если бы не поджатые губы. – На каком топливе ты работаешь, Арс? Арсений пожал плечом и снова смежил веки. Отупевший от усталости мозг ничего не готов был выдать в ответ. Очень хотелось в тепло и на ручки, и если тепло ему обеспечила накинутая на плечи куртка Антона, то на ручки не светило ещё очень долго. Антон отвезёт его домой и уйдёт на какой-то день рождения вместе с Ирой, вернётся “утром и пьяный”, конец цитаты. Учитывая, что он за рулём, скорее “ночью и трезвый”, но в этот раз придираться к формулировкам настроения не было. В гостиницу не отправил, и то хлеб. Не то, чтобы были предпосылки, но червячок вечных сомнений, отъевшийся за время недосыпа, немало подточил уверенность в себе, в Антоне, в радужном совместном будущем и настоящем и уж тем более в перспективах ближайших дней. Арсений изо всех сил давил этого червячка, тем более что Антон поводов не давал, напротив: был заботлив даже больше, чем всегда, а с давно нестриженными кудрями ещё и чисто эстетически великолепен. Он и забирать Арсения со съёмок приехал уже одетый для вечеринки, выбритый, надушенный и красивый настолько, что руки опускались и сердце замирало. Арсений чувствовал себя, как будто вернулся на пару лет назад, во времена, когда можно было смотреть, но не трогать. Когда был только “Шаст” и “бро”, безо всяких там бонусов, и нежность и забота если и проскальзывали, то как будто дозированно, чтобы не навредить. Как будто это яд. Как будто они вообще могли бы чему-то навредить. Потом была Ирина сумасбродная идея, а ещё потом всё поменялось так резко и кардинально, что Арсений ещё добрых полгода не знал, как себя вести. Обнять лишний раз – можно? А поцеловать, когда никто не видит? А поцеловать, если кто-то всё-таки может увидеть? А написать в личку что-то тёплое, например, что он скучает? А если не селфи с выверенного ракурса и с отработанным выражением лица, а сонное, просто потому что неласковое питерское солнце в кои-то веки красиво вызолотило его кухню и его тоже немножко?.. Он как будто шёл по ненадёжному прибрежному льду, каждый раз рискуя оступиться. Каждый раз ожидая, что из-под ног побегут трещины, и он ухнет в ледяную чёрную глубь, откуда ему уже будет не выбраться. Тогда казалось, что проще было бы не начинать. Ну и что, что сердце болело от невозможности прикоснуться. Ну и что, что каждый кружочек в телеграмме засматривался до тех пор, пока Арс не запоминал его покадрово, вплоть до движений ресниц. Ну и что, что каждый войс заслушивался до того, что даже текстовые сообщения начинали звучать в голове голосом Шаста. Не так уж много времени они проводили вдвоём, не так уж часто встречались, и если бы это чувство, что так и не отгорело за годы совместной работы, продолжило тлеть и прожигать нутро до селезёнки, может, ничего бы не поменялось. А потом Антон отвечал на объятия, на поцелуи, на сообщения, присылал собственные взъерошенные селфи и писал первым, спрашивал, как дела. Желал спокойной ночи и доброго утра, – “спокойной ночи” Арс получал перед сном, а “доброго утра” – когда просыпался сам Шаст, и это подкупало. Это как будто бы значило “Я думаю о тебе перед сном”. Это как будто бы значило “Я первым делом вспоминаю о тебе утром”. И когда они снова остались наедине впервые с того непростого разговора, Шаст сгрёб его в охапку, повалил на кровать, зацеловал, как будто бы это для него тоже что-то значило. – …Арсюш, – кажется, он всё-таки задремал: совсем пропустил момент, когда автомобиль остановился у подъезда. Антон держал его за локоть и смотрел встревоженно, тяжело. – Ты