последний мятеж

«Они ебут малолеток, но принимают законы по поводу церкви и бога блять???» «А почему у нас вообще сука в демократической стране есть министерство ПРОПАГАНДЫ?» «А прикиньте как этим девочкам…» И уйма подобного. В интернете, в различных социальных сетях настоящий бунт общественности. Всё начинается тем же вечером, когда статья независимого журналистического объединения с помощью «Сплетения» выходит в сеть. Когда пресс-службы полиции, наконец, разглашают информацию о задержании десяти министров. Когда в твиттере начинается настоящий бунт. И все новости только об одном. Видео с неистовыми криками в интернете, слитые декларации с зарегистрированным имуществом, обсуждения, поиск информации о тех самых депутатах. Утро радует первыми забастовками под министертсвом и на главной площади — это ребята в берцах, что первые выходят на защиту, таща за собой и остальных. Призывая людей выходить. А люди молчат. Молчат, дожидаясь хоть чего-то, всё так же идут на работу и просто живут. Пока в главном управлении внутренних расследований упорно работает Николай Васильев со своей дочерью. — Скоро эти чудики приедут. — Это умнейшие люди, не называй их так, — и короткий истеричный смешок. — Ты их видела? — полковник насмешливо поднимает брови, улыбаясь, а Кристина кивает понимающе, — Что там из новостей? — Секту в срочном порядке перевозят за город. Но Оля не знает куда, — и Крис разводит руками, пытаясь успокоить себя, — она отправила сообщение, что там их окружат силовики, скорее всего. — Как только скажет, где они, ты должна будешь сообщить. Немедленно. — Я знаю, пап. Не тупая же. И ребята приезжают в управление около двенадцати дня. Туда где полковник, переживающая Штрэфонд и Алехин в комнате для допросов. Ему не помогла охрана или деньги: найти особняк за городом оказалось не так уж и сложно, а ещё более легко задержать. И он, сидящий и тихо переживающий, сверлит глазами стену, пока в кабинет не врывается Кристина Штрэфонд с помощниками. Всё «Сплетение» стоит поодаль, пока девушка с полковником усаживаются, выкладывая фотографии и стоп-кадры с видео. Он смотрит без какого-либо интереса и хмыкает, вальяжно откидываясь на стул. В глазах горечь и осознание. — В твоей секте, — кивает на фото Кристина, угрожающе смотря. — Во-первых, не секте, а культурной общине. — Да уж нет. Министерство пропаганды признало её церковью, но все их решения аннулируются, они за решеткой. Алехин хмыкает снова, кивая. Смотрит девушке в глаза, переводя взгляд на полковника. Тот не церемонится: говорит грубо и уверенно. — Тебе грозит до пятнадцати лет за всё это. — Да неужели? — и смех мерзкий, от которого Виктория сжимает кулаки. Как и все остальные, — А будут доказательства прихожан, я не знаю? Ну, или хоть какой-то жертвы? Это кино, я продюссер! Снимал артхаус. Полковник усмехается, самодовольно и нагло. Улыбается, говоря: — Антипов тебя полностью сдал. Весь компромат, все договора. И бизнесмен тут же меняется в лице, бледнея. Тут же становится серьёзней, от чего мерзкая улыбка с лица исчезает. — Где они? — и Кристина Штрэфонд снова наваливается с угрожающим тоном. Смотрит злостно, пока отец под столом хватает её за руку — Найдите, — шипяще и злостно выпаливает бизнесмен, — я ничего не скажу до приезда адвоката. И они выходят все разом, пока Кристина Штрэфонд пинает ногой дверь в один из кабинетов в коридоре. Ребята только и смотрят, пока полковник воет от безвыходи. — Короче, это идиотизм, но я кое-что придумал, — запаляется Рома, пока все на него выжидающе смотрят, — Арсен, у нас на пророка прямо-таки ничего? — Ни одного следа, нигде. Его будто не существует. — Дима, ты