Затерянные

а у меня благая весть, теперь я знаю

кто отрицательный герой в моей судьбе

теперь альтернатива есть, я выбираю месть

самому себе, месть самому себе

дайте танк(!) - альтернатива

Когда бармен принёс напитки, Чуя, нервы которого явно были на пределе, отстукивал пальцами неизвестную никому мелодию. — Спасибо, — Дазай очаровательно улыбнулся уставшему сотруднику. — Ты, блять, начнёшь уже говорить? — не выдержала ведьма, прошипев ещë до того, как бармен отошёл в сторону. — Ты всегда настолько вспыльчивый? — удручëнно задал вопрос тëмноволосый, откинувшись на спинку стула и беспечно вращая стакан с виски. — Хотя, думаю, тебя легко можно понять, я бы тоже наверняка нервничал в подобной ситу- Прервал парня треск стекла - стакан, находящийся в его руке, разлетелся на множество маленьких осколков, а весь алкоголь вылился прямиком на одежду. Дазай приподнял одну бровь вверх. Стекло никак не задело его, лишь осыпалось на стол и пол, но всё равно ощущения далеко не из приятных. Парень посмотрел на свои полностью мокрые штаны, встряхнул влажной рукой, другой скинув осколки со столика, и вздохнул так, словно Накахара - ребёнок, причиняющий кучу бед, которые Осаму приходится разгребать. — Да понял я, понял, — доброжелательным тоном ответил на сие действие охотник. — Только давай договоримся сразу: ты дожидаешься окончания моего рассказа и не перебиваешь, ладушки? Не очень-то легко подбирать слова для такой взрывной личности, коей являешься ты. Чуя на это закатил глаза. — Говори уже. Дазай выхватил бокал вина, стоявший рядом с ведьмой (к которому он, к слову, так и не притронулся), и сделал глоток. Ну, а что? Его-то виски больше нет. — Ты ведь наверняка слышал о Фрэнсисе? Накахара нахмурился, пытаясь вспомнить те крупинки информации, которые он запомнил благодаря своей тëте. — Фицджеральде? — уточнил он. — Ага, именно. Я - Осаму Дазай, один из членов Исполнительного Комитета, его подчинённый. Он является самым главным оппозиционером режима, существующего в Тëмном Царстве. И, важно отметить, что его сторонников с каждым днëм становится всë больше и больше в каждом уголке этого мира. Отрешëнные, ненужные, гонимые, любого возраста и пола - они нашли своë убежище в его владениях. Там они в безопасности. Как ты мог догадаться, по большей части те, кому Фицджеральд дал защиту, пытаются отдать ему должное, в поте лица трудясь на благо организации. Поэтому-то дела оппозиции идут весьма неплохо. — Ты из тех, кто считает себя обязанным? — с сарказмом спрашивает Чуя. Внутри Дазая зияет пустота, и еë видно слишком уж отчëтливо, так что ведьма не стесняется поддевать парня словами, без страха ошибиться. — Нет, это скорее развлечение, — совершенно серьëзно отвечает тëмноволосый, пусть слова и звучат крайне небрежно. — И я просил не перебивать меня! Дазай цокает, вновь делает глоток вина и продолжает: — Долгое время мы действовали осторожно и медлительно, копили ресурсы и выжидали. Но это не могло бы продолжаться вечно, когда-нибудь наступила бы пора наконец использовать радикальные методы. — И вы решили, что это когда-нибудь - это сейчас, — утвердительно произнёс Накахара. Дазай мысленно закатил глаза (просил же дослушать, а не перебивать!). — Да. — И вы хотите, чтобы я помог вам, — также утвердительно говорит ведьма. — Невероятно логичное умозаключение, — саркастически подмечает Осаму. — Я отказываюсь. — Какой смелый поступок! В целом, я ни капли не удивлён. Вот только, Чуя, ты ведь далеко не идиот. По крайней мере, я очень надеюсь на это. Неужели ты серьёзно считаешь, что сможешь и дальше вот так существовать? — Дальше? — Накахара прыскает. — Какое такое дальше? Моего будущего как такового нет, Мистер-подчинённый-Фицджеральда. Поэтому я и цепляюсь за то, что имею в данную минуту. Полагай, как хочешь - полнейший глупец я или же нет, но если я знаю, что могу оттянуть разрушение всего этого, то я буду оттягивать. Мой итог одинаков. А примкнуть к вам прямо сейчас означает самолично отринуться от того, что я выстраивал эти несколько нет. Я не настолько силён, чтобы сделать это. Дазай кривит лицо, выслушивая слова ведьмы. — Но достаточно силён, чтобы каждый день проживать в фальшивом спокойствии. Тебе ведь наверняка страшно, а ты, вместо того, чтобы решить проблему, уже смирился с плохим итогом и теперь даже пытаться не хочешь? Ты, который смог уйти из родительского дома и построить новую жизнь, о которой когда-то лишь мечтал, думаешь, что не сможешь приложить усилий и свергнуть режим? Дазай встрепенулся и поставил бокал вина на столик. Опережая уже было открывшего рот