Скопление Исхода

      Мое сердце день ото дня мечется в груди, и я не могу спокойно смотреть на Женечку, причиняя ему боль так в открытую. Двенадцатого декабря я, сидя в своей комнате и наполняя ее вонючим сладким паром и оглушительно громкой музыкой в духе той, что слушал всю жизнь до встречи с Юдиным, принял решение, которое могло изменить абсолютно все. Я знал, что так будет лучше всем. Кроме меня, естественно. Не знаю, откуда во мне взялась эта жертвенность. В частности, я хотел сделать как лучше только одному человеку.       Не представляю, как Женя выдерживает до сих пор одно большое недоразумение в лице меня. Мы с ним продолжаем учить вместе уроки, смотрим фильмы, да даже смеемся. Но… я чувствую теперь, наверное, то же самое, что и он. Я всегда сам его отталкивал, не считая пьяных приступов с просьбами поцеловать и все такое. А теперь и он принялся холодеть. Ебучий декабрь пробрался своим снегом ему под кожу, заставил горячий шоколад в его глазах превратиться в две бездны морозной зимней ночи. А может, декабрь тут совсем не причем, и виной этому — один только я…       Сказав Жене, что у меня со Славой и Тошей опять общий проект, я выхожу один из дома. Укутавшись в теплую одежду, прячу нос в шарф, но шапки на мне по-прежнему нет. Я спускаюсь вниз, безразлично шагаю по хрустящему снегу. Сигарета в зубах, но я даже не прикасаюсь к ней руками — они глубоко в карманах. Сижка тлеет, пепел медленно валится с кончика, чудом не задевая меня. Даже если заденет, даже если прожжет насквозь куртку, погрузится в кожу и оплавит ее… насрать.       Смотрю на свои ботинки, которые Женя так тщательно берег от грязи до выпадения снега. Иду, словно себя не помня, хотя прекрасно знаю, куда именно меня несет. Меня даже ждут там… Да, похоже, Женя оказался слишком слаб духом, чтобы помочь мне выбраться из этого дерьма. Если уж даже Тимуру не хватило силы, ума и власти, то куда ему… Теперь он разбит. Благодаря мне. И я ненавижу себя за это. Мне следует покорно принять свою судьбу. Я всегда знал, что меня ждет такая жизнь — путь из страданий, боли и слез. Меня еще в детстве начали к нему приучать, и я так себе и представлял все, что будет дальше. По-другому и быть не могло.       Женя — лишь заблудшая душа в моем мире. Он появился неожиданно, и так же неожиданно пропадет. Все, что было у меня, именно так и происходило. Такие как он парни, мужчины, мальчики, что младше меня… всегда появлялись и пропадали. Никто не сумел спасти меня от себя самого. Человеку, который сам тянется к ужасному, ничего не поможет, пока он сам не решит все прекратить…       Снег под ногами чисто-белый, ведь я схожу с широкого тротуара в сторону. Узкая тропинка ведет меня к месту, с которым у меня связано несколько неплохих воспоминаний. Рядом с ипподромом по-прежнему небольшой пустырь, который наверняка через год-другой будет застроен очередным жилым домом. Иду. Мимо сухих кустов, где ноги проваливаются в снег. Мне уже становится страшно, но поворачивать назад нельзя. Я себя загублю через пару минут, здесь и сейчас меня — Юниона, способного быть счастливым, — не станет…       — Привет, — голос, как вечное проклятие, обрушивается на мои плечи, — Думал, не придешь…       Понимаю, что губами держу потухший почти уже окурок, когда устрашающим движением рука Кальца подносит к его кончику яркую и шумную автогенку. Вдыхаю глубоко, наверное, надеясь, что это будет мой последний вздох. За прозрачными глазами напротив не вижу ничего, кроме неприкрытой злобы. Конечно, он не простит мои выходки просто так. Конечно, мне достанется, не факт, что физически, но что-нибудь он мне точно сделает…       Но я рад, что он сделает это мне, а не Жене.       Я не раз говорил Юне, чтобы он и его друзья приходили делать проект у нас. Я бы помог им, чем мог — мне не жалко. Свои рефераты я уже сделал, и за которые из них даже получил оценки. Близились экзамены, но к ним я был готов, как никогда. Материал первого семестра — полная хрень. Многое из этого мы даже в школе проходили. У Юни тоже, вроде, все стало более-менее, ведь он сказал, что уже давно ему не ставили «неуд» и он получал как минимум тройки за ответы на парах. Но с этим проектом, который они делали, он ни в какую не хотел приходить к нам домой.       