заметил? — и парень тут же оказывается рядом, самодовольно кивая. — Что вы заметили? Просвятите? — Реакция. Он не переживает ни из-за тюрьмы, ни из-за денег. А вот на слова о том, что Антипов его сдал — очень даже бурное замещательство. У него какой-то секрет, или я сошёл с ума. — Стойте! — кричит Штрэфонд, поднимая вверх палец, — Один из особняков в посёлке Лужном, секта там. Кину адрес, пап, он примерный. Полковник тут же подрывается, бежа в кабинет. А все остальные возвращаются в комнату допросов с улыбками. — Мы предлагаем тебе рассказать всё, как есть. — Я же сказал, до прихода адвоката я ни слова не скажу. Ребята хмыкают, ведут головами и всё ещё улыбаются. И тогда Дима с Ромой подходят ближе, складывая руки на груди. — Посёлок Лужный. Интересно, начало или конец? Алехин шугается, резко поднимая глаза. Дима оценивает реакцию: — Начало, полагаю, на въезде, — усмехаясь, а Рома продолжает: — Сколько там силовиков? Десять, двадцать? И рукой бизнесмен пугливо и растерянно проводит по голове, а Дима резко выдаёт: — Не больше двадцати. — Отлично, захватить не будет проблемой. «Сплетение» переглядывается; а Алехин, оглядывающий их, словно сумасшедших, вздыхает особенно тяжко, не понимая, как они это делают. — Вы не угадали. — Угадали, — с улыбкой возражает Дима. После чего садится на стул, протягивая ручку, — чистосердечное написать не хочешь? — Нет, — и ручка оказывается в чужих руках; Рома удовлетворительно и незаметно кивает, пока Дима улыбается. — Тогда, может, отозвать силовиков? Пострадают дети и их родители. Грузное молчание, вздох, сжимающаяся в руках ручка. Взгляд тяжелый и полный ненависти, разгорающийся в глазах бизнесмена, его страх и отчаяние. Подрагивающая губа. — Было, — растерянно и с открытым ртом выдаёт Рома, от неожиданности делая шаг назад. — Что? — непонимающе смотрит Кристина. А Дима с удивлением, совсем тихо, говорит: — И кто из них твой сын? Алехин молчит. Смотрит долго и со всей печалью, чертыхается, опускает голову и произносит: — Пророк. Как накатившая холодная вода посреди жаркого лета, на них рушится понимание. И гулкие отголоски всего происходящего душат, а Лиза даже открывает рот от шока. Все переглядываются, а Кристина Штрэфонд тут же спохватывается: — Его убьют при штурме, если будут сопротивляться. Отзывай силовиков! — Я не могу! — слёзы. Отцовские, вместе с криком душевным и глубоким, а ещё растерянный и туманный взгляд. — Ты понимаешь, что его просто застрелят? Он может выступить важным свидетелем. Это лучше, чем смерть. — Отзывай силовиков, — шепчет устало Виктория. — Я не отзову. Где мой адвокат? — Не будет никакого адвоката! Ты сделаешь так, чтобы полиция беспрепятственно зашла в дом, иначе твоего сына там убьют, ты это понимаешь? Алехин горько усмехается, вздрагивая. — Понимаю. — Ваша придуманная схема отлично работает, — начинает Штрэфонд, теряя последнюю надежду, — Очевидно, твой сын хороший манипулятор. Он заправляет сектой, его основная функция — зазывать туда людей и заставить их остаться, не так ли? А потом вы продаёте детей депутатам. — Нет, — на выдохе, тяжело и грузно, — всё не так. — А как? — и снова молчание; снова судорожные вздохи, пока под управлением не начинают собираться митингующие. Слышны их первые вскрики. — Он ни при чём. И все хмыкают, вздыхают, закатывают глаза. Пока Алехин не продолжает: — Не трогайте его. Он не виноват ни в чём. — Он, сука, торговал детьми! — и Кристина Штрэфонд орёт, поднимаясь на руках. — Это был я! Он душевнобольной! — такой же крик в ответ, который рассекает пространство и от которого сжимается сердце, — Он не виноват. И Алехин хватается за сердце, почти умоляя: — Я не могу отозвать охрану, потому что тогда он что-то сделает с ними всеми, понимаете? Будет думать, что его никто не защищает и что я его бросил. Он сумасшедший, — почти шёпотом и неверяще. И «Сплетение» переглядывается, выходя. Оставляя Кристину Штрэфонд с ним один на один и молча топая к балкону на этаже. Все хотят курить. — Выходит, он отец пророка? — Да, — как-то обречённо тянет Арсен, смотря перед собой в никуда. А под ними, на улице, ребята с плакатами. В берцах. Они кричат и бастуют, а потом отбиваются от полиции, давая знать, что никуда не уйдут. Их всё больше и больше: подтягиваются люди, помогая готовиться, тоже кричат и тоже отбиваются. — Как думаете, они уже там? — шепчет Кристина, не выпуская из руки Лизину. — ОМОНовцы? — Да. — Да, они уже там. Обернись. И Захарова, поворачивая голову, видит телевизор в конце коридора. А там журналисты и штурм секты, которую окружили. Откуда никто не выходит. Куча корреспондентов, силовики, и первые выстрелы после отказа сдаваться. — Нам надо ехать туда. А Кристина Штрэфонд тем временем в комнате для допросов ходит по тонкому льду. Она не знает наверняка, и у неё нет поддержки, но она хочет спасти Олю. Хочет, чтобы та осталась в живых до того, как её арестуют сотрудники ФСБ за гос. измену и за отклонение от домашнего ареста. Она дрожит, что почти незаметно, бегает глазами по лицу мужчины, что находится почти что в истерике. И выдаёт то, что может разрушить вообще всё: — Их задержали, Алехин, — нарочно смотря в телефон, — до момента, как его привезут, у тебя есть полчаса, чтобы рассказать всё и облегчить жизнь сыну. Иначе, его ждёт тюрьма. Никто не будет разбираться. Алехин воет от безвыходи, пока журналистка задаёт первый вопрос: — Он душевнобольной? — С детства. Ещё в детстве ему показалось, что в него вселился Бог, — карие, полные боли глаза, сверлят её уставшее лицо, а сам он поджимает губы, — Я хороший отец и я люблю своего сына. Я поощрял это! — Дальше. — Он назвал себя пророком и сказал, что Бог с ним разговаривает! Это никак не мешало, он просто днями торчал в комнате и читал Библию. — А потом? — с неподдельным интересом. С сочувствием, потому что Кристина Штрэфонд тоже человек. — Потом я создал для него церковь. Чтобы он занимался своим проповедыванием, — машет тот рукой, стряхивая слёзы. — Но решил заработать денег? — Да. Не могу же я не отмыть там что-то, да? Мне Сева подсказал, — с разочарованием в самом себе, — Я начал говорить с пророком. И постепенно мы вбили ему в голову, что этот обряд — правильное решение. — Как вы это сделали? — Мы начали подбрасывать ему книги, в которых было про многожёнство, про обряды, про пророчества. Он слышит какой-то голос, это навязчивый голос. Это не было так сложно. — И ты сделал из своего сына насильника вместо того, чтобы лечить его? Так ты, блять, решил заработать? — Мой сын, — и Алехин всхлипывает, пряча лицо в руку, — он не насильник. Он ни разу ни с кем из жён не переспал. Это делали только приспешники. У Кристины Штрэфонд отпадает челюсть. Она вылетает их комнаты, тут же бежа по длинному коридору, и у управления садится в свою машину, кое-как минуя забастовку. Людей всё больше и больше, они повсюду. Они все хотят закрытия министерства пропаганды, все хотят демократии. Доезжая до места, Кристина Штрэфонд мандражно подбегает к отцу, который управляет своим отрядом. Они пытаются прорваться, пока все кругом снимают и кричат. — Пап, не та тактика. Ты делаешь хуже! — А что делать? — кричит он сквозь шум, пытаясь услышать. — Пророк сумасшедший, он не знает, из-за чего секту штурмуют! Нужно говорить, что мы пришли его защищать. И полковник бежит что-то