Накахару, он продолжил: — Хорошо, опустим все твои миллионы сомнений на собственный счёт. Есть кое-что иное, против чего ты не сможешь поспорить, — охотник наклонился немного вперёд, опираясь на локти. — Ты - сын самой могущественной семьи. Ближе вас к Лорду нет никого. На тебе лежит ответственность, которую ты никогда не сможешь снять с себя. Все твои страхи и желания не играют никакой роли, потому что весь мир ожидает твоих действий. Ты должен выбрать сторону, и ты сделаешь это. И для тебя же лучше быть оппозиционером сейчас, нежели подручным Дьявола чуть позже. — Всё это слишком для меня. Сейчас я хочу быть эгоистичным. — У тебя нет такого права, — отрезает парень. — Ты спокойненько живëшь себе тут, учишься, даже отыскал близкого друга. Так яростно строишь картинку тихой обыкновенной жизни, — глаза Дазая темнеют, стоит вспомнить Одасаку, а в голосе начинает сквозить желчь. — Душу не гложет то, что твои сторонники погибают за нашу, за твою свободу, которую ты так боишься потерять, каждый чëртов день? А-а, постой, точно! Охотник тихо и кратко смеётся, вновь откидываясь на стул, а затем продолжает: — Как я мог забыть? У тебя ведь и души-то нет. Чуя проводит языком по верхним зубам, закусывает губу и прикрывает глаза. — Что ты несëшь? — тихо, но чётко спрашивает, пытаясь сохранить хотя бы каплю спокойствия. — А что, разве это неправда? — тёмноволосый вспоминает всё, что было написано в досье, прочитанном им в самолете, и цитирует: — Ведьма, сжигающая всё на своём пути. Огонь пылает из её гнилого сердца, уничтожает всё, что ей дорого. Она не имеет ни жалости, ни терпения, она – лишь пустая оболочка для зла, поглотившего всю её душу. Осаму растягивает губы в едкой улыбке, напевая старую легенду. Он внимательно наблюдает за Чуей, чьи голубые глаза стали ярче и замерцали. — Заткнись, — шипит ведьма. — Не про тебя ли это, Накахара? – Дазай сидит, не двигаясь и ожидая бурю. Его взгляд цепляется за сжатые кулаки в чёрных перчатках, за желваки на чужих скулах; Чуя еле сдерживает себя, но всё ещё не поддаётся порывам эмоций. Так не пойдёт. И поэтому Осаму добивает: — Мальчик без души, убивший тридцать других ведьм. Монстр, которому не место в мире всех живых и мёртвых. ...Удар прилетает в нос. Настолько сильный, что Дазай падает на спину, в моменте безрезультатно пытаясь ухватиться рукой за стол, и его затылок больно соприкасается с полом. Чуя откидывает стол в сторону простым взмахом руки, а после - садится на охотника сверху, ударяя по рёбрам и лицу. Контролировать собственное тело сейчас не представляется ему возможным; костяшки начинают болеть, кожа на них содралась, а губы сами раскрываются - с них слетают первые строчки проклятья на латыни. Но охотник резко поднимается, повалив его на пол. Дазай закрывает ему рот ладонью; с рассечённой губы и носа стекают капли крови прямо на Чую. Он с прищуром смотрит на ведьму, чувствуя, как тело под ним нагревается, становится горячим.   — Ты способен на многое, Чуя, заклятья тебе ни к чему. Сожжёшь меня? ...И Накахара резко остывает. Он перестаёт сопротивляться, ослабляет руки, смотрит пустыми холодными глазами в тёмные Дазая, и что-то внутри него надламывается. Так вот оно что. — Господи Боже! — теперь уже совершенно не сонный бармен подлетает к ним. — Вы хотите мне всë заведение расхуярить?! Мне же за весь ущерб потом перед начальством отчитываться, ублюдки! Дазай, не обращая на сотрудника никакого внимания, настороженно убирает ладонь от губ Накахары и оглядывает парня с приподнятой бровью. Чуя спихивает охотника с себя (тот ударяется головой о край стола и шипит) и поднимается. — За разбитый стакан платит он, — спокойно произносит ведьма и кивает на всё ещё сидящего на полу и потирающего место ушиба Дазая. — Извините за причинённые неудобства. Невероятно, как он может настолько быстро переключаться с уничтожающего гнева на абсолютное спокойствие?.. — Неудобства?! Боги, вы же поубивать друг друга могли! Наш бар для вас двоих с этой минуты закрыт, не смейте появляться здесь. Иначе - вызову полицию! Накахара игнорирует его, молча разворачиваясь и направляясь к двери. Однако замирает и оборачивается через плечо. — Пошёл нахуй. А, нет. Видимо, спокойствие далеко не абсолютное. В его голосе так много яда, что у Дазая мелькает мысль о, в некотором роде, даже наслаждении от этого. — Ещё раз появишься на глаза – действительно убью. — Главное, не в этом баре! — почти что стонет работник. Двери за Чуей хлопают одновременно с тем, как Дазай цокает. Он вытирает тыльной стороной ладони подбородок, размазывая кровь, и улыбается.  