точно в порядке? Дойдёшь до дома? Я Ире позвонил, чтобы спускалась, ты даже не проснулся. – Дойду, – он завозился, принялся выпутываться из куртки. Холода пришли в Москву раньше положенного, Антон оказался готов, а вот он сам – не очень, и при мысли о том, что между нагретой курткой и горячим душем будет несколько минут в стылой ночи, пробирала дрожь. – Оставь, – Антон придержал куртку у него на плечах. – А ты? – Да добегу как-нибудь. Арс, ложись спать сразу, ладно? Ира постель оставит. – Ладно, – его хватало только на односложные ответы. Хотя Арс понимал: сейчас он поднимется, примет душ, ляжет под одеяло – и сон отступит, потому что в этой квартире ему очень тяжело засыпать одному. И без того вечно кажется, что он вор, забрался в чужое счастье, чтобы отщипнуть себе кусочек, и ему не положено находиться там, где он находился, ему нельзя прикасаться к этой семье, нельзя быть её частью, это не нормально. Болезненное ощущение собственной никчёмности свербило под лопаткой и отдавало болью в сердце; он состоялся как профессионал, он, пожалуй, неплохой человек, у него проекты, дела, у него есть друзья вне работы, он живёт то в одной, то в другой столице, он хотел вырваться из Омска – он смог, пусть и говорят, что не стоит пытаться покинуть Омск… А вот с личным счастьем всё как-то очень странно. С одной стороны, вот оно, личное счастье, барабанило пальцами по рулю. С другой стороны, где-то в лифте накручивала локоны на пальцы женщина, с которой его личное счастье поедет куда-то, а потом вернётся домой и будет с ней, даже когда Арсений уедет. И его уже давно прекратили звать переехать насовсем. Сближение с Антоном ничего в этом плане не изменило. – Арс, опять загоняешься, – Антон дёрнул его к себе, и ручка переключения передач больно врезалась в рёбра. Но плевать, пока он вот так обнимает – плевать. – У тебя на лице написано, что ты о чём-то думаешь, о чём тебе думать не надо. Арс, Арсюш, Арсюша, – с каждым словом – новый поцелуй по усталому лицу, и от этого таял ледяной усталый комок в груди. – Завтра выспимся, позавтракаем, побудем дома вдвоём, хорошо? – А Ира? – нашёл в себе силы спросить, потому что когда Антон приезжал к нему в Питер – это одно, там действительно можно играть в печальный буррито и просто лежать в обнимку, пока не затекут бока, а потом пойти гулять. А тут… – У Иры планы на завтра, её не будет целый день. Не помнишь? Она писала в чате ещё на прошлой неделе, – и снова поцелуи по лицу, по щекам, по опущенным векам. Что-то такое Арсений припоминал, но очень смутно. То ли сообщение быстро ускакало вверх, то ли сказано было походя, то ли он просто не воспринял тот факт как зеленый свет своей близости с Антоном. – Я люблю тебя, – наверное, это максимально длинная фраза, на которую он был способен. Арсений попытался вложить в неё и признательность, и благодарность, и тепло, и всё, что подтапливало тот ледяной комок, и, кажется, у него получилось: Антон обхватил его лицо ладонями и поцеловал крепко и нежно, тронув его губы языком. – И я тебя. Ира идёт, поднимайся и ложись спать. * Дома у Антона всегда едва уловимо пахло табаком и сладковато-пряным женским парфюмом, а ещё – чистотой, несмотря на насыщенный рабочий график обоих его постоянных жителей и наличие кота. Дома у Антона пахло домом, как бы слащаво это ни звучало, и на несколько секунд Арсений остановился в прихожей, уронив сумку с вещами под ноги. Кот вышел к нему, мазанул пушистым хвостом по голени и ушёл, оставляя гостя наедине со своими мыслями. Мысли пошли по кругу, и какой-то части Арсения