решать. Пока «Сплетение» то и дело, что наблюдает и обеспокоенно глядит на рушащуюся империю Господню. И пока у них на улице творится настоящий ад с журналистами, криками, оружием и силовиками, внутри безмятежно кричит пророк, отправляя всех на тот свет. Кричит, не зная, что его отец в тюрьме; не зная, что с его жёнами делали приспешники и не зная, что на его болезни зарабатывали деньги. Он кричит, разливая кругом бензин, а Кристина Штрэфонд пялится на эту картину в окно. И слёзы по лицу катятся. Она орёт: — Пап, захватывайте! Прорывайтесь, ты не видишь, что творится? — Я не могу, если они пострадают от нас, всех посадят. Не могу, Кристина, нет полномочий, там заложники. И «Сплетение» смотрит с сожалением. И Кристина Штрэфонд плачет, наблюдая, как разливается бензин. Она припадает к мужскому плечу в истерике. — Пап, я люблю её. Я лесбиянка. И я курю. Полковник тоже роняет слезу, обнимая крепче. Даже не удивляется, сожалеюще гладя дочь по голове. — Люби, кого хочешь, как я люблю эту блядскую страну. И огонь кругом возгораются. Силовики Алехина, что стоят на защите секты, убегают. Пламя с огромнейшей силой возгорается, тут же полыхать начинает весь дом. А ОМОНовцы кричат: — Пожарных! Быстро! МЧС! Спасайте людей! И крики, отступившие силовики, задержания и слёзы. Журналисты, вопли, репортажи и «Сплетение», которые бегут в дом вместе с людьми в форме, потому что детей нужно спасать. Пожарные подъезжают к месту спустя пару минут: в городе творится настоящая разруха. Митингующие, полиция, что от них отбивается, вандализм, стычки, драки, пожарные машины и новости, что без конца звучат из каждого угла. Кристина Штрэфонд не дожидается пожарных. Она бежит в дом, смотря только лишь на одну Олю. Та тоже ей в глаза смотрит, плача. И кругом огонь, а Желточенко так и стоит, не зная, что делать. Кругом суматоха: силовики в защитных костюмах пытаются выломать огромнейшую дверь, пробираясь через пожар, и все заняты. Пожарные готовятся, доставая из машин гидранты. Работают сообща. «Сплетение» им упорно помогает, и в момент, когда Штрэфонд уж совсем близко к огню, Дима со всей дури выбивает окно тяжелой каменной скульптурой, от чего пожар внутри становится ещё сильнее, но Оля, подбежавшая, перепрыгивает, выбираясь. Её волочат из последних сил подальше: все в саже, грязные, чумазые, запыханные. И пожарные, наконец, начинают тушить. И попадают в дом, кое-как начиная вытаскивать оттуда людей. Оленька плачет, лежа на асфальте посреди дороги в объятьях Кристины Штрэфонд. Плачет, цепляясь за чужую одежду. И пожар тушат спустя несколько часов. Вытаскивают трупы вместе с еле живыми людьми, а новости обрастаются новыми подробностями. И допрос для Антипова ведёт уже сам начальник управления, потому что теперь это дело не скрыть. Никак. — Ты сам ни разу не пользовался услугами? Почему? Это будет последний вопрос. — Не интересует такое. — В каком смысле? — Я гей. И начальник управления пребывает в шоке, полном негодования. А «Сплетение» смотрит на остатки сгоревшего дома. На трупы, на Кристину Штрэфонд, что не выпускает из рук Олю. Та обгоревшая, еле живая и еле дышащая улыбается. Просто так. И они все подходят, улыбаясь. Обнимают тоже. — Пора бы вернуться в гараж, — говорит с улыбкой Лиза. — Там, возможно, труп, — как-то невзначай цедит Арсен, залезая в фургон, — я вам не говорил. Аня повесилась. И все культурно молчат, едя в полной тишине. Но в гараже трупа не обнаруживается: видимо, забрала полиция. А потому там лишь бардак, но до жути родной. — На улицах всё больше и больше людей, — говорит Кристина, помогая убирать остатки обыска, — начинаются массовые забастовки. — И