Причина забыть твоё имя

      В квартире резко становится неуютно. Арсений пропускает внутрь своего гостя, который, к слову, настроен очень решительно. Где-то на кухне щёлкает вскипевший чайник, который сейчас сглаживает затянувшееся молчание.       — Я весь во внимании. — Не снимая куртку, Антон садится на диван, складывая руки на груди.       — Там всё не так просто, Антош. — Стараясь сгладить острые углы, возникшие внезапно между двумя близкими людьми, Арсений проходит вглубь комнаты и садится рядом вполоборота.       — Я никуда не тороплюсь. — Всё-таки стягивая с себя верхнюю одежду, Шастун не перестаёт метать молнии. В нём закипает злость и непонимание, почему от него скрыли такие важные детали, почему не рассказали сразу?       — Дело в том, что… — Арсений мнётся, кусая губы. Когда-то он уже пережил всё это, они уже обсуждали эту ситуацию. Ругались, ссорились, кричали, но смогли всё решить и остаться вместе. Но Антон этого не помнит, поэтому его реакция на дальнейшие слова — может вызвать новый взрыв, которых слишком много в последнее время в их отношениях. — Начну сначала. Мы познакомились с тобой, когда ты ещё учился в универе. Я тебе рассказывал. — На это Антон утвердительно кивает, немного смягчаясь. — Мы пытались делать вид, что у нас охуенная дружба и ничего больше. Но, когда мы поняли, что симпатичны друг другу, всё усложнилось. Мои родители знали про мою ориентацию, поэтому им было легче тебя принять, а вот твои… ты решил им пока что ничего не рассказывать. Мы съехались, оправдав это тем, что снимать квартиру на двоих проще и веселее. Потом начались вопросы по поводу того, когда ты уже найдёшь себе невестку. Несколько раз они приезжали к нам с «дочками тёти Любы» и пытались тебя свести с ними на глазах у меня. — Попов обнимает себя руками, ощущая пробирающий кожу мороз. Ему очень неприятно вспоминать всё это. Ещё хуже от мысли, что дальше не лучше. — Ты продолжал молчать, а я терпеть. Мы встречались уже около двух лет, когда ты в очередной раз сказал, что признаешься им и, в итоге, вместо этого, согласился пойти на свидание с одной из девушек. Я тогда вскипел и… в общем, я совершил ужасную ошибку.       — Ты мне изменил? — Антон щурится, а на щеках появляются заметные очертания желвак. В животе возрастает неприятное ощущение, напоминающее рвотные позывы.       — Нет, господи, нет. — Арсений мотает головой и подсаживается ближе, чтобы взять окольцованные руки в свои горячие ладони. — Я очень злился на тебя и… когда ты ушёл с этой девушкой… я знал, что у вас с ней ничего не будет и, как только выдастся возможность, ты улизнёшь от неё… но мне было так обидно, что ты оставил меня одного. Я не понимал, почему ты так долго скрываешься и играешь в прятки с самим собой, разбивая мне сердце. Я тогда ещё не до конца понимал, что люди бывают ярыми гомофобами и… рассказал твоим родителям всё сам, пока тебя не было дома.       — Что рассказал? — Хмурится Антон и заранее напрягается, боясь услышать ответ.       — Всё. Про твою ориентацию и наши с тобой отношения.       Попов замолкает, сжирая себя изнутри. Заглядывает в пустые зелёные глаза и сам каменеет от страха. Такая вот она правда — грязная, больная и от неё отнюдь не легче. Это ещё не конец истории. Ему следует рассказать о том, что сам Антон узнал об этом инциденте только спустя пару дней и не от Арсения, а от самих родителей, которые привезли чемодан вещей Шастуна и бросили на пороге квартиры «голубиной парочки».       Андрей и Майя поставили сыну ультиматум: либо они примут его в родной дом с невестой или законной женой, либо больше никогда не будут с ним контактировать. Скрепя сердце, страдая от такого серьёзного разрыва и огромного количества противных фраз, брошенных родителями, Антон выбрал остаться с человеком, из-за которого фактически лишился семьи.       