это начинало надоедать. Особенно то, что даже сейчас, стоя в прихожей, зная, что его ждёт расстеленная Ирой кровать и, скорее всего, приготовленный ею ужин, зная, что его звали сюда, помня, что Антон сам вызвался забрать его со съёмок и довезти до дома, чтобы провести ещё немного времени вместе, – он всё равно плавился от поразительного в своей интенсивности ощущения, что ему тут не место. Невзирая на поцелуи в машине, невзирая на то, как смотрел Антон. Он здесь один, и прямо сейчас это било под дых, стирая все логичные доводы и здравые рассуждения. Горячий душ расслабил напряжённые мышцы, но не вымыл из головы ничего, от чего Арсений и рад был бы избавиться. Ужин он убрал в холодильник: есть не хотелось, хотелось в объятия. Попробовал уснуть, но свежее постельное бельё пахло стиральным порошком, и даже толстовка с полки Антона больше пахла шкафом, чем Антоном. Сон, как и ожидалось, не шёл. Время от времени Арсений проваливался в какое-то забытье, но открывал глаза от каждого шороха: от шума воды в стояке, от далёкого визга шин под окнами, от лая бродячей собаки, от хруста кошачьего корма, – Люк устроил себе поздний ужин, потоптался по животу Арсения и ушёл куда-то по своим ночным кошачьим делам. В конце концов он сдался и достал телефон. Голова начинала болеть от света экрана и от мелькающих в ленте инстаграма фотографий, но это лучше, чем смотреть в потолок и раз за разом заставлять себя думать о том, как хорошо и продуктивно прошли последние несколько дней, а не о том, как одиноко нынешней ночью. Старый стал, сентиментальный. Раньше такого не было. С другой стороны, – Арсений бездумно лайкнул последнее фото Дарины и обновил страницу, замер, разглядывая карусель в Ирином свежем посте, – раньше он не рвал жилы, чтобы всё успеть закончить и провести в Москве чуть больше дней. Они с Ирой собирались вероломно бросить Антона на съёмках “Контактов” и уйти гулять в ботанический сад, делать попсовые фото в осенних листьях и есть мороженое. А ещё очень хотелось снова потанцевать в том клубе, где администратор достаточно ему должен, чтобы закрывать глаза на то, что Арсений со спутником закрываются в его кабинете… Ира выложила ещё одну карусель, и Арсений открыл было уже комментарии, но решил, что скромные восторги её внешним видом лучше всё-таки высказать лично. Перешёл в телеграм, снова завис, разглядывая подпись “онлайн” у иконки Антона. Сейчас казалось, что неоново-синюю, хотя, конечно, она ничем не отличалась от обычной, просто… Просто когда-то давно Антон раскрасил его серый мир яркими красками, и с тех пор всё, что связано с ним, сияет ярче тысячи солнц. И болит, если уж болит, тоже на славу. Встал, прямо в одеяльном коконе сходил на кухню попить, там и остался, свернувшись в углу дивана, всё гипнотизировал взглядом аватарку Антона. Всё ещё “онлайн”. Наверное, раз так, он не очень-то и занят на вечеринке?.. На звонок Антон ответил почти сразу: – Что случилось? – вот так просто, без приветствий, без обращений. Проклятый комок, намёрзший заново с момента расставания, встал в горле. – Ничего, – Арсений натянул одеяло повыше, – просто. Увидел тебя в сети. Мешаю? – Не. Ща, погодь, я отойду, тут громко очень… Ты чего не спишь? – фоновый шум стал тише, послышался щелчок зажигалки. – Не могу уснуть. – Это от переутомления. Там в холодильнике молоко есть, согрей себе молока с мёдом. – Что за бабушкинские способы, Шаст, – комок никак не желал уходить. – Зато работают. Сек… Да, здорово, отлично выглядишь, – голос отдалился: Антон отодвинул телефон от лица. – Слушай, я