Флэт уайт на 6-ой Линии Васильевского острова

В аудитории было душно, пыльно и пахло бутербродами с колбасой. Ничего нового – голодные студенты предпочитали есть прямо за партами, чтобы не тратить драгоценный перерыв на путь до столовой. Сева флегматично откусил от своего немного кривого бутера (делал с утра впопыхах, тупым ножом кроша хлеб, и одновременно застёгивая ремень) и тщательно прожевал. Несколько крошек упали ему на джинсы, и он, не глядя, смахнул их на пол, мгновенно чувствуя, как встрепенулась совесть. "Стыдобища, Евсей, – процедил внутренний голос, – уборщицы не нанимались подметать за тобой еду…" Со вздохом отложив бутерброд, Сева нагнулся, салфеткой собирая крошки и выбрасывая в стоящее рядом мусорное ведро. Туда же полетел брошенный кем-то мимо фантик от "Баунти". Ну что за люди? Поднять что ли не могли?.. – Севыч, тысяча извинений, опоздал! Дверь аудитории распахнулась и в нее вместе с запахом сигарет фактически влетел раскрасневшийся после улицы Андрей Шилов, одногруппник Севы, главный активист, любимчик декана, раздолбай и просто неплохой парень. Он вполне оправдывал свою фамилию, потому что мало в ком на четвертом курсе журфака оставалось столько же энергии и желания быть в каждой бочке затычкой. Андрей же веселился не просто за троих, а за весь поток, организовывая, собирая и вытворяя. Сева ему даже по-белому завидовал: у него к четвертому курсу было желание только поспать, наскрести мелочь на энергетик и хоть раз ровно отрезать хлеб, чтобы кинуть на него кусок колбасы. Маленький шаг для человечества, большой – для уставшего студента. – Блин, Андрюх, ну я же просил пораньше, – Сева кинул пустой контейнер для еды в рюкзак и достал из кофра камеру. – Готов? – Всегда готов, – кивнул Андрей, скидывая куртку на пустую кафедру, цепляя к воротнику протянутый микрофон-петличку и проводя пальцами по растрепанной светлой шевелюре. – Я кстати подумал над ответом, так что запишем с первого дубля. – Надеюсь, – кивнул Сева, внимательно настраивая фотоаппарат. Хорошо, что Питер распогодился, и света хватало, чтобы не бежать за кольцевой лампой. – Секундочку… Прикрутив камеру к штативу и проверив, нормально ли выстроен кадр, Сева нажал на кнопку записи, кивнул Андрею, расслабленно сидящему за партой, и спросил: – Что для тебя означает "свобода"? Шилов не обманул. Отвечал развернуто, стройно, не запинался, как стеснительная рекламистка Танечка двумя днями ранее, улыбался профессионально, как ведущий новостей. Сева показал большой палец. Не зря попросил Андрея, может, проект и не будет таким провалом, как кажется. – В общем, для меня свобода – это, когда ты просыпаешься, смотришь в окно и думаешь: "Блин, а не так уж все плохо, а?", – Шилов развёл ладонями, облокотившись на парту. – Чувствуешь себя весело, хорошо. Свобода – это про то, что мир классный, и ты тоже классный. Сева снова нажал на кнопку, проверил, что все записалось, и протянул кулак Андрею. Тот стукнул по нему своим, возвращая петличку владельцу. – Ну что? Не слишком абстрактно? А то я долго думал вчера, даже подкасты какие-то слушал, – Шилов пожал плечами, снова надевая куртку. – Ты, конечно, блин, выбрал тему проекта… – Не, в самый раз, – соврал Сева. Ответ был хороший, но ничего нового он не услышал. Таких видео с разными спикерами у него набралось уже штук пять, и все начинали за здравие, а заканчивали за упокой, то есть за нечто неосязаемое и эфемерное. – А тема реально жёсткая. На словах оно звучало как-то лучше. Шилов хмыкнул, указывая на часы, висящие над дверью: – На полчаса опаздываем. Сыч нас не пустит. Сева досадливо поморщился. "Сыч" или Сычёва Римма Андреевна, преподаватель философии, была классной, но очень ответственной в плане дисциплины. Опаздывать на её пары можно было только если ты умер, или если ты был бессмертным. Сева себя не ощущал ни в одной из этих категорий, поэтому, прикинув все "за" и "против", он махнул рукой и ответил: – Я тогда домой. У меня всё равно промежуточно "автомат" выходит. – Точно? Сегодня ж пятница, Севыч, – Андрей игриво приподнял и опустил брови. – Тут недалеко бар открылся. Там томатное пиво есть, прикинь? Да и девочки с нами вроде собрались. Пошли? Сева почти физически ощутил, как воет его кошелёк. До стипендии оставалось ещё полмесяца, а дома дела были, мягко говоря, не очень. Катастрофа ещё не произошла, но томатное пиво явно проигрывало коммуналке и продуктам в приоритетности. Досада липким клубком свернулась