их начинают разгонять, — добавляет Рома, — мы пойдём? — Мы это затеяли. Конечно, пойдём. А потом они собираются, следя за новостями. Весь город постепенно превращается в бунтующий поток, люди выходят на улицы просто так, боясь, что депутатов выпустят, боясь, что бизнесменов оправдают, а министерство не закроют. Они боятся. Боятся все лишиться демократии, которой давно нет. Боятся, что примут закон о запрете упоминания ЛГБТ в медиа, и примет его тот, кто и сам трахает мужчин. Люди выходят на улицы. А по новостям сообщают, что пожар в доме Алехина привел к неимоверным последствиям — загорелся лес из-за летней жары и начали гореть торфяники. Середина лета выдаётся по-настоящему жаркой. Кругом столицы пожары, что только возврастаются. А люди всё стоят на площади, крича о свержении власти. И в кабинете, большом и пыльном, подопечным раздаёт наставления генерал: — Твой отдел, Васильев. Отправляй к министерству, там как минимум нужно человек пятьдесят. — Нет, — строго и тихо. И на него все непонимающе смотря, шепчутся, переглядываются. — Мои ребята не пойдут. У них совесть есть. Рапорт об отставке летит на стол — дубовый и громоздкий. А полковник, выходя, говорит: — Если у вас всех совесть есть, то дайте уже этой революции случиться. *** Пожар кругом. На улицах жара, а люди митингуют. И «Сплетение» готовится, пока к ним в гараж не является полковник: — Я теперь без погонов. Спасибо вам, — мужчина видит, как они собираются. Видит их замешательство и сопереживание. — А где Кристина с Олей? У нас для них сюрприз. — Они будут с минуты на минуту, сейчас у Ларисы. Не пострадайте. И он уезжает. Ребята лишь переглядываются, улыбаясь как-то по-доброму друг другу. А Лиза хватает крепко Кристину за руку, укладывая голову на плечо. И та обнимает её в ответ. Они дожидаются Олю и Кристину спустя двадцать минут. Оля, вся в бинтах, идёт еле-еле, но счастливая до невозможности. — Тебе бы в больницу. — Меня ищут, при чём сразу несколько служб. Я сбежала, под моим именем эта статья. Нельзя в больницу, — девушка улыбается смущённо, усаживаясь: у неё пострадали только руки, прежде чем она успела выбежать. — Кстати, об этом, — с улыбкой сообщает Арсен, подходя ближе, — это ваши новые паспорта и билеты во Францию. До самолета три часа, потом могут закрыть аэропорт. Улетайте. — А как же вы? — с непониманием и печалью тянет журналистка. — Вы заслужили туда не идти. И «Сплетение» наконец покидает их в гараже. А Дима бьёт Штрэфонд по руке напоследок, шипя. Они остаются вдвоём. Кристина аккуратно становится над девушкой, смотря прямо в глаза. Не может и сказать толком ничего, не может выразить никаких эмоций. Просто пялится с агонией. — Ты такая дура, — и тут же крепко обнимает, плача, что есть силы. Она выплакивает всё, что может. Всё до последнего. Кричит в чужое плечо, обнимая и притягивая ближе. — Зачем ты меня бросила и попёрлась туда? — Почему ты меня не остановила? — так же слёзно ей в ответ. Они так и стоят, крепко обнимаясь. Стоят и выплакивают всё накопившееся. — Я люблю тебя, Оль, — хрипло, не смотря в глаза. Тихо и обречённо. — Тогда давай целоваться, — со слезами, устало. Оленька чертовски устала. Она хочет простого и человеческого поцеловать Кристину Штрэфонд впервые, а не революцию и личный мятеж. Она хочет счастья и любви, которую заслужила. И Крис целует её. Хватаясь за её лицо, всхлипывая, обнимая. Целует, плача; и Оленька тоже плачет. Обгоревшая и еле живая она будет лечиться ещё долго, но уже вместе с Крис. А потом самолёт, поддельные паспорта и Франция. *** «Сплетение» идёт сквозь людей. Они без масок, в привычной своей одежде. Идут, рассматривая, как люди