занят, что-то срочное? Я к тебе потом подойду, ага? Да, – снова прямо в микрофон. – Погоди секунду, пожалуйста, я… – вызов прервался. Комок выпустил иголки. Ну в самом деле, чего он хотел вообще. Ей-богу, лучше бы остался в гостинице, тогда даже намёка на домашний уют удалось бы избежать, и гораздо легче давалось бы осознание, что весь этот уют всё-таки не для него. Не про него. Серёга порой скидывал на посмеяться цитаты из пацанских пабликов, и прямо сейчас хотелось хотя бы мысленно воспроизвести что-то про одиноких волков, но одинокие волки не сидят в одеяльном гнезде, напялив за каким-то хером чужую толстовку, и не жалеют себя. Пиздострадания в чистом виде, просто так совпало, что именно сейчас, именно сегодня, когда ему жизненно необходимо тепло и участие, это самое тепло и участие ему никак, никоим образом не получить, совсем. Телефон завибрировал в руках, и Арсений ещё несколько секунд вглядывался в фото, которое сам прикрепил к этому контакту. Прошедшим летом в Италии Антон был таким ярким, таким искренним, таким открытым. Таким счастливым. Таким… Его. Их. Но тогда вообще не ощущалось, что они с Ирой как-то его делят. Что кому-то чего-то не хватает. А в последнее время дела затянули, они снова разъехались по разным городам… Потом осенняя регулярная хандра наложилась на усталость, и даже фото – Антон в пляжных шортах стоит в пол-оборота на балконе и машет сигаретой, доказывая что-то Ире за кадром, – не помогало вернуться в те ощущения. – Да, – он взял трубку на шестом, кажется, гудке. – Арсень, – родной негромкий голос в трубке как будто бы пригладил колючки у ежа, что царапал его горло. – Что случилось? Рассказывай давай, в жизни не поверю, что ты просто так мне в четыре утра звонишь, потому что увидел в сети. – Да я, – Арсений сглотнул. – Я правда уснуть не могу, вообще херня какая-то, Шаст, веришь? Увидел фотки у Иры, потом ты в телеге торчал, ну и… Вот. – Да я Ире как раз фотки отправлял, чтобы она потом в инсту выложила, – Антон нашёл какое-то супер-тихое место, звук затяжки Арсений услышал как будто бы с расстояния в полметра. – Даже не думал, что ты засидишься, ты же чуть в машине не вырубился. – Мне тебя не хватает, – вырвалось почти против воли, он не планировал развозить сопли. – Я пиздец скучаю, Антох, сейчас как-то особенно паршиво. Антон, кажется, впечатлился заходом: подавился, закашлялся. Арсений ждал: сначала пока приступ кашля прекратится, потом когда Антон хоть что-то ответит. Не дождавшись, попытался сглотнуть, порывисто вздохнул, когда не вышло: – Ладно. Спасибо, что перезвонил. – Арс, я буду дома минут через тридцать. Раз уж ты не спишь, то полчаса ещё продержишься? – Не надо. Я не за этим… – Арс, – его перебили, не дав сказать то, что, на самом деле, очень не хотелось говорить. Потому что “не за этим”, конечно, и вообще пора бы прекратить разводить драму на пустом месте, но от слов Антона вроде бы стало немного теплее. – Шаст, не надо, правда, – он ещё раз напомнил себе, что он вообще-то взрослый мужчина и вполне может справиться с бессонницей и тоской сам. – Не бросай Иру и компанию, утром увидимся. – Арс, послушай меня! – Антон повысил голос, и стало неприятно-неловко. – Прости, мне не стоило… – Арсений! Да ты замолчишь или нет?! А вот теперь просто неприятно. Арсений уже почти отвёл телефон, чтобы сбросить вызов, но палец замер над красной кнопкой: – Арс, я люблю тебя, слышишь? – да не только он слышит, но и прохожие в радиусе половины квартала, если так орать! – Пожалуйста, выслушай, Арс! Ты здесь? Арс? – Я здесь. – Я