• • •

Злости в Накахаре сейчас так много, как не было уже давно. Причём злости вовсе не на Дазая - тот был прав абсолютно во всём, Чуя это понимает. Его злость направлена в первую очередь на самого себя. Он ощущает, как сомнения и бесшумный ужас окружают его, забивая в угол. Разве просил он подобной ответственности? Разве виноват он в том, кем является? Конечно, даже такие мысли являются глупыми и детскими - никто никогда о подобном не просит и просить не может. Каждый просто должен справляться с тем, что имеет, это неоспоримый факт. Но как же много обиды на это хранит Чуя. Почему всё должно быть таким несправедливым? «А почему вдруг всё должно быть справедливым?» — едко подмечает внутренний голос, и ведьма, психуя от этого, пинает камень, валяющийся на дороге. А самое хреновое то, что даже в такие моменты убиться не хочется. Несмотря на всё, жизнь саму по себе Чуя любит. Блуждая по городу, глубоко вдыхая и выдыхая, приводя кучу мыслей в порядок, в дом ведьма возвращается ближе к утру. Чуя запирается в своей спальне, надеясь, что Ацуши продолжает крепко спать, и медленно расстёгивает пуговицы на рубашке слегка дрожащими пальцами. Кое-как натянув любимый свитер, он застывает в нём посреди комнаты с закрытыми глазами, пытаясь найти комфорт в мягкости ткани; затем зажигает благовония и свечи, хватает с полки резинку для волос и собирает растрёпанные локоны в хвостик. Он чувствует полнейшее опустошение после всего, что произошло, но уговаривает себя поесть хоть что-то, чтобы организм смог расслабиться ещё чуть больше. Парень уже собирается пойти на кухню, как вдруг замирает у двери, сжимая ручку так сильно, что металл впивается в кожу и оставляет на ней следы. По щекам Накахары текут слёзы, и он судорожно утирает их, но они не кончаются; наоборот, словно весенняя река, всё льются и льются из глаз. Воздуха становится мало, и Чуя почти что стонет, потому что понимает - эту истерику ему не остановить. Он так сильно пытался успокоить расшатанные за ночь нервы и был в полной уверенности, что у него это вышло, но сейчас уже слишком поздно. Он падает на колени, по-прежнему держась за ручку двери, так и не открыв её, и всхлипывает, прикрывая рот ладонью.