в груди, но Сева только дёрнул губами в намеке на улыбку и покачал головой: – Не, Андрюх, я в следующий раз. Устал. – Забились тогда, – беззаботно усмехнулся Шилов. – До завтра. Сева немного задержался, наблюдая за одногруппником, выходящим из аудитории, и, закинув на плечо рюкзак, закрыл дверь, сжимая в ладони ключ. Покурить бы… Но сигареты кончились ещё три дня назад, а тратить деньги на дурацкую привычку, приобретённую в стенах альма-матер, желания не было. Даже если и хотелось устало затянуться, выдыхая вместе с дымом хотя бы часть проблем. Но нет. Сева вернул ключ сонному охраннику, расписываясь в ведомости, и вышел на улицу. Весенний Петербург был промозглым, влажным, но март уже вступил в свои права, превращая сугробы и гололёд в грязную кашу. Сева обошёл большую лужу перед входом в корпус, и вдруг отчётливо понял, что желания возвращаться домой у него нет. Он, конечно, мог написать Андрею и попросить кинуть адрес бара, но в долг просить не хотелось, да и шумная компания вызвала бы только головную боль. Набережная отметалась тоже, – ветер с Невы дул холодный и мокрый, а простужаться было нельзя. Оставался вариант пошататься по давно изученному и родному Васильевскому острову, сходить на Стрелку, прогуляться по Среднему проспекту… "Молодец, Климов, – язвительно подумал Сева, – план просто шикарный. Бродить по городу, пока не отморозишь пальцы на ногах". Однако это все еще было лучше, чем возвращение в квартиру, которая находилась в двадцати минутах ходьбы от корпуса университета. Севе вообще в этом плане капитально повезло: он почти не тратился на проезд, а до центра доезжал на метро за десять минут. Этим его семья была обязана прабабушке, которая железной хваткой советской женщины заполучила двухкомнатную квартиру с высокими потолками и крепким паркетом. И каким-то чудом умудрилась сохранить её во время исторических перипетий, блокады Ленинграда и делёжки имущества между пятью сыновьями. Сева, видевший прабабушку только на старых фотографиях, не мог не восхищаться этой женщиной с суровым взглядом из-под густых чёрных бровей. И каждый раз, опаздывая с утра на пары, он мысленно благодарил "прародительницу" за отличное расположение семейной недвижимости. Многие однокурсники Севы, жившие в общежитии, душу бы продали за шанс не ездить до университета час и больше, а Климов, – вот же мажор! – предпочитал пинать ногами подтаявшие ледышки, а не бежать домой к тёплому чаю и мягкой кровати. Сам Сева, конечно, поспорил бы с каждым, кто хоть словом упомянул бы, какая классная у него квартира. Старый фонд при всей своей аутентичности всё ещё был старым фондом. Романтика изысканной архитектуры города на Неве меркла по сравнению с причудами дома, в котором фактически родился, а затем и вырос Сева. Древний водопровод, кажется, заставший ещё дедушку Ленина, подкидывал работу сантехникам, на убитую годами проводку светлячками слетались все местные электрики. Лифт, вмонтированный значительно позже строительства дома, представлял собой темную коробку метр на метр, которая ездила между этажами, взвизгивая, подпрыгивая и останавливаясь, пугая Севу до коликов с детства (пробежки на пятый этаж стали его основной физической нагрузкой ещё в первом классе). И контрольным выстрелом он мог с точностью до месяца предсказать, когда высокие белые потолки в гостиной квартиры начинали покрываться уродливыми жёлтыми пятнами – спутниками протекающей крыши. Она, по мнению Севиной мамы, ужасно напоминала людей: осенью и весной стабильно случались казусы и обострения. Оставалось бережно замазывать штукатуркой и краской, надеясь, что кусок побелки не прилетит прямо по макушке. Сева пнул небольшой комок грязного снега, кутаясь в вязаный желтый шарф. Март агрессивно растапливал лужи, а значит совсем скоро крыша "заболеет", и они с братом полезут в кладовку за стремянкой и инструментами. Отец как-то раз, лет семь назад, предлагал сделать натяжные потолки, но мать категорически встала в позу. – Паша, ты не понимаешь! – у Евгении Александровны голос был высокий и немного сиплый (влияние ментоловых сигарет, которые она курила с юных лет). – Натяжные потолки совершенно не подойдут этой квартире! Она же буквально произведение искусства, памятник архитектуры, страница истории… – Рухлядь, – злобно перебивал Павел Борисович, нервно потирая темную щетину на подбородке и, хлопая дверью, уходил курить в парадную. Сева усмехнулся, окидывая взглядом Ростральные