организовывают спальные места прямо на площади. Люди отдыхают, готовят коктейли Молотова и кричат, что есть силы. На митинге девчонка странная, которая припёрлась в обуви грязной, будто из лесу вышла. Она со всеми остальными пьёт воду, которую волонтеры, подоспевшие недавно, вытаскивают из ящиков. Кругом сплошные крики, новости на огромном экране и студенты, что к закату уже собираются. Их много — намного больше, чем было до. — Эй, у тебя что с руками? — кричит ей какая-то девушка, обеспокоенно смотря, — Ты с полицией дралась? — Порезалась, — тихо. Не видит ничего, идёт прямо. А люди уже коктейли ближе подносят: с другой стороны армия силовиков приближается. Они с дубинками, с автоматами. Те, кто не отказался. Это не отдел полковника Васильева, это те, кто слушается власть правильную. Они надвигаются. И девчонка смотрит, как обеспокоенно студенты начинают толпиться. Как они готовятся обороняться. И сама проталкивается вперёд, становясь прямиком перед армией. Вместе со студентами, что в лица им кричат о свободной стране. Первые выстрелы. И линия первая вся мёртвая: в культурной образованной стране первыми погибают студенты. И тогда уже оборонительные щиты из чего попало, крики, скорые, коктейли, что летят в силовиков и ненависть. Разгорается ненависть. Кто-то, оглядывая трупы, кричит удивлённо: — У неё тут крест, как ожог. — Мёртвая? — Да, — пытаясь нащупать пульс. А дальше и в новостях ужасное. И люди, всё больше людей на улицах, которые бунтуют из-за расстрела детей. Ребята все помогают. Они стоят в первых рядах, кричат, держась за руки. И Лиза спрашивает тихо на ухо у Кристины: — Так много людей, как думаешь, почему? — Они за детей пришли мстить. А потом ночь в обороне митингующих. Крики, еда, вода, танцы, силовики и люди. И полиция, которая начинает потихоньку переходить на сторону митингующих. Там и коктейли Молотова, и пожары лесные, и адские муки выживших студентов в больнице. По новостям одно и то же: что власти не готовы закрыть министерство пропаганды. Пока не готовы. И на утро «Сплетение», что стоит в первом ряду, видит новую волну силовиков. Они все уставшие, потрёпанные, спавшие на улице от силы пару часов, стоят, глядя на эту картину. Стоят, пока Кристина не делает шаг вперёд. — Они меня убьют? Думаете, убьют? — и смотрит, как силовики приближаются. Как люди сзади кидают в них коктейли. Как по новостям объвляют очередные новости. И Виктория тоже шагает вперед. Как и Дима, как и Вилка. Все шагают вперёд, хватаясь за руки. И стоят так перед людьми с автоматами. А тем приказа не отдают: они ждут. Ждут приказа, которого не следует, потому что по новостям объявляют, что министерство пропаганды оказывается под вопросом уничтожения как единицы. Потому что силовики отступают, потому что ребята начинают реветь. И пожары лесные разгораются до ужаса, и все структуры сейчас в области. Страна горит. Горит, и пламя жуткое по лесам ходит, и жара неимоверная добивает. «Сплетение» в толпе стоит. Виолетта первым делом бежит под чужие, уже радостные крики, к Виктории. И обнимает на волне общего счастья. Плачет в плечо, а потом говорит на ухо: — С Днем Рождения, королева, — и улыбается, хватая её лицо руками, — Думала, я не узнаю? — Спасибо, — на выдохе, приближаясь и целуя. Они на волне общей эйфории целуются, как и Лиза с Кристиной. И ещё несколько часов попросту танцуют, радуясь. Эту революцию называют «Революцией одного дня». Не зная, сколько чужих душ для этого потребовалось и сколько времени тоже. Столица горит, а депутатов ждут суды, конфискации имущества, разбирательства и следствие. Убитый горем Алехин, узнав, что его сын мёртв, вешается прямо