люблю тебя, – повторил Антон тише, и горло свело уже совсем по другой причине. – Дурак… Я приеду. Если тебе будет легче с этим смириться, знай, что тут уже всё равно почти что конец, народ перепился, а Ира отсюда сразу на такси поедет к девочкам, они догуляют женской компанией. Всё? Я тебя успокоил? Я никого важного не бросаю. Слышишь? – Слышу. – Не загоняйся, прошу тебя, Арсень. Я приеду и мы поговорим, ладно? Или ляжем спать, а потом утром поговорим, как хочешь. – Ладно. – Пойду попрощаюсь. Я скоро, ага? Вызов прекратился, но Арсений так и не выпустил из рук телефон. Где-то он увидел выражение “плохорошо”: это когда одновременно хорошо и плохо, или так хорошо, что плохо, или так плохо, что хорошо. Болезненная неестественная (адреналиновая: с ума сошёл, что ли, так орать слова любви в людном месте?! Чуть сердце не остановилось!) бодрость вполне подходила под это определение и сама по себе, а сейчас так вообще за горло взяло. Вот уж действительно, “плохорошо”. Антон позвонил ему из машины. Дождался невнятного ответа и принялся рассказывать про вечеринку, про именинника, кого-то из средней крупности шишек канала, про селеб, которые туда припёрлись (так и сказал - “припёрлись”), про шоу-программу (“Арс, клянусь, ты танцуешь прям сильно лучше!”), про музыку (“Да пизда вообще, где они откопали этого мамонта, которого поставили за пульт? Что за юбилей в стиле нулевых?!”), про Иру – для разнообразия, исключительно в хороших выражениях. Этот бессмысленный трёп должен был убаюкивать сам по себе, но что-то работало не так: Арсений сидел на диване, закутавшись в одеяло, улыбался, как дурак, и поддакивал, задавал вопросы, плохо каламбурил (на хорошие каламбуры не хватало сил), и ждал. – …и, короче, на очередном “Тошик” я сломался уже просто, ну какой я нахуй Тошик-дошик, если она глаза залила так, что я ей опять двадцатилетний сопляк, то кто ж ей виноват! Короче, нахуй я её не послал, но она меня сама послала. Иришка меня отчитала потом, но она тоже очень близка к “в говно”, так что вышло неубедительно. Всё, я паркуюсь. Вставай, сова, медведь пришёл! – Открыто, – Арсений бросил взгляд в сторону двери, но вставать не стал. – Ищи меня по запаху разложения. – Ты разлёгся на кровати, я надеюсь? – На диване, – абсолютно детский восторг от того, что Антон распознал и поддержал шутку, мешался с отупляющей усталостью и порождал что-то вроде бабочек в животе, только для сорокалетних больших мальчиков. Нет, не глисты. – Арс! Ну он же короткий! И вообще, Ира для кого постель стелила? Ты дурак? – Там я тоже полежал. Я как Маша, на всех кроватях понемногу. И я очень компактно разложился, не раскладывая диван. Поднимайся давай. Всё та же болезненная неестественная бодрость (адреналин схлынул, но организм решил, что начался новый день и пора вставать, тем более что обычно Арсений примерно в это время и поднимался) позволяла говорить длинными предложениями, но железа, отвечающая за связность речи, у него отказала. Ну хоть выйти из окна (уйти ночевать в отель) больше не хотелось, и вот то бессильное ощущение никчёмности и ненужности притихло, припорошенное голосом Антона. – Арс? – этот самый голос вырвал его из сна-не-сна, мгновенного и странного, провалился и не заметил, а уже пускаешь слюни на ворот толстовки. – Бог ты мой, Арсений! – Антон сидел на корточках перед диваном, честно старался не улыбаться и выглядеть грозно, но кудрявая чёлка всё рушила: придавала ему вид одухотворённо-поэтичный, хоть стихи слагай. Пока что Арсений сложил руки ему на колени, наклоняясь за поцелуем. Антон