колонны, вспарывающие тяжелое серое небо. Он знал их, кажется, наизусть: каждое украшение, каждый нос корабля, все тридцать два метра. В детстве ему больше всего нравились именно эти памятники. Возможно, дело было в гиперфиксации на пиратах, которая произошла, когда Севе исполнилось пять, а его старшему брату Вите восемь. Весь их дом тогда превратился в бушующие волны, ковры – в таинственные необитаемые острова, искусный дубовый гарнитурный ансамбль из чайного столика и стульев – в опасные скалы с сиренами и русалками, а кухня – в загадочный грот, полный сокровищ и богатств. Виктор, на правах старшего, всегда вёл их "судёнышко" (наволочка обычно наматывалась на швабру, создавая видимость паруса) по верному курсу, а Сева, крепко прижимая нарисованную карту сокровищ к груди, восторженно кричал: – Сцилла по правому борту! Харибо по левому! – "Харибо" – это мармелад, мелкий, – поправлял его Витя, щёлкая по лбу. – А чудовище – Харибда. – Харибда по левому! – абсолютно не обижаясь, кричал в ответ младший, а Витя ускорялся, с хохотом сворачивая в коридор, и таща брата за руку. Сева пару раз рассеянно моргнул, отгоняя сладко-грустную ностальгию по детству, и отвернулся от колонн, пряча окоченевшие пальцы в карманы. Всё равно вышел на набережную, хотя и не планировал, а теперь попытки хоть немного спрятаться от ледяного ветра проваливались одна за одной. Следующий же порыв швырнул кудрявую тёмно-русую чёлку Севе в лицо, и он зажмурился, прикрывая ладонью глаза. Нет, никуда не годится. Такие прогулки означали для него почти стопроцентную ангину, температуру и постельный режим в квартире, куда он абсолютно не стремился возвращаться. Сева выдохнул, чувствуя, как уже знакомая тоска заворочалась где-то в груди. Снова захотелось закурить. – Да соберись ты, – шепнул он сам себе, шмыгая покрасневшим на холоде носом. – Королева драмы. Сева привычным движением поправил шарф, накинул на голову капюшон чёрной парки, и свернул на Биржевой проезд. Бледно-жёлтое здание дома купцов Елисеевых спрятало его от ветра, и Климов немного расслабил плечи, продолжая шагать вперед по знакомым с детства улицам. Он, наверное, мог ходить по Ваське и с закрытыми глазами, безошибочно определяя направление по внутренней карте. Пока некоторые его знакомые с упорством профессиональных спортсменов рвались в Европу или Америку, Сева тоскливо осознавал, что роднее монохромного города на Неве для него ничего нет и не будет. Он любил свой дом. Ему нравился кондитерский магазин “Белочка” на углу Среднего проспекта и 7-ой Линии, куда отец водил их с братом после школы. Сева с тех пор терпеть не мог сладкое, но, будучи ребенком, готов был продать душу за шоколадно-карамельные конфеты с кислой начинкой. Евсей обожал район, где раньше располагалась гостиница “Прибалтийская”, – однажды там был залив, который позже засыпали, но теплые воспоминания это не стёрло. А ещё Климов был бесконечно предан Кавголовскому озеру, где он с чистым детским хохотом цеплялся за мамины плечи, пока она плавала, а отец жарил шашлыки на берегу. – Товарищ, поддержи малый бизнес монетой? Евсей почти споткнулся, резко выпадая из своей меланхолии, и фокусируясь на мужчине неопрятного вида перед ним. Старая куртка в пятнах неизвестного происхождения, запущенная клочковатая борода, красный нос, синяк под левым глазом. Одним словом – персонаж. – Какой малый бизнес? – настроения на общение с бродягами у Климова совершенно не было, и он предпринял попытку обойти “бизнесмена”. – Я студент, денег нет. Всего хорошего. – Студе-е-е-нт, – уважительно протянул мужчина, поскреб бороду грязными пальцами в расплывшихся наколках и дыхнул мощным перегаром Севе прямо в лицо. – Учись, товарищ! Учение – свет, неучение – тьма, м-м-ать её… Климов кивнул, спешно удаляясь по переулку. Возможно, не всё в Петербурге ему нравилось. Иногда цитирующие Владимира Ильича бомжи напоминали об этом достаточно прямолинейно, заставляя на некоторое время забыть о детской “Белочке”, и вспомнить, у кого “белочка” всегда была под рукой. Ноги в старых ботинках, на носах которых расползались белые разводы ядовитой уличной соли, начинали коченеть. Это прошлым летом, узнав новости, слегка перевернувшие его жизнь, Сева смог почти перестать появляться дома, подружившись с местными руферами. Он даже пару раз успел подработать гидом для туристов, устраивая им прогулки по крышам во время белых ночей. Чуть позже, правда, всё накрылось: контора, водившая