в СИЗО. По всей стране проходятся глобальные новости. Все обсуждают в твиттере, что надо бы менять власть. И Дима, подбегая к Арсену прямо на площади, тащит его за руку. — Пойдём. — Куда? — Узнаешь! — заталкивая парня в такси, что в этот день по сумасшедшей цене, Дима предвкушает, пока тот ничего не понимает. — Ты можешь объяснить, куда мы едем? — Ты и сам всё увидишь. — Если ты опять решил надо мной посмеяться, то я предупреждаю, что у меня слишком хорошее настроение, Дима. Но Дима молчит. Когда они доезжают, он всё так же тащит Арсена за руку: контактный зоопарк. Арсен слегка не понимает, что он здесь забыл, и тем более, не понимает, что здесь забыл Дима. А тот лыбится, ведя его внутрь. И подводит, наконец, к ламам и альпакам. И вот теперь уже тот впадает в настоящий восторг, открывая рот. Он чертовски любит лам, но никогда не видел их вживую. Арсен умиляется, разглядывая вольеры, а Дима ходит за ним по пятам, не питая никакого интереса. В зоопарке никого нет: люди уж слишком заняты происходящими событиями. А потому они одни, не включая двух сотрудниц, рассматривают лемуров. — Арсен. — А? — и улыбка на смугловатом лице заставляет Диму невольно улыбнуться, когда тот оборачивается. — Возможно, ты мне нравишься. — Возможно? — с приподнятыми вверх бровями и насмешкой. Дима злится и закатывает глаза. — Ты мне нравишься. — Ты нарцисс, который всех оскорбляет, потому что боится, что на него нападут первым, не умеешь держать язык за зубами и вечно лезешь не в своё дело, а ещё выскочка, — с улыбкой, пока Дима удивлённо на него пялится, — Всегда хотел тебе это сказать. — Я знаю. И ты мне нравишься. И он первым тянется поцеловать, ошеломляя этим сотрудниц зоопарка. А потом, отстраняясь, выдаёт: — Значит так, — и поднимает палец вверх, — я учился сосать на туториалах на ютубе для дам. Это унизительно, знаешь? Поэтому, снимай штаны. — Там были не только туториалы для дам, — лыбится загадочно парень, смотря на него свысока, — Что, Дима? Я всегда всё знаю наперёд. — Падла, блять. И смех, разносящийся по пустому зоопарку. *** Они возвращаются в гараж, когда уже закат второго дня. Когда на улицах становится тише и когда можно просто насладиться тишиной. И усаживаются все кругом, дожидаясь пиццу. — Оля и дреда уже в Париже. — Теперь они у нас кто, напомни? — Катя Трубникова и Олеся Гончарова, — со смешком выдаёт Арсен. — Вот и Оля наконец отдохнет. И сидя в кругу, Кристина вдруг замечает, как Лера кладёт голову на плечо Ромы. И возмущённо пялится, открывая рот: — Это что такое? Как и все остальные, наконец, это замечают. — У нас был выбор? Вы разбились по парам, — тянет Рома, разводя руками, — И кстати, какого хрена у меня в моём гараже нет никаких прав? Я хочу отдельную комнату! — Ладно, мы с Лизой переедем в каморку! — кричит Кристина с улыбкой. И она тащит её на второй этаж под всеобщий шум. Пока остальные просто отдыхают и наслаждаются вечером. — Я пиздец какая грязная. — Я тоже. Захарова её тащит в душ, попутно быстро стягивая одежду. И уже раздевшись, они целуются под напором воды, улыбаясь. — Лиз, пусть все наши ссоры будут последним мятежём, как ты тогда сказала, ладно? — Хорошо. Иди сюда. *** Три месяца назад: — Антипова стоит убрать. Он перегибает с процентными ставками на землю, бизнес гниёт. — Так, убери. — Не могу я сам. Скандалы будут. — Ну, так сделай так, чтобы его люди сами сместили. Антипову скажи, чтобы фонд культуры поднимал, пусть совсем бредовые идеи продвигает, а там и либералы подтянутся, заставлять не придётся. А мы на бюджет министерства пропаганды закупим чего полезнее: техники, например. - А мысль здравая. Демократы сами его уберут.