Арсений слишком хорошо умел выкручиваться, поэтому давил на больное, выставляя виноватым самого Антона и оправдывал себя тем, что «они и так уже догадывались». Одна ссора сменялось другой, круговорот боли прожигал сердце и забирал последние силы. Со временем Шастун просто выдохся. Он перестал бороться. Перестал реагировать на постоянные выпады своего парня. Замкнулся в себе и стал сбегать по ночам, зачастую возвращаясь домой под утро. Самым противным во всём этом было то, что Попов старательно делал вид, словно всё нормально. Спокойно засыпал, получая очередное сообщение в духе «я сегодня у Макара», также непринуждённо приставал к сонному Антону, который очень редко оставался на квартире, целовал за ухом, будто не видел, как несколько минут назад, Шастуна трясло от очередной панической атаки. Он предпочитал надеяться на то, что скоро Антон переживёт эту боль сам и всё станет, как прежде.       Вспоминая сейчас все подробности того времени, Арсения самого начинает трясти. Он отчётливо помнит тот день, когда нашёл Антона на квартире какого-то заядлого наркомана. Он не реагировал на звуки, не пытался подняться, а глаза… они были мёртвыми, как будто не его вовсе. Смотрели на всё отстранённо, изредка моргали и не фокусировались ни на чём конкретном. Только чёрный зрачок, охвативший бо́льшую часть глаза, слабо реагировал на свет. Только тогда Попов понял насколько далеко зашёл, и какая же он на самом деле мразь, раз допустил такое со своим любимым человеком.       Молчание затянулось настолько, что Арсений не сразу заметил, что давно сдавливает собственные руки в кулаки, а ладони Антона сжимают футболку в районе сердца. Со стороны кажется, что он задыхается, потому что дыхания действительно не слышно.       — Антош, послушай, как бы там ни было, мы с тобой всё это прошли. Мы обсуждали это миллион раз и…       Антон выставляет вперёд указательный палец, показывая, что сейчас лучше его не трогать. Молча поднимается с места, забирая с дивана куртку, и направляется к выходу. Уже у самой двери его перехватывают за запястье и припечатывают к стене коридора.       — Давай поговорим!       — Что ты делаешь?! — Шастун дёргается в попытке сбросить с себя чужие руки. Толкает слишком сильно и Попов, не удержавшись на ногах, встречается спиной с обувным шкафчиком и протяжно скулит от боли. Антон дёргается было помочь и извиниться. Этой секундной заминкой пользуется Арсений, делая неожиданную подсечку. Шастун приземляется на пол с грохотом, матерится, шипит, но Попов как раз этим и пользуется, усаживаясь сверху и фиксируя его запястья.       — Да угомонись ты. — Командует, стараясь усмирить брыкающееся тело.       — Блять, слезь с меня, придурок! — Антону удаётся подкинуть бёдра вверх, заваливая на себя оппонента и переворачивая его на спину. Теперь он сам нависает сверху, находясь в нескольких миллиметрах от его лица. Оба тяжело дышат, не сводя друг с друга раздражённых взглядов.       — Снова сбежать собираешься? — Спокойно интересуется Арсений, словно только что не было этой детской потасовки, а они вдвоём просто сидят на мягком диване, мило беседуя. На самом деле он переживает. За себя, за Антона, за их отношения, которые с каждым днём становятся всё сложнее.       — Не надо скидывать на меня всех собак! Ты, блять, жизнь мне испортил! — Плюётся ядом, уже соприкасаясь носами. Старается выглядеть как можно более яростно, но вдруг теряется, когда мягкие губы Попова нежно касаются его собственных. Это длится всего пару секунд, но как только заканчивается, Шастун наконец видит грусть в голубых глазах. Он предпринимает попытку вывернуться из рук Арсения, который уже успел вцепиться мёртвой хваткой в его плечи, но снова терпит неудачу.       — Не уходи. — Просит Попов. Настойчиво жмётся ближе, целует каждый сантиметр кожи, до которого только может дотянуться.       — Арс, отвали. — Шепчет Шастун, но вопреки своим словам прикрывает глаза и расслабляется, открывая шею для новой порции горьких поцелуев. Он слаб и беспомощен. Какого бы отважного и неприступного из себя не строил — нет в нём никакого стального стержня — он жалок, потому что позволяет другому человеку делать с собой всё, что вздумается, чтобы не чувствовать себя пустым. Он отвратителен, потому что сам имеет тысячи скелетов в шкафу. Это и есть та самая больная привязанность, от которой голова болит, от которой хочется избавиться, но без которой невозможно выжить, только бесцельно существовать.       