экскурсии, вскрыла не ту крышу и попала на крупный штраф. Климов тогда чудом избежал встречи с полицией, но адреса “безопасных” парадных сохранил, ночуя иногда под светлым небом Питера. Не то чтобы хоть кто-то из родных обратил внимание на его редкие появления в квартире. Номер отца Евсей заблокировал почти сразу после легендарного разговора, брат был занят очередным гениальным, по его мнению, бизнес-планом, а мама… Маме тоже было не до него. И Евсей очень старался её не винить. Уж в этом Сева преуспел за долгие месяцы смирения с тем, во что превратился его маленький уютный мирок. В этом и во многом другом. Единственное, в чём он проваливался, – это в дурацком студенческом проекте, который взял, чтобы занять себя хоть чем-то. – Что такое “свобода”, – тихо буркнул Климов в шарф, ускоряясь и безрезультатно пытаясь согреться. – Оборжаться можно. Смеяться, правда, не хотелось. Преподаватель, курировавший проект Евсея, кажется, избрал тактику “тяни-толкай”, упорно не отвечая на вопросы по проекту, но требуя промежуточные результаты каждую неделю. И по закону подлости, они ему, конечно, не нравились. “Климов, ну почему у вас спикеры “бекают” и “мекают” в кадре? Переделайте!” “Евсей, что вы за интервьюер такой, если не можете направить говорящего на нужную тему? Переделайте!” “Я не могу точно сказать, что не так, но вы лучше переделайте”. Дмитрий Сергеевич не щадил своего студента, а Сева после пятой такой претензии даже перестал возмущаться. Переделывал, брал других спикеров, менял формулировку вопроса (как будто бы это могло спасти проект). И ждал конца года, когда со спокойной душой получит свое “удовлетворительно”, защитит диплом, сдаст госэкзамены и сможет выдохнуть. Правда, совсем ненадолго: нужно было определиться с магистратурой. Спустя сорок минут спонтанной прогулки у Севы отвратительно замёрзли руки. Хотелось горячего чая и какой-нибудь сэндвич с колбасой. К тому же необходимо было написать конспект к семинару по зарубежной литературе, и прочитать несколько параграфов учебника по психологии. Сева остановился на углу Большого проспекта и Волжского переулка и достал почти разрядившийся от холода телефон. По экрану тянулась тонкая трещина, к счастью, сильно не вредившая работе устройства, но теперь к целям еще и присоединилась необходимость зарядить батарею. Климов быстро проверил сообщения (ничего важного, флуд в чате группы, пара подписок в соцсетях), негнущимися пальцами смахнул уведомление о низком проценте аккумулятора, и огляделся. Машины ехали по проспекту, разбрызгивая грязь из-под колес, пешеходы спешили к метро, весенний Петербург пах выхлопными газами, сыростью и выпечкой из ближайшей кофейни. Сева посмотрел на красивые десерты, выставленные на витрине ближайшего заведения, и мысленно скривился. От тортов с кремовыми розочками начинало ощутимо мутить. Вздохнув, он снова разблокировал телефон, нажал на номер брата, но ответа дождаться не успел. Гаджет издал тихий сигнал и показал тёмный экран. – Да ладно, – Сева несколько раз нажал на кнопку включения, как будто это могло помочь, а затем выдохнул, направляясь в сторону 6-ой Линии. – К чёрту. Тратить деньги в его временно безработном положении действительно было нецелесообразно, но дома вряд ли появилось хоть что-то съедобное кроме гречки и куска старого сыра, которые Евсей видел с утра. А в магазине он потратил бы куда больше, чем в любой мелкой кафешке. Кофе вообще можно было перехватить в корнере “Всё по 150 рублей”. Плюс, Сева знал, где рядом с метро “Василеостровская” продавалась неплохая шаверма. С тех пор как мама перестала готовить, Климов попробовал уже несчетное количество всевозможного стрит-фуда. В первые разы, по незнанию и из-за ранее тепличных условий воспитания, где еда всегда была исключительно домашней, Сева сваливался с отравлением. Потом научился, нашел паблик “Лучшая шаверма СПб” и приобщился к культуре уличных блюд. Впору было гордиться собой: вырос и научился разбираться в том, какой чебурек мяукал с утра, а какой гавкал. Андрюха Шилов шутил, что Сева фактически стал “стрит-фуд сомелье” в Петербурге. Климов смеялся в ответ, а сам думал: “Вынужденно”. 