Блять. Опять «к нам домой». Это ведь не мой дом, но я, в целом, так к нему привык, что по-другому и не мог называть. У нас с Юней, наконец, будто даже наступила идиллия. Я успокоился окончательно, решил не осуществлять активных действий. Тот глупый день с танцем был, скорее, ошибкой с моей стороны, и мне не стоило напирать. Может, Юня боялся говорить вслух о чувствах, и если все просто само собой приведет нас к моменту, когда мы будем снова заниматься любовью в его кровати… я готов помолчать.       Оставшись один в очередной раз, я уже не знал, чем себя занять. Еда была приготовлена, дома чисто… Я лежал на диване, слушал OST «Бесконечного лета» и почти успел впасть в уныние и тоску по родному дому, как на телефон пришло сообщение. Мне написал ВК Антон, который Юнин друг. Еще не читая, я успел подумать, что они, может, хотят все-таки попросить у меня помощи… но нет. Он спрашивал, как мои дела и дома ли я. Я ответил, как есть. Еще секунд через тридцать Тоша написал: «А Юня, случайно, не рядом? Не могу ему дозвониться»       Я очень удивился, когда он спросил это. На всякий случай, я не стал выдавать все, что мне говорил Юнион, потому как я не знал еще, почему он мне сказал, что собирается встретиться как раз таки с Тошей и Славой… и просто ответил, что рядом со мной Юни нет. Сам я сел и стал думать, как такое могло произойти. Юня врал мне… говорил, что видится с ними, чтобы я, наверное, не переживал. Тогда где он? Опять нашел себе сомнительную подработку? Но с фотографий он, вроде, имел неплохой и стабильный доход. Да и за квартиру я ему платил всегда в срок и всю сумму.       Конечно, мне хотелось сразу ему позвонить и все разузнать. Я даже начал переживать, все ли с ним в порядке, но… он уже не первый день так уходил. Юня около недели занимался этим «проектом», каждый раз уходил и спокойно возвращался домой. Выглядел он нормально, по-прежнему улыбался… Мне пришлось дожидаться его прихода, хотя время и тянулось невыносимо долго. Я позвонил маме, папе, Дане, даже Варе успел написать и спросить, как у нее дела, ну просто так, ради вежливости. Она пригласила меня на очередной пирсинг, и мы посмеялись, потому что я ответил, что и правда захотел еще один.       И вот, часу в девятом, зазвучал открывающийся дверной замок, щелкнула ручка. Я вскочил, забывшись, и почти побежал в коридор, но вовремя осекся. Не хотелось сразу набрасываться на него — вдруг испугается и вообще не станет ничего говорить? С другой стороны, даже если я спокойно спрошу, он все равно не станет ничего, наверно, рассказывать… Это же Юня.       Я тихо вышел. Он уже снял куртку и вешал шарф следом на крючок. Когда он обернулся, я увидел его мило покрасневшие на холоде нос и щеки, и это меня улыбнуло. Он поднес ладони к лицу и обдал их горячим дыханием:       — Пошли скорее чай пить, я замерз весь, — Юня и правда поспешил пройти на кухню, и я зашагал следом. Он сам поставил чайник, после чего включил плитку и стал греть над ней свои раскрасневшиеся от холода руки. Мне захотелось тут же к ним притронуться, сжать пальцами и согреть, но я без особого труда сумел отмахнуться от этого желания.       — Где успел так заледенеть?       — Да я по дороге с остановки по телефону говорил, вот и… закоченел. Там такой мороз — ебнешься просто. Дома не холодно? Может, батареи на всю открыть?       — Нет, нормально, а то слишком жарко станет… — я не знал, как подступиться, и думал об этом, пока отвечал на вопросы, — Я думал, ты сегодня, как всегда, со своими ребятами, но мне Тоша писал и спрашивал, где ты…       Найдя способ сделать так, чтобы не пришлось ничего спрашивать, я надеялся на то, что Юня сам все расскажет. Тот стоял спиной ко мне, держа руки над плитой, и теперь даже не оборачивался. Я почти ощущал, как напряжение растет между нами, и решил подойти. Может, если я над ним нависну, он сдастся и выдаст все, как есть. С другими это иногда срабатывало… Юня, похоже, почувствовал мое приближение и повернул голову в мою сторону. Его взгляд… такой напуганный, потерянный, просящий меня о чем-то, чего я не мог сделать, сумел меня вынудить понять все самому. Меня и правда будто пронзило стрелой прозрения…       — Ты с Костей был? — я не сдержался. Еле слышно спросив, машинально отвел глаза. Я боялся увидеть ответ на лице Юни, я не хотел его знать. Зря я спросил… Что, если я угадал? Секунды тянулись, чайник шипел, руки Юни начали постепенно прогреваться, как и его маленький нос. Отсутствие прямого ответа уже было ответом, — …Юнь, ты дурак?       — Я не был с ним.       Юня отвернулся и посмотрел на чайник, только что выключившийся. Быстро он принялся за дело, начал разливать кипяток в две кружечки и класть в него чайные пакетики. Лишь бы только со мной не говорить, лишь бы не встретиться со мной глазами.       — Не ври, а.       — Какая тебе разница, где я был?       — Я, вообще-то, за тебя переживаю. Мы же друзья, — нарочно швырнув последнее слово, как недоношенного младенца из утробы, я таки дождался от него взгляда. Он выглядел обиженным… — Объяснись, пожалуйста. Мало того, что опять решил связаться с ним, так еще и обманываешь. А если бы он с тобой что-то сделал, а никто даже не знает, где ты?       — Слушай, — Юня резко поставил чайник на стол и расслабил плечи, — Мы виделись только два раза. Я ему должен денег, и теперь отдаю понемногу…       — Придумай что-нибудь получше… — я чувствовал, что хмурюсь. Мне совсем не нравилось то, что происходит. Чего ради ему видеться с Костей? Каким-то чудом, похоже, Юня каждый раз возвращался домой на своих ногах. От этого козла можно было ждать чего угодно, — …если не врешь, в следующий раз пойдем вместе.       — Если он тебя опять увидит, то пришибет, — Юня уверенно мотал головой, протягивая мне кружку с чаем. Я, конечно, ее взял в руки, но не сдвинулся с места. Мы с ним посмотрели друг другу в глаза, и в его я не видел совершенно никакого ответа на все свои вопросы. Почему, зачем — такое чувство, что он и сам не знал.       — Деньги можно и на карту скидывать. Зачем ты врешь? А, нет, подожди, я знаю, зачем. Боишься, что я тебя идиотом назову? Не переживай — назову и так, даже за то, что ты ему деньги возвращаешь. За то, что он с тобой делал, он еще сам должен тебе доплачивать…       — Дохуя пиздишь, Жень, — Юня мрачно ответил и уселся за стол, оставляя меня одного у тумбочек, — Я же позвал тебя чай пить, а не разговаривать.       — Ну ты ответишь на вопросы, нет?       Недолго посмотрев на меня, он помотал головой. Я чувствовал, как внутри меня поднимается что-то такое яростное, что может причинить вред и Юне, и мне самому. Сразу представилась баскетбольная площадка и твердый мяч под пальцами, сила удара руками по нему и звук, с которым он встречался с полом. Захотелось почувствовать такой мячик в руке прямо сейчас и долбануть по нему с такой дурью, чтоб на нем шишка вылезла после. Да, баскет, оказывается, неплохо так помогает избавляться от стресса и накопленного напряжения… не хуже секса. Первый закончился на той неделе, а второго у меня не было уже больше месяца…       — Я все расскажу Варе. Она грозилась тебя убить, если ты с ним опять сойдешься, — я уверенно сел рядом с Юней, потягивающим чай. Он лишь закатил глаза и дернул плечами, отворачивая голову в сторону выключенного телека.       — Почему всех так волнует моя личная жизнь?..       — Потому что Костя — долбоеб, каких поискать. Я не хочу потом на опознание трупа ходить, знаешь ли. А мне кажется, что рано или поздно придется, если ты к нему вернешься… Все же хорошо было, Юнь. Зачем ты… Или не было “хорошо”?       