Цепкие руки крепко обхватывают талию Антона, выпуская горячий воздух из приоткрытого рта. Арсений, словно не может насытиться: вдыхает родной запах, вылизывает шею, зубами оставляет багровые отметины на чистой коже. Ему катастрофически мало, хочется больше и жёстче.       — Ты мне нужен. — Попов больно сжимает пальцами подбородок, заставляя зелёные глаза посмотреть на него сверху вниз, и жадно впивается в сухие губы. Руки заползают под толстовку, исследуя стройную фигуру.       — Зачем ты… — На словах всё ещё сопротивляется своим чувствам. Откровенно боится того, что против этого человека у него нет сил на выстраивание стен. Даже после такого громкого заявления о родителях и семье. Шастун мычит что-то несвязное, рвано дышит, но отвечает на все грубые и даже собственнические ласки Попова.       — Я люблю тебя. — В самые губы произносит Арсений, наблюдая за реакцией сквозь пелену захмелевших глаз.       Земля уходит из-под ног, потому что эти слова слишком много значат. Они желанны, они ненавистны. Ими хочется захлебнуться и в них же раствориться, чтобы стать частью чего-то нереального, космического. Где-то под рёбрами в смертельной схватке встречаются наводнение и лава, превращая всё на своём пути в неподъёмные вулканические камни. Ставится тяжело. Тяжело смотреть, тяжело дышать, тяжело чувствовать.       Антон истощён.       Антон отрешён.       Антону пло-хо-рошо.       Арсений снова меняет их местами, оказываясь сверху. Шастун чувствует, как поцелуи скользят уже по линии ключиц. Слышит, как сползает к низу живота его личный Дьявол и мысленно продаёт ему остатки своей сгнившей души. Из его уст вырывается сдавленный стон, сто́ит Арсению уткнуться в застёгнутую ширинку носом и провести им по всей длине уже наполовину вставшего члена.       Когда штаны вместе с боксёрками нагло стаскивают с бёдер, Антон не выдерживает, приподнимает голову и смотрит на своего мужчину. Электрическая молния проходит по всему телу, кипятя бурную кровь. В такой позе Попов выглядит до безумия развратно. Смотрит нагло, закинув голову назад, языком едва касается горячей плоти, а руками держится за бёдра Шастуна. Это кажется чем-то невозможным.       Антон запускает пятерню в каштановые волосы, надавливая на затылок и призывая приступить к более серьёзным действиям. Головка, налитая кровью, подрагивает от возбуждения, ощущая всё в несколько раз сильнее, чем обычно.       — Глубже. — Не своим голосом рычит Антон, подаваясь навстречу. Внутри мокро, склизко и горячо. Шастун злится.       «Выжги во мне всю эту дурь. Не хочу ничего чувствовать. Не хочу жить». — Мысли льются через край, убивая, поглощая. Если бы было возможно вернуться в прошлое и не напиваться в злосчастную новогоднюю ночь, не приходить на порог неизвестной квартиры, не знакомиться с Поповым… Если бы можно было всё забыть. Чтобы оба забыли. Если бы хватило только смелости закончить эти мучения для них двоих… Антон бы непременно этим воспользовался. Ему бы выплеснуть все эмоции на Арсения, который сейчас не против даже жестокой пощёчины, но он, как и всегда, делает всё аккуратно и медленно, не пытаясь умышленно причинить боль. Ему самому ужасно больно, но это только на сердце. Тело же его получает долгожданное удовольствие, плавясь от любых прикосновений и громких причмокиваний, доносящихся снизу. Арсений насаживается почти полностью. Давится, кашляет, но не перестаёт уверенно двигаться.       — Бо-оже, Арс. — Шастун оттягивает за загривок неугомонного партнёра и пальцем растирает липкую смазку по его губам. Надавливает на язык, наблюдая за тем, как ниточка слюны стекает по подбородку, тянется к кадыку. В голове загорается красная кнопка «стоп-сигнал». Продолжать это сумасшествие — убийство, но остановиться уже невозможно. — Ты сверху. — Заключает он и быстро поднимается, чтобы уйти вглубь квартиры, не заботясь о сброшенных в коридоре вещах. Не впервой.       — Нам всё ещё нужно поговорить. — Переступая порог спальни и вытирая тыльной стороной ладони рот, низким тоном произносит Арсений. Перед его глазами самая похотливая картина, которую он когда-либо видел в жизни. Антон стягивает с себя толстовку, оставаясь в одних чёрных носках, стоит коленями на кровати и плавно водит по члену рукой, словно совершенно не замечая ни слов, брошенных Поповым, ни его самого. Помедлив пару секунд, он высовывает язык и ведёт им по указательному и среднему пальцам второй руки. Берёт их глубже, посасывает, издавая пошлые хлюпанья. Наконец, поднимает глаза, встречаясь взглядом с охуевшим Поповым. Тот не шевелится, пялится долго и пристально, одёргивая самого себя, чтобы не наплевать на всё и не накинуться на этого грёбанного извращенца. Прочищает горло и до боли закусывает щёку изнутри. — Мы должны поговорить.       — Поздно. Сначала мы потрахаемся. — Антон призывно разводит ноги в стороны, а мокрые пальцы уводит за спину, чтобы подготовить самого себя. От одного этого вида с губ Арсения срывается судорожный выдох.       — Антош, послушай…       Шастун протяжно стонет, закатывая глаза. Один палец протискивается немного неприятно, но вполне сносно. Два — уже идут потяжелее, но рука, лежащая на члене, быстро скользит по горячей плоти, отгоняя все некомфортные ощущения. Арсений сам уже готов завыть, потому что голова кружится от всего происходящего. Он сдерживает себя из последних сил, остатками мозгов понимая, что этими действиями, Антон лишь делает хуже самому себе.       — Ладно, чего ты хочешь? — Попов подходит ближе, становясь коленями на постельное бельё. Между ними не больше двадцати сантиметров. Арсений чувствует, как часто и горячо дышит Антон, видит, как быстро бегает его взгляд из-под полуприкрытых век по лицу напротив. Перехватывает его руки за предплечья. Шастун неохотно прекращает свои действия, стараясь сфокусироваться. Он — безэмоциональный кусок человеческой оболочки. Арсений старается не обращать на это внимания и играть по неизвестным ему правилам. — Что ты хочешь, чтобы я сделал, Тош? — Его ласковый тон чарует, вызывает подобие доверия. Антон облизывает губы, расплываясь в маниакальной улыбке.       — Всё просто. Трахни меня. Так, как сам хочешь. Жёстко, грубо, больно.       Попова потряхивает от этих слов. Сколько раз они менялись ролями, сколько раз он был сверху, насколько страстным и безудержным у них был секс, он никогда не причинял Антону боли специально. Любая шалость в виде шлепко́в, стискивания волос, до искр в глазах быстрого темпа и даже засосов по всему телу, обговаривалась заранее и никогда не доставляла дискомфорт. Арсений морщится, но вовремя берёт себя в руки и коротко кивает, утягивая Шастуна в страстный поцелуй. Опрокидывает его на спину, умещаясь между длинных ног, сминает мягкие губы…       Он хочет-хочет-хочет своего парня. До хруста костей, до головокружения, до колющих ощущений в животе. Слегка надавливает на шею Антона и наслаждается видом под собой.       — Ты ещё в одежде, Арс. — Цедит Шастун сквозь приоткрытые губы, нетерпеливо цепляясь за край футболки.       — Знаю. — Кивает и одёргивает руки любовника. — Хочу использовать наручники.       — Хорошо.       Арсений вскакивает с места и заглядывает под кровать, где покоится целая коробка с разнообразными игрушками для доставления удовольствия. Когда-то давно парни обнаружили, что оба являются теми ещё извращугами в постели и решили испробовать, если не всё, то многое. На самом дне чудо-ящика серебряные наручники с мягким серым пушком и милым брелком. Попов возвращается к Антону медленно, крадясь, словно кошка. Седлает его, хищно улыбаясь. Обхватывает запястья и подносит их к своему рту, любовно целуя сначала одно, и застёгивая на нём серебряное кольцо, затем другое. Обвив цепочку вокруг ручки прикроватной тумбочки, Арсений защёлкивает замок. Антон наблюдает за этим с трепетом. Какие бы черти не съедали его изнутри несколько минут назад, сейчас он по-настоящему ощущает тепло и заботу. Ненавидит этого человека. И любит. Две крайности одного и того же чувства.       — А теперь поговорим. — Попов меняется в лице так быстро, что создаётся впечатление, будто Антону всё причудилось и не было сейчас между ними никакой близости. Он непонимающе дёргает несколько раз руками, убеждаясь, что никуда не сможет сбежать, и Арсений-сука-Попов всё продумал заранее.       — Какого хуя, Арс? — Находясь в не самом удачном положении, полностью обнажённый, Шастун всё равно выглядит устрашающе.       — Я не знаю, что творится у тебя в голове, а ты мне и не рассказываешь. Как всегда пытаешься сбежать, лишь бы ничего не обсуждать. — Сползает с кровати и накрывает голое тело одеялом, чтобы не было соблазна Антон не замёрз.       — Ты, блять, первый начал ко мне лезть!       — А ты знаешь другой способ тебя остановить? Ты же, как понос, резкий, сука, хуй догонишь.       — Да пошёл ты! Пусти меня! — Антон снова предпринимает попытку выбраться, теперь уже подползая ближе к тумбочке.       — Отпущу, когда расскажешь, сколько ещё мы будем бегать вокруг, да около. Говори то, что думаешь. — Безапелляционно заявляет Попов, складывая руки на груди в замок.       — То, что думаю? Блять, Попов, это ты мне не рассказал правду, почему это Я должен перед тобой теперь отчитываться?       — Потому что там, в машине, ты пообещал, что будешь рассказывать всё, как есть. И, я напомню, уже несколько раз нарушил это обещание. Так что, либо говори, либо я тебя так и оставлю. — Строгость в голосе и ледяной взгляд не сулят ничего хорошего.       Антон сглатывает. Снова всё идёт по пизде. Снова они ссорятся. Снова перед глазами пелена страхов и несбывшихся надежд. Наверное, это никогда не закончится. Шастун выдыхает накалённый воздух сквозь сжатые зубы и откидывает голову назад, сильно жмурясь.       — Ты мудак. — Шипит, не стесняясь в выражениях. Разлепляет красные глаза и вглядывается в непроницаемое выражение лица. — Это из-за тебя я начал употреблять! Из-за твоего поступка!       — Скорее из-за своей глупости, но я к этому причастен. — Кивает, принимая хоть и болезненный, но справедливый удар.       — Ты так просто об этом говоришь?! — Вполне оправданно злится, повышая голос. — Ты не имел права решать за меня и рассказывать им всё!       — Антон, успокойся. Я знаю, что совершил ужасный поступок. И мы ездили к твоим родителям ещё несколько раз после того случая, но они даже слушать не стали. Если бы ты сам им рассказал, уверен, реакция была бы такая же. А ты бы рассказал рано или поздно, потому что вечно скрывать наши отношения было бы невозможно.       Антон слушает и не верит своим ушам. Как можно быть таким эгоистом, который не задумывается о чувствах того, кому ещё недавно признавался в любви. Или это была ещё одна сучья попытка успокоить неугомонного Шастуна?       — Отпусти меня.       — Послушай…       — Блять, отпусти меня! — Шастун дёргает руками настолько резко, что тумбочка шатается и с неё с грохотом слетает зарядка, дезодорант и телефон Арсения, звонко ударяясь об пол. Его глаза горят неистовой ненавистью, в них не осталось и капли былого тепла.       — Антон. — Поджимает губы Попов, наблюдая за сложившейся картиной. Нервничает, но не подаёт виду.       — У тебя со слухом проблемы?! — Уже кричит во всю глотку, испепеляя взглядом.       — Тебе нельзя в таком…       — Иди нахуй! Просто иди нахуй! Пусти!       Арсению в голову врезаются воспоминания с такой скоростью, что, будь они хоть капельку материальны, то убили бы сразу. Яркими вспышками перед глазами всплывает последняя ссора до того, как Антон потерял память. Тогда в голову Попова пришла «гениальная» мысль, проучить своего импульсивного, вспыльчивого, склонного к употреблению и побегам из дома парня, оставив его на обочине посреди оживлённой трассы после очередного скандала. Сейчас он такой ошибки уже не допустит.       — Успокоился? — Вылавливая короткую долю секунды, которую Шастун тратит на отдышку, почти по слогам произносит Арсений. Он строит из себя такого делового, спокойного, уравновешенного, а у самого коленки подгибаются от одних только мыслей, жужжащих в голове, словно рой диких пчёл. — Хватит орать, как резанный, тебе не пять лет, чтобы капризничать. У тебя детство в одном месте играет?       — Благодаря тебе я его не помню. — С презрением кидает Антон, но уже намного тише, чем прежде.       — Ты не помнишь его благодаря наркотикам.       — Ой, да что ты! — Карикатурно искажает свой голос, подаваясь вперёд. Одеяло прикрывает только самое интимное место, но вот плечи, грудь и ноги, уже давно открыто выглядывают из-под мягкой простыни. — А тебе напомнить, что сказал Позов? Это из-за эмоций у меня амнезия, а не из наркоты. Мой мозг решил, что лучше было бы забыть тебя, чем пытаться что-то исправить! — Победно ухмыляется, но в глазах нет и тени улыбки. В них только глубокие трещины, как будто оставленные на идеально отполированном зеркале.       «Что, больно, Арс?»       Арсений молчит, переваривая сказанное. Он не задумывался об этом так масштабно. Мелькали раньше мысли, что для Антона стала крайней чертой их последняя перепалка, но чтобы корни росли так глубоко…       — Язык проглотил? — Радуется Шастун, наспех облизывая побледневшие губы. — Ты оставил мне психологическую травму. Из-за тебя я нихуя не помню. И ты пришёл ко мне в больницу, чтобы расстаться, потому что…       — Замолчи. — Это не его голос. Чей-то чужой, другого человека. Кого-то сломленного, раздавленного, находящегося на грани жизни и смерти. Арсений опускает вмиг потяжелевшие веки и прячет руки за спиной, чтобы Антон ни в коем случае не увидел тремор, пробирающий пальцы.       — Потому что не хотел брать ответственность за свои поступки. Тебе было проще от того, что я чувствовал себя виноватым и бегал за тобой.       — Это не так.       — Не так?! — Восклицает удивлённо, подпрыгивая на своём месте, словно мячик. — А хули глаза прячешь? Посмотри на меня. Сука, смотри!       Попов стискивает зубы и поднимает взгляд. Вау, как оказывается легко ненавидеть себя. Когда встречаешься с безразличием в некогда вызывающих трепет глазах, понимаешь, что сам поставил на себе крест. Сам всё испортил. Выжег свою душу, ненароком задевая того, кому меньше всего желал зла. Он убивал их двоих, а Шастун только ближе ластился к нему, обрастая новыми ожогами.       — Смотри, Арсений. Вот он, я перед тобой. Голый, прикованный к шкафчику, жалкий. И всё это, потому что я полностью доверился тебе. Поверил, что это Я говно-человек, причинил тебе столько боли… а я ведь даже чуть не признался тебе, что тоже тебя… — Не может говорить такие слова с каменным лицом. Сдаётся и разрывает зрительный контакт. Каждое слово создаёт новую рану, которую даже с самой сильной анестезией, с самыми лучшими врачами и самым большим желанием не зашить. Она только разрастается в ширь и в глубь, задевая что-то очень важное. Что-то важнее органов и костей. Что-то оставшееся от гласа разума и души. — Отпусти меня. — Шепчет. И Этот шёпот громче любых криков.       Фраза с двойным дном. Она означает не просто снять наручники и дать время, а отпустить с концами. Навсегда.       Тело перестаёт слушаться, дыхание спирается, а взгляд становится стеклянным. Арсений на ватных ногах доходит до картонной коробки, чтобы достать ключ, и протягивает его Антону. Слушает, как тот копается сначала с наручниками, затем с затёкшими запястьями. Боковым зрением замечает движение рядом с собой. Из коридора доносится тихое шуршание, говорящее о том, что Шастун одевается. Арсений даже не может повернуться, чтобы в последний раз взглянуть на своего теперь уже бывшего парня. Дверь закрывается бесшумно. Кажется стук собственного сердца, отдающийся громом в ушах, громче, чем их прощание.       Когда-то Антон ворвался в жизнь Арсения вихрем. Закружил, завертел, как в самом жестоком урагане. Динамичность — было его вторым именем. Его любовь — безмятежностью. Страсть — пожаром. А ушёл он незаметно, словно всегда был кем-то отстранённым, нелюдимым.       В груди Попова дыра. Он смотрит в потолок слишком долго, не помня, когда успел лечь, замкнул ли дверь, поставил ли будильник на завтра… уже неважно. Глаза покрываются серо-белой плёнкой, по крайней мере, ему так кажется, если ещё осталась способность воспринимать происходящее, и Арсений погружается в темноту.