6-ая Линия была по большей части туристическим местом. Поздней весной и летом здесь шумел фонтан, цвели клумбы и пестрел зеленью газон, на котором периодически кто-то выгуливал собак. По обеим сторонам улицы тянулись бесконечные кафешки, магазины, табачные киоски, а на памятнике Василию Корчмину всегда сидели голуби, осыпая плечи и грудь монумента своими “денежными дарами”. Усатый бронзовый инженер Петра I, восседающий на пушечном стволе, по мнению Евсея, больше напоминал барона Мюнхгаузена, чем великого полководца, но вид 6-ой и 7-ой Линий освежал совершенно справедливо. Вроде бы не самый центр города, но, поглядите-ка, и у нас памятник есть, фотографируйтесь, не отвертеться. Сева придирчиво осмотрел улицу. Начинало смеркаться, а с неба медленно посыпался коварный мартовский снег, намекая, что календарная весна – это социальный конструкт, придуманный римлянами, у которых явно не было гололёда и метели. Громкий всплеск грязной лужи под правым ботинком окончательно вывел Климова из состояния равновесия. Захотелось совершенно по-детски раскапризничаться и порадовать себя не шавермой, а чем-то нормальным. Хоть раз за последнее время. Наверное, у многих бывало такое состояние “упавшей ложки”, когда вся накопленная усталость обрушивается на плечи из-за какой-то глупой мелочи. И для Севы этой мелочью стала чёртова лужа, из-за которой в ботинке мерзко хлюпнуло, а носок начал быстро намокать. Евсей замер, а затем быстрым шагом направился сначала к ближайшей табачке, чуть позже выходя с пачкой сигарет в кармане, а затем безошибочно выловил глазами яркую вывеску, стрелка на которой указывала в арку: “Кофейня “Том и Финн” – мы открылись!” Да хоть “Рон и Гарри”, – Севе было абсолютно наплевать на литературные предпочтения того, кто придумал название для нового кафе. Ему просто хотелось есть, горячего черного чая с молоком, согреться и сделать домашку для семинаров. Конечно, потом он будет очень винить себя, что потратил последние деньги на свои прихоти, но Климов предпочитал иногда действовать по принципу Скарлетт О’Хары. То есть мысленно драматично закатывать глаза и выдыхать: “Я подумаю об этом завтра!” Так и сейчас. Он выбросил недокуренную сигарету в мусорку (какое кощунство!) и нырнул в арку, мгновенно выходя с другой стороны. Крошечный дворик легко освещался лампочной гирляндой над темной дверью, где висела табличка “Том и Финн”, но разглядывать Евсей не стал. Дернул за ручку, проскальзывая внутрь теплого помещения, и огляделся. Кофейня представляла собой немного вытянутое пространство, где помещалось всего три маленьких столика с парой стульев у каждого, витрина с тортами, сэндвичами и пирожными и стойка, за которой, что-то читая в телефоне, стоял бариста. Темно-зеленые стены заведения украшали открытки, постеры и фотографии, в углу расположилась полка с книгами и меловой табличкой: “Буккроссинг”. Негромко играла музыка, и, прислушавшись, Сева узнал английскую рождественскую песню. Очень сезонное решение, ничего не скажешь… На стене над головой бариста было расположено кофейное меню, но Сева, к своему стыду, совершенно не разбирался во всем этом многообразии. Знал, наверное, только латте, но с его яркой неприязнью к кофе это было совсем неудивительно. – Добрый вечер. Уже определились с заказом? Бариста наконец оторвался от телефона, приветливо улыбаясь и облокачиваясь на стойку. Сева как раз разматывал влажный шарф, поэтому не сразу отреагировал, пытаясь выдернуть вязаное жёлтое недоразумение из молнии куртки так, чтобы не порвать. Парень за стойкой продолжал терпеливо ожидать ответа, а Евсей внезапно растерялся, выдавая негромкое и голодное: – Здравствуйте. А у вас есть что-то с колбасой? Наверное, если бы работник “Тома и Финна” рассмеялся, Сева бы вылетел оттуда тут же, но парень за стойкой только моргнул, не выдавая своего удивления, и ответил: – Не думаю. У нас вегетарианская политика. Могу предложить вам сэндвич с жареным тофу, киноа и вялеными томатами. Сева судорожно попытался вспомнить, что такое киноа, но мозг упорно не выдавал никакой информации на этот счёт. Соус? Овощ? Крупа?.. – Давайте я дам вам попробовать, но если не понравится, то за мой счёт, – бариста снова белозубо улыбнулся. – Хорошо, – Климов чувствовал себя полным идиотом. – Из напитков что-то закажете? Могу попробовать угадать, раз уж у вас вечер дегустации, и приготовить на свой вкус, – парень за стойкой достал с витрины тот самый неопознанный сэндвич, осторожно убирая его в микроволновку за своей спиной. Сева окончательно сдался и кивнул. У него уже просто не было сил пытаться понять, куда он попал, что такое киноа и что именно ему подадут в кружке. Климов замерз, пальцы и ладони гадко покалывало от тепла, а в ботинке всё ещё хлюпало. Рюкзак он