Юня молчал и продолжал смотреть в черный экран. Там я даже разглядел его отражение, но его глаза оказались закрыты. Все это время мне только приходилось строить догадки о том, что же было на самом деле. У нас-то с ним все было неплохо, но он, может, опять от меня что-то скрывал? А я, дурак, ничего и не заметил. И откуда у Юни такое замечательное умение все утаивать?.. Более я не нуждался в ответе. “Хорошо” не было, а что именно — не так уж и важно. Может, Кальц опять ему угрожал, или, что хуже — угрожал расправой надо мной, а это для Юни, скорее всего, было куда страшнее.       — Я к нему еще не вернулся, — по голосу я понял, что тут Юнион не врет, — Мы просто разговаривали. Много. Я его всячески пытался образумить и убедить, что наше воссоединение ни к чему хорошему не приведет. А он… улыбался и трогал меня за причинные места. Он от меня не отвяжется никогда. Или только если я ему совсем надоем, и он найдет себе новую игрушку. Но пока… у меня нет шансов. Заяву на него катать бессмысленно. Как же меня раздражает, что столько всего на свете можно просто решить деньгами, откупиться и гулять дальше с пистолетом за пазухой…       Юня вдруг опустил голову, невольно почти что ударяясь лбом о кружку на столе. Он спрятался руками, касаясь ладонями своего затылка, и стал просто сидеть так. Мне, по правде, нечего было сказать… так что я лишь положил ладонь на его спину между лопаток и собирался погладить, но он поерзал, давая мне понять, что не хочет прикосновений. Пришлось опустить руку, и это тоже меня ранило. Теперь я чувствовал, что начал злиться на него. Не из-за руки, а в целом… Как можно быть таким слабохарактерным, чтобы позволять себе какому-то конченому уебку вертеть собой, как хочется?..       — И ты собираешься просто опять начать с ним встречаться?       — Да.       — Ты придурок, Юня, — выпалив, я вдруг встал и стал смотреть на него сверху, — Всю жизнь собираешься с ним прожить? Всю жизнь так и будешь на все подряд соглашаться, потому что… не знаю, смелости не хватает сказать “нет”? В чем прикол-то? Нахуя ты это делаешь?!       — Жень…       — Что “Жень”?! Девятнадцать лет уже “Жень”! — я проследил за тем, как Юня поднялся с пустой кружкой в руках и понес ее в раковину, — Тимур за тебя старался, Артур постоянно переживает, Варя тебя собирается прибить, Тоша тоже будет не в восторге. А ты… просто берешь и ложишься под поезд, забив на всех своих близких болт. Может, хватит уже жизнь проживать в роли “жертвы”?       — Жень, отъебись просто! — чуть ли не швырнув кружку в раковину, он выпрямился и резко выдохнул, будто пытаясь так себя успокоить, — Ты дохуя умный, да?.. Я бы посмотрел на тебя, если бы твой мужик был такой же ебнутый, как Кальц, и грозился, что если ты к нему не вернешься, то в следующий раз твоего милого Юню найдут по весне в лесополосе, расцветшего, как подснежник. А может и вообще не найдут! — он опалил меня ненавистным взглядом вдруг и обошел, торопясь уйти к себе в комнату, — Ты задолбал лезть уже со своими советами. Знаешь, что? Чтоб после Нового года тебя в моей квартире больше не было…       Эти слова обрушились на меня, как тяжелый камень на голову. Я замер, невольно закрывая глаза и кусая губы от досады. Ну, все. Это полный пиздец. Он реально решил вернуться к своему больному бывшему и отвернуться от всех, кто за него переживал… тупо из-за того, что Костя пригрозился меня убить. Я-то, конечно, в эту хуйню мало верил, но Юня… может, и мне стоило верить? Если человек, который знает не один год, был уверен, что тот не струсит…       Но все это казалось мне неважным. Убьет, не убьет — какая теперь разница? Юня меня прогнал. Хоть и не прямо сейчас, но в ближайшем будущем. Я сдам экзамены и уеду на каникулы домой, к родителям, и сразу же буду искать себе новое жилье здесь. Вот и все. Конец нашей дружбы и всех моих попыток добиться хоть чего-то от него. Сомнений в том, что я Юне совершенно безразличен, у меня больше не оставалось. Сердце сжималось в груди от обиды, когда я плелся в зал. Руки дрожали, пока курил на балконе последнюю сигарету из пачки. В какой-то момент мне даже плакать захотелось… ведь мой дорогой и любимый Соня послал все к хуям и решил, что ничего он не собирается менять в своей несчастной жизни.       