не подвёл: поцеловал, поймал в объятия и как-то так изящно и плавно перетёк на диван, затащив Арсения на себя полубоком, что с трудом верилось, что обычно у этого человека грация картошки. – Кажется, я всё-таки немного уснул, – поделился Арсений наблюдением с его шеей и прижался лицом. – Арсюш, когда ты в последний раз нормально спал? – Антон держал его на руках, как маленького. Кто тут взрослый, поживший жизнь и суровый? Кто тут Арсений Сергеевич? “Ха-ха” три раза. Свернуться калачиком хотелось неимоверно. – Я не буду отвечать, чтобы тебя не расстраивать. Много дел, Шаст, не до сна. – Всех денег не заработаешь, ты же в курсе? – Да я разве из-за этого… То есть, конечно, и из-за финансовой составляющей тоже, но в основном – потому что горело, потому что свербило в душе, нравилось, хотелось продолжать ещё и ещё, делать больше, прыгать выше, жить быстрее!.. – Что случилось? – негромко спросил Антон в очередной раз, и наконец-то Арсений был готов ответить: – Устал, как собака. Соскучился чудовищно. Опять загнался по поводу того, что это всё зря, и нахрена тебе такие прыжки с переподвыподвертом, – тренированный язык даже сейчас в узел не завязался, а Антон недовольно хмыкнул. То ли прыжок этот хитрый ему всё ещё по старой памяти не нравился, то ли в целом откровения Арсения. – Всё совпало просто и навалилось кучей. – И ты остался с этим один, – вроде бы вопрос, но совсем без вопросительной интонации. – Ну, Шаст… – Арсень, ну мы же договаривались, – вроде бы недовольный, но гладил по боку и не давал отстранить голову от шеи. – Тараканов кормим вместе, да? Арс, Арсюша, дорогой мой, – он всё-таки умел как-то так говорить, что пробирало до нутра даже без особых голосовых модуляций. Просто от звуков собственного имени. – Я люблю тебя, ты мне нужен, я счастлив, что мы всё это начали. Ты не чужой мне, ты мне больше, чем друг, и ты не чужой в этом доме, Арс… – и от поцелуев то в макушку, то в висок. – Или ты по поводу Иры загнался? – Отчасти, но не так, как… – Арсений перелёг, чтобы не ломило в боку, обнял снова. – Не так. Короче, нормально всё. Шаст, я умом понимаю, что дурак, что вообще не о том думаю, но так хреново было, ты бы знал. – Верю. За окном неуверенно занимался рассвет, и было видно небо. Немножко, краешек между крышами соседних домов. Небо пока ещё не налилось цветом, но облака спрятались, вниз поглядывали разве что самые пьяные звёзды, и никакая сказочная тайга не могла увлечь их настолько, чтобы упасть. – Пойдём в кровать, – Антон потормошил его за плечо, и Арсений моргнул, понимая: всё-таки задремал. – Иди первый, я в душ и к тебе, ага?.. Но ложиться опять одному не хотелось, и Арсений застыл у окна, зябко натягивая на плечи одеяло. С их этажа люди внизу – дворники, бегуны, собачники, – казались не то, чтобы совсем маленькими, но как будто бы незначительными. Да что там, иногда весь мир терял значимость, и приходилось напоминать себе, где он, что он, кто он, ради чего он. То ли старость подкрадывается вместе со смирением, то ли многолетняя усталость даёт о себе знать, то ли, наоборот, наконец-то отпускает, и можно позволить себе притормозить. Но не так, чтобы весь мир бежал вперёд, обгоняя, а так, как будто бы застывает самолёт в небе: парит над облаками, и всё хорошо, если подтвердилась контрольная высота. – Арс, ну ты же не лошадь – стоя спать, – Антон, горячий после душа, обнял его вместе с одеялом, прижался щекой к волосам. – Чего застыл опять? Пошли… Его небо – здесь, и парит он – тут, и застывает – тоже тут. И всё обязательно будет хорошо.