положил на стул у одного из столиков, вешая куртку на вешалку в углу и оставаясь в объемном чёрном свитере. За деревянной дверью с табличкой “WC”, Сева тщательно вымыл руки, позволяя себе недолго прогреть их под тёплой водой, а потом всё же взглянул в зеркало. Влажные волосы топорщились в разные стороны и закудрявились на концах, серо-зелёные глаза оттеняли неприлично объемные тёмные мешки под ними. Россыпь маленьких родинок на бледной коже выглядела ещё ярче, чем обычно, а морозный румянец делал общий вид болезненным. Сева поморщился, бездумно тыкая себя пальцем в горячую щёку. Ладно, не так уж всё плохо. Нос вот прямой, красивый. В маму – немного вздернутый вверх и усыпанный бледными веснушками. И на подбородке ямочка. На обложку журнала точно не позовут, но и звонарем на Нотр-Дам – тоже. Жить можно. За свой столик Сева вернулся как раз в тот момент, когда бариста ставил на него тарелку с теплым сэндвичем и большую красную кружку. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что там кофе, и Климов тяжело выдохнул. Будь проклята его социальная неловкость, время от времени не позволявшая ему сказать что-то, чтобы избежать таких ситуаций. – Приятного аппетита, – бариста поправил бейджик, на котором красовалось короткое “Марк”, и сложил руки на груди. – Пробуйте. Сева слегка удивился, рассматривая самоуверенного парня перед ним. Высокий, но не сильно выше самого Евсея, на предплечьях, не скрытых закатанными до локтей рукавами кофты, пара татуировок. Возможно, он был немного старше Климова, но точно определить возраст казалось невозможным. Волосы, однажды явно покрашенные в зелёный, смылись и выцвели, больше напоминая цветом увядшую траву. А небольшой небрежный пучок, в который они были собраны, позволял увидеть отросшие темные корни и некоторое количество пирсинга в ушах. Сева насчитал три сережки, прежде чем понял, что пауза затянулась. – Я приготовил вам флэт уайт, – произнес Марк, когда Климов неловко перехватил кружку обеими руками. – Двойной эспрессо, молоко, молочная пенка. Мне показалось, это подойдёт. Сева натянуто улыбнулся, пробуя напиток. Загадочный флэт уайт был крепким, горьковатым и молочным. После него Климову захотелось выпить воды, чтобы убрать кофейный привкус. – Что скажете? – Ну, – Сева отставил кружку, стараясь не выдать свои впечатления. – Это кофе. Марк неожиданно рассмеялся. Негромко и хрипловато, демонстрируя ямочки на щеках и слегка запрокидывая голову. – И не поспоришь, – бариста добродушно усмехнулся. – Я могу сделать чай. Сева почувствовал, как краснеет. – Мне надо было сказать, что я не люблю кофе, простите. Марк перестал улыбаться. Его глаза в желтоватом освещении кофейни показались тёмно-синими, и Сева беззвучно сглотнул. Что он опять сказал не так? – В смысле “не любите кофе”? – бариста в момент погрустнел. – Я думал, что вам не понравился именно флэт уайт. Он на любителя. – Теперь я чувствую себя ещё большим идиотом, – пробормотал Сева. – Мне очень жаль, правда. Кофе отличный, даже очень, просто… – Боги, успокойся, пожалуйста, – Марк в третий раз за последние несколько минут изменился в лице, снова начиная улыбаться. – Можно на “ты”? – Евсей кивнул. – Я прикалываюсь. Сделаю тебе чай. – Да, спасибо, – Сева выдохнул. – …гречишный. – Что?.. Марк рассмеялся, уходя обратно за свою стойку. Из колонок полилась классическая “We wish you a Merry Christmas”, а Сева вообще перестал что-либо понимать и откусил от своего сэндвича. Вяленые томаты ему сразу не понравились, поэтому он аккуратно вытащил их, отодвигая на край тарелки. Тофу показался странным, но не противным, а киноа (так всё-таки крупа!) норовило просы́паться с хлеба, но, в целом, всё было не так плохо. Не "Докторская" с огурцом на булке, но терпимо. – Твой чай. Перед Евсеем поставили небольшой чайничек, новую кружку, на этот раз жёлтую и, на удивление, молочник. Марк кивнул на сэндвич в руках Климова и поинтересовался: – Понравился? – Думаю, да, – Сева несмело улыбнулся. – Спасибо. А чай… – Чёрный, – бариста заправил выбившуюся из пучка бледно-зелёную прядь волос за ухо. – Гречишным угощу тебя как-нибудь в следующий раз. А то я в жизни не видел, чтобы кого-то так напугал классический флэт уайт. – Ты просто не видел свой взгляд в тот момент, – парировал Сева, осмелев от атмосферы незатейливого разговора. – Не часто видишь людей, которые не любят кофе? – Да нет, – Марк пожал плечами, двигая к себе стул и усаживаясь напротив Евсея. – Вас