И у меня не получилось ничего сделать. Говорить с ним об этом всегда было практически невозможно — он пресекал любые мои попытки его образумить. Когда я затушил сигу, мысли заполнили мою голову настолько, что я не удержался и шмыгнул носом, но тут же вытер запястьем влажные глаза и с усилием собрался. Какой смысл плакать? Жаль только потраченное впустую время…       Полночи я не мог уснуть, прокручивая в голове кучу приятных моментов, в которых присутствовал Юнион. С той самой минуты, как я его увидел… да, хоть я и не сразу понял, насколько он мне нравится, все равно я не был безразличен. Поначалу показался мне жутким врединой, а потом… так нехотя открывался, как стыдливый цветок на рассвете.       Как я заставил его впервые танцевать, как поцеловал его… Его безумно сладкое лицо в минуты, что он получал удовольствие.             Их концерт, на котором у меня сердце замирало от волнения. Я ведь тогда, кажется, убедился, что по уши в него влюблен…                   Все наши разговоры за чаем…                         Татуировки…       Боже, как же сильно я его люблю. И как же глупо все складывается в итоге…       Так и не сомкнув глаз, в третьем часу ночи я встал, чтобы сходить на кухню за водой. Уже болела голова от того, сколько дум я успел передумать, и есть начинало хотеться. Я решил утолить голод водичкой и попробовать быстро уснуть. В темном коридоре я сделал только несколько шагов перед тем, как услышал какой-то шорох на кухне. Тут же я замер. В строгой тишине мне даже показалось, что я смог услышать тяжелое, задушенное дыхание… но увы, не показалось. Очень тихо, медленно приблизившись, я остановился у арки и снова прислушался. Юня жадно хватал ртом воздух, чтобы тут же выдохнуть и захлебнуться в собственных слезах. Он тихо, сдавленно рыдал, и у меня в груди все сжалось, когда я услышал это.       Лишь на мгновение я осмелился заглянуть одним глазом на кухню. Юня сидел за столом, держась за голову, и в пальцах его тлела сигарета. Кажется, я даже слышал звук, с которым капли слез падали на стол… так что у самого ком встал в горле.       Да конечно, не хотел он к Косте возвращаться по доброй воле… Но, похоже, он думал, что нет другого выхода. Спасал меня, подкладывая себя под него. Мне от этих мыслей стало только хуже, настолько, что даже затошнило. Пить расхотелось. Беспокоить Юню я не стал, побоявшись, что спугну его чувства своим присутствием. Да и он, возможно, уже не оценил бы мое внимание… но теперь я опять убедился, что лично на меня ему не так уж и все равно. Не знаю, по дружески или по любви, но он собирался снова стать Костиной собственностью только из-за меня… а я даже возразить против ничего не мог. Назвал Юню бесхребетным, а сам не лучше. Тебе, Жень, лучше и правда свалить и оставить его в покое. Тогда, может, если я исчезну из его жизни, он сможет найти иной способ избавиться от Кальца, так, чтобы ему уже никем не смогли угрожать…       Если сдам все экзамены вовремя, через неделю уже смогу уехать.       Коротать время, глядя на падающий за окном снег, оказалось очень тоскливым занятием. Я не мог заставить себя делать что-то другое — осознание происходящего постепенно собиралось в большой ком и давило на меня, словно прижатого к этому дивану. Я без конца только перечитывал лекции, чтобы время от времени прерываться и выходить на балкон ради сижки. Там-то я и смотрел на снежок, и это было единственным моим развлечением за последние три дня. Я старался созваниваться с близкими, и никто из них, к счастью, не смог распознать хоть какую-то горечь в моей душе. Даже Дане я не стал пока ничего говорить… как будто боялся, что если скажу вслух, то это станет реальностью. А так еще можно было надеяться, что я все выдумал…       Юня почти не попадался мне на глаза. Но это и было не сложно, если учесть, что я сам-то старался из зала не выходить. Преследуя эту цель, я не заметил, как начал курить раза в два, а то и в три больше, чем обычно. Если я уеду, захочется ли мне и там продолжить эту пагубную привычку? Матушка меня убьет, если узнает…       Интересно, как родители в этом году собираются отметить Новый год? Чаще всего это был общий сбор близких родственников и их друзей. Тети с детьми, соседи тоже семьями. Я обычно досиживал с ними до полуночи, а потом уходил гулять — хорошо, если Даня в этом году будет отмечать праздник тоже в Зеленодольске. Иначе мне придется там тухнуть совсем одному. Что-то во мне уже понимало, что Новый год в этот раз будет совсем хреновый, даже если Данил будет со мной. Так быстро и просто забыть Юню я не смогу… а потом и вовсе придется вернуться в Казань. А тут практически все будет о нем напоминать…       В день, когда мной был сдан последний зачет, я ощущал себя крайне странно. Словно сам не свой, собирал вещи обратно в чемодан, дорожную сумку и рюкзак. Внутри была какая-то пустота, а мои руки словно чужие. Кто-то аккуратно складывал мою одежду, собирал по дому всякую безделицу вроде зубной щетки и полупустой одноразки. За окном успело стемнеть, но время только доходило до шести часов. Поезда в Зеленодольск ходили регулярно, так что об опоздании я не переживал. Не хотелось забыть что-то, что вынудило бы меня вернуться сюда…       Сложенную постель я отнес в ванную. Открыл корзину для белья и ненадолго замер — в ней лежала Юнина рубашка, та самая — укороченная белая без пуговиц на воротнике. Мои губы поджались, и я закрыл глаза, чтобы не видеть того, что делаю. Пальцами дотянувшись до нее, я ее вытащил из корзины и на долю секунды поднес к лицу. Мне вдруг захотелось себя одернуть, сказав, что я делаю глупость, но я не смог этому сопротивляться. Мягкий аромат его духов быстро наполнил мой нос и опустился в легкие, почти вынуждая застонать. В голове закружились образы — Юнина горячая, пульсирующая шея, пахнущая точно так же. То, как я прикасался к ней губами и зубами, чувствуя солоноватый привкус пота и горечь этих самых духов, не так давно распыленных на кожу…       Рубашка выскользнула из моих рук на место, и я спрятал ее от своего взора постельным бельем. Если Юня успеет вернуться до моего отъезда, я попробую признаться ему в любви. Прямо глядя в глаза, держа за руку, я скажу ему… все, что чувствую. А его все не было и не было. Я не говорил ему, что уезжаю сегодня, но он будто понял это и решил, что не явится допоздна…       Я сложил зарядник от телефона в рюкзак, и это была последняя вещь, которую я должен был забрать. Все мои сумки уже стояли в коридоре, а я в последний раз окидывал взглядом город из окна шестого этажа квартиры номер двадцать семь. Место, подарившее мне такой ворох чувств, которые я позабуду еще нескоро. Мне, признаться, не хватило этих четырех месяцев, чтобы насладиться сполна. Даже тот день, когда Кальц и его друзья меня покалечили, вспоминался, почему-то, с теплом. Может, потому что Юня тогда так за меня распереживался, что мне даже приятно стало…       В коридоре открылась входная дверь. Кто-то тихо зашел, шурша одеждой. Я неторопливо подошел к дверному проему из зала и остановился, прислонившись к нему же. Юня стоял и смотрел на мои чемоданы, не выражая никаких эмоций на своем лице. Просто смотрел, принимая, как данность… После его глаза поднялись и поймали меня. Мы на пару секунд засмотрелись друг на друга… Я немного наклонился, чтоб не встретиться лбом с дверным косяком, и вышел к нему. Вдруг стало страшно, что он не станет меня слушать… но я был обязан говорить.       — Я закрыл сессию, — так я начал с ним разговор. Юня неспешно раздевался и, услышав это, кивнул:       — Хорошо.       — …а ты?       — Еще пара предметов осталась. Сдам.       Теперь кивнул я. Он ни в какую не поворачивался на меня, и когда повесил куртку, собрался уходить. Я не мог ему этого позволить и неожиданно поймал его за предплечье, вынуждая замереть. Кажется, я ощутил, как под его кожей по венам и артериям бежит кровь, и мне жутко захотелось его притянуть к себе и обнять. Так крепко, чтобы он закашлялся и стал умолять меня отпустить его, а я бы не отпустил…       — Я уезжаю… сегодня.       — Я вижу.       — …не хочешь попрощаться?       Юня смотрел в сторону двери в свою спальню, а я — в его затылок. Я ждал ответа, не отпуская его руку, и не отпустил бы до тех пор, пока он не скажет хоть что-нибудь. Минута точно прошла в молчании, а может даже немногим больше… и тогда он, наконец, обернулся. Я был рад даже этой возможности посмотреть в его глаза напоследок, но он решил вдобавок одарить меня звуком своего голоса:       — Ключи не забудь оставить.       — Юнь, я хотел сказать кое-что…       — Опять ты? Давай без этого, — его рука выскользнула из моих ослабших от обиды пальцев, но он не ушел, а встал прямо лицом ко мне, — Лучше поторопись. Скоро… Кальц приедет.       — Так все? Вы опять вместе?       — Сегодня и решу, — он опустил голову, не давая мне больше сверлить его взглядом. Мне пришлось как следует подумать, чтобы выразить свои чувства вслух так, чтобы он не испугался. Со страхом и замиранием сердца я дотянулся до его повисших ладоней и взялся за них, притягивая чуть к себе. Хотелось ощутить его кожу еще разочек. Будь моя воля, я бы его даже поцеловал… Но нет, конечно, я не стал делать это против его желания. Коснуться рук уже было страшно, ведь он мог вырваться и сбежать снова.       — Если, все-таки, передумаешь… приезжай на вокзал, проводи меня, — его голова и горящий волнением взгляд поднялись после моих слов, — Пожалуйста, подумай, как следует. Не ошибись… с выбором. Я собираюсь уехать на девятичасовом. Успеешь, если… если захочешь.       Тут же я наспех притянул одну его ладонь к лицу и коснулся ее губами. Поглядев на него еще немного, я вдруг не стерпел и выпустил его руки, отворачиваясь к шкафу с одеждой. Опять навернулись слезы… Не знаю, почему Юня вызывал во мне такой поток трогательных чувств. И жаль мне его было, и одновременно я будто ненавидел его, и любил. Если б он согласился быть со мной, что за отношения бы были между нами? Все-таки, Юнион — не самый простой по характеру человек… но даже так…       — Пока, Жень, — за спиной услышав его голос, я обернулся. Я увидел вдруг в Юне ребенка, того самого, которого пороли ни за что и совсем не любили. Он скрещивал руки, защищая себя от окружающего мира… но будто ждал, что кто-нибудь расцепит их и, наконец, обнимет его. Мне так захотелось опять заорать от того, как больно было на него смотреть, так что я стиснул зубы и покрепче взялся за ручку чемодана. Боясь выронить хоть слово, за которым могли последовать отчаянные просьбы, мольбы, слезы… я кивнул, отвернулся и вышел.       Дверь закрывается с тихим хлопком. Я слышу его шаги по подъезду и не верю, что все это взаправду. Уедет на девятичасовом… проводи его, если сделаешь правильный выбор… Не чувствуя ног, я прохожу на кухню и сажусь за стол. Мне не хочется двигаться, не хочется дышать, даже жить не хочется. Я сам… сам позвал сегодня Кальца домой, сказав, что точно все решу сегодня. Я не знал, что и Женя сегодня уезжает. В какой же тупик я себя поставил…       Все эти дни, видясь с Кальцем, я надеялся попытаться себя убедить, что мне с ним может быть снова хорошо… но не получалось. Все что он делал, то, как он на меня смотрел, меня раздражало. Иногда пугало. И отвращало… После всех историй с его любовницами, это было естественно. Больше всего мне, почему-то, было противно знать, что он спал с Алисой. Кстати говоря о ней, она так и не связалась с Кальцем в поисках отца своему ребенку… так что, похоже, это и правда был тупой пиздеж. И на что она только надеялась?       С другой стороны, ее приход к нам подарил мне несколько минут восхищения Женей, когда он так посмотрел на меня, что у меня аж все внутри перевернулось. Хотя, это же, наверное, ненормально — то, что меня заводят такие холодные и строгие взгляды… Хотя, теперь это все не важно. Теперь заводить меня будет только Кальц, столько, сколько ему это захочется. Ну или пока я не решу, все-таки, закончить это все раз и навсегда вместе со своей жизнью. Сколько раз уже думал об этом… Но тогда, когда взял Женю к себе жить, эти мысли удивительным образом отступили и дали мне продохнуть. А теперь… стоило ему только выйти за дверь, как они стали возвращаться.       