таких много. Кто-то предпочитает без кофеина, кто-то на альтернативе, кто-то фильтр. А кто-то, – он указал на кружку, – чай. – То есть, я не такой уж особенный, – со смешком ответил Сева. – Приятно знать. – Если тебе от этого легче, – над дверью звякнул колокольчик, запуская внутрь пару девушек, и бариста легко поднялся со стула. – Не скучай. "Том и Финн" действительно оказалось неплохим местом. Здесь было тихо: Сева закончил конспект быстрее, чем ожидал, а психология отлично пошла под вкусный чай. Ему даже не было жалко денег на сэндвич. Сделка есть сделка: раз понравилось, то оплачивал он. Хотя жадное студенческое эго приятно пощекотало то, что чай Марк списал за счёт заведения. Под предлогом "пугающего флэт уайта". Климов против не был, но перед выходом из кофейни пообещал зайти на гречишный чай, чем бы он ни был. Марк, в этот момент протиравший столик, лучезарно улыбнулся и ответил: – Будем ждать вас снова. Из кафе Сева вышел, чувствуя, как меланхолия, в которой он тонул весь день, наконец отступила. Даже холодный ветер уже не ощущался таким пронизывающим до костей. А от жёлтого шарфа, высохшего в тепле кофейни, приятно пахло чем-то неуловимо-сладким. Сева спрятал нос в складках пряжи и зашагал домой. Настроение перепрыгнуло отметку "сносно", останавливаясь на "хорошо", и это было чертовски приятно. В парадную, где хаотично мигала лампочка, Евсей зашел уже спустя семь минут, привычно сворачивая на лестницу и игнорируя лифт. Как-то раз он уже застрял в нём: маленький, напуганный и ревущий в три ручья, пока проклятая дребезжащая коробка отказывалась открываться. Севе тогда было лет шесть, и мама долго утешала его после этого, целуя в лоб и приговаривая, что всё хорошо. А вот Вите, который должен был следить за младшим братом, влетело от отца так, что тот ещё неделю дулся на всю семью. Сева же с тех пор предпочитал подниматься и спускаться только пешком. Да, дольше, но зато спокойнее. Дверь в квартиру не была заперта, и Климов не стал отказывать себе в желании раздраженно прихлопнуть ее, когда зашёл внутрь. Брат и мама вечно забывали повернуть замок, и Евсея до зубовного скрипа раздражала эта безответственность родных. Не то чтобы он был параноиком, но взрослые Климовы с детства учили своих отпрысков элементарным правилам безопасности. А Севе, как он помнил, частенько приговаривали, что запирать дверь – это чуть ли не самое важное. Вот только у него это отложилось, а у остальной части семьи – нет. Грязные ботинки Вити, оставленные посреди коридора, Евсей небрежно пнул в угол, там же снимая свои и вешая парку в шкаф. В квартире было тихо, но это была не та спокойная тишина уютного дома, а тишина запустения. Как надоедливый "белый шум", напоминающий о том, что в этом доме раньше звучали голоса, музыка и смех. Сейчас же в коридоре, застеленном старым линолеумом, раздавались только шаги Евсея. Он, конечно, давно знал, куда стоит наступать, чтобы издавать как можно меньше звуков, но настроения скрываться не было. Поэтому он, громко скрипнув дверью, зашёл в их с братом общую комнату, замечая того за компьютером. Виктор играл в какую-то очередную игру, переругиваясь с кем-то в наушниках и только кивнул, когда заметил Севу, осторожно выкладывающего из рюкзака кофр с фотокамерой. Климов-младший махнул рукой в ответ. Кажется, они нормально не разговаривали уже целую вечность, но Евсей давно привык к тому, что их с Витей дружеские отношения закончились около года назад. Интересы, впрочем, разошлись ещё раньше. Двум маленьким мальчикам было весело вместе. Двум взрослым парням в определённый момент стало тесно и душно. Сева очень старался не грустить по этому поводу. – Мама спит, – Виктор поставил игру на паузу, все же снимая наушники и поворачиваясь на кресле. – Как в вузе? Евсей удивлённо обернулся. Брат никогда особо не спрашивал его об учёбе. – Сколько? – выдохнул Климов-младший, переодеваясь в домашние теплые треники и растянутую футболку с растрескавшимся от многочисленных стирок принтом. – Стипуха ещё не пришла, если что. Витя неловко улыбнулся, приглаживая светлые волосы. Внешне он с детства был копией отца: пшеничная шевелюра, тёмно-карие глаза, широкие черные брови, высокий рост. Сева же в генетической лотерее унаследовал все черты матери, начиная от хаотично вьющихся волос, заканчивая ямочкой на подбородке. Словно в насмешку Виктор ещё и копировал интонации старшего родственника, убивая в Евсее остатки желания общаться. – Мне бы рублей пятьсот, Севыч, – Витя на секунду замялся, но закончил своей классической фразой: – Верну после зарплаты. – Какой зарплаты? – Сева достал из рюкзака блочную тетрадь с конспектами, откладывая ее на письменный стол. – Тебя же уволили. – Так мы с пацанами замутили кое-что, – как ни в чем не бывало ответил Виктор, нервно хрустя суставами пальцев. – Стопудово выгорит. Займёшь? Мне чисто для… – Не займу, – резко перебил брата Сева, начиная раздражаться. – Вить, я не копилка. Попроси у отца, если очень надо. – Просил. Он не даёт, – буркнул Виктор, поворачиваясь обратно к экрану компьютера и надевая наушники. – А сигареты хоть есть? – Нет. Я бросил. Сева вышел из комнаты, даже не взглянув на брата. Если бы кто-то спросил его о том, какое количество сомнительных бизнес-халтур пытался затеять Витя только за последний год, Евсей сбился бы на десятой. Брат пытался играть на бирже, затем набрал долгов, преисполнившись идеей продавать через соцсети какие-то магнитные конструкторы. Затем были попытки создать компанию по выгулу собак, шерстяные платки на продажу, туры по Санкт-Петербургу… И во всем Виктор проваливался, скидывая вину на неблагодарный мир вокруг и занимая у всех, кого знал. Сева перестал снабжать брата деньгами в тот момент, когда понял, что общая сумма долгов, которые не возвращались, куда больше, чем он мог себе позволить. Но Виктора это не остановило. Зато обида осталась, периодически сменяясь наглостью попросить ещё немного денег до мифической зарплаты. Обычно, когда вариантов не оставалось, Витя звонил отцу, но, судя по последним событиям, Павел Борисович тоже перестал работать бездонным банком. Что было удивительно. На памяти Севы, это был первый раз, когда папа отказал старшему сыну в деньгах. Впрочем, Климова-младшего отношения между братом и отцом волновали в последнюю очередь. У него хватало вещей, о которых можно было подумать на досуге. Например, о том, что чай дома был откровенно невкусный. Сева поморщился, болтая пакетиком в своей кружке со сколотым краем. Хотелось снова выпить тот, из "Тома и Финна", с густым запахом бергамота и шоколадным привкусом. Надо было бы зайти на днях и спросить у Марка, что это за сорт. Может быть, даже раскошелиться на пакетик, чтобы пить его темными вечерами, просиживая штаны за написанием диплома… – Не знала, что ты уже дома. Евсей резко обернулся, почти проливая чай. Мама улыбалась, кутаясь в тёплый синий халат. Веки её были полуопущены, лицо расслабленно. Сева беззвучно выдохнул, отлично понимая, что это означает. – Недавно вернулся, – ответил он, выбрасывая пакетик чая в мусорное ведро и грея ладони о кружку. – Витя сказал, что ты спишь. – Услышала чайник и проснулась. Как прошёл день? Евгения Александровна прошла мимо сына, открывая навесной шкафчик и доставая бутылку вина. Сева сглотнул мерзкое чувство, когда услышал знакомый звук, с которым пробку достали из горлышка, и кислый запах алкоголя. Женщина грациозно плеснула напиток себе в стакан и сделала глоток. – День был обычный, – Евсей равнодушно пожал плечами, а затем кивнул на бутылку. – Это уже вторая, да? Евгения Александровна закатила глаза и поджала тонкие губы. – Боже, опять нотации? – Я просто спросил, – Сева пожал плечами. – Это называется "забота". – Это называется хамство, Евсей, – мать начинала злиться, отчего Климову-младшему становилось с каждой секундой всё более тошно. – Я взрослый человек и могу сама решить, сколько вина мне пить в моем доме! Сева резким движением вылил недопитый чай в раковину, ополаскивая кружку и убирая ее в шкаф. Кисло-пряный запах алкоголя всё ещё забивал нос, а мутный взгляд матери раздражал до дрожи в пальцах. – Делай что хочешь, мам, – Евсей поднял руки ладонями вверх и раздражённо фыркнул. – Кто я такой, чтобы что-то тебе говорить. – Вот именно, – Евгения Александровна перехватила бутылку за горлышко, направляясь к выходу из кухни. – Спокойной ночи. Сева не ответил, провожая маму взглядом и слыша, как за ней закрылась дверь её спальни. Захотелось немедленно смыть с себя весь этот разговор, всё происходящее и каждую эмоцию, которую Евсей ощущал в этой квартире на протяжении последнего года. Но даже под горячим душем ему не стало легче. Дом, однажды переставший быть "домом", постоянно напоминал об этом, лишая чувства безопасности и принадлежности. А Севе бы очень хотелось, чтобы в один прекрасный момент он снова мог почувствовать себя нужным хоть кому-то кроме самого себя.