Слезы текут по лицу, смачивают мне рукава. И как мне теперь выкинуть все мысли о Жене? Как забыть то, что такой человек однажды был в моей жизни, пытался участвовать в моей судьбе? Да никак… все оставшиеся дни я буду думать о нем, о нем и даже немножко о Тимуре, который тоже пытался. Столько спасателей, и никто не сумел. Мне становится невыносимо как будто бы даже находиться в собственном теле — я вдруг обнимаю себя и сжимаю свои плечи с такой ужасной силой, что явно останутся синяки. Хочу закричать, но вместо этого рот безмолвно открыт, и слезы обводят его дорожками по кругу. Больно… как же больно. Вот бы просто лечь и умереть прямо здесь… Дрожащей рукой я вдруг вытаскиваю телефон из кармана и ищу там номер Кальца… Я должен сказать нечто очень важное для него и для себя самого. Что же я наделал… Что натворил? Я лишил себя всего хорошего, что могло произойти со мной. Обрек себя на несчастливый конец… Пока мой палец пытается попасть на кнопку вызова, телефон начинает вибрировать в руке. Я сильно моргаю, чтобы смахнуть пелену слез, бесконечно шмыгаю носом и вглядываюсь в экран. «Мама»… Мокрый палец все же попадает по кнопке, и я подношу телефон к уху…       — Привет, балам, — не думал, что хоть что-то может сделать мое состояние еще хуже в этот момент, но ее пьяный голос отлично с этим справляется, — Как дела? Экзамены сдал мы уже?       — …чего тебе? — сдавленно отвечаю, проглатывая противный комок боли, обиды и горькой любви к ней. Просто так она, конечно, никогда не звонит…       — Ну, как «чего»? Скоро же праздник — Новый год… — невольно я распахиваю глаза в этот миг, когда ее голос немного смягчается. Неужели… Неужели она хочет позвать меня в гости? Встретить Новый год или хотя бы провести там с ней денек на каникулах?.. Я терпеливо и с надеждой жду продолжения слов, но… — Может, что-нибудь подаришь маме?       В эти мгновения у меня словно украли душу. Пустой, вычерпанный до нуля я оседаю на стуле еще больше, чем был, и опять беззвучно рыдаю.       — Папаша тебе каждый год то на Новый год, то на День рождения что-нибудь дорогое дарит, поделись с любимой мамулей уж хоть чем-нибудь, — эта женщина будто пытается свести меня в могилу на месте своими жестокими словами.       — Я и так тебе, считай, подарил все те деньги, которые он тебе присылал еще летом…       — Да что ты, улым, ничего он мне не присылал! Обманул он тебя. Это я потом уж тебя пожалела и отправила пять тысяч, чтоб ты не расстраивался! Балам, ну! Не будь таким неблагодарным…       Неблагодарным… я? Мне захотелось даже швырнуть телефон в стену, но вместо этого я только широко улыбаюсь, поддаваясь истерике. Без ответа я отключаю звонок и сразу же ставлю телефон на беззвучный, боясь, что она может начать названивать. На ватных ногах я прохожу по коридору в зал, невольно будто вонзая себе нож в сердце, когда вижу там сложенный диван. И пустой столик перед ним, который ранее был всегда занят Жениным ноутом и еще кучей всего…       Сваливаюсь на этот диван, пряча зареванное лицо в подушку и лежа так в беспамятстве невесть, сколько. Для меня проходят минуты, часы… я не считаю, но чувствую, что так оно и есть. В полусне в какой-то момент начинаю слышать звонок в дверь, но даже это меня не вытаскивает из омута забытья, в который мне хочется провалиться до смерти. Наверное, это Кальц… Уж точно не Женя. А если не Женя, то мне незачем открывать дверь. Я хочу подохнуть на этом диванчике, еще немного пахнущем телом, шампунем и дезодорантами Жени. Я слово тону в его объятиях снова, как в один из тех нескольких раз, когда нам удавалось поспать вместе… Это было так приятно, что я готов даже умереть, лежа прямо в них…       Смотреть через окно обшарпанного плацкартного поезда на снег, грустно падающий на грязно-серую корку у перрона, оказалось до боли в сердце печальным моментом. Кто бы мог подумать — покидать этот город, не принесший мне ничего, кроме боли в итоге, было все-таки как-то печально. А самое главное, что